Мармон (Viesse de Marmont) Огюст Фредерик Луи Вьес де
|
герцог Рагузский (de Raguse), франц. маршал, в 1812 в походе в Россию не участвовал, воевал на Пиренейском полуострове, с марта 1813 г. командир 6-го корпуса, с ноября 1813 г. комендант Майнца
Мармон Огюст-Фредерик-Луи Вьесс де. Родился 20 июля 1774 г. в Шатийон-сюр-Сен (департамент Кот д'Ор). Герцог Рагузский с 28 июня 1808 г. Произведен в маршалы 12 июля 1809 г. Умер 3 марта 1852 г. в Венеции.
1. ЭТАПЫ ПРОХОЖДЕНИЯ СЛУЖБЫ 1790 – суб-лейтенант гарнизонного батальона.
2. НАГРАДЫ 1803 – легионер Почетного Легиона.
3. СЕМЕЙНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ Жена – Гортензия Перрего (1779-1855).
Если рассматривать жизнь маршала Мармона, то ее можно разделить на два периода. Последовав за Наполеоном, он вознесся на такие высоты, о которых он вряд ли мог мечтать. Когда же Наполеон оказался на грани падения, он изменяет своему благодетелю, человеку, сделавшему его. Служа Бурбонам, он не приобрел ни славы, ни признательности, а только презрение французов. Поэтому неудивительно, что остаток своей жизни он проводит за пределами Франции, где и умирает. Первый период его жизни проходит под лучами славы и величия, другой – в одиночестве, наполненном презрением. Огюст Фредерик Луи Вьесс де Мармон родился в Шатильоне-на-Сене 20 июля 1774 года. Как он сам вспоминал: «Моя фамилия Вьесс происходит из Голландии и известна в Бургундии уже триста лет». Это был древний и знатный род. По некоторым сведениям, один из его представителей служил еще королю Людовику XII1. Однако ко второй половине XVIII века этот род обеднел, поэтому отец будущего маршала не мог определить сына в именитые в то время учебные заведения, а потому сам занялся образованием молодого Огюста. Читая книги по военной истории, Огюст Фредерик полюбил войну, еще не побывав на ней, а потому все его мечты были только об армии. Правда, у отца были совсем другие виды на будущее своего чада: несмотря на мольбы сына, он определил его в религиозный коллеж, рассчитывая, что служение богу сможет «прокормить дворянина лучше, чем служение королю»2. Несмотря на решение отца, дед Огюста Мармона выхлопотал внуку патент младшего лейтенанта в Шартрском батальоне, несшем исключительно гарнизонную службу. Для Мармона это было намного лучше, чем штудирование священных писаний, чтение молитв и прочие религиозные атрибуты. Как впоследствии вспоминал Мармон, благодаря этому дару деда, он мог носить офицерский мундир и это льстило самолюбию 15-летнего юноши3. Блестяще выдержав вступительные экзамены в Шалонское артиллерийское училище, он после учебы вышел в армию кадровым офицером артиллерии. Как пишет Делдерфилд: «Мармон был чрезвычайно тонким молодым человеком, с темными добрыми глазами и легкими приятными манерами, что позволяло ему приобрести множество друзей. Правда, чтобы по достоинству определить цену дружбы Мармона, этим друзьям понадобился довольно большой срок. В свое время все они произведут такую оценку, и часто к своей пользе. Это, однако, не очень беспокоило Мармона – ни в то время, ни позднее. Он пережил каждого из них, доказав, видимо, тем самым, что, в конце концов, стоило играть только в игру на выживание»4. К моменту падения Бастилии из всех будущих маршалов только один Мармон был знаком с Наполеоном Бонапартом, фамилия которого, впрочем, в то время произносилось совсем по-другому – Буонапарте. Один служил в гарнизоне Дижона, другой недалеко – в гарнизоне Осера (Оксерра). Бонапарт часто наведывался в гарнизон Дижона, где вскоре познакомился с родственной душой в артиллерийском деле – Огюстом Мармоном. Наполеон с первого знакомства произвел на Огюста настолько благоприятное впечатление, что «пел дифирамбы своему новому другу при любом удобном случае и даже как-то пригласил его домой, чтобы познакомить с родителями». Правда, на Мармона-старшего, этот худой и невзрачный офицер не произвел совершенно никакого впечатления; особенно ужасали благородного дворянина светские манеры Бонапарта, вернее, их отсутствие. По словам Делдерфилда, Мармон, однако, оказался «весьма проницательным молодым человеком. Несмотря на все советы со стороны, он оставался верным своему мрачному другу. Он смог распознать гений и таким образом стал первым человеком во Франции, прицепившим повозку своей судьбы к колеснице Бонапарта»5. Следуя за своим кумиром, Мармон участвует в осаде Тулона, захваченного англичанами. «С этих пор одна сторона начала выказывать любовь и доверие по отношению к другой, а та, другая, встречала эти сантименты с холодной расчетливостью и расплачивалась пустыми словоизлияниями. Натура Мармона была сходна с натурой Массена – за исключением того, что доминантой для него были не деньги, а власть и стремление любой ценой оказаться на стороне победителя»6.
После захвата Тулона, капитан Бонапарт делает огромный прыжок в своей карьере — он становится бригадным генералом. К тому же ему благоволит младший брат всесильного Максимилиана Робеспьера — Огюст Робеспьер. Правда, после 9 термидора, эти дружественные отношения чуть не стоили головы Бонапарту, который был арестован и посажен в тюрьму. Арест героя Тулона поверг в уныние капитана Мармона, однако, он старался не подавать вида. По словам С. Нечаева, Мармон и Жюно — также близкий друг и адъютант Наполеона - «находились в Марселе, ожидая решения и своей судьбы тоже. С момента ареста Бонапарта они не получали ни одного су жалованья и вынуждены были жить в убогой гостинице, не имея возможности заплатить за более или менее приличную квартиру. Они готовы были бросить все и бежать, если понадобится, с Наполеоном за границу»7.
