Чичерин Б. Н. Об общих началах европейской политики и в особенности о внешней политике России / Публ., [предисл.] и примеч. М. А. Чепелкина // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв. Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ; Рос. Архив, 2004. — [Т. XIII]. — С. 285—330.
Размышления о внешней политике России и других европейских государств занимают важное место в публицистическом наследии известного русского общественного деятеля и ученого, юриста и историка Бориса Николаевича Чичерина (1828—1904). Помимо публикуемой работы перу Чичерина принадлежат, по крайней мере, четыре записки о проблемах внешнеполитического курса: “Восточный вопрос с русской точки зрения”, “Священный союз и Австрийская политика”, “Берлинский мир перед русским общественным мнением”, “Австро-германский союз и позиция России”. Первые две записки появились в конце Крымской войны. В последних работах Чичерин откликнулся на события русско-турецкой войны 1877—1878 гг. и начавшуюся перегруппировку великих европейских держав, которая три десятилетия спустя привела к мировой войне.
Писать о внешней политике Чичерина побуждала не только злободневность темы. Он много занимался теорией государственных учреждений европейских стран, и вопросы отношений между государствами с различным политическим строем, проблемы признания новых правительств и государств привлекали его в силу профессиональных интересов. Кроме того, благодаря обширным знакомствам и родственным связям, Чичерин был неплохо осведомлен о положении дел в российской дипломатии, о настроениях в правительственных и придворных кругах. Эти же связи и знакомства позволяли ему надеяться на внимание высших сфер к его суждениям.
Записка Чичерина “Об общих началах европейской политики и в особенности о внешней политике России” сохранилась в архиве великой княгини Елены Павловны (ГАРФ. Ф. 647. Оп. 1. Д. 507). Записка оказалась среди бумаг великой княгини не случайно. Возможно, Чичерин и писал ее по заказу великой княгини. Двор Елены Павловны, вдовы младшего брата Императора Николая I великого князя Михаила Павловича, был в начале царствования Александра II центром притяжения российских реформаторов. Елена Павловна, убежденная сторонница преобразований в России, покровительствовала политическим и общественным деятелям либеральных воззрений. В 1858 г. Чичерин был впервые представлен ей и с тех пор сделался постоянным членом ее кружка.
В архивном фонде великой княгини находится как автограф записки Чичерина со следами редакционной правки, так и писарская копия большей части работы. Оригинал не подписан, но на копии карандашом отмечено: “Meimoire de B. Tchitcherine”. Авторство Чичерина подтверждается и сравнением записки с другими его сочинениями. Чичерин развивает отдельные положения, уже высказанные им ранее в работах “Восточный вопрос с русской точки зрения” (опубликована в приложении к воспоминаниям С. П. Трубецкого*) и “Священный союз и Австрийская политика” (опубликована А. И. Герценом в Лондоне**). Особенно близко содержание вводной “теоретической” и “итальянской” частей записки статьям Чичерина “Письма из Италии”, напечатанным в московской газете “Наше Время” (за 17 и 24 января 1860 г.).
Путешествуя за границей, Чичерин оказался очевидцем военных и революционных событий 1859 г. на Апеннинском полуострове: австро-итало-французской войны и борьбы итальянских патриотов за объединение и независимость Италии. Итальянские впечатления несомненно повлияли на работу Чичерина над запиской, тем более что писалась она, судя по дате, в Италии. В 1859 г. Чичерин дважды посетил итальянские государства. Он прожил в Италии почти всю первую половину года, вплоть до апреля, когда началась война между Австрией, Францией и Сардинским королевством. Летом Чичерин побывал в Бадене и во Франции. Во время этой поездки он стал свидетелем всеобщих волнений в германских государствах и возвращения французского императора Наполеона III в Париж после итальянской кампании. Вернулся Чичерин в Италию в сентябре. Война уже окончилась, но поднятое ей на юге Европы волнение грозило новыми потрясениями.
Кроме личных наблюдений Чичерин мог получать сведения о напряженной обстановке в Италии и Европе от своего брата Василия Николаевича Чичерина, который служил первым секретарем российской дипломатической миссии в Сардинском королевстве и был ближайшим помощником посланника Э. Г. Штакельберга, а затем и породнился с ним.
В своих воспоминаниях Чичерин не пишет о работе над публикуемой запиской. Это не единственный, хотя и не частый случай — обычно Чичерин не упускал возможности упомянуть о своих трудах. Однако в конце 1859 — начале 1860 г. Василий Николаевич писал брату о получении от него сочинений на политические темы. В. Н. Чичерин распространял их среди знакомых. Трудно сказать — шла ли речь о данной записке, но из контекста следует, что Б. Н. Чичерина интересовала современная политическая ситуация в Европе*.
Положение в Европе осенью 1859 г. давало пищу для раздумий о возможных изменениях политической карты континента, об отношении к национальным и революционным движениям, о прагматических и идеологических мотивах внешней политики, о целях России и ее предполагаемых союзниках среди великих держав — Австрии, Великобритании, Пруссии, Франции, о связях внешней политики и внутренних преобразований в России. Записка Чичерина привлекает как широтой поставленных вопросов, так и эрудицией автора, независимостью и откровенностью его суждений. Последнее обстоятельство, кстати, объясняет трудную издательскую судьбу внешнеполитических сочинений Чичерина. За исключением записки о восточном вопросе, опубликованной спустя полвека, ни одно из них не было напечатано в России.
Понимание Чичериным реальных государственных интересов России по целому ряду проблем — в восточном, итальянском, польском вопросе, в выборе внешнеполитических союзников — во многом совпадало с действиями российской дипломатии под руководством А. М. Горчакова в начале 60-х гг. XIX в. Это говорит о том, что записка Чичерина отражала позицию определенной группы в обществе и правительственных кругах, которая противостояла консерваторам, стремившимся сохранить российскую внешнюю политику в традициях монархической солидарности, неприязни к национальных движениям и верности прогерманской, преимущественно проавстрийской ориентации.
Зная последующие события, читатель легко найдет и уязвимые места в записке Чичерина. Польское восстание 1863 г. показало, что победа идей национального самоопределения в Европе не столь безобидна для Российской империи, даже при выполнении рекомендаций Чичерина по польскому вопросу. Очевидна также недооценка Чичериным опасности милитаризма и имперской внешней политики объединенной Германии.
Разрабатывая теоретические основы межгосударственных отношений, Чичерин надеялся на утверждение правовых начал в международной жизни. Но история рассудила иначе. На склоне лет, на рубеже двадцатого столетия, он сожалел о несбывшихся мечтах молодости, о новом справедливом европейской порядке, основанном на невмешательстве во внутренние дела государств и на самоопределении народов, на торжестве права над силой в международных отношениях*. Однако эти заблуждения только повышают ценность записки как свидетельства настроений эпохи, когда в судьбах России и ведущих европейских стран (Австрии, Франции, Италии, Германии) происходили крутые исторические повороты, менялись привычные политические, экономические, социальные и духовные устои общества.
ОБ ОБЩИХ НАЧАЛАХ ЕВРОПЕЙСКОЙ ПОЛИТИКИ И В ОСОБЕННОСТИ О ВНЕШНЕЙ ПОЛИТИКЕ РОССИИ
Всякий, кто внимательно следит за событиями настоящего времени, не может не быть поражен шаткостью современной европейской политики. Твердые начала, руководящие правила как будто исчезли. То, что недавно еще признавалось за несомненную истину, звучит теперь, как отголосок старины, неприложимой к новым условиям политической жизни. С другой стороны, возникают новые вопросы, выступают новые требования, которые с первого взгляда являются опасным нововведением; их нельзя отвергать и однако же им нет места в прежней системе. Правительства сближаются и расходятся, союзы заключаются и разрушаются почти мгновенно, как будто случайно. Под видимою дружбою кроется неизлечимое недоверие, а злая вражда ведет к тесному союзу. Это хаос, который знаменует переход одного порядка вещей к другому, эпоху борьбы, перелома, в которую старые начала не успели прийти в надлежащее соглашение с новыми и путеводная нить выпала из рук политических двигателей.
Такое состояние вещей приготовлялось впрочем издавна, с тех пор как начала Священного Союза1 оказались несостоятельными и основанная на них политическая система мало-помалу стала разлагаться.
Священный Союз был результатом борьбы старых европейских монархий с порядком, вытекшим из французской революции. Революция провозгласила права народов, но в сущности ни республика2, ни Наполеон3 этих прав не признавали. Для них не существовали ни законность освященного веками порядка, ни самостоятельность народов, ни привязанность последних к прирожденным монархам. Силою налагались на народы новые формы, неприложимые к их потребностям, венцы раздавались по прихоти победителя, карта Европы изменялась беспрерывно. Такой порядок, шедший наперекор всем историческим данным, не мог быть долговечным. Европейские народы столпились около законных своих правителей, дружным усилием побеждена была революционная власть, везде восстановлен старый порядок; наконец основался Союз для поддержания в Европе начал законной монархии.
К несчастью, новый Союз выступил с началами, столь же исключительными, как и те, против которых он был направлен. В основание его положено было не сознание действительных, а потому разнообразных интересов и потребностей народов и государств, а известная теория власти, которая должна была одинаково прилагаться везде. Монархи соединились во имя общей солидарности своих наследственных престолов, между тем как эта связь, имевшая в виду противодействие революционным теориям, не совпадала даже с положительными интересами союзников.
Действительные условия жизни были принесены в жертву одностороннему теоретическому воззрению, а потому эта система неизбежно вела к ложным результатам и должна была пасть наконец перед ходом событий.
Начало законной монархии имеет свою неоспоримую силу, свое высокое историческое значение. С этим не могут не согласиться самые ревностные защитники народных прав. Большая часть существующих ныне европейских государств основана вековою работою законных монархов. Для народа это начало представляет не только залог внутреннего спокойствия и внешней безопасности; оно воплощает в себе всю его прошедшую жизнь, его исторические предания, непрерывность государственного быта, непоколебимость общественного устройства. С законной монархией соединяется память о минутах радости и об испытанных вместе бедствиях. Она служит знаменем народного единства, национальной самостоятельности, она — строительница общества, руководительница его на пути развития. Отсюда привязанность народа к законной монархии, которая является ему символом величия, славы, благоденствия отечества.
Не у всех однако народов законная монархия играла одинакую* роль. Не везде она получила национальный характер; не для всех она служила знаменем и средоточием; не везде, наконец, она постоянно сознавала свое назначение и сочувствовала существенным требованиям народной жизни. На это явно указывают примеры некоторых из европейских государств. В Англии законная монархия Стюартов4 пала вследствие противоречия своих стремлений с коренными потребностями и обычаями Англичан. Династия, вышедшая из революции5, больше прежней сочувствовала народному духу; она приобрела привязанность подданных и прочно утвердила свои наследственные права. Она не опасается ни восстаний, ни переворотов, которые снесли столько законных престолов. Во Франции ни одна из следовавших друг за другом династий не успела упрочить свою власть. Что тому виною — ошибки ли правительств, легкомыслие ли народа, несчастное ли стечение обстоятельств, это вопрос, который должна решить история. Дело в том, что законная монархия потеряла во Франции то значение, какое она имеет в других странах. Еще поучительнее пример некоторых частей Германии и Италии. Между тем как в России законная монархия была собирательницею русской земли, живым воплощением единства русского народа, здесь, напротив, наследственные или вновь приобретаемые права законных монархов повели к раздроблению территории, к разложению народа на части или к подчинению его иностранному владычеству. Здесь стремление к народному единству явилось как протест против существующего порядка.
