1909 год. 13 декабря

Ленин о сборнике "Вехи": энциклопедия либерального ренегатства

О «ВЕХАХ»

Известный сборник «Вехи», составленный влиятельнейшими к.-д. публицистами, выдержавший в короткое время несколько изданий, встреченный восторгом всей реак­ционной печати, представляет из себя настоящее знамение времени. Как бы ни «ис­правляли» к.-д. газеты слишком бьющие в нос отдельные места «Вех», как бы ни отре­кались от них отдельные кадеты, совершенно бессильные повлиять на политику всей к.-д. партии или задающиеся целью обмануть массы насчет истинного значения этой политики, — остается несомненный факт, что «Вехи» выразили несомненную суть со­временного кадетизма. Партия кадетов есть партия «Вех».

Ценя выше всего развитие политического и классового сознания масс, рабочая демо­кратия должна приветствовать «Вехи», как великолепное разоблачение идейными вож­дями кадетов сущности их политического направления. «Вехи» написаны господами: Бердяевым, Булгаковым, Гершензоном, Кистяковским, Струве, Франком и Изгоевым. Одни уж эти имена известных депутатов, известных ренегатов, известных кадетов го­ворят достаточно много за себя. Авторы «Вех» выступают как настоящие идейные во­жди целого общественного направления, давая в сжатом наброске целую энциклопе­дию по вопросам философии, религии, политики, публицистики, оценки всего освобо­дительного движения и всей истории русской демократии. Назвав «Вехи» «сборником статей о русской интеллигенции», авторы сузили этим подзаголовком действительную тему своего выступления, ибо «ин­теллигенция» выступает у них на деле в качестве духовного вождя, вдохновителя и вы­разителя всей русской демократии и всего русского освободительного движения. «Ве­хи» — крупнейшие вехи на пути полнейшего разрыва русского кадетизма и русского либерализма вообще с русским освободительным движением, со всеми его основными задачами, со всеми его коренными традициями.

I

Энциклопедия либерального ренегатства охватывает три основные темы: 1) борьба с идейными основами всего миросозерцания русской (и международной) демократии; 2) отречение от освободительного движения недавних лет и обливание его помоями; 3) открытое провозглашение своих «ливрейных» чувств (и соответствующей «ливрейной» политики) по отношению к октябристской буржуазии, по отношению к старой власти, по отношению ко всей старой России вообще.

Авторы «Вех» начинают с философских основ «интеллигентского» миросозерцания. Красной нитью проходит через всю книгу решительная борьба с материализмом, кото­рый аттестуется не иначе, как догматизм, метафизика, «самая элементарная и низшая форма философствования» (стр. 4 — ссылки относятся к 1-му изданию «Вех»). Позити­визм осуждается за то, что он был «для нас» (т. е. для уничтоженной «Вехами» русской «интеллигенции») «тождественен с материалистической метафизикой» или истолковы­вался «исключительно в духе материализма» (15), тогда как — «ни один мистик, ни один верующий не может отрицать научного позитивизма и науки» (11). Не шутите! «Вражда к идеалистическим и религиозно-мистическим тенденциям» (6) — вот за что нападают «Вехи» на «интеллигенцию». «Юркевич был, во всяком случае, настоящим философом по сравнению с Чернышевским» (4).

Вполне естественно, что, стоя на этой точке зрения, «Вехи» неустанно громят атеизм «интеллигенции» и стремятся со всей решительностью и во всей полноте восстановить религиозное миросозерцание. Вполне естественно, что, уничтожив Чер­нышевского, как философа, «Вехи» уничтожают Белинского, как публициста. Белин­ский, Добролюбов, Чернышевский — вожди «интеллигентов» (134, 56, 32, 17 и др.). Чаадаев, Владимир Соловьев, Достоевский — «вовсе не интеллигенты». Первые — во­жди направления, с которым «Вехи» воюют не на живот, а на смерть. Вторые «неус­танно твердили» то именно, что твердят и «Вехи», но «их не слушали, интеллигенция шла мимо них», гласит предисловие к «Вехам».