К счастью для Бонапарт, его арест продолжался недолго и вскоре он был уже на свободе. Он был восстановлен в своем звании бригадного генерала и даже возглавил военную экспедицию на свой родной остров Корсика, чтобы освободить его от англичан. Мармон следует за своим генералом, получив от Бонапарта начальство над обозом. Экспедиция, правда, закончилась полным провалом: 13-14 апреля 1795 года французские корабли были атакованы английским флотом. «Это поражение, - пишет Ф. Кирхейзен, - положило конец всей экспедиции на Корсику. Войска получили 12 марта 1795 года приказание тотчас присоединиться к Итальянской армии. Надежда Наполеона рушилась! Он остался без определенной должности, так как его пост инспектора побережья был передан тем временем его соотечественнику Казабьянке»9. После этой неудачи Мармон сопровождает Бонапарта в париж, куда тот был вызван Комитетом общественного спасения. Их путь лежал через Шатильон и Мармон не мог не остановиться дома хотя бы на несколько дней. Артур Леви по этому поводу замечает: «Не странно ли, что в начале карьеры Наполеона встречается название незначительного городка, с которым связан последний этап ее? В Шатильоне-на-Сене в 1814 году союзные государи окончательно решили лишить Наполеона короны»10. «Владение Мармонов, - пишет Г. Кирхейзен, - находилось на краю города и называлось Шатело. В антиякобинской среде провинциальной аристократии, смотревшей с точки зрения своих реакционных понятий почти с презрением на так называемых «синих офицеров», бледный, скупой на слова республиканский генерал произвел самое невыгодное впечатление…»11. 27 мая Мармон покинул вместе с Бонапартом дом и двинулся дальше. 29-го они были в Париже, где Наполеону предложили возглавить республиканские войска, находящиеся в Вандее. Он отказался, за что попал в опалу. Не у дел оказался и Мармон. Как отмечает биограф маршала Робер Кристоф, Мармон сопровождал своего генерала неофициально и с точки зрения закона «был ни чем иным, как дезертиром»12. Сам Мармон впоследствии вспоминал: «Мы все втроем (он, Бонапарт и Жюно — С.З.) очутились в Париже. Бонапарт без должности, я без легального отпуска, а Жюно в качестве адъютанта при генерале, которого правительство не желало признавать. Мы проводили время в Пале-Рояле и в театрах, хотя почти не имели денег и никаких шансов на будущее».
В 1796 году Наполеон был назначен командующим Итальянской армии. Мармон в качестве адъютанта, сопровождает нового главнокомандующего. После первых же оглушительных побед Наполеона, повергших в шок австрийский двор, а Францию - в восторг, Мармон не без удовольствия отмечает, что он сделал «превосходную вещь», присоединившись и сблизившись с Бонапартом13. Как отмечает Делдерфилд: «Среди многих военных, окружавших Наполеона во время военных действий в Италии, Мармон был единственным, который мог ссылаться на дружбу с великим человеком еще в юные годы... Несмотря на ту репутацию, которую он заработал в дальнейшем (а ни один маршал не имел более отвратительной), нет никаких оснований думать, что он оказал эту любезность одинокому молодому офицеру в расчете на будущую карьеру. Он был осторожным и хладнокровным человеком, но в годы своей молодости искренне восхищался своим блистательным и мрачноватым другом. Оценивая первые победы Франции, в своих прогнозах на будущее он заходит дальше, чем кто-либо другой, и, что еще более интересно, очень правильно оценивает настроения, царящие во французской армии в то время, когда ее несла на себе волна побед. «Мы были словно большая счастливая семья», - пишет он, оглядываясь на те триумфальные дни, когда каждый из тех, кто находился вокруг него, был молодым, исполненным рвения и многое обещавшим. Он уже никогда не был таким счастливым, как в те дни, но за это он должен был винить только самого себя. Мармон не относился к тем людям, которые полностью отдают себя одному делу или же ставят на службу одному человеку. Такие люди встречаются нередко, но лишь немногим из них пришлось уплатить цену, которую уплатил Мармон»14. После сражений у Роверето, Бассано, Сен-Жорж, Примолано и Чисмоне, в которых отличился и Мармон, последний был послан Бонапартом в Париж со знаменами, захваченными у противника. В конце Итальянской кампании Мармон уже был генерал-майором. В этом чине он принимает участие в Египетской экспедиции Бонапарта 1798-1799 гг. Участвуя в захвате Мальты, солдаты, которыми руководит Мармон, отражают вылазку гарнизона Валетты. Бонапарт в своем очерке об Египетской экспедиции пишет о действиях Мармона: «Между четырьмя и пятью часами осажденные сделали вылазку. Адъютант Мармон отбросил их, взяв несколько пленных. По этому случаю он был произведен в бригадные генералы»15. После отъезда генерала из Александрии, Мармон был оставлен в этом городе с гарнизоном и командовал войсками в Нижнем Египте, поэтому в дальнейших боевых действиях он не принимал никакого участия.
Когда Наполеон оставил армию в Египте и возвратился во Францию в числе узкого круга лиц, которых Бонапарт взял с собой, был и Мармон. Во время государственного переворота 18 брюмера, он поддержал Бонапарта, что, впрочем, было совсем неудивительно. Во время второй Итальянской кампании Мармон командует артиллерией Резервной армии. Перед переходом через Большой Сен-Бернар Мармон прекрасно справился с трудной задачей: как в целости и сохранности переправить через Альпы пушки. О том, что придумал командующий артиллерией Итальянской армии поведал нам Наполеон. «Командующий артиллерией генерал Мармон, - пишет он, - использовал два приема. Первый состоял в том, что в корытообразно выдолбленные бревна укладывали восьмифунтовые пушки и мортиры. Впрягалось сто человек на каждую пушку, которую в течение двух дней перетаскивали волоком через Сен-Бернар. Второй способ состоял в использовании саней на катках, изготовленных бригадиром Гассенди в Оксонне. Лафеты разбирались на части и поочередно переносили, за исключением приборов, к восьмифунтовым пушкам, которые переносились целиком на носилках десятью солдатами. Повозки разгружались и пускались вперед пустыми, а грузы несли в ящиках на спинах людей и мулов…»16. В битве при Маренго Мармон руководит действиями артиллерии и проявляет распорядительность и решительность в бою. В критический момент битвы, когда, казалось, поражение было не избежать, прибыла дивизия генерала Дезэ. Наполеон тотчас подготовил контрудар по австрийцам. «Мармон, - пишет Чандлер, - сосредоточил в одном месте 5 оставшихся дивизионных орудий, 8 орудий Буде и еще 5 пушек из резерва, образовав одну батарею, и открыл сильнейший двадцатиминутный огонь по австрийцам, повредив много австрийских пушек и прорвав большие бреши во фланге тяжело приближающейся колонны Цаха. И затем Дезе повел вперед своих солдат, построенных в облический бригадирный порядок; последовал какой-то момент колебания, когда, выйдя из клубов дыма, эти войска увидели перед собой отборный батальон австрийских гренадер, но рядом уже был Мармон с 4 легкими пушками, быстро снятых с передков, чтобы дать четыре залпа прямой наводкой по солдатам в белых мундирах»17.