Очевидно, следовательно, что начало законной монархии не имеет абсолютного значения. Вследствие разнообразия жизненных условий, исторических обстоятельств, народных характеров, оно не может быть общею меркою для всех. Для одних оно является символом силы, величия, благоденствия, для других оно представляет только внутреннее бессилие и внешнее подчинение.
Между тем Священный Союз принял это начало за абсолютную норму европейской политики. Под именем консервативной или охранительной системы, он сделал из него теорию, отрешенную от различия жизненных условий, от разнообразия государственных интересов, от народного сознания, от народной любви. Поставить этот вопрос в таком виде значило разорвать живую связь правительства и народа, отнять у законной монархии самую существенную ее опору, подкопать внутреннюю ее силу. Это значило сделать ее солидарною со всяким притеснением, со всяким насилием и возбудить против нее ненависть народов. Такого рода воззрение могло приходиться разве только интересам австрийского правительства, которое, будучи средоточием искусственного соединения различных племен, лишено народного характера. Потому Австрия до сих пор неизменно держится начал Священного Союза.
Вскоре однако события поколебали их значение. Пока восстания происходили в государствах второстепенных, которые были под рукою у великих европейских держав, политика Священного Союза торжествовала. В Пиемонте, в Неаполе, в Испании законный порядок был восстановлен силою оружия6. Но такого же рода потрясения произошли на другом материке: южные американские колонии отложились от Испании7. Возник вопрос: признавать или нет их независимость? Англия первая отступила от принятых оснований; Каннинг в знаменитой речи провозгласил начало иной политической системы8.
В самой Европе происходило событие, которое до очевидности показало неприложимость теории Священного Союза. Греки восстали против Турции. Законность была на стороне последней; Греки в смысле Священного Союза были не более, как бунтовщики. А между тем вопиющее угнетение, права европейского, христианского народа против варварства азиатской орды, геройство Греков, которое возбудило к ним сочувствие всего образованного мира, требования человеколюбия, общий интерес европейского просвещения — все соединялось к тому, чтобы оправдать восстание даже в глазах защитников легитимизма. Европа отступилась от непреложных начал в своей политике и подала руку помощи Греции9. Это было прямое, резкое противоречие всем правилам, которые провозглашались на конгрессах, но на этот раз события говорили сильнее, нежели отвлеченные начала.
Наконец вспыхнула революция 30-го года. Франция низвергла династию, восстановленную волею Европы, и возвела на престол другую10. Около того же времени и в Англии утвердилось министерство вигов, которое стояло за народное право11. При таком положении дел, нечего было думать о крестовом походе во имя законной монархии. Скорее можно было опасаться, что революционная буря потрясет все старое европейской здание. Надобно было прибегнуть к сделке, примириться с фактом, который нельзя было уничтожить. Одна уступка повлекла за собой и другие: защитники законного порядка должны были согласиться на самостоятельность Бельгии, которую поддерживал англо-французский Союз12; надобно было признать и перемены, происшедшие в Испании, в Португалии, где также нарушено было начало законной монархии13.
Таким образом политика Св. Союза на деле перестала существовать; но в теории она продолжала считаться единственною нормою международных отношений. Отсюда беспрерывное противоречие между принятыми началами и действительностью. В сущности, европейские кабинеты, признавая монархию Лудовика-Филиппа14, тем самым признавали за французами право менять у себя образ правления даже посредством переворота. Признание последствий влекло за собою признание причин. Но этого силлогизма высказать не хотели. У народа отрицали право иметь правительство, соответствующее по духу его характеру, его потребностям. Всякое новое движение, которое нарушало существующий порядок, считалось незаконным, но как скоро оно успевало упрочиться, новое правительство вводилось в ряды старых, бросали покров на его происхождение, факт насилия освящался признанием законных правительств, и здание Венского Конгресса15 продолжало существовать, как будто бы непоколебимо. Это была сделка, но сделка не откровенная, не честная, которая оставляла вопрос неразрешенным и при каждом новом случае должна была вести к новым столкновениям между противоположными политическими теориями.
События 48-го года поставили вопрос в еще более широких размерах16. Здесь дело шло уже не только о законном или незаконном происхождении власти, а о праве народностей на самостоятельность и единство. Покоренные народы стремились свергнуть с себя чужеземное иго, разрозненные старались соединиться в более крепкое целое. И то и другое не могло совершиться иначе, как ниспровержением существующего порядка. Результат движения известен: старый порядок восторжествовал. Но вопрос был устранен только временно, и в настоящее время он возник с новою силою. Право народностей получило значение не только революционное, но и политическое. В Италии за него вступилась одна из первостепенных европейских держав, и скоро европейская дипломация* будет призвана к разрешению этого гордиева узла современной политики17.
Трудно предположить, что новый Конгресс приведет к каким-либо результатам относительно общих оснований политики. Вероятно все дело кончится опять фактическою сделкой. Но очевидно, что пока общие начала и факты находятся в непримиримом противоречии, пока европейские кабинеты в своей деятельности отправляются от противоположных полюсов, до тех пор неизбежны беспрерывные колебания и нечего думать об установлении прочной системы международных отношений. Спокойствие Европы зависит от примирения враждующих элементов. Чувствуется потребность выйти наконец из нынешнего хаотического состояния политического мира, выработать ясные и положительные правила, которые отвечали бы современным условиям политической жизни и могли бы согласить противоречащие притязания. Возможность столкновений этим не устранится; но столкновения будут частные. Они не будут каждый раз поднимать общие европейские вопросы, которые затрагивают интересы всех; мы не будем иметь перед собою зрелища европейских держав, из которых одна из честолюбивых целей выставляет известные политические начала, другая, держась начал радикально-противоположных, закрывает глаза на действительность, третья, наконец, не знает, что сказать, потому что теория влечет ее в одну сторону, а интересы в другую. Из этого смешения языков нужен исход, он может открыться только тогда, когда противоположные воззрения откажутся от своей исключительности.
Начала законной монархии и народного права исключают друг друга, пока они выставляются, как отвлеченные принципы, которые должны прилагаться ко всем народам в мире. Но как скоро из области теории они переносятся на действительную почву, так они принимают иной характер, и тогда они могут уживаться рядом, не уничтожая друг друга. В действительности мы видим различные народы, с различными свойствами, с различными условиями жизни, с различною историею, с различными стремлениями. Очевидно, что все они не могут жить под одними и теми же началами общественного устройства, что эти начала должны применяться по различию народов. Очевидно и то, что политика, которая имеет в виду отнюдь не развитие теоретических систем, а действительные интересы государств, которая должна соображаться не с умозрениями, а с живыми силами, существующими в мире, не может держаться одного какого-либо начала, как исключительной нормы для своей деятельности, а должна признавать их все. Из того, что в России законная монархия составляет основание государства, отнюдь не следует, что русское правительство в отношениях своих к другим державам должно держаться единственно этого начала и не может признавать за другими народами права устраиваться сообразно с другими жизненными условиями, с другими историческими данными. Россия достигла национального единства посредством законной монархии; почему же она не признает за Италией права достигнуть такого же единства иным путем, для нее доступным? Одним словом, внешняя политика должна быть основана не на исключении различных начал, а на взаимном их признании.
Таким образом законная монархия сохранится во всей силе у тех народов, для которых она составляет коренное начало жизни. Правительству, которое покоится на твердом основании народной любви, незачем делать себя солидарным со всеми законными монархиями в мире, связывать свою крепость с их слабостью. Ему нечего опасаться и перемен, совершающихся у других народов, даже соседних. Пример бывает заразителен, когда общественные условия те же, характер тот же, когда оба народа страдают одинакими* болезнями. Пример Италии, стремящейся к единству, может быть заразителен для Германии, которая также чувствует невыгоды раздробления, но для России, для Франции, для Англии все это движение лишено значения. Во Франции было три революции, а между тем в соседней Англии от этого не произошло ни одного восстания. Мало того: даже близкая к Франции, сродная с ней Бельгия оказалась незатронутою республиканским движением 48-го года; бельгийцы не согласились на предложение Короля Леопольда сложить с себя корону18. Почему? Потому что относительно политического устройства народы между собою не солидарны, потому что они не стремятся за отвлеченными началами, а держатся тех правительств, которые вытекают из их истории, которые сочувствуют их духу, их потребностям.
Напротив, непризнание начала, существующего de facto, имеющего действительную силу, ведет к борьбе, опасной для обеих сторон. Исключительность одного начала порождает исключительность другого. Непризнанное начало становится революционным. Против союза законных правительств составляется такой же союз революционеров всех стран, волнение распространяется везде, частные восстания имеют отголосок всюду, между правительствами и народами рождается взаимное недоверие, которое разрушает общественную связь. Еще хуже, когда непризнанное начало успело завоевать себе место, которое у него нельзя отнять. Тогда упорное его отрицание становится только признаком бессилия, унизительного для достоинства государства. Один Моденский герцог19 мог не признавать европейских правительств, вышедших из революций; для большой державы это невозможно. Наконец нередко интересы народов вовсе не совпадают с сходством в образе правления. В таком случае привязанность к исключительной теории ведет к положительному вреду государства. Россия, например, поступила бы вопреки всем требованиям здравой политики, если бы она отказалась от союза с Франциею единственно на том основании, что в последней порядок вещей не соответствует началам легитимизма. Может даже случиться, что России выгоднее видеть в другом государстве правительство незаконное, нежели законное, если первое представляет ей более ручательств в достижении общих положительных целей. В международных сношениях действительные интересы сильнее отвлеченных начал; они должны стоять на первом плане в политических соображениях кабинетов.
Против этого могут возразить следующее: “признание правительства незаконного влечет за собой признание за подданными права восставать на правительство. Ни одна законная власть не может этого допустить, ибо она тем самым подкопает собственное основание”. На это всякое законное правительство, имеющее внутреннюю силу, может отвечать: “права подданных и отношение их к власти различны в различных государствах. У себя я забочусь о том, чтобы не было не только восстания, но и неудовольствия. Существующий в государстве образ правления я считаю наилучшим для народа и не боюсь за его прочность. А до чужих подданных мне нет дела; я своих начал не навязываю никому и в чужие домашние ссоры не вступаюсь. Пусть каждый народ решает их сам. Я охотно признаю всякое правительство, если оно подает мне руку и в пределах своего права готово поддерживать всякую перемену, если она соответствует моим интересам”.
Таким образом единственное разумное начало, которого каждое правительство может держаться относительно внутреннего устройства других государств, есть начало невмешательства. На место исключительного и насильственного господства теории законной монархии и столь же исключительной и насильственной революционной пропаганды должно водвориться взаимное признание различных начал, существующих у различных народов. В настоящее время в политической сфере должно произойти то же, что некогда свершилось в сфере религиозной. Было время, когда Европа разделялась на два лагеря: на католический и протестантский. Католицизм долго не хотел признать законного существования протестантизма, пока наконец ожесточенная борьба и ослабление обеих сторон привели к необходимости примирения. Но, признавши противоположное начало, католицизм вследствие этого не уничтожился; католики не сделались все протестантами. Напротив, он упрочился еще более, получивши большую власть над душами, которые по свободной своей воле остались ему верными.