Читатель уже может видеть отсюда, что не на «интеллигенцию» нападают «Вехи», это только искусственный, запутывающий дело, способ выражения. Нападение ведется по всей линии против демократии, против демократического миросозерцания. А так как идейным вождям партии, которая рекламирует себя, как «конституционно-демократическую», неудобно назвать вещи их настоящими именами, то они позаимст­вовали терминологию у «Московских Ведомостей»1, они отрекаются не от демокра­тии, — (какая недостойная клевета!), — а только от «интеллигентщины».

Письмо Белинского к Гоголю, вещают «Вехи», есть «пламенное и классическое вы­ражение интеллигентского настроения» (56). «История нашей публицистики, начиная после Белинского, в смысле жизненного разумения — сплошной кошмар» (82).

Так, так. Настроение крепостных крестьян против крепостного права, очевидно, есть «интеллигентское» настроение. История протеста и борьбы самых широких масс насе­ления с 1861 по 1905 год против остатков крепостничества во всем строе русской жиз­ни есть, очевидно, «сплошной кошмар». Или, может быть, по мнению наших умных и образованных авторов, настроение Белинского в письме к Гоголю не зависело от на­строения крепостных крестьян? История нашей публицистики не зависела от возмуще­ния народных масс остатками крепостнического гнета?

«Московские Ведомости» всегда доказывали, что русская демократия, начиная хотя бы с Белинского, отнюдь не выражает интересов самых широких масс населения в борьбе за элементарнейшие права народа, нарушаемые крепостническими учрежде­ниями, а выражает только «интеллигентское настроение».

Программа «Вех» и «Московских Ведомостей» одинакова и в философии, и в пуб­лицистике. Но в философии либеральные ренегаты решились сказать всю правду, рас­крыть всю свою программу (война материализму и материалистически толкуемому по­зитивизму; восстановление мистики и мистического миросозерцания), а в публицисти­ке они виляют, вертятся, иезуитничают. Они порвали с самыми основными идеями де­мократии, с самыми элементарными демократическими тенденциями, но делают вид, что рвут только с «интеллигентщиной». Либеральная буржуазия решительно повернула от защиты прав народа к защите учреждений, направленных против народа. Но либе­ральные политиканы желают сохранить название «демократов».

Тот же самый фокус, который проделали над письмом Белинского к Гоголю и над историей русской публицистики, проделывается над историей недавнего движения.

II

В действительности нападение ведется в «Вехах» только на такую интеллигенцию, которая была выразителем демократического движения, и только за то, в чем она про­явила себя, как настоящий участник этого движения. «Вехи» с бешенством нападают на интеллигенцию именно за то, что эта «маленькая подпольная секта вышла на свет бо­жий, приобрела множество последователей и на время стала идейно-влиятельной и да­же реально могущественной» (176). Либералы сочувствовали «интеллигенции» и тай­ком поддерживали иногда ее, пока она оставалась только маленькой подпольной сек­той, пока она не приобрела множества последователей, пока она не становилась реаль­но могущественной; это значит: либерал сочувствовал демократии, пока демократия не приводила в движение настоящих масс, ибо без вовлечения масс она только служила своекорыстным целям либерализма, она только помогала верхам либеральной буржуа­зии пододвинуться к власти. Либерал отвернулся от демократии, когда она втянула массы, начав­шие осуществлять свои задачи, отстаивать свои интересы. Под прикрытием криков про­тив демократической «интеллигенции», война кадетов ведется на деле против демо­кратического движения масс. Одно из бесчисленных наглядных разоблачений этого в «Вехах» состоит в том, что великое общественное движение конца XVIII века во Фран­ции они объявляют «примером достаточно продолженной интеллигентской революции, с обнаружением всех ее духовных потенций» (57).

Не правда ли, хорошо? Французское движение конца XVIII века представляет из се­бя, изволите видеть, не образец самого глубокого и широкого демократического дви­жения масс, а образец «интеллигентской» революции! Так как нигде в мире и никогда демократические задачи не осуществлялись без движения однородного типа, то совер­шенно очевидно, что идейные вожди либерализма порывают именно с демократией.