По возвращении во Францию, Мармон получил от Первого консула должность главного инспектора артиллерии. «Взлет Мармона за столь короткий срок, - пишет Хэдли, - был поистине феерическим. И этим он был прежде всего обязан дружбе и близости к Наполеону. Правда, столь быстрое восхождение выявило в Мармоне одну отрицательную черту: зависть начинает овладевать им, что порой сказывалось на взаимоотношениях с другими людьми и взглядах на них»18. Подмечено совершенно верно, и особенно эта черта проявилась в 1804 году, когда Наполеон, став императором, присвоил 18 генералам звание маршала Франции. Правда, Мармон не попал в этот список, чем был одновременно и обижен и удивлен. Он никак не ожидал, что, будучи близким другом Наполеона с времен их юности, он, Мармон, окажется за бортом. Его обида вскоре переросла в зависть и даже в неприязнь к тем военачальника, которые получили это высокое звание первыми. Правда, Мармона несколько утешала мысль, что и ему, возможно, улыбнется счастье в этом мире. Правда, зависть от этого не убавлялась. Особенно сильной была ревность Мармона к Бессьеру, который, по его мнению, совершенно не заслужил маршальский жезл. По этому поводу Рональд Делдерфилд пишет: «Еще одним сюрпризом стало выдвижение бывшего цирюльника Бессьера, который когда-то защищал в Париже Бурбонов от мятежной толпы. Видимо, в натуре Бессьера было заложено нечто чарующее, поскольку, хоть он и не сделал ничего особенно значительного за все эти годы, Наполеон считал его одним из своих ближайших друзей, и тот платил императору неизменной верностью. Мармон, который не был произведен в маршалы в числе первых, жестоко ревновал к Бессьеру (как, впрочем, и ко всем остальным) и резко высказывался против его кандидатуры. Однако в конце концов то предпочтение, которое Наполеон сделал в отношении Бессьера, оказалось оправданным. Бессьер отдал жизнь за человека, предложившего ему свою дружбу, а имя Мармона стало во Франции синонимом слова «предатель»19. Кроме всего прочего, неудовольствие Мармона усугубляло то обстоятельство, что во время церемонии коронации в Соборе Парижской Богоматери 2 декабря 1804 года ему отвели место не рядом с другими генералами, а в рядах многочисленных представителей двора, высших государственных учреждений, дипломатического корпуса и делегаций крупнейших городов Франции как члену Государственного совета. Как замечает по этому поводу В. Шиканов, ему, Мармону, боевому генералу, «пришлось в чиновничьем мундире встать среди каких-то штатских «штафирок». Ничего хуже и представить себе невозможно!»20
В кампании 1805 года против Третье антифранцузской коалиции европейских государств Мармон командует 2-м армейским корпусом Великой армии, однако за все время военных действий не снискал каких-либо значительных лавров, благодаря которым он смог бы выделиться среди таких же генералов, как и он. После разгрома 3-й коалиции, Мармон был направлен Наполеоном управлять Штирией и Далмацией. Здесь он смог проявить свои организаторские и административные способности, и император в 1808 году отметил его усердие титулом герцога Рагузского. Однако, к огромному неудовольствию новоиспеченного герцога, заветного маршальского жезла Наполеон ему не дал. Это еще больше вызвало зависть и ненависть Мармона к другим маршалам. Будучи большим поклонником искусства и особенно театра, герцог Рагузский образовал труппу, которая регулярно ставила спектакли и давала представления в Удине. Мармон по мере сил старался не пропускать эти спектакли, не говоря уже о премьерах. Ко всему прочему, он неплохо владел искусством игры на нежной виолончели21. В войне против Австрии 1809 года, как и в кампании 1805 года, участие герцога Рагузского в боевых действиях было не столь уж активным. Несмотря на это, Наполеон, по словам В. Шиканова, «как-то недовольно буркнул: «Мармон, вы маневрировали, как устрица» (т.е. с той же степенью осмысленности и разума)»22. В бою под Цнаймом, который, по существу, особого значения не имел на исход всей кампании, Мармон принимает самое непосредственное участие, вовсю пытаясь дослужиться до заветного маршальского звания. После Ваграма он был послан преследовать отступающих австрийцев и настиг их 10 июля у Цнайма. Чандлер описывает действия Мармона следующим образом: «Серьезное преследование Карла началось только 7 июля, после того как Наполеон организовал новые коммуникации, которые вели обратно к Вене. Отсутствие боевого напора у французов дало Карлу значительное преимущество. К тому же Наполеон не имел точных сведений, куда ушли австрийцы, поэтому 8 июля он направил Массену к Цнайму, Даву и Мармона – к Брюнну, гвардия и Удино находились в центральном резерве, эти перестановки сделаны, чтобы перекрыть Карлу любой путь к спасению. Восьмого было несколько ожесточенных арьергардных стычек, свидетельствовавших о том, что войска Карла все еще были способны к сопротивлению. Только 9 июля стало ясно, что эрцгерцог уводит свои войска к Цнайму, за реку Тайя, надеясь, что этот рубеж отделит его от французов. Наполеон без промедления направил свой центральный резерв в поддержку Массене. Тем временем Мармон по собственной инициативе решил перехватить Карла у реки Тайя и отрезать его от переправ. Перейдя реку много восточнее Цнайма, Мармон спустился вниз по левому берегу, не думая о возможной опасности, которую он навлекает на себя, действуя в одиночку. В сущности, это было повторением маневра у Ландсхута. Десятого июля он достиг Цнайма и узнал, что большая часть армии Карла уже переправилась, но, несмотря на это, Мармон бросил своих солдат в неравный бой, надеясь задержать австрийцев, пока не подойдут основные силы французов из тыла. В этом ему повезло, так как рано утром на следующий день прибыл Массена и снова начался бой.
Этому сражению было суждено длиться не долго. Если армия эрцгерцога Карла была все еще способна сражаться, сам он уже не мог, и, едва началась стрельба, он запросил перемирия. Наполеон согласился на это, убедившись, что его собственные солдаты слишком измотаны, чтобы добиться полной победы»23. На этот раз этих незначительных действий Мармона оказалось достаточно, чтобы 12 июля 1809 года Наполеон пожаловал ему столь желанное звание маршала Франции. Правда, дальнейшие события показали, что император явно переоценил полководческие таланты герцога Рагузского.
Будучи недоволен действиями маршала Массена в Испании, Наполеон в 1811 году заменяет его и поручает Мармону возглавить Португальскую армию. Однако эта перестановка не внесла ничего нового в ситуацию на Пиренейском полуострове и в действия Португальской армии, в частности. «Свое новое боевое назначение он принял с восторгом, - пишет Делдерфилд. - Его прибытие в Саламанку показало, что он быстро сообразил, как должен себя вести маршал Франции. С собой он привез великолепно организованную кухонную службу и целую армию поваров и обслуживающего персонала и тотчас же с головой ушел в работу по реорганизации утрачивающей боевой дух Португальской армии, что он делал с эффективностью новой метлы»24. Говоря о Мармоне как полководце, Хэдли пишет: «… Мармон на этом посту показывает потрясающую апатию, медлительность и отсутствие всякой энергии, которые Наполеон хотел бы видеть в нем. Он скорее царствовал, нежели воевал в Испании. Если сказать более точно, в перерывах между ужинами, балами, увеселениями, он немного воевал, правда, не заслужил никаких лавров»25. В подтверждение приведенных выше слов, В. Шиканов пишет: «Мармон создал для себя рай земной в Вальядолиде. Он жил, как восточный сатрап, получив прозвище «король Мармон». Обеды, балы, званные вечера следовали один за другим почти без перерыва. В дни таких увеселений во дворце герцога Рагузского накрывались два огромных стола для ужина: отдельно для дам и для кавалеров. При этом никто из мужчин не имел права входить в дамский зал. Естественно, что на хозяина дома это правило не распространялось.