Труднее становится разрешение задачи, когда дело идет о народной самостоятельности. Нет почти ни одного европейского государства, которое бы не имело под своею властью племен покоренных. Если за каждым народом признать право самостоятельного существования, то это поведет к изменению всех европейских территорий. Не говорю уже о Польше, о Венгрии, о подчиненных Турции и Австрии Славянских племенах. Но почему же тогда Германии не требовать Эльзаса, Лотарингии? Почему Ирландии не отделиться от Англии? Восстания, войны будут бесконечные, так что по-видимому лучше вовсе устранить этот вопрос, нежели дать ему ход, который может быть опасен для общего спокойствия?
А между тем вопрос устранить невозможно. Выступление на сцену начала народностей есть отличительная черта XIX-го века. Рассыпанные народы собираются воедино, покоренные стремятся сбросить с себя чужеземное иго. Несколько лет тому назад можно ли было ожидать, что некогда Тоскана, Болонья, Парма, Модена единодушно и добровольно примкнут к Пиемонту? Германское движение, на первый раз неудачное, с каждым событием приобретает большее значение20. Восстание Греков, подавленное Россией восстание Венгров21, движение Славянское22, Скандинавское23 — все это знаки времени, все это показывает, что народность есть современная сила, которая растет и растет. Это одно из тех исторических явлений, которое выше человеческих расчетов, с которым не справится никакая земная власть. Отрицать ее — значит отвергать факт, который яснее дня. Бороться с нею — значит готовить себе сильного врага и дать самое опасное оружие в руки революции. Наконец отдалять вопрос для сохранения временного status quo может только усилить неизбежный кризис. Временно подавленные народности восстанут с большею энергией, движение, которое может принять более или менее мирный оборот, поневоле сделается насильственным, оно получит характер всеобщий, и тогда Европе грозит опасность, которую трудно будет отвратить.
Как же поступать при таких противоположных требованиях: при невозможности устранить вопрос и при опасности, которая может произойти от его возбуждения?
Дело в том, что народность, также как политическое устройство, не есть отвлеченное начало, а действительная сила, которая может иметь большее или меньшее напряжение, которая ищет большей или меньшей самостоятельности. Требования народностей различны у различных племен, в различных государствах. Они зависят от характера племени, от его истории, от крепости народного духа, от способа управления, от политических обстоятельств, от взаимной ненависти народов, наконец от большей или меньшей зрелости вопроса в той или другой стране. Из того, что Италия не терпит австрийского ига, отнюдь не следует, что Лотарингия должна быть отделена от Франции. Чтобы получить самостоятельность, народ должен быть действительно народом, то есть иметь свой особенный характер, свое духовное единство, свою историю, свое значение в ряду других; он должен иметь достаточно внутренних сил для самостоятельной жизни. Между Италией и например Финляндиею — разница бесконечная. Потому Финляндия охотно живет под русским владычеством24, тогда как Италия готова принести величайшие жертвы для своей независимости. Эльзас и Лотарингия совершенно слились с французскою народностью. Французские и Немецкие Швейцарии, даже при различии вероисповедания, счастливо живут в одном государстве, тогда как Венгры, Немцы, Славяне все тянут врозь и грозят разрушить соединяющую их державу25. 294 Из этого следует, что надобно говорить не о принципе народностей, что переносит вопрос на теоретическую почву, где он неприложим, а о действительных народностях. Признание одной отнюдь не ведет за собой признание всех. Дело политики — соображаться с реальными силами, существующими в мире и с положительными интересами государств, приноравливаясь к разнообразию жизненных условий. Вопросы, возбуждаемые требованиями народностей, должны решаться не приложением умозрительных начал, а практическим фактом, который один может показать, где народность довольно сильна, чтобы стать совершенно независимою, где ей должен быть предоставлен мирный ход с некоторой долею самостоятельности и где наконец это начало заносное, не имеющее живого значения. Практические соображения определяют и способ действия в этих случаях. Нередко частное удовлетворение, уменьшая взаимное раздражение дает народным силам правильный и законный исход. Постепенные сделки, не нарушая слишком резко существующего порядка, не подвергая опасности общего спокойствия, являются первым требованием политического благоразумия. Наконец, каждое государство соблюдает при этом свой интерес, поддерживая те народности, которые могут доставить ему опору, и стараясь, чтобы внутри его не сохранялись семена постоянных волнений и раздоров. В этом случае лучше принести некоторую жертву, нежели напрягать силы для бесплодного владычества над покоренным племенем. Таковы существенные начала внешней политики, основанной не на отвлеченном принципе, а на соображении действительных сил и положительных интересов народов. Повторю вкратце все сказанное выше: 1) В политике нет единого, абсолютного, господствующего начала. Различие народов, входящих в европейскую семью, разнообразие жизненных условий, исторических данных, народных характеров и проч. ведет к установлению различных начал политической жизни. 2) Политика должна быть основана на взаимном признании различных начал, причем каждое сохраняется в той области, которая принадлежит ему по самому существу тех обществ или народов, у которых оно господствует. 3) Начало законной монархии должно быть понимаемо не как теоретический принцип, отрешенный от исторических условий, от народного сознания и народной любви, а как действительное жизненное начало, существующее у некоторых народов, но не приложимое ко всем. 4) Нормальное правило относительно внутреннего устройства других государств есть невмешательство. Всякая перемена, как скоро она утвердилась на основании правильного выражения народных желаний, должна быть признана другими державами. Всякое правительство, соблюдая трактаты, имеет право поддерживать своим влиянием перемены, соответствующие его выгодам. 5) Начало народностей, как действительно существующая и постоянно растущая сила, не может не быть признано. 6) Народность не есть отвлеченное начало, а потому и вытекающие из нее требования, как-то самостоятельность и единство, не имеют одинакового приложения ко всем. Признание сильной народности, требующей самостоятельности, отнюдь не ведет к признанию всех. 7) Большее или меньшее признание или допущение народной самостоятельности определяется практической необходимостью и должно следовать закону постепенности во избежание насильственных переворотов. 295 8) Положительные интересы государства должны определять отношение его к различным иностранным правительствам, каковы бы не были характер и происхождение последних, так и к различным народностям, стремящимся к самостоятельности и единству. *** Определивши свою точку зрения на общие начала европейской политики, перейдем теперь к России, посмотрим, какова была ее деятельность в Священном Союзе, что повело к расторжению последнего, каково в настоящее время положение России в ряду других государств, где ее союзники и враги, в чем состоят ее интересы, чего она может искать и чего опасаться? Вступая в Священный Союз, Россия действовала совершенно бескорыстно. Она не нуждалась в чужой помощи для поддержания внутреннего порядка в государстве; этот порядок держится собственною силою. Солидарность с другими европейскими монархами скорее могла быть для нее опасной, ибо она ставила непоколебимость русского престола в связи с шаткостью иностранных правительств. Внешние выгоды также не доставлялись Союзом. Австрия поддержанием начал законной монархии и постоянным вмешательством в чужие дела приобрела первенство в Германии и владычество в Италии26. Право вмешательства служило ей предлогом для преследования собственных интересов. Россия не имела никакой задней мысли и ничего не приобрела. Цель ее политики состояла не в достижении каких-либо выгод, а в защите общих начал, которые считались необходимыми для спокойствия Европы. Каковы были результаты? Прежде всего, общим направлением своей политики русское правительство навлекло на себя ненависть Западных народов. Священный Союз не мог пользоваться популярностью. Начала его были слишком исключительны и односторонни. Учиненное на Венском конгрессе размежевание Европы имело в виду династические интересы, которые во многих случаях шли наперекор естественным потребностям народов. Последние видели себя обманутыми, даже в тех надеждах, которые были возбуждены самими правительствами, когда нужно было произвести общее восстание на Наполеона27. Раздражение было сильное и главная доля ненависти обратилась на Россию. Все понимали, что без ее помощи Австрия не в состоянии играть той роли, которую она на себя взяла. Россия со своим могуществом, с тем блеском, который придало ей низвержение Наполеона, являлась главою Св. Союза, сторожем законных монархий, европейским полицмейстером, который смотрел за общим порядком и подавлял всякое народное движение. Россия отвечала за австрийские приобретения, за угнетение Италии, за обманутые надежды Германии. На Северный Колосс смотрели, как на главное препятствие ко всяким либеральным уступкам, ко всякому улучшению. Вражда к России сделалась лозунгом общественного мнения в Европе. В то время русское правительство обращало на это мало внимания. Принося жертвы на алтарь законной монархии, оно упускало из вида силы общественные, невидимые, неписанные, но которые окончательно увлекают за собою видимые власти и изменяют писанные трактаты. Позднейшие события показали до какой степени велика была ошибка. Во время восточной войны28 мы почувствовали на себе всю силу этого нового элемента европейской жизни — общественного 296 мнения, которое даже в самых неправильных своих увлечениях является могуществом, с которым должны считаться правительства. Без поддержки общественного мнения Европы, никогда бы не составился против нас общеевропейский Союз. Между тем в лагере законных монархов Россия не приобрела надежных союзников. Ее бескорыстие не послужило ни к чему. Союзники охотно шли с нею об руку, пока она действовала в их пользу, но как скоро дело касалось до собственных ее интересов, они немедленно обращались против нее. Это оказалось уже в Турецкую войну29. Поход в Турцию возбудил подозрения Англии и Австрии, и если бы русское правительство во время не остановилось — разрыв был неминуем. Австрия, во имя начал законной монархии, могла беспрекословно господствовать в итальянских государствах, не принадлежавших ей по трактатам, но единый русский солдат на турецкой почве возбуждал протест со стороны других членов Св. Союза. Иначе впрочем и быть не могло. Интересы наши на Востоке прямо противоположны интересам как Англии, так и Австрии. Последняя могла быть нашей Союзницей, пока дело шло об общем натиске на Оттоманскую Порту30. В XVIII-м веке Турция была еще довольно сильна, чтобы противостоять соседям по одиночке, подвластные ей народы еще не стремились с такою силою к свержению мусульманского ига. Россия и Австрия искали расширение своих пределов на счет соседа и могли действовать вместе31. Но с тех пор обстоятельства переменились. Прежний более или менее сильный враг впал в совершенную дряхлость и должен ныне искать чужой поддержки. Часть его владений отторглась от Империи; внутри народы волнуются; Румены* и Славяне хотят независимости. Естественно, что положение прежних союзников изменилось. Общая победа превратила их в соперников, и теперь каждый опасается лишь того, чтобы другой не получил над ним перевеса в разрушающейся державе. Турецкая Империя держится взаимной завистью европейских государств. На дипломатическом языке это обозначается выражением, что существование Турции необходимо для европейского равновесия. Положение России при этом несравненно выгоднее, нежели положение Австрии. Во-первых, России нечего опасаться за себя. У нее есть живая внутренняя связь; в основании ее лежит единая, крепкая народность, которая не боится внешнего напора. Далее, области, приобретенные ей от Турции, не имеют самостоятельного значения; они сливаются в единстве русского государства32. Наконец подвластные Порте племена соединены с Россиею и верою и племенною связью и надеждою получить независимость, опираясь на ее могущество. Россия — естественный их защитник; все они обращаются к ней, а потому всякая перемена на Востоке может быть для России только новым шагом к расширению ее влияния. Австрия, напротив, прежде