В русской интеллигенции «Вехи» бранят именно то, что является необходимым спутником и выражением всякого демократического движения. «Прививка политиче­ского радикализма интеллигентских идей к социальному радикализму народных ин­стинктов совершилась с ошеломляющей быстротой» (141) — ив этом была «не просто политическая ошибка, не просто грех тактики. Тут была ошибка моральная». Там, где нет исстрадавшихся народных масс, не может быть и демократического движения. А демократическое движение отличается от простого «бунта» как раз тем, что оно идет под знаменем известных радикальных политических идей. Демократическое движение и демократические идеи не только политически ошибочны, не только тактически не­уместны, но и морально греховны, — вот к чему сводится истинная мысль «Вех», ров­но ничем не отличающаяся от истинных мыслей Победоносцева. Победоносцев только честнее и прямее говорил то, что говорят Струве, Изгоевы, Франки и К .

«Исстрадавшихся народных масс», — говорится на той же странице, двумя строками ниже.

Когда «Вехи» приступают к более точному определению содержания ненавистных «интеллигентских» идей, они, естественно, говорят о «левых» идеях вообще, о народ­нических и марксистских, в частности. Народники обвиняются в «ложной любви к кре­стьянству», марксисты — «к пролетариату» (9). И те и другие уничтожаются в пух и прах за «народопоклонничество» (59, 59—60). У ненавистного «интеллигента» «бог есть народ, единственная цель есть счастие большинства» (159). «Бурные речи атеисти­ческого левого блока» (29), — вот что всего больше запомнилось во II Думе кадету Булгакову, вот что особенно возмутило его. И нет ни малейшего сомнения, что Булга­ков выразил здесь несколько рельефнее, чем иные, общекадетскую психологию, выра­зил заветные думы всей кадетской партии.

Что для либерала стирается различие между народничеством и марксизмом, — это не случайно, а неизбежно, оно не «фортель» литератора (прекрасно знающего эти раз­личия), а закономерное выражение современной сущности либерализма. Ибо в данное время либеральной буржуазии в России страшно и ненавистно не столько социалисти­ческое движение рабочего класса в России, сколько демократическое движение и рабо­чих и крестьян, т. е. страшно и ненавистно то, что есть общего у народничества и мар­ксизма, их защита демократии путем обращения к массам. Для современной эпохи ха­рактерно то, что либерализм в России решительно повернул против демократии; со­вершенно естественно, что его не интересуют ни различия внутри демократии, ни дальнейшие цели, виды и перспективы, открывающиеся на почве осуществленной де­мократии.

Словечки, вроде «народопоклонничество», так и кишат в «Вехах». Это не удиви­тельно, ибо либеральной буржуазии, испугавшейся народа, ничего не остается, как кричать о «народопоклонничестве» демократов. Отступления нельзя не прикрыть осо­бенно громким барабанным боем. Нельзя же, в самом деле, прямо отрицать, что обе первые Думы выражали именно в лице рабочих и крестьянских депутатов настоящие интересы, требования, взгляды рабочих и крестьянских масс. А между тем именно эти «интеллигентные» депутаты и внушили кадетам бездонную ненависть к «левым» за разоблачение вечных кадетских отступлений от демократизма. Нельзя же, в самом де­ле, прямо отрицать хотя бы и «четыреххвостку»; а между тем и и один сколько-нибудь честный политический деятель не усумнился в том, что выборы по «четыреххвостке», выборы действительно демократические, дали бы в современной России по­давляющее большинство депутатам трудовикам вместе с депутатами рабочей партии.

Ничего не остается повернувшей вспять либеральной буржуазии, как прикрывать свой разрыв с демократией словечками из словаря «Московских Ведомостей» и «Ново­го Времени»; эти словечки положительно пестрят весь сборник «Вех».

«Вехи» — сплошной поток реакционных помоев, вылитых на демократию. Понятно, что публицисты «Нового Времени», Розанов, Меньшиков и А. Столыпин, бросились целовать «Вехи». Понятно, что Антоний Волынский пришел в восторг от этого произ­ведения вождей либерализма.

«Когда интеллигент, — пишут «Вехи», — размышлял о своем долге перед народом, он никогда не додумывался до того, что выражающаяся в начале долга идея личной от­ветственности должна быть адресована не только к нему, интеллигенту, но и к народу» (139). Демократ размышлял о расширении прав и свободы народа, облекая эту мысль в слова о «долге» высших классов перед народом. Демократ никогда не мог додуматься и никогда не додумается до того, что в дореформенной стране или в стране с «конститу­цией» 3 июня может зайти речь об «ответственности» народа перед правящими класса­ми. Чтобы «додуматься» до этого, демократ, или якобы демократ, должен окончательно превратиться в контрреволюционного либерала.