Во время военных действий и маршей ничего по существу не менялось: просто все декорации переносились в другое место. Современник так описывал один из привалов маршала Мармона: «Господин маршал спешился и свита последовала его примеру. Двадцать слуг в ливреях с аксельбантами развьючили 30 лошадей и мулов, расстелили белоснежное, украшенное тканными узорами столовое белье и сервировали стол посудой из позолоченного серебра, расставив холодные закуски, дичь, птицу, паштеты и т.д. Все это дополняли французские вина: бордосские и бургундские. Так обедал господин маршал и весь его штаб (совсем рядом с армейским полком, довольствовавшимся одним только хлебом)»27.
Перед своим отъездом в армию, шедшей войной на Россию, Наполеон назначил своего брата Жозефа верховным главнокомандующим французскими войсками в Испании и дал ему в качестве военного советника старого маршала Журдана. Описывая ситуацию после этих перестановок, Рональд Делдерфилд пишет: «Журдан привык носить тяжелые грузы. В его молодые годы он перебирался с ярмарки на ярмарку со здоровым мешком образцов за спиной, но груз, который ему сейчас предложили нести был намного тяжелее, чем все, что он перетаскивал в юности. В соответствии с декретом императора в подчинении у Журдана состояли Сюше, считавший себя самым разумным военачальником в Испании (так, впрочем, наверно, и было), Мармон, думавший о себе то же (так, безусловно, не было), Сульт, считавший себя почти королем, и Жозеф, который был настоящим королем, но каждую ночь молился о том, чтобы перестать им быть»28.
Если бы Мармон действительно был таким блестящим полководцем, каким он себя считал, он действовал в Испании более успешно, однако его преследовали сплошные неудачи. Как военачальник, предоставленный самому себе, Мармон, как это не прискорбно признать, оказался совершенно несостоятельным. После нескольких дней маневров, армия Мармона столкнулась 22 июля 1812 года у Арапил (близ Саламанки) с английской армией Веллингтона. Обе стороны обладали почти равными силами. Правда, герцог Рагузский мог бы дождаться подкреплений от короля Жозефа, однако, рассчитывая одержать победу над англичанами, Мармон не стал дожидаться их, чтобы не делиться славой с кем бы то ни было. Однако лавры победителя вновь обошли маршала стороной. Колебания и нерешительность – вот основная причина поражения Мармона. Зато Веллингтон в полной мере использовал ошибки французского командующего, добившись убедительной победы. Сам Мармон был задет пушечным ядром в самом начале сражения, и если бы не стойкость и талант генерала Клозеля, то поражение французов могло обернуться катастрофой. Клозелю удалось привести разгромленные части в порядок и отступить. Наполеон узнал о поражении Мармона накануне битвы при Бородино. В письме к военному министру генералу Кларку он рекомендовал отстранить маршала от командования армией. Помимо этого, император просил, чтобы военный министр потребовал у герцога Рагузского объяснений относительно своих действий; в заключение, Наполеон просил сказать герцогу Рагузскому, чтобы тот прежде всего думал не о своих личных амбициях и тщеславии, а о славе своей страны и пользе общего дела. Уже впоследствии, Мармон пытался не только оправдать свой образ действий, но и жаловался и обвинял Жозефа в том, что тот отвратительно управлял страной и постоянно мешал ему в военных операциях. Снятый с поста командующего Португальской армии, Мармон выехал во Францию поправки здоровья в связи с ранением. Плохо зарекомендовавший себя как самостоятельный военачальник, Мармон под непосредственным руководством Наполеона смотрелся намного лучше. Он отличается при Лютцене, под Баутценом и Дрезденом; в Лейпцигском сражении он защищает северные подступы к городу. Несмотря на поражение при Лейпциге, несмотря на отступление и общее катастрофическое положение, маршал Мармон пытается превознести себя в глазах Наполеона, даже не гнушаясь явной неправдой. В своем рапорте он утверждает, что успешная защита Шёнефельда 18 октября является исключительно его заслугой, а не маршала Ней, поскольку «князь Московский (Титул маршала Нея) был там всего лишь десять минут», а он «десять часов под вражеской картечью»29.
В первый день нового 1814 года союзники перешли Рейн, и военные действия перекинулись на территорию Франции. В этой кампании Мармон отличается в нескольких боях. Первый успех его ждал под Шампобером, близ которого он атаковал и во многом способствовал разгрому русского корпуса генерала Олсуфьева. Сначала русские попытались обороняться, но солдаты Мармона действовали с такой решительность, что вскоре русский отряд был окружен и разгромлен. Лишь небольшая часть сумела вырваться из окружения. Сам Олсуфьев (Этого генерала захватил в плен 19-летний новобранец, не прослуживший и шести месяцев) и другие офицеры были взяты в плен. Отдавая должное своим солдатам, маршал писал в своих мемуарах: «Новобранцы, прибывшие днем раньше, стояли в строю и вели себя в смысле храбрости подобно ветеранам. О, сколько героизма во французской крови!» Этот успех очень обрадовал Наполеона. Обращаясь к Мармону и другим генералам, он с оптимизмом заявил: «Еще один такой день – и я вернусь на Вислу». Однако, посмотрев на угрюмое лицо герцога Рагузского, добавил: «И тогда я заключу мир, согласившись на естественную границу по Рейну». «Как будто это было в его силах!» - горько замечает Мармон в своих мемуарах30. Бой при Шампобере произошел 10 февраля. На следующий день произошло более крупное и столь же решительное сражение неподалеку от Монмирая. Победа была полная: к сумеркам враг бежал, бросая пушки, личное оружие и обозы с награбленным. Под Шато-Тьерри союзники вновь были разбиты и бежали с поля боя. Наполеон, ободренный успехами, поручил Мармону наблюдать за разбитым Блюхером, а сам с основными силами направился против Шварценберга. Однако вскоре пришли известия, что Блюхер вновь перешел в наступление. Завидев перед собой численно превосходящего противника, Мармон начал отходить к Верю и сделал это настолько блистательно, что дал время Наполеону подготовить решительный удар по Блюхеру. После этого успеха Наполеон вновь обратился против Шварценберга, а Мармону поручил преследовать разбитого противника. Как пишет Чандлер: «Герцог Рагузский (Мармон) выполнил это с большим успехом, и к ночи 14-го безрассудная смелость Блюхера обошлась ему в 7000 убитых и раненых и 16 пушек, кроме большого количества транспортных средств. Французские потери в этот день составили только 600 человек»31.