всего опасается за собственное существование. Подвластные ей народы с таким же нетерпением сносят ее владычество, как и племена, подчиненные Турции, а тесная связь между теми и другими ставит обе державы в солидарное положение. Восстание Турецких Славян ведет к восстанию Славян австрийских, а потому существование Турции для Австрии необходимо, или, лучше сказать, обе державы могут существовать только вместе. Разложение 297 одной будет знаком для разложения другой. Понятно, с какой точки зрения Австрия должна смотреть на успехи России на Востоке. Австрийским подданным, также как турецким, Россия представляется будущим освободителем. Каждый новый шаг России ставит вопрос о самом существовании Австрии. Последняя для собственной безопасности должна иметь одну цель: отрезать нас от Востока! К этому побуждает ее, кроме того, естественное стремление занять все течение Дуная, который составляет главную водяную нить Австрийской Империи. Отсюда постоянное желание поставить Дунайские Княжества33 в зависимость от себя. Не менее опасны успехи России на Востоке и для Англии. Последняя имеет на Востоке троякий интерес: торговый сбыт, военное положение, путь в Индию. Английская промышленность, составляющая основу народного благосостояния, держится только внешним сбытом. В Европе, вследствие слишком значительной конкуренции и таможенных преград, он сделался недостаточным. Надобно искать его в других странах света, где нет конкуренции, где английская промышленность может владычествовать беспрепятственно. Отсюда стремление к открытию новых стран для торговли, к отысканию новых торговых путей; отсюда старание занять важнейшие пункты на всех морях; отсюда ревнивое соперничество со всякою державою, которая является преградой этому исключительному владычеству. На Востоке единственною соперницею Англии может быть Россия, не только своею торговлею, но и своим военным могуществом. В случае войны она может отрезать Англии торговые пути и тем нанести удар ее фабричному производству. Понятно, что Англия старается по возможности оттеснить Россию от Востока, остаться там единственным хозяином. Из всех военно-морских пунктов, которые обеспечивают путь на Восток, важнее всего Константинополь. Он — ключ, как к Черному морю, так и к Архипелагу34, а с тем вместе он владычествует над всею восточною половиною Средиземного моря. Константинополь затмевает Мальту и Корфу35, потому для Англии вопрос: в чьих руках он находится? составляет самый существенный политический интерес. Она никогда не согласится допустить в нем владычества державы, которая может быть для нее опасной. Все ее старания должны клониться в особенности к устранению от него России, единственной могущественной державы на Востоке. Вот почему политика Англии имеет постоянной целью поддержание Турции: предоставляя опору дряхлому правительству, она старается утвердить в Константинополе собственное политическое господство. Наконец одна из главных забот Англии — преграждение другим народам путей в Индию. Отсюда упорное сопротивление прорытию Суэцкого перешейка36. Для этого Англия должна держать Египет под властью Султана, а Турецкое правительство иметь в своих руках. Пока она — хозяин в Константинополе, она с этой стороны обеспечена. Но есть другая, сухопутная дорога в Индию, более трудная, нежели первая, однако не совершенно невозможная. Этот путь доступен только России, которая, если даже не собственным оружием, то влиянием на Персию и на Афганские племена, может причинить Англии значительные затруднения в ее индийских владениях. Как бы ни были неосновательны подозрения Англии насчет русского честолюбия и интриг русской политики на Востоке, во всяком случае очевидно, что здесь Россия является для Англии самой опасною соперницею и что деятельность последней должна клониться к возможному исключению 298 ее с этого поля. А потому мы можем рассчитывать на союз с Англией только принесши ей в жертву существенные свои интересы. Таким образом политика Св. Союза предавала Россию в руки ее соперников. С другой стороны, она отдаляла от нее естественных ее союзников. Из европейских держав Россия может иметь на Востоке одного союзника — Францию. Последняя, как и первая, неравнодушно видит господство Англии в Средиземном море. Устранить по возможности английское влияние из этой области — вот цель, в которой совпадают политические интересы обеих держав. С другой стороны, давнишнее старание Франции приобрести влияние на Египет побуждает ее желать возможного ослабления или даже распадения Турции. Наконец Франция — вечная соперница Австрии в Италии. Также как Россия — соперница последней в Оттоманской Империи. Все эти общие интересы, при отсутствии точек столкновения, делают союз обеих держав естественною целью русской политики. Но такого сближения не допускали начала Св. Союза. Во времена реставрации Франция была центром либерального движения в Европе, законные монархии смотрели на нее с опасением. После Июльской революции отношения сделались еще хуже. Русское правительство сначала не хотело даже признать Лудовика-Филиппа, и вместо дружеского действия во имя общих интересов, оно старалось идти наперекор планам французского кабинета. Случай представился в 1838-м году, когда Ибрагим Паша с победоносным войском шел на Константинополь. Отложение* Египта и даже значительной части Азиатских владений от Оттоманской Порты явно клонилось к нашей пользе. Чем слабее Турция, тем лучше для России. Но вместо того, чтобы действовать в соединении с Францией и покровительствовать Египту, русское правительство вступилось за владычество Султана и спасло разрушающуюся монархию. Первоначально, расчет был впрочем довольно основательный: если бы Султан против возмущающихся подданных должен был искать опоры у России, последняя получала в Турции преобладающее значение37. Но против этого приняли меры наши европейские друзья — Четверной Союз, который составился в 1840-м г. для решения восточного вопроса, не только положил предел притязаниям Египта, а с тем вместе и влиянию Франции на Востоке, но заменил частный договор России с Турцией общею помощью европейских держав. Наконец международным трактатом прегражден был русским кораблям проход через Дарданеллы. Россия и Франция потерпели одинаково, выиграла одна Англия38. Другой естественный союзник наш на Востоке — христианские племена, подвластные Турции. Но и здесь начала Св. Союза не позволяли России вступаться за их интересы. Султан был законным их государем, и всякое их желание свергнуть с себя мусульманское иго являлось как бунт. Русское правительство не могло оставить их совершенно без поддержки; это было бы слишком явным нарушением его интересов. Оно позволяло себе тайные отступления от принятых правил. Но когда надежда на эту опору придавала движению более серьезный характер, оно считало себя обязанным даже выдавать заговорщиков турецкому правительству39. Эта двойственная политика, в которой положительные интересы приходили в столкновение с теоретическими началами, не могла не отдалить 299 от России преданные ей племена. В Сербии водворилось правительство, которое явно стояло на стороне Австрии40. В Дунайских Княжествах само русское войско было употреблено на уничтожение русского влияния. В 1849 г. оружие России подавило либеральное движение, с которым само турецкое правительство готово было войти в сделку и восстановило ненавистный народонаселению порядок. Благодетельное управления графа Киселева41 было забыто; партия, склонная к России, исчезла почти совершенно42. Таким образом, держась начал Св. Союза, русский кабинет расходился с естественными своими союзниками, сближался с соперниками, отказывался от самых сильных своих оружий и приносил положительные свои интересы в жертву отвлеченной теории. Не мудрено, что наше влияние на Востоке слабело более и более, и когда наконец оно достигло крайней степени бессилия, когда русское правительство, открывши глаза, разом хотело восстановить утраченное значение, все обратились против него: и турецкое правительство, которое оно прежде поддерживало, и союзники, на которых оно рассчитывало, и монархи, которых оно едва соглашалось признавать, и общественное мнение, которым оно пренебрегало. Крымская кампания была окончательным результатом Св. Союза, явным обличением несостоятельности тех начал, на которых он был основан. Такой результат был еще более подготовлен деятельностью русского правительства в 1849-м году. Во имя тех же начал законной монархии, оно сочло себя призванным восстановлять нарушенный порядок, если не в целой Европе — это было невозможно — то по крайней мере в соседних государствах. Я упомянул уже о вступлении русских войск в Дунайские княжества. Еще важнее было вмешательство России в дела Германии. Оно ознаменовалось двумя событиями, которые положили конец движению 48-го года: походом в Венгрию и отречением Пруссии от гегемонии в Германии. Не нужно, кажется, распространяться о том, до какой степени Венгерский поход был политическою ошибкою. Роль Австрии в восточной войне, наши настоящие отношения к ней доказывают это неопровержимым образом43. Но едва ли не столь же важною ошибкою было наложение запрета на гегемонические стремления Пруссии44. Ниже я постараюсь изложить некоторые соображения о том, до какой степени совместно с нашими интересами осуществление немецкого единства. Но в настоящем случае не было речи о создании единого сильного германского государства. Тесный союз, о котором мечтала Пруссия не только не мог вести к большему скреплению Германии, но скорее поселял раздор в ее недрах. Австрии он готовил постоянные заботы, которые должны были отвлекать ее от Востока. Во всех политических вопроса Пруссия становилась ее соперником и переходила на нашу сторону, коль скоро Австрия обращалась против нас. Поддержанием Пруссии мы приобретали союзника, между тем как неприязненным отношением к ее честолюбивым мечтам мы не только нарушили прежнюю связь, но возбудили против себя всю Германию. Немцы не могут вспомнить без негодования о той роли, которую Россия разыграла в Ольмюце. Ненависть к России усилилась до чрезвычайности и в восточную войну принесла свои плоды. Наконец вспыхнула эта роковая война. Результат ее известен. Прежняя политическая система рушилась окончательно; старые союзы, основанные на теоретических соображениях, распались. Составились новые комбинации, более естественные и более разумные. 300 Уже во время войны русское правительство искало сближения с Францией. Оно поняло, что только с этой стороны оно может ожидать себе опоры, что одна Франция в состоянии доставить ему возможно менее невыгодные условия мира. Самая цель войны — уничтожение русского флота в Черном море и русского влияния на Востоке, была более в интересах Англии, нежели Франции. Для Императорского правительства война с Россиею была скорее жертва, которую оно приносило, как желанию восстановить в Европе свое политическое значение, так и необходимости положить предел враждебной ему политике русского кабинета. Как скоро цель была достигнута, как скоро значение было восстановлено и направление русской политики изменилось, так для Франции не было более причины продолжать войну. Мир был заключен несмотря на неудовольствие Англии. Россия должна была подчиниться тяжелым условиям45, но плодом этой жертвы было разрушение ложной политической системы и более ясное понимание своих нужд и выгод. С тех пор сближение с Францией сделалось краеугольным камнем русской политики, и нет сомнения, что в основании его лежит мысль совершенно верная. Принесет ли оно ожидаемые плоды, не потребует ли сохранение дружеских отношений между обеими державами таких жертв, которые несовместимы с выгодами России? Это покажет будущее. Новый союз возник еще недавно и не мог выказать своих результатов. Но уже в настоящее время позволено войти по этому поводу в некоторые соображения. Союз с Францией не в первый раз является в русской политике. Тильзитский мир46 некогда положил основание столь же тесной связи, как и мир Парижский. Наполеон I с ясным своим взглядом понял, до какой степени близки интересы обеих держав, и успел убедить в этом Императора Александра47. К несчастью, союз выгодный для обеих сторон разбился о честолюбивую политику французского Императора. Как скоро Россия отказалась поддерживать замыслы Наполеона, связь была разрушена, и вместо сближения во имя общих интересов последовало сорокалетнее отдаление друг от друга. Спрашивается: не может ли случиться нечто подобное и при настоящем правлении Франции? К несчастью, на новое Императорское правительство надеяться невозможно. Конечно, Наполеон III48 не имеет гениального властолюбия своего дяди; в нем нет и