Извращение «Вехами» обычного смысла слова «интеллигент» прямо-таки забавно. Достаточно пе­релистать списки депутатов обеих первых Дум, чтобы сразу увидеть подавляющее большинство кресть­ян у трудовиков, преобладание рабочих у с.-д. и сосредоточение массы буржуазной интеллигенции у к.-д.

«Эгоизм, самоутверждение — великая сила, — читаем мы в «Вехах», — именно она делает западную буржуазию могучим бессознательным орудием божьего дела на зем­ле» (95). Это не что иное, как приправленный лампадным маслом пересказ знаменитого «Enrichissez-vous! — обогащайтесь!» или нашего российского: «мы ставим ставку на сильных»80. Когда буржуазия помогала народу бороться за свободу, она объявляла эту борьбу божьим делом. Когда она испугалась народа и повернула к поддержке всякого рода средневековья против народа, — она объявила божьим делом «эгоизм», обогаще­ние, шовинистическую внешнюю политику и т. п. Это было везде в Европе. Это повто­ряется и в России.

«Актом 17 октября по существу и формально революция должна была бы завер­шиться» (136). Это и есть альфа и омега октябризма, т. е. программы контрреволюци­онной буржуазии. Октябристы всегда это говорили и сообразно с этим открыто дейст­вовали. Кадеты действовали тайком так же (начиная с 17 октября), но желали прики­дываться при этом демократами. Для успеха дела демократии полная, ясная, открытая размежевка между демократами и ренегатами — самая полезная, самая необходимая вещь. Надо использовать «Вехи» для этого нужного дела. «Надо иметь, наконец, сме­лость сознаться, — пишет ренегат Изгоев, — что в наших Государственных думах ог­ромное большинство депутатов, за исключением трех-четырех десятков к.-д. и октяб­ристов, не обнаружило знаний, с которыми можно было бы приступить к управлению и переустройству России» (208). Ну, разумеется, где же мужицким депутатам трудовикам или каким-то рабочим браться за такое дело. Для этого нужно большинство к.-д. и ок­тябристов, а для такого большинства нужна III Дума...

А чтобы народ и народопоклонники понимали свою «ответственность» перед вер­шителями дел в III Думе и в третьедумской России, для этого нужно проповедовать на­роду — вместе с Антонием Волынским — «покаяние» («Вехи», 26), «смирение» (49), борьбу с «гордыней интеллигента» (52), «послушание» (55), «простую, грубую пищу старого моисеева десятословия» (51), борьбу с «легионом бесов, вошед­ших в гигантское тело России» (68). Если крестьяне выбирают трудовиков, а рабочие — социал-демократов, это, разумеется, — именно такое бесовское наваждение, ибо, собственно говоря, по натуре своей, как давно уже открыли Катков и Победоносцев, народ питает «ненависть к интеллигенции» (87; читай: к демократии).

Русские граждане должны поэтому — научают нас «Вехи» — «благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас («интеллиген­тов») от ярости народной» (88).

Эта тирада хороша тем, что откровенна, — полезна тем, что вскрывает правду отно­сительно действительной сущности политики всей к.-д. партии за всю полосу 1905— 1909 годов. Эта тирада хороша тем, что вскрывает в краткой и рельефной форме весь дух «Вех». А «Вехи» хороши тем, что вскрывают весь дух действительной политики русских либералов и русских кадетов, в том числе. Вот почему кадетская полемика с «Вехами», кадетское отречение от «Вех» — одно сплошное лицемерие, одно безысходное празднословие. Ибо на деле кадеты, как коллектив, как партия, как общественная сила, вели и ведут именно политику «Вех». Призывы идти в булыгинскую Думу в августе и сентябре 1905 года, измена делу демократии в конце того же года, систематическая боязнь народа и народного движения и систематическая борьба с депутатами рабочих и крестьян в обеих первых Думах, голосование за бюджет, речи Караулова о религии и Березовского об аграрном вопросе в III Думе, поездка в Лондон, — все это бесчисленные вехи именно той, именно такой политики, которая идейно провозглашена в «Вехах».

Русская демократия не может сделать пи шага вперед, пока она не поймет сути этой политики, не поймет ее классовых корней.