Однако в сражении у Лаона Мармон вдруг проявляет потрясающую медлительность, усталость и апатию, что приводит к крупной ссоре с императором. «Ссора, - пишет Делдерфилд, - которая привела к их разрыву, произошла под стенами Лана (Лаона – С.З.). Наполеон после этого случая прожил семь лет, а Мармон – половину жизни, но с того момента они ни разу не могли вспомнить друг друга без желчности. История осудила Мармона как подлеца, а Наполеона – как безумца с манией величия. В некоторой степени на оба эти суждения повлияло то, как два эти человека впоследствии отзывались друг о друге»32. Предпринимая атаку сильных позиций Блюхера у Лаона, Наполеон поручил маршалу захватить деревню Ати. В то время как Наполеон действовал на других пунктах, Мармон с огромным трудом смог овладеть половиной деревни Ати, находящейся на крайнем левом фланге прусской армии. Когда наступил вечер, Мармон посчитал достигнутый успех более чем достаточным и спокойно отбыл на ночь в замок Эпп, не забывая даже во время войны пользоваться комфортом. Между тем, Блюхер провел рекогносцировку и выяснил, что позиции Мармона не слишком укреплены и предпринял неожиданную атаку. Войска герцога Рагузского, не выдержав натиска противника, обратилось в бегство, увлекая за собой и своего командира в полном ошеломлении. К счастью для Мармона, его спасли два удачных стечения обстоятельств: полковник Фавье, следуя на соединение с Наполеоном во главе отряда в 1000 человек, услышал шум боя; его прибытие позволило Мармону собрать своих солдат и продолжить отход уже в некотором подобии порядка; одновременно с этим герцогу Рагузскому помогла в какой-то мере кавалерия пруссаков, которые пытались захватить дефиле Фестьё, но были отбиты 125 солдатами Старой гвардии, эскортировавшими обоз. Спасенный этими двумя удачами, совершенно не заслуженными им, Мармон смог оторваться от преследователей и занялся реорганизацией своих частей в Корбени, в шести милях от Берри-о-Бак.
Когда Наполеон узнал о том, что произошло у Мармона, он пришел в неописуемую ярость. Присутствовавший при этом маршал Бертье считал гнев императора вполне оправданным, заметив по поводу последующей встречи Наполеона и Мармона: «Император имел полное право зарубить его на месте!»33 Однако упреки, которые изливал Наполеон на голову маршала, не могли уже изменить ситуацию. Он остался у Лаона, не предпринимая никаких действий, чтобы дать возможность Мармону привести свои войска в порядок и не дать пруссакам преследовать его. Маршал смог собрать только 8 тысяч солдат, расположив их в Фисме. Как замечает Делдерфилд, герцогу Рагузскому «везло больше, чем он того заслуживал»34. Изливая недовольство действиями Мармона, Наполеон писал брату Жозефу 11 марта: «… Вероятно, противник оставил бы нам Лаон, боясь нашего нападения, если бы не дикая глупость герцога Рагузского, который вел себя как младший лейтенант». Еще в 1812 году в разговоре с Коленкуром император заметил, что маршал «очень умно говорит о войне», но «оказывается хуже чем посредственностью, когда надо действовать»35. По словам В. Слоона: «Смелость стратегических мероприятий Наполеона производила теперь на этого маршала подавляющее впечатление. Он становился фактически неспособным к отчаянному самопожертвованию, которое одно только и могло сделать его пригодным помощником императору при тогдашних критических обстоятельствах»36. Сам Мармон в своих мемуарах описывает состояние своих войск, как совершенно растерянными и деморализованными, солдаты потеряли не только начатки воинских навыков, но и одежду, обувь и шапки; в артиллерии, по его словам, служили моряки, которые не знали, как заряжать и нацеливать орудие37. В бою за Реймс Мармон, пытаясь реабилитироваться, действовал на этот раз мужественно и решительно, первым ворвавшись в город и отбросив русские войска графа Сен-При, который был убит в ходе боя.
Население Реймса восторженно приветствовало Наполеона, который слышал в последний раз приветствие народа до своего возвращения с Эльбы годом позже, а Реймс стал последним взятым им городом в цепи побед, начавшихся в 1793 году в Тулоне. По словам В. Слоона, «движение на Реймс являлось, со стороны Наполеона, грозным, судорожным ударом умирающего гладиатора»38. Несмотря на удачные действия Мармона у Реймса, в захваченном городе вновь произошел резкий разговор относительно лаонский событий. Мармон, не любивший никакой критики в свой адрес, посчитал слова императора несправедливыми. По словам Делдерфилда, слова, сказанные Наполеоном герцогу Рагузскому в Реймсе, «далеко превосходили по своим последствиям потерю позиции и нескольких пушек. Через семнадцать дней император заплатил за свой упрек дорогой ценой»39. В. Слоон в своей биографии Наполеона также не обошел эту тему. Он пишет: «На следующее утро Наполеон, встретившись с маршалом Мармоном, осыпал его горькими упреками за поведение под Ати. Вообще он говорил с ним в таком тоне, в каком разгневанный отец мог бы говорить со своим нерадивым сыном. Факт этот служит уже сам по себе доказательством, что Наполеон сознавал всю безнадежность своего положения. Мармон только что одержал победу и был, так сказать, героем дня. Ради этого можно было простить маршалу предшествовавшую вину и тем самым обеспечить себе дальнейшую его преданность. Если бы Наполеон чувствовал себя не в такой степени расстроенным, он был непременно так и сделал. Зная, однако, что война может протянуться в самом выгодном для него случае еще лишь несколько недель, он невольно впадал в шарж, доигрывая до конца роль уверенного в себе монарха и полководца»40. Вполне возможно, что горькие упреки в адрес Мармона, сыграли свою роль в последующей измене маршала, однако вряд ли они были определяющими в поступках герцога Рагузского. После боя у Фершампенуаза, где солдаты Пакто продемонстрировали небывалый героизм и стойкость, Мармон вместе с войсками Мортье отошел к Парижу. 30 и 31 марта войска Мармона и Мортье защищали Париж, однако ближе к полудню Жозеф Бонапарт именем императора уполномочил герцога Рагузского начать переговоры о капитуляции города. В четыре часа дня пруссаки овладели Монмартром и приготовились открыть оттуда артиллерийский огонь по Парижу. При таких обстоятельствах герцог Рагузский счел дальнейшее сопротивление бессмысленным. Как выразился Делдерфилд, «… Париж нельзя было сравнивать… с Сарагосой… и его защитники не были фанатиками. Они были всего лишь усталыми и голодными солдатами…»41.
Переговоры о сдаче Парижа были начаты... В письме к герцогине д’Абрантес, супруге его друга Жюно, маршал пытается объяснить свое решение и поведение: «… Я бы рекомендовал вам не покидать Париж, в котором завтра наверняка будет гораздо спокойнее, чем в любом месте в двадцати лигах вокруг. Сделав все, что было в моих силах ради чести Франции и французского оружия, я вынужден подписать капитуляцию, которая позволит иностранным войскам завтра войти в нашу столицу! Все мои усилия были напрасны. Я был вынужден сдаться численно превосходящему противнику, какое бы сожаление я при этом не испытывал. Но моим долгом было сохранить жизнь солдатам, за которых я несу ответственность. Я не могу поступить иначе и надеюсь, что моя страна будет судить обо мне справедливо. Моя совесть чиста перед этим судом»42. Сдавая Париж, Мармон считал, что это был его долг и перед страной, и перед парижанами, и, возможно, в этом вопросе история осудила его слишком сурово. В конце концов, все считали, что Империя побеждена. К тому же ни герцог Рагузский, ни Мортье, ни старый Монсей не обладали достаточным влиянием, чтобы вдохновить Париж на сопротивление неприятелю. И Мармон, взваливший на свои плечи почти всю ответственность, это прекрасно понимал. Дом герцога Рагузского стал сборным пунктом для уполномоченных, которым было поручено ведение переговоров, и для немногих политических деятелей, оставшихся в столице. В ходе переговоров шли также разговоры, причем открыто и не прерывавшиеся маршалом, что роль Наполеона уже сыграна и французский престол должен быть занят только династией Бурбонов. В эти дни маршал не слышал столько лести в свой адрес, о нем говорили как о единственном спасителе Франции. Все это подстегивало тщеславие Мармона, который и вправду стал считать себя спасителем страны. Несмотря на это, условия, которые предложили союзники, не удовлетворили маршала, и он заявил, что продолжит военные действия, пока его войскам не будет гарантирован выход с оружием в руках. Наконец, русский император Александр I согласился со всем и капитуляция была подписана. Условия заключались в следующем: 1) Мортье и Мармон обязывались не позже семи часов следующего дня вывести свои войска из Парижа; 2) военные действия могут быть возобновлены не раньше двух часов по выступлении французских войск из города; 3) французы должны сдать союзным войскам арсеналы и магазины в том виде, в каком они находились в момент подписания капитуляции; 4) Национальная гвардия и жандармерия должны остаться в городе, и по усмотрению глав союзных держав будут либо распущены, либо по-прежнему оставлены для несения гарнизонной и полицейской службы; 5) раненые и отставшие, найденные после девяти часов утра, признаются военнопленными; 6) Париж поручается великодушию союзных монархов43. 31 марта союзники торжественно вошли в Париж. Как и обещал император Александр I никаких беспорядков, грабежей со стороны союзных войск нигде не было. Когда Наполеон узнал, что союзные армии подступили к Парижу, он бросился к городу. Однако недалеко от Парижа он узнал, что город сдан. На несколько секунд император остолбенел. Затем он стал метать громы и молнии в сторону Жозефа, которого называл трусом, в сторону Мармона, называя его действия тупоумием, в сторону депутатов, именуя их не иначе как предателями. Придя в себя, император расположился в Фонтенбло, чтобы собрать войска для похода на Париж. Мармону и Мортье он приказал занять позиции между Эсоном и Сеной. Посланцу Наполеона — Флао, маршал сказал, что после того, как Жозеф и императрица покинули Париж, жители совсем пали духом, что Национальная гвардия ни на что не годится, и здесь, герцог Рагузский кривил душой. Интересно, как прореагировал бы на последнее заявление маршал Мортье, да и сами национальные гвардейцы!
Тем временем события в Париже набирали ход. 1 апреля было образовано Временное правительство. На следующий день Сенат издал указ об отрешении Наполеона от власти, его обвиняли во всех смертных грехах, порой совершенно немыслимых, но на это тогда никто не желал смотреть. В тот же день муниципальный совет открыто высказался за династию Бурбонов и призвал маршалов и генералов перейти на сторону короля. Взамен им обещали сохранить пенсии, чины и титулы. Эти новости только раздражали Наполеона, но не уменьшали его стремления отвоевать Париж. Он собирал все верные ему войска вокруг Фонтенбло. Он был уверен в солдатах и младших офицеров, и они по-прежнему доверяли Наполеону. Однако указ Временного правительства, освобождающий армию от присяги императору, воздействовал на некоторых маршалов и генералов. Чтобы выбить опору из-под императора, переманив на сторону Бурбонов костяк французского генералитета, Талейран решил в первую очередь воздействовать на Мармона, являвшегося старейшим другом Наполеона. К тому же не стоило сбрасывать со счетом тот факт, что репутация герцога Рагузского в тот момент была высока, как никогда. Как пишет Делдерфилд, «Мармон начал видеть себя в роли генерала Монка (Монк, Джордж (1604-1669) – один из главных деятелей реставрации династии Стюартов в Англии после смерти Кромвеля; возвел на престол Карла II Стюарта), в роли человека, который, примирив интересы военных и гражданских лиц в уставшей от войны Франции, заслужит рукоплескания соотечественников и благодарность потомков»44. «Он мысленно видел Францию благоденствующей, - пишет В. Слоон, - благодаря восстановлению мира и общественного порядка, причем вся честь приписывалась исключительно только ему, и повсюду возносились хвалы великодушному его патриотизму. Между тем, цель эта могла быть, по его мнению, достигнута не только без всякого ущерба, но даже с соблюдением личной выгоды»45. Стоя в Эсоне со своими 14 тысячами солдат, Мармон не видел смысла в продолжении борьбы, и, когда явился посланец Временного правительства с письмами-призывами от Бурьенна, друга маршала, вера Мармона в будущее Наполеона поколебалась очень сильно. Талейран, как ловкий интриган и дипломат, избрал окольный путь, чтобы переманить герцога Рагузского в стан Бурбонов. Помимо писем от Бурьенна и генерала Дезоля, Мармон получил еще одно, более важное, от князя Шварценберга, командующего австрийской армией. Во всех трех посланиях ему предлагали перейти на сторону коалиции, тем самым показав, что не только мирные жители желают прихода Бурбонов, но и армия; такой путь, по словам авторов писем, предотвратить сползание страны к гражданской войне и наконец-то принесет долгожданный мир.
В своем письме Бурьенн призывал маршала произнести наконец то единственное слово, которое принесет счастье Франции. В заключении он писал: «Ваши друзья ждут вас, тоскуют по вас, и я надеюсь, что скоро смогу вас обнять»46. Письмо генерала Дезоля явилось аналогом предыдущего письма. Шварценберг в своем послании обещал пропустить Мармона со всеми военными почестями в Нормандию; герцогу Рагузскому было также обещано сохранение герцогского титула и соответствующий герцогский лен, а также щедрые награды и почести (Правда, необходимо заметить, что при заключении договоренностей с союзниками Мармон позаботился также о Наполеоне. Он выговорил Наполеону жизнь и свободу в местопребывании, указанном по взаимному соглашению союзными монархами и французским правительством).47 Некоторое время герцог Рагузский колебался в принятии одного из двух вариантов решения. Но в конце концов ответил посланнику Временного правительства Монтессюи, что готов начать переговоры о своем переходе на сторону коалиции. 4 апреля от князя Шварценберга маршал получил согласие союзных монархов на все свои предложения, после чего Мармон вести пропагандистскую кампанию среди офицеров своего корпуса. В тот же день Наполеон отрекся от престола в пользу своего малолетнего сына при регентстве императрицы Марии Луизы. Делегация, в которую вошли Коленкур, Ней и Мармон должна была представить этот документ в Париже русскому императору Александру I. Однако вскоре состав этой делегации был изменен: вместо герцога Рагузского в состав был введен маршал Макдональд. По словам Рональда Делдерфилда, это было сделано, «отчасти из-за того, что Мармон находился в Эсоне, отчасти из-за того, что Наполеон хотел избавить своего старейшего друга, «который вырос в его палатке», от унижения везти такой документ - причудливое желание в свете того, что происходило в тот момент в штабе у герцога Рагузского. Однако трем парламентариям было поручено по пути в Париж заехать в Эсон и включить Мармона в состав делегации, если он того захочет»48. Мармон особого желания не проявил и был очень смущен неожиданным прибытием посланников императора, поскольку он уже склонил на свою сторону нескольких генералов, а переговоры со Шварценбергом подходили к концу. Маршал встал перед дилеммой: либо поторопиться со своими планами, либо предстать перед военным трибуналом. После недолгого колебания, он со смущенным видом, сознался, что к нему прибыл посланник от князя Шварценберга с предложением перейти на сторону коалиции. Однако он солгал, сказав, что не подписывал никаких бумаг. Посланцы Наполеона поверили герцогу Рагузскому, хотя смущенный вид маршала все-таки вызывал у них некоторое подозрение в его искренности. Маршалу было предложено написать Шварценбергу письмо с отказом от дальнейших переговоров, на что Мармон ответил категорическим отказом. Предложение Коленкура, предложившего Мармону поехать вместе с ними и сказать Шварценбергу в лицо, что он не может выполнить свои обещания, герцог Рагузский принял более благосклонно. С недовольным видом он поехал вместе с посланцами Наполеона в Париж. Перед своим отъездом, Мармон сообщил об отречении Наполеона и распорядился ничего не предпринимать без его приказа.
Как пишет Делдерфилд: «Макдональд, который всегда был близким другом Мармона, должно быть, во время этой поездки чувствовал себя очень неуютно. Герцог Рагузский, очевидно, был в ужасе от сложившейся ситуации – в попытке защитить династию он ее, фактически, предал»49. Прибыв в штаб-квартиру Шварценберга, Ней, Коленкур и Макдональд пошли на встречу с австрийским генералом. Мармон остался в карете Макдональда. Шварценберг принял посланников, сообщивших ему о своем желании немедленно видеть русского императора. Вскоре князь вышел и когда возвратился – с ним был Мармон. Вид у маршала был совершенно другой – это был «не тот жалкий человечишка, который остался в экипаже: сейчас он расслабился и улыбался. Похоже, он во всем признался и был освобожден от своего полуобещания сдаться. Однако что именно произошло у него со Шварценбергом, так и не узнали ни они, ни будущие поколения: с этого момента показания очевидцев расходятся. Некоторые свидетели (в том числе и сам герцог Рагузский) снимают с маршала обвинение в двойной игре. Другие, и таких большинство, клеймят его как негодяя, который по тем или иным причинам намеренно оборвал последнюю тонкую нить, связывавшую Францию с наполеоновской династией»50. Александр I принял депутацию и высказал маршалам похвалу за их доблестную оборону Франции, особенно он отметил бесстрашие и стойкость молодых солдат в битве под Фер-Шампенуазом. Во время дискуссии русский император в главном согласился с предложениями депутации, но окончательный ответ он оставил на следующий день. Пока шла аудиенция у Александра I, Мармон, оставив Нея, Коленкура и Макдональда, поехал в особняк Нея на улице Лилль. На следующий день, когда все они завтракали, Фабрие, адъютант Мармона, явился в очень возбужденном состоянии. Герцог Рагузский поднялся и вышел. Через несколько минут он вошел в зал с бледным лицом и произнес: «Все потеряно! Я обесчещен! Мой корпус ночью по приказу генерала Суама перешел к врагу. Я отдал бы руку, чтобы этого не было...» На эти слова Ней гневно воскликнул: «Скажите лучше – голову, и то будет мало!»51 Мармон выбежал из комнаты с побагровевшим от гнева лицом.
Когда же представители Наполеона вновь предстали перед Александром I, их ждал уже совсем другой прием. У русского императора был новый аргумент: армия против Наполеона, корпус Мармона перешел на сторону коалиции. Союзники отказывались признавать права династии Бонапартов на престол и требовали безоговорочного отречения.
Переход корпуса Мармона на сторону коалиции - загадка. Сам ли Суам, оставленный маршалом командовать войсками в свое отсутствие, отдал приказ о переходе, или все его действия были согласованы с Мармоном – сказать не только трудно, но и не представляется возможным с достаточной точностью. Говоря о действиях Суама, Рональд Делдерфилд пишет, что, возможно, Суам действовал по собственной инициативе, вопреки приказам своего начальника. Возможно, однако малоправдоподобно в свете скрытности герцога Рагузского в предшествовавшие часы»52. «Вечером 6 апреля, - пишет Манфред, - курсы акций Французского банка, котировавшиеся неделю назад в пятьсот двадцать – пятьсот пятьдесят франков, поднялись до девятисот двадцати – девятисот восьмидесяти франков. Такого огромного скачка на бирже не было уже многие годы. Некоторые ловкачи заработали за один день миллионы. Среди них был и герцог Рагузский – маршал Мармон»53. Мармон остался у врагов. «Храбрость Мармона спасла всех нас!» - восклицал Бурьенн, много лет спустя вспоминая события этого дня. Так оно и было с точки зрения Бурьенна, Талейрана и всех прочих французов, которые при Наполеоне заняли высокие должности лишь затем, чтобы предать интересы императора при первой возможности»54. «В течение некоторого времени, - пишет В. Слоон, - Мармону удавалось играть роль героя, но вскоре его тщеславный, пустой характер выказал в истинном свете его поведение. Из титула герцога Рагузского, который носил Мармон, выработалось слово «рагузада», служившее синонимом измены»55. Наполеон никогда не простит предательства Мармона в 1814 году и будет вспоминать об этом с горечью. Будучи на острове Святой Елены, ссыльный император скажет доктору О'Мира, что, «несмотря на оккупацию Парижа союзниками, он все же добился бы своего, если бы не предательство Мармона, и вытеснил бы союзников из Франции». И говоря, в частности, о герцоге Рагузском произнес: «Мармон должен стать объектом отвращения со стороны потомков. Пока Франция будет существовать, имя Мармона не будет упоминаться без содрогания. Он чувствует это и в эту минуту, - добавил он, - он самый несчастный человек на свете. Он не сможет простить самого себя и он завершит свою жизнь, как Иуда»56.
Мармон самым первым из маршалов перешел на сторону Бурбонов и был сделан Людовиком XVIII пэром Франции и капитаном личной охраны. Бонапартисты называли роту Мармона «ротой Иуды». Во время суда над маршалом Неем в палате пэров, герцог Рагузский голосовал за казнь «храбрейшего из храбрых», чем еще больше запятнал себя в глазах как соратников, так и простых французов. Когда Наполеон бежал с острова Эльба и высадился во Франции в марте 1815 года, Мармон сопровождал короля в его бегстве из Парижа в Гент. 1 марта 1815 года после высадки во Франции, в своей прокламации к армии Наполеон писал: «Мы были побеждены из-за двух человек: Ожеро и Мармона. Оба они перешли на сторону врага, предав наши лавры, свою страну, своего сюзерена и благодетеля»57. При второй реставрации Бурбонов герцог Рагузский был еще больше осыпан милостями и почестями, что вызывало еще большую ненависть к нему со стороны самых разных слоев общества. Окончательные оценки жизни Мармона дал 1830 год – год окончательного свержения династии Бурбонов. Когда в Париже вновь вспыхнули революционные выступления народа, король Карл X (бывший граф д'Артуа), сменивший в 1825 году Людовика XVIII, приказал Мармону, бывшему в то время губернатором Парижа, навести в городе порядок. Однако маршал постоянно колебался и не мог решить, что предпринять, постоянно запрашивая у короля новые инструкции. Наконец, 28 июля герцог Рагузский отдал войскам перейти к активным действиям. Происходят уличные бои, проливается кровь. Как выразился историк Хэдли, в течение этих трех ужасных дней Мармон «действовал либо как дурак, либо как сумасшедший»58. После того, как все его действия ни к чему не приводят, а только вызывают еще большее озлобление народа, Мармон умоляет короля уступить. Карл X не желает слушать маршала и отстраняет его от командования. Герцог Ангулемский, сын короля, подозревая Мармона в измене и в гневе кричит ему: «Так вы изменяете нам, как изменили ему (имеется в виду Наполеон – С.З.)?!» Ответ маршала был достоин вопроса: «Да, но без той измены вы бы не царствовали»59. Власть Карла X уже ничто не может спасти. Второго августа под давлением набирающей силу революции король отрекается от престола и через две недели навсегда покинул Францию, бежав в Англию.
«Мармон-изменник», «Мармон-палач» вызывает негодование и ненависть по всей Франции. Он прекрасно это видит и понимает, что во Франции ему оставаться нельзя. Он покидает Париж вслед за королем, «утешая себя тем, что покрыл улицы Парижа телами более чем пяти тысяч соотечественников, выполняя несправедливый и тиранический акт. Не имеет смысла говорить о его долге солдата, - добавляет Хэдли. – Это была не беззаконная толпа, как ее именовали, когда пытались подавить, а народ Франции, который поднялся против беззаконного монарха. И он(Мармон) это знал»60. Возмущение парижан – это была борьба не против верховенства законов, а за справедливые законы, и герцог Рагузский, прошедший через революцию 1789 года и будучи яростным защитником республиканских принципов, должен был осознавать это. Все упоминания некоторых историков о добровольной эмиграции Мармона не стоят выведенного яйца. Ненависть людей заставила его покинуть страну. На пути в Англию Мармон, кажется, пробуждается от заблуждений и осуждает себя. Не слишком ли поздно?! В письме другу, датированном 6 августа, он пишет: «Вы когда-либо видели что-либо подобное, как это? Вести борьбу против своих же сограждан... Это дело делает меня полностью несчастным? А будущее! Это несправедливое мнение по отношению ко мне! Мое единственное убежище – моя совесть. Я сопровождаю короля в Шербур; когда он окажется в безопасности – моя миссия будет закончена. Я покину Францию, пока не увижу, что будущее уготовило мне»61. Что это – запоздалое раскаянье или попытка любыми путями обелить себя? Его совесть должна быть исключительной вещью, чтобы быть убежищем в таком экстраординарном случае. Чтобы поддержать недалекого и деспотичного короля, нарушавшего священные права народа, он покрывает трупами улицы Парижа, а затем находит убежище в своей совести. Все это не очень похоже на искреннее раскаянье. «Предатель Мармон» уже никогда не вернется во Францию, в страну, где его ненавидит каждый. Он колесит по Европе и все чаще погружается в воспоминания о своей юности, пребывая в своего рода ностальгическом трансе. Он посещает Лондон, Вену, Рим, Венецию, но нигде не находит душевного покоя. Он как осенний лист, упавший с ветки и летящий по воле ветра. Во время своего пребывания в Вене ему было сделано заманчивое предложение, польстившее его тщеславие и самолюбие. Венский двор убедил маршала «просветить» двадцатилетнего сына Наполеона, а теперь герцога Рейхштадтского. В инструкциях, полученных Мармоном, недвусмысленно говорилось, что маршал должен был рассказать молодому человеку, что его отец был безнравственной, злой и кровожадной личностью. «Первая встреча между единственным законным сыном Наполеона и его старейшим другом закончилась для Габсбургов разочарованием, - пишет Делдерфилд. - «Он подозрителен, но станет дружелюбнее», - оптимистично предрекал Мармон. Маршал упорно добивался своего, и в течение трех месяцев между ними произошло немало встреч. Герцог Рагузский подробно описывал все наполеоновские кампании, а юноша терпеливо слушал. Наверно, он должен был находить странным, что его наставляет человек, лишивший его каких-либо шансов стать императором Франции. Однако со временем очарование Мармона взяло вверх, и герцог Рейхштадтский даже пожаловал ему свой портрет»62.
Окончив свою миссию, герцог Рагузский отбыл в Италию, где проехался по местам боев, наверняка вспоминая человека, о котором когда то написал такие строки: «Какие перспективы он открывает всем нам!» Он посетит и Россию, чтобы присутствовать на коронации Николая I. Будучи там, он посетит знаменитое Бородинское поле... Исколесив Европу, герцог Рагузский так и не нашел нигде покоя. Он вновь возвращается в Италию, страну, где начиналась не только слава Бонапарта, но и его восхождение к высоким титулам и богатству. Приобрел ли он славу? Вряд ли. А если и приобрел, то она была уничтожена в одночасье одним апрельским днем 1814 года. Именно в солнечной Италии он и закончил свой жизненный путь, одинокий, забытый и презираемый. Это случилось 3 марта 1852 года в Венеции. «Он пережил самого старшего из своих коллег на один год, - пишет Рональд Делдерфилд. - Молодого же человека, когда-то предававшегося совместно с ним мечтаниям, он пережил на тридцать один год. Для умирающего в Венеции Мармона воспоминания должны были представляться гораздо более ощутимыми, чем сама жизнь»63. Несмотря на презрение, испытываемое к Мармону, его тело все-таки перевезут во Францию, однако последнее место упокоения маршал найдет не на кладбище Пер-Лашез, а на местном кладбище своего родного Шатильона. На острове Святой Елены Наполеон скажет о герцоге Рагузском: «Меня предал Мармон, которого я был вправе называть своим сыном, своим ребенком, своим созданием…». И далее заключил: «Он кончит, как Иуда»64. Это пророчество окажется как нельзя верным: имя Мармона стало ненавистным во Франции.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Шиканов В.Н. Созвездие Наполеона: маршалы Первой империи. М., 1999.
|