того военного таланта, перед которым трепетали европейские монархи. У него более осторожности, более видимого уважения к существующему порядку, к законным правительствам Европы. Французский кабинет беспрерывно возобновляет свои уверения насчет желания сохранить мир. Но каковы тайные замыслы Императора, нет ли у него надежды отомстить за старое унижение, возвратить по крайней мере некоторые из утраченных завоеваний, расширить Францию до Рейна, уничтожить морское владычество Англии? За это никто не может поручиться. Еще опаснее то, что планы Императора глубоко скрыты в его уме, что протестации его нередко служат только маскою для прикрытия совершенно иных видов, что решения его появляются внезапно, неожиданно, так что никто не может сказать, каким новым оборотом ознаменуется завтрашний день. К этому присоединяется некоторый дух приключений, может быть остаток прежней жизни, который побуждает его на громкие дела помимо политических соображений. Наконец, возможность играть на различных струнах политической жизни, являясь то хранителем законного порядка, то защитником народных 301 начал — все это делает императорскую политику весьма ненадежною. Стоит вспомнить неожиданное возбуждение итальянского вопроса, столь же неожиданный мир Виллафранкский, наконец сближение с Австрией после ожесточенной борьбы. И чем еще все это кончится? Кто например, поручится, что сближение в Австрией не имеет в виду рейнские провинции, что завтра Франция не попытается вознаградить Австрию на Востоке, чтобы отвлечь ее от Италии и этою ценою купить несколько клочков Немецкого Союза49? Уже в настоящее время последовало некоторое охлаждение к России, в которой Наполеон III не нашел ожидаемой поддержки в Итальянской войне50. Что же будет, если русское правительство откажется следовать за дальнейшими его предприятиями? Можно ли быть уверенным, что вопрос о независимости Польши не будет затронут так же внезапно, как был возбужден вопрос Итальянский? В виду этой изворотливой французской политики, русскому правительству предстоит двоякий путь: или поддерживать во что бы то ни стало честолюбивые планы Наполеона III-го и тем достигнуть уничтожения Парижского трактата, а может быть, и нового расширения наших пределов, одним словом возобновить политику Тильзитского мира, или же идти путем самостоятельным, придерживаясь союза с Франциею на столько, на сколько допускают это наши собственные интересы. Рассмотрим этот вопрос несколько поближе, ибо в последнее время в Европе возникло опасение насчет нового союза двух абсолютных монархий, которые будто бы имеют в виду разделить между собой всемирное владычество. Выгодно ли для России расширение Франции на европейском материке? На этот вопрос можно отвечать только отрицательно. В настоящих своих пределах Франция своим внутренним единством, своим военным гением, своим политическим духом, возможностью возбуждать везде революционные страсти до такой степени сильна, что она в ряду европейских держав занимает едва ли не первое место. Париж — центр европейской политики. От Франции зависит спокойствие Европы; она решает вопросы о мире и войне, о сохранении законного порядка и о возбуждении революций51. Значительное усиление Франции на счет соседей может следовательно только увеличить опасность для остальных, предоставив державе владычество в Европе. Европейское равновесие будет нарушено, нельзя будет ни на минуту отвечать за сохранение мира. Если даже Россия со своей стороны сделает приобретения и получит на Востоке такое же преобладающее значение, какое Франция на Западе, то это опять поставит ее лицом к лицу с последнею, как это было при Наполеоне I, и рано или поздно столкновение будет неизбежно. Политика Тильзитского мира так же мало соответствует интересам России в настоящее время, как и пятьдесят лет тому назад. Для поддержания французского Союза русское правительство охотно может согласиться на присоединение Савойи, но едва ли оно будет смотреть равнодушно на расширение Франции до Рейна или на основание французских династий в Италии52. Не менее опасно для европейского равновесия могло бы быть столкновение Франции с Англиею. Нет сомнения, что самые пагубные последствия имела бы победа последней, ибо в таком случае она осталась бы единственною владычицею европейских морей. Некоторое ослабление английского могущества, особенно в Средиземном море, было бы даже желательно, и в этом отношении союз России с Франциею представляется естественным указанием здравой политики. 302 Но если война между двумя великими западными державами должна повести к значительному усилению Франции, то последняя опять получит слишком большой перевес в Европе. В настоящее время Англия служит ей единственною надежною задержкой в честолюбивых предприятиях. С устранением этой преграды, если Франция на море приобретет такую же силу, какую она имеет на суше, спокойствию Европы опять грозит опасность. Для России, которая на может иметь притязания на морское владычество, выгоднее усиление второстепенных морских держав, которые бы в союзе с нею могли противопоставить отпор чьему бы то ни было исключительному владычеству на морях. Такими возможными союзниками представляются в особенности Италия, Греция, Дания. Но если бы даже Россия нашла для себя выгодным вступить в союз с Франциею для обоюдного усиления, то в настоящее время подобная политика невозможна. Россия находится в таком положении, что ей нечего думать не только о завоеваниях, но даже о приобретении выгод, которые должны быть куплены значительными средствами. Занятая внутренними преобразованиями, которые поглощают все ее силы и требуют спокойствия, обремененная расстроенными финансами при необходимости предпринять громадные кредитные обороты, Россия прежде всего желает мира. В настоящую минуту она не только не в состоянии вступать в союзы для новых приобретений; она временно не может даже надеяться на сохранение прежнего своего значения в Европе. Голос правительства тогда только имеет вес, когда он подкрепляется всегда готовым войском, а для этого нужны деньги. За отсутствием материальной силы, лучше воздерживаться от вмешательства в чужие дела, нежели обнажать свою несостоятельность. При таких условиях всякая перемена в Европе противоречит интересам России, не только потому что это может вовлечь ее в войну, к которой она не готова, но и потому что вопрос должен решиться без деятельного ее участия, следственно без соблюдения ее выгод. В настоящее время ненадежная политика Парижского кабинета менее, нежели когда-либо приходится России. Прочный союз с Франциею должен быть основан на положительных интересах обоих государств, а не на честолюбивых замыслах правителей. В этом отношении для России было бы даже выгоднее водворение во Франции конституционной монархии под скипетром Орлеанского дома или умеренной республики, нежели господство беспокойного Императорского абсолютизма. Сходство или различие образа правления тут ничего не значат: состоим же мы в дружбе с Северо-Американскою республикою и в неприязненных отношениях с самодержавною Австрией. Как бы то ни было, при настоящем Правительстве Франции, России остается держаться Французского Союза, как естественного требования разумной политики, но, не следуя за всеми изворотами Императорской политики, сохранять свое достоинство, свою самостоятельность, и во всех вопросах, которые представляются на разрешение Европейских держав, преследовать прежде всего свои собственные интересы, хотя бы они не всегда совпадали с желаниями Наполеона III-го. Переберем эти вопросы один за другим, и постараемся разъяснить себе, в чем в каждом случае состоят интересы России. Прежде всего мы должны остановиться на Италии, которая в настоящую минуту приковывает к себе всеобщее внимание. Преобладание Австрии на Итальянском полуострове уничтожено; но чем оно будет заменено? Задача, которой 303 разрешение еще не предвидится. Здесь представляется возможность двоякого исхода: или Италия останется поприщем, на котором будут соперничать Франция с Австриею или она сделается достаточно крепкою в себе самой, чтобы противостоять обеим и образовать из себя нечто самостоятельное. Очевидно, что в первом случае спокойствию Европы будет предстоять постоянная опасность, не только со стороны двух соперников, которых вражда, затрагивая все нити европейской политики, угрожая нарушить самое европейское равновесие, неизбежно становится вопросом всеобщим, но и со стороны Итальянцев, которые, видя надежды свои обманутыми, будут всеми средствами стараться сбросить с себя чужеземное иго. Если Италия, разоренная, бессильная, возбуждала в Европе беспрерывные опасения, что же будет, когда Итальянцы, окрепшие нравственно, с национальным духом, в высшей степени возбужденным последними событиями, кинутся в революционное движение с такой же энергией, с таким же единодушием, с каким они в настоящее время стремятся к образованию правильной монархии? Эти затруднения могут быть устранены только образованием сильного государства в северной Италии. Оно одно может разделить Францию и Австрию, положить с этой стороны предел и честолюбивым замыслам одной и властолюбию другой; оно одно может прекратить революционные бури на юге Европы; наконец в будущем оно может служить противодействием усиливающемуся германизму. Италия никогда не может сделаться опасною для Европы: по своему географическому положению, по своей истории, по духу жителей она имеет характер исключительно местный. В политических своих стремлениях она никогда не выйдет за пределы полуострова. А между тем из всех европейских стран она более всех может бояться за свою независимость в случае излишнего усиления одной из соседних держав. Окрепшая Италия будет самым надежным союзником против всякого честолюбия. Наконец, если в будущем, как можно надеяться, итальянские морские силы получат некоторое значение, они станут одним из элементов для противодействия владычеству Англии в Средиземном море. Вообще образование держав второго разряда, но довольно значительных, чтобы собственными силами отстаивать свою самостоятельность и иметь некоторый вес в Европе служит самым верным залогом всеобщего мира. Этим, с одной стороны, уменьшается возможность столкновений между большими державами, которые не одни уже являются властителями судеб Европы, а с другой стороны, усиливается отпор всякому излишнему преобладанию. Из всех европейских держав образование сильного Итальянского государства выгоднее всего для России. Франция предпочитает иметь соседа слабого, а потому всегда покорного. Императорская политика имеет, кроме того, династические виды на Италию. Англия может опасаться соперничества в Средиземном море. Она давно уже метит на Сицилию, которая с развитием итальянской народности уйдет от нее окончательно. Об Австрии и говорить нечего. Наконец для Пруссии, которая теперь уже примыкает к Немецкому движению, и рано или поздно может стать во главе его, Италия представляется отпором расширению Германской народности. Немцы охотно переносят естественную границу свою на Минчио53. У одной России нет с Италией никакой противоположности интересов, нет возможности столкновений. Напротив, в своей внешней политике Россия не может найти лучшего союзника. Если Австрия — естественный ее соперник на востоке, если русская политика должна быть 304 по преимуществу направлена против Австрии, то образование сильного Итальянского государства является для нас первой потребностью. Всякое усиление Италии есть опасность для Австрии. Последняя будет находиться между двумя огнями и всегда будет в наших руках. В особенности если русское Правительство, как следует предполагать, имеет в виду будущее разрешение восточного вопроса, то нельзя упускать столь благоприятного случая для приобретения новой опоры, какой представляется теперь. Поддерживая самостоятельность итальянской народности, оно не только заблаговременно готовит себе союзника и ослабляет врага, но вместе с тем оно приобретает сильнейшее доверие всех племен восточных, которые от него ожидают защиты54. Наконец, при разрешении итальянского вопроса нельзя упускать из вида еще одно обстоятельство, важное для России, — ослабление католицизма, который и в Польше, и на востоке является элементом ей враждебным. Итальянское движение неизбежно приведет к отнятию светской власти у Папы55. Для католицизма это будет сильный удар. Он держится вековой организацией, которая разом должна будет измениться. Нет сомнения, что это поведет к усилению национальных церквей, а с тем вместе католическая пропаганда сделается для нас менее опасною. Вот причины, почему русская политика, действуя во имя существенных своих интересов, не может не поддержать всеми силами образование в Италии сильной национальной державы. Против этого можно сказать только одно: освящая изгнание законных Князей и право Итальянцев на избрание нового правительства, Россия отрекается от начал легитимизма и становится на сторону революции. Достаточно высказать это возражение, чтобы увидеть, до какой степени начала легитимизма, как скоро они становятся общею меркою для всех народов, противоречат требованиям здравой политики. С одной стороны, является существенный интерес государства, с другой — поддержание нескольких князьков, которые служат опорою нашим недругам. Может ли быть малейшее сомнение в выборе, как скоро, вместо отвлеченных теорий, за основание политики берутся положительные интересы? Излагая выше общие начала европейской политики, я старался доказать, что она должна быть основана на взаимном признании различных начал, существующих в европейских государствах. Теперь представим себе, что соберется конгресс для решения итальянских дел56. Возникнет вопрос: следует ли отвергнуть выражение народных желаний как противное началам легитимизма? Но государственные перевороты были уже десять раз освящены Европою. В числе держав, собранных на конгресс, будет находиться Франция, в которой правительство еще недавно вышло из революции, Англия, в которой некогда произошло то же самое. Отвергая начало народного выбора, как несовместимое с принципами европейской политики и с государственным порядком, Россия тем самым отвергнет законность правительства Франции и Англии, и тогда на каком основании будет она заседать с ними в конгрессе? Правительства, которые собраны вместе для общего дела, должны прежде всего признавать друг друга, а признавая друг друга, они тем самым признают законность существования начал, на которых основаны те и другие. А как скоро оба начала признаются, так нет уже возможности прилагать безусловную мерку к новому событию. В Италии произошел переворот, в ней борются начала законной власти и народного выбора. 305 Которому же из двух должно остаться господствующим? Очевидно, что Европа, которая признает оба начала, как соответствующие различным потребностям различных народов, не в состоянии произнести здесь свое суждение. Иначе она возьмет на себя ответственность, которая вовлечет ее в величайшие затруднения. Она не только должна будет силою восстановить изгнанных князей, но она обязана будет обеспечить народу хорошее управление, то есть узаконить постоянное вмешательство в дела самостоятельного государства, что невозможно. Итак, этот вопрос могут решить только сами Итальянцы, которые одни могут быть судьями своих потребностей, они одни в состоянии определить: которое из двух начал, разделяющих Европу, приходится к их отечеству? Если бы происшедшая в Италии перемена не затрагивала интересов других держав, то последним не было бы никакого повода вступаться в это дело, вопрос остался бы чисто местным. Европа призывается к его разрешению единственно потому, что он вместе с тем есть вопрос о европейском мире, о европейском равновесии. Но из этого следует, что настоящий предмет для рассуждений конгресса отнюдь не есть вопрос о началах политического устройства: в этом судьи одни Итальянцы. Конгресс может только решить: не противна ли происшедшая перемена общим интересам Европы? Не нарушает ли она европейского равновесия? Не угрожает ли она спокойствию Европы? И так как это спокойствие зависит от спокойствия каждой страны, а последнее в свою очередь зависит от удовлетворения существенных потребностей народа, от утверждения в каждом обществе политического устройства, соответствующего его духу, его истории, его народности, его образованию, то Европа, призванная к суду, должна стараться по возможности дать эти блага каждому народу, под какою бы политическою формою они не являлись. Каждое правительство сверх того смотрит на перемену и с точки зрения своих собственных интересов. Если для России выгодно образование сильного итальянского государства, если она чрез это упрочит свое влияние в Италии и приобретет союзника, то без сомнения она подаст голос в его пользу. Наконец, законные монархи Европы могут спросить себя: происшедшая перемена не соответствует ли правильно понятым их интересам более, нежели предшествующий порядок? В этом отношении нельзя не думать, что образование нового итальянского государства послужит наилучшим подкреплением монархическому началу в Европе. Монархия сильная, народная, основанная на общем доверии, на общей любви, сделает монархическое начало более популярным, нежели несколько мелких князьков, которые живут в постоянной вражде с подданными, и умеют держаться только чужой помощью. Последние бросают тень на монархическое начало, подкапывают его значение, возбуждают к нему ненависть, заставляют народы мечтать о республике, как об единственном спасении против дурных правительств. Законные династии Европы получили свое значение преимущественно тем, что они были центрами, собирателями европейских народностей. В Италии в настоящее время таким собирателем земли является старинный дом Савойский. Неужели европейские правители откажут Италии в единственной возможности основать крепкую народную монархию, и сделают ее снова поприщем республиканских движений? Пиемонт убил в Италии маццинизм57, если Итальянцы увидят себя обманутыми в своих надеждах, маццинизм воскреснет с новою силою. Таким образом, интерес России в Итальянском вопросе состоит в образовании крепкого государства в верхней Италии. Чем оно будет сильнее, тем для 306 нас лучше. Полная самостоятельность Италии, устранение династических претензий французского императора, опасных не только для спокойствия, силы и независимости Итальянского полуострова, но и для европейского мира, уничтожение светской власти Папы, союз Неаполя с Пиемонтом — вот естественные цели русской политики. Последнее составляет вопрос существенной важности. Пиемонт, даже с присоединением Ломбардии и средней Италии, слишком слаб, чтобы противостоять Австрии без чужой помощи. Он всегда должен будет опираться на Францию, а это будет вечным поводом к честолюбивым замыслам французского правительства и к опасениям других держав. Только при соединении Неаполя с Пиемонтом Италия будет довольно сильна, чтоб устранить всякое чужеземное преобладание. Если бы в нынешнем году состоялся подобный союз, итальянский вопрос остался бы местным, и спокойствию Европы не угрожала бы опасность58. Потому в интересах русской политики — стараться всеми силами отторгнуть Неаполитанское правительство от Австрийского влияния и сблизить его с Пиемонтом. Но для этого нужна иная политическая система, нежели та, которая господствует теперь в Неаполе. Россия, государство самодержавное, может, не опасаясь непоследовательности, поддерживать в Неаполе либеральные начала. Ей дела нет до того, какой образ правления господствует на юге Итальянского полуострова. Ей нужно только одно: чтобы этот образ правления соответствовал потребностям Итальянцев и тем способствовал бы соединению Италии в одно крепкое целое. Перейдем теперь к другому вопросу, сходному с Итальянским, к вопросу, который, хотя не имеет такого животрепещущего значения, как последний, однако с каждым днем получает большую и большую важность. Я говорю о Немецком единстве. В чем состоит тут интерес России и в какое отношение может она стать к различным направлениям, которые проявляются в настоящее время в Германии? Германия, также как Италия, хочет национального единства, но преграды к осуществлению оного различны в той и другой стране. В Италии главные препятствия суть Папская власть и Австрийское владычество. Первая ставит вопрос о народности в зависимость от религиозных интересов всего Католического мира; вторая соединяет Итальянцев в единодушной ненависти к чужеземному игу. В Германии напротив препятствия чисто внутренние: они лежат в самом составе Немецкого союза. Если бы Германия слагалась из нескольких мелких государств, то соединить их было бы не трудно. Если бы рядом с небольшими державами была одна значительная, то последняя естественно стала бы во главе первых и единство опять могло бы водвориться. Но возле целой группы более или менее незначительных владений стоят две первостепенные европейские державы, которые находятся в постоянном соперничестве и из которых ни одна не может допустить другую до гегемонии в Германии. Каждая из них притом, кроме Немецких владений имеет и другие59. Австрия в особенности только меньшей частью своих областей принадлежит Германии, а потому важнейшие ее интересы лежат вне Немецкого союза. Наконец некоторые части союза состоят во владении других второстепенных держав — Дании, Голландии, так что политический состав Германии представляет самую пеструю смесь разнохарактерных элементов. При таком порядке вещей в Германии образовались две партии, которые различными путями стремятся к осуществлению национального единства. Мало-Немецкая, 307 или Готская, партия хочет исключить Австрию из союза и поставить Германию под гегемонию Пруссии. Но против этого восстают, с одной стороны, Австрия, которая даже силой готова сопротивляться расширению прусского влияния и своему исключению из союза; с другой стороны, мелкие немецкие правительства, которые не хотят потерять свою самостоятельность и потому отчасти опираются на Австрию; наконец дух южногерманского племени, которое не видит в Пруссии естественного своего вождя. В южной Германии Готская партия имеет значение более теоретическое, нежели национальное. Другая партия, Великонемецкая, протестует против исключения Австрии из союза, утверждая, что оно противно и справедливости и органическому строению Немецкого народа. Она требует более крепкого союза со включением Австрии. Но в таком случае продолжает существовать неизлечимое соперничество. Притом же Австрия — заклятый враг всякого нововведения, опора всех мелких правительств. Она более всех заинтересована в сохранении существующего порядка, который, оставляя неприкосновенным внутреннее ее устройство, дает ей вместе с тем бо?льшую долю влияния на Немецкий союз, нежели всякая другая комбинация. Положение по-видимому безвыходное. А между тем Германия чувствует необходимость иного порядка. В 48-м году вопрос возник внезапно; при помощи всеобщего потрясения хотели разрешить его разом. С характеризующим их отсутствием практического такта, Немцы упустили из вида все положительные данные, и попытка кончилась совершенно неудачно. Но стремление к единству не исчезло. В настоящем году, несмотря на все странные, даже болезненные проявления Немецкой национальности, можно было видеть, как силен в Германии общественный дух. Австрия хотела эксплуатировать его в свою пользу, Пруссия должна была нехотя за ним следовать. Потребность соединиться против опасности, грозящей со стороны Франции, чувство стыда от бессилия центрального Немецкого правительства и от уродливого устройства союза волнуют умы в Германии, и если бы в Пруссии явился министр с умом и смелостью Кавура60, единство Германии немедленно сделалось бы современным европейским вопросом. Как бы то ни было, раньше или позднее, тем или другим путем, вопрос этот придет к разрешению; Германия составит более тесное связанное целое, ибо это настоятельная потребность народа. Нынешний порядок стал невыносим для Немцев, они до тех пор не успокоятся, пока не совершится преобразование. Как же может Россия смотреть на это движение? Прежде всего надобно заметить, что имея в виду сохранение европейского мира, нельзя желать бессилия географического центра Европы. Разрозненные, слабо связанные между собою государства, заключенные среди крепких, единых в себе держав, будут вечным предлогом для раздоров, для соперничества, для честолюбия. Сильные соседи будут стараться расширить свои пределы или свое влияние на счет слабых; последние будут постоянно трепетать за свою независимость, искать опоры вне себя. Центральная область Европы сделается поприщем враждебных столкновений, которые будут постоянной грозою для общего спокойствия. Такова была до сих пор Италия относительно Франции и Австрии. Такова же долго была и Германия. В особенности всякий раз, как усиливалась Франция, последняя старалась распространиться на ее счет. Устанавливая Немецкий союз в нынешней его форме, Венский конгресс имел в виду нейтральность европейского центра. Это было возможно, пока Франция, ослабевшая от 308 наполеоновских войн, держалась в своих пределах. Как же скоро Франция окрепла, Немецкий союз сделался недостаточным. В настоящем своем составе он держится только помощью сильной Австрийской монархии. Отнимите или ослабьте Австрию, и Германия будет отдана на жертву соседям. Немцы хорошо это чувствуют. Потому они в настоящую войну61, несмотря на всю ненависть к Австрии, так крепко за нее стояли. С другой стороны, усиление Германии никогда не может сделаться опасным для европейского спокойствия. Немцы не одарены ни военным духом, ни значительными политическими способностями. Несмотря на честолюбивые мечты насчет превосходства Германского племени над соседями, они не созданы для завоеваний, и Германия не сделается политическим центром Европы. Притом же они со всех сторон окружены народами, им враждебными — Французами, которые мечтают о Рейне, Итальянцами, Славянами, которые питают к ним вековую ненависть. Всякое движение Германии возбудит союз всех соседних племен. Таким образом и по духу, и по внутреннему составу, и по географическому положению Германия обречена более на мирное внутреннее развитие, нежели на внешнюю деятельность. Она должна играть роль подушки между двумя сильными машинами; но подушка должна быть довольно крепка, чтобы противостоять обоюдному натиску. Для России усиление Германии представляет менее невыгод, нежели для Франции. Последняя, с одной стороны, имеет в виду рейнскую границу, а, с другой стороны, она владеет Эльзасом и Лотарингиею, на которые Немцы смотрят, как на Немецкие области62. При возможности взаимных столкновений для Франции лучше иметь соседа слабого, нежели сильного. Россия же и Германия не могут искать расширения своих пределов на счет друг друга. Германия боится России, которая может давить на нее своим колоссальным могуществом; России нечего опасаться Германии, против которой она всегда найдет готовых союзников, даже в излишестве. Единственная точка столкновения между обеими состоит в большем или меньшем влиянии на Славянские племена, подвластные Немецким государствам. Но в этом отношении установление Немецкого единства на основании начала народности может иметь самые благоприятные последствия для русского влияния на Славян. Возбуждение народности Немецкой неизбежно ведет к возбуждению народности Славянской, а с тем вместе к большей самостоятельности последней и к большему влиянию на нее России. О Польше я поговорю впоследствии. Если же Немецкое государство заменит Австрийскую Империю, то нет сомнения, что для России это будет самым выгодным результатом германского движения. Все искусство русской политики должно быть обращено на поддержание подобной перемены, на перенесение силы Немецкой народности с востока на запад, из Вены во Франкфурт63. Иначе представляется вопрос, если образование сильного Немецкого союза оставит Австрию неприкосновенною. В таком случае Австрия вся обратится на восток и найдет в Германии новую опору. Для России подобная комбинация будет несравненно хуже, нежели настоящее положение. Она не может не противиться ей всеми силами. А между тем подобный исход весьма вероятен. Трудно ожидать этого в мирное время, пока Австрия располагает всеми своими силами; как уже было замечено, она не допустит ни прусской гегемонии, ни своего исключения из союза. Но если вследствие войны или революции Австрия поставлена 309 будет в затруднительное положение и для своего спасения должна будет подчиниться невыгодным условиям, тогда все это станет не только возможным, но почти неизбежным. Мы видели, какой оборот принял Немецкий вопрос в последнее время. Как скоро Австрия пришла в столкновение с Франциею, так общественное мнение в Германии стало требовать, чтобы Пруссия, пользуясь этими обстоятельствами, стала во главе союза, подчинила бы себе мелкие государства, и потом подала бы руку Австрии во имя национального единства. Если бы война продолжалась, немудрено что мы увидали бы осуществление этого плана. Виллафранкский мир на время разрушил все предположения, но они могут возобновиться при каждом новом событии. Так например, в случае нападения Французов на Рейне, требование более крепкого союза по всему вероятию сделается столь сильным, что правительствам трудно будет противостоять. Если же затронут будет вопрос восточный, если Австрия придет в столкновение с Россией, Германия встанет, как один человек для поддержания первой. Германия боится России, может быть, еще более, нежели Франции, и либеральные немцы постоянного говорят: “Мы ненавидим Австрию, как главное препятствие всякому улучшению, но она нужна нам против России, и мы обязаны ее поддерживать”. Потому Германия охотно видит усиление Австрии на востоке, тем более, что оно льстит самолюбию Немцев. Они Дунай считают немецкою рекою и желали бы занять все его течение. Они у Славянских племен отрицают даже способность к государственной жизни и обрекают их на вечное подчинение Немцам. Что же может делать Россия, чтобы противодействовать подобному направлению и не допустить не выгодной для себя комбинации? Стараться по возможности рассеять накопившиеся против нее предубеждения, возбуждать народность славянскую в противоположность немецкой, стараться разделить Пруссию и Австрию, поддерживать гегемонические стремления первой с тем, чтобы ослабить последнюю — все это может повести к некоторым результатам, но успех во всяком случае сомнителен. Никакая политика не может предвидеть, с какою силою проявится в данном случае народное движение и какой оборот оно примет. Об это могут сокрушиться самые зрелые обдуманные расчеты. Германия окончательно сама решит свою судьбу, и внешний напор может только послужить поводом к более тесному соединению сил, к более единодушной деятельности. Потому для России нужен факт, который силой положительного своего существования уничтожил бы невыгодную для нее комбинацию. Этот факт есть независимость Венгрии. Этим только способом Австрия будет окончательно и невозвратно отрезана от востока. Она низойдет с того положения, которое она занимает теперь, скрепление Немецкого союза сделается для России безвредным; положен будет предел честолюбивым стремлениям Немцев по Дунаю, развяжутся руки Славянским племенам на востоке; наконец влияние России в Турецкой Империи по крайней мере с сухого пути не найдет себе противодействия. Этим я не хочу сказать, что Россия должна подстрекать Венгерцев к восстанию. Державы, живущие в мире друг с другом, не возбуждают революций в чужих пределах. Я хочу сказать только то, что Россия может смотреть на отторжение Венгрии от Австрии не иначе, как благоприятно. В мирное время она может даже косвенно поддержать восстание, остановив, например, вмешательство Пруссии во внутренние дела Австрии; в случае же войны она без сомнения имеет 310 право загладить ошибку первого своего похода, подавши руку венгерской независимости. Отделение Венгрии от Австрии — единственное возможное для России разрешение вопроса о Немецком единстве. Но с этим вместе — последний связывается с вопросом восточным, ибо едва ли самостоятельность Венгрии может быть упрочена иначе, как общим освобождением племен, подвластных Австрии и Турции. Восточный вопрос издавна занимает европейские кабинеты. Для России он важнее всех прочих, здесь дело идет о самых близких ей интересах, здесь ей открывается обширное поприще для деятельности. На западе положен предел расширению ее политического могущества; на каждом шагу она сталкивается с народами крепкими, образованными, которые не подчиняются ее влиянию, не допускают ее вмешательства и всегда готовы соединиться против нее. На востоке, напротив, с падением Турции, Россия является естественным покровителем освобожденных народов. Здесь она может приобрести новое значение, новые силы, новых союзников. Отсюда она может действовать на остальную Европу. Понятно, что стремление на восток было постоянною целью русской политики. Император Николай64 ясно видел, что Турция недолговечна и хотел заранее распорядиться насчет будущей ее судьбы. Это было явное отступление от охранительных начал, которым русская политика следовала с 15-го года, но сознание интересов России на этот раз было сильнее, нежели привязанность к теории законной монархии. Планы Императора были встречены недоброжелательством со стороны державы, в которой он искал союза65. Англия понимала, что падение Турции выгодно прежде всего для России. Европа соединилась для охранения больного от натиска могучего соседа; Парижский мир обеспечил неприкосновенность Турецкой Империи66. До сих пор однако старания внести новую жизнь в это дряхлое тело оказались безуспешными. Турция продолжает существовать, потому что европейские державы боятся усиления России, но ясно, что такой искусственный порядок долго тянуться не может. Подвластные Порте племена рвутся на свободу; Турецкое Правительство не в состоянии обуздать собственных подданных. Человеколюбие, просвещение вопиют против системы, основанной на угнетении христиан, на грабительстве и насилии. Рано ли, поздно ли, растлевшая азиатская орда должна будет уступить место европейским элементам, а потому надобно заблаговременно готовиться к этому событию. Что может при этом иметь в виду Россия? Новые ли завоевания? Искать новых завоеваний было бы безрассудно. Обширность русской земли и без того уже делает управление ею затруднительным. Задача станет еще труднее и сложнее с присовокуплением новых разнохарактерных областей. Они потребуют новых правительственных усилий, новой административной деятельности, новых средств, нового контроля. Все это можно дать им только в ущерб остальному государству. Между тем, эти приобретения не придадут России внутренней крепости; они присоединятся к ней, как внешние придатки, которые будут составлять слабые ее стороны. Самый характер государства не может не измениться от излишнего его распространения. Оно перестанет быть русским царством, основанным на известной народности; оно сделается нечто вроде всемирной монархии и, как все появлявшиеся в истории всемирные монархии, обречено будет на распадение. Безмерное расширение — первый признак слабости. Как бы ни льстило народному самолюбию владычество в Константинополе, такое приращение 311 русской земли может послужить только ко вреду истинным интересам России. Будущее ее могущество должно быть основано не на расширении слишком уже обширных пределов, а на большей крепости внутреннего состава, на лучшем устройстве общественного быта, на развитии внутренних сил народа, которые до сих пор еще остаются в виде неразработанного материала. Это ясно может дать ей и надлежащее влияние на другие государства. Еще опаснее представляется стремление к завоеваниям, если мы взглянем на внешние отношения России. Уже в настоящее время европейские державы с недоверием смотрят на ее могущество. Всякое новое приобретение возбудит противодействие со стороны всей Европы. Оно может достаться нам только плодами таких усилий, которые никогда не вознаградятся полученными выгодами. Если бы даже нам удалось, после кровавой борьбы или воспользовавшись европейскими смутами, захватить несколько областей, то удержание их под своею властью потребует новых жертв. Враждебное отношение России к западным державам сделается постоянным, европейское равновесие будет нарушено и спокойствию Европы будет грозить ежеминутная опасность. Наконец новые приобретения России возбудят противодействие и со стороны присоединяемых племен. Христианские народы, подвластные Турции, желают самостоятельности, а отнюдь не поглощения в громаде русского государства. Если бы, например, Россия задумала присоединить к себе ближайшие к ней Дунайские Княжества, которые хотят образовать отдельное государство под скипетром иностранного князя, то нет сомнения, что Румены воспротивились бы подобному предприятию67. В случае успеха Россия приобрела бы только массу недовольных подданных, всегда готовых к восстанию, к союзу с врагами, и нужны бы были постоянные усилия, чтобы содержать их в повиновении. Между тем, остальные племена, видя в России не защитника, а властолюбивого соседа, ищущего только собственных выгод, отшатнулись бы от нее и обратились бы за помощью к другим державам, которые охотно хватаются за каждый удобный случай для уменьшения русского влияния на востоке. Таким образом, искать завоеваний в Турции значит мнимым выгодам, удовлетворению самолюбия пожертвовать существенным своим влиянием и подать повод к постоянному вмешательству других европейских держав в дела востока. Но если со стороны суши Россия не нуждается в расширении своих пределов, то нет ли для нее необходимости приобрести несколько пунктов со стороны моря? Имея в своих руках Константинополь, мы не только будем хозяевами Черного Моря, мы будем господствовать и в восточной части Средиземного. В противном случае мы от последнего отрезаны. Россия по необходимости должна будет ограничиться ближайшими морями и флот ее никогда не получит в Европе надлежащего веса. Дело в том, что Россия, по географическому своему положению, не может иметь притязания на значение первостепенной морской державы. Занимать Константинополь, искать господства в Средиземном море, значит выходить за пределы, указанные самою природой. Этого можно достигнуть только посредством усилий чрезвычайных, не соответствующих тем выгодам, которые могут иметься в виду. Это значит употребить значительную часть народного капитала, народных сил, не на существенную пользу государства, а на удовлетворение властолюбия. Между тем, предприятие неверное, потому что искусственно. Громадные 312 приготовления могут быть уничтожены разом, и тогда все дело надобно начинать сызнова. Сила России на сухом пути. Если половину тех средств, которые нужны для занятия морских пунктов и для поддержания чрезмерно большого флота, употребить на суше, выгода будет прочнее, и вес России в европейских делах от этого выиграет. Сама природа указала России пределы морского владычества ее в Европе. У берегов ее лежат два моря почти замкнутых — Балтийское и Черное. Быть по возможности хозяином этих морей — вот единственное, чего она может желать. Дальнейшие предприятия суть не более как мечты. Но для беспрепятственного господства в этих внутренних морях нужно если не владеть проливами, их замыкающими, то, по крайней мере, иметь влияние на державы, в руках которых находятся эти ключи. Оттого Балтийское море естественно указывает нам на союз с Данией. Усиление Дании должно быть постоянною целью русской политики, и с этой стороны она может обратить в свою пользу движение скандинавизма. В Черном же море России нужно: 1. уничтожение Парижского трактата; 2. чтобы Константинополь не был в руках, ей враждебных. Первое, разумеется, составляет для нас вопрос существенной важности. России необходимо не только смыть с себя пятно, оскорбительное для народной гордости, но и возвратить естественно принадлежащие ей выгоды. Этой цели можно по-видимому достигнуть только союзом с Францией на востоке; Англия же едва ли когда-либо согласится добровольно на восстановление нашего Черноморского флота. Нельзя однако не сделать при этом одну оговорку: как бы ни сильно было желание загладить унижение, благоразумие не дозволяет действовать слишком поспешно или с пожертвованием других существенных интересов государства. России в настоящее время нечего думать о внешних выгодах. Когда она устроится, соберется с силами, когда совершающиеся ныне преобразования принесут желанные плоды и Россия после внутренней работы воспрянет в новом величии, тогда только можно будет думать об уничтожении невыгодных условий и в то время случай представится сам собой. Разрешение восточного вопроса неизбежно повлечет за собой отмену Парижского трактата, ибо восточный вопрос разрешится не иначе, как при непосредственном участии России. Турция должна пасть под ударами русского войска. Теперь же по-видимому преждевременно было бы мечтать о восстановлении Черноморского флота. Выждать свою пору вернее, нежели пускаться в новые политические предприятия и следовать за честолюбивыми замыслами Французского Императора. Что касается до Константинополя, то нет сомнения, что настоящее его политическое положение в высшей степени невыгодно для России. Будучи столицей Турецкой Империи, он в сущности находится в руках Англии, которой влияние на Порту всемогуще. Парижский трактат — прямое последствие такого порядка вещей. Не менее невыгодно было бы для нас, если бы, при падении Турции, Константинополь превратился в вольный город под общим покровительством европейских держав. Он был бы ни что иное, как сильный аванпост против России, вечная ей гроза, отпор Севастополю. Могучие соперники приобрели бы точку опоры у самых наших ворот. Если Россия не должна владычествовать в Константинополе, то она не может терпеть в нем присутствия сильной державы. Интересы ее требуют, чтобы он находился в руках державы второстепенной, но дружеской, которая была бы 313 связана с Россией общими выгодами, искала бы в ней поддержку и вместе с тем была бы ей союзником на море. Такою может быть либо новая Славянская Конфедерация, либо Греция. Но Турецкие Славяне — не моряки; интересы их лежат в другую сторону. Конфедерация этих племен естественно должна группироваться около Дуная, иметь центром Белград. В руках Славян Константинополь останется бесполезным сокровищем, которое они даже не в силах будут отстоять против притязаний Греции, подкрепленных флотом западных держав. Остается Греция, которой Константинополь принадлежит и по праву народности и в силу исторических преданий. По своему географическому положению, по духу жителей Греция может со временем сделаться если не первостепенною, то весьма значительною морскою державою. В союзе с нею наш Черноморский флот может иметь вес в самом Средиземном море. Между тем, она соединена с нами и религией и преданиями и интересами. Эта связь идет уже со времени Чесменского боя68 и восстания за независимость. В последнюю войну она высказалась еще ярче. Если бы Греческое Королевство было сильнее, Крымская кампания, может быть, приняла бы другой оборот, вопрос разрешился бы иначе69. В будущем связь может быть еще теснее, если она будет поддержана русскою политикою. Поднявшись покровительством России, нашедши в ней опору в притязаниях своих на Константинополь, Греция естественно будет дорожить русским союзом, который сверх того доставит ей постоянную помощь против ревнивого соперничества Англии. В случае же столкновения между Греками и Славянами, Россия, связанная с обоими, будет естественным и беспристрастным между ними посредником, ибо Греция для нее едва ли не важнее Славян. Во всяком случае, предоставление Константинополя Греческому Королевству составляет для России самую выгодную из всех возможных комбинаций. Устранивши политику завоеваний, мы должны устранить и юридическое покровительство над соседними племенами. Последним способом силы приобретается меньше, нежели первым; это скорее предлог ко вмешательству в чужие дела, нежели настоящее приращение могущества. А между тем, невыгоды здесь те же; те же возникают неудовольствия и подозрения, то же возбуждается противодействие. Неудачный исход попыток русского покровительства в Дунайских княжествах, в Дарданеллах, над турецкими христианами70 показывает, до какой степени это орудие неверно и даже опасно, как легко оно может быть исторгнуто из рук и обращено против самого покровителя. Остается, следовательно, искать расширения своего нравственного влияния на окружающие народы, удовлетворяя их внутренним потребностям, соединяя свои собственные цели с их интересами, доставляя им постоянную поддержку против общих врагов. Это настоящая политика нашего времени. Ныне чисто политические войны, прежняя кабинетная политика сделались почти невозможными. Общественные и народные силы до такой степени окрепли, что с ними надобно считаться. Только привлечением их на свою сторону можно достигнуть прочных результатов, приобрести надежных союзников, иначе не справишься с невидимым врагом. В настоящее время нравственное влияние доставляет большее могущество, лучшую опору, нежели буквы трактатов, юридическое покровительство и даже нежели присоединение новых областей. Вопрос состоит в том: какими средствами может Россия поддержать и расширить свое влияние на востоке? во имя каких начал может она действовать? 314 Здесь представляется выбор между двумя путями: Россия может идти к разрушению Турции или под предлогом защиты своих единоверцев или поддерживая независимость народностей. Первый способ, если не оставляет неприкосновенными начала охранительной политики, то по крайней мере не нарушает их явным образом. Это увертка, которая никого не обманывает, но которая может служить прикрасой для дипломатических актов. К несчастью, подобный оборот не только не достигнет цели, а напротив может привести к результатам совершенно противоположным. Покровительство единоверцам немедленно сведется на необходимость защиты христиан против магометан, и тогда вопрос перестает быть русским; он становится европейским. Чтоб устранить исключительное влияние России на востоке, европейские державы предложат христианам общую свою гарантию. Владычество Турции заменится коллективным господством Европы. Выиграет ли от этого Россия? Можно думать напротив, что она все проиграет. Все выгоды, могущие произойти от падения Турецкой Империи, исчезнут разом. Вместо дряхлого соседа, вместо приверженных к ней племен, она будет иметь около себя целый союз первостепенных держав, ревниво наблюдающих за ее успехами. Сохранение status quo для России несравненно выгоднее, нежели подобные перемены. Кроме того, поставляя вопрос в виде защиты, оказанной единоверцам, Россия упустит из вида Славян Австрийских. Если последние восстанут по примеру турецких, в какое отношение станет к ним русское правительство? Поддерживая одних, оно не может не признавать других. Рано или поздно, силою обстоятельств, оно необходимо будет поставлено на почву народностей. Итак, политика России на востоке может быть только одна: поддерживать по возможности самостоятельность различных племен, подчиненных как Турции, так и Австрии, при каждом удобном случае стоять за право их управляться сами собою, выбирать себе правительства, соответствующие их желаниям, соединяться, когда того требуют их интересы. Это одно может устранить всякое иностранное владычество и сделает влияние России на востоке всемогущим. Европа не будет иметь повода вмешиваться во внутренние дела освобождаемых племен. Сама Россия как будто останется в стороне, ибо она будет действовать не во имя своих собственных прав, а во имя народной самостоятельности, во имя сохранения спокойствия, во имя справедливости, которая требует, чтобы политическое устройство каждого государства соответствовало прежде всего потребностям народа. Между тем, освобожденные племена, соединенные с Россиею происхождением, верой, интересами будут видеть в ней естественного своего покровителя. Поставленные между Австриею, Турциею, Англиею71, они будут жаться к России. Обязанные ей своим освобождением, они останутся для нее постоянными союзниками. Никакой европейский конгресс не может дать этим племенам устройства, более выгодного для России, нежели то, которое они изберут себе сами. Один народный выбор может устранить баварских, кобургских, австрийских принцев, которые сидя на престолах востока, будут только служить опорою против русского влияния. Эта естественная связь, эта политическая необходимость, которая ставит Россию в положение защитника угнетенных народностей и заставляет ее желать изменения существующего порядка, давно уже чувствуется инстинктивно, но политические начала, которых русское правительство держалось с 1815 года, противоречили 315 этому направлению. Оттого политика России на востоке не могла похвалиться последовательностью. Между тем, прочное влияние и доверие приобретаются только неуклонным шествием по избранному пути. Нужно сеять заранее, чтобы пожать плоды, когда настанет пора; нужно твердо стоять на своей почве, чтобы достигнуть желанных результатов. Здравое понимание своих выгод указывает России на поддержание начала народностей, как на естественную цель ее политики. Русское государство само основано на крепкой народности. В других странах, как мы уже видели, — в Турции, в Австрии, в Венгрии, в Германии, в Италии, в Скандинавии — интересы России сопряжены с развитием народной самостоятельности. Одно только есть исключение, в одном только случае народное начало является враждебным России. Это самое больное место нашего отечества; это главная причина, почему русская политика подчас принимала ложное направление. Я говорю о Польше72. Польский вопрос находится в тесной связи с внешнею политикою России. Нельзя одною рукою поддерживать самостоятельность славянских племен в Австрии и в Турции, а другою подавлять Польшу. Страны слишком близки, народы слишком сродны. Освобождение Польши — неизбежное следствие освобождения других Славян. Надобно или помириться с этим заранее или возвратиться назад, держаться Священного Союза, отказаться от влияния на востоке, предоставить Славян собственной их судьбе. В последнем случае все интересы России будут принесены в жертву сохранению Польши; а между тем вопроса все-таки не миновать. Национальный дух в Польше не исчезнет, он черпает силы из зрелища других европейских народностей, которые рядом с нею волнуются, устраиваются, стремятся к независимости. Вопрос о народностях с каждым днем приобретает больше значения в Европе. Из Италии он перейдет в Германию, в Австрию, в Турцию и наконец дойдет и до Польши. Тогда соперники России воспользуются благоприятными обстоятельствами, чтобы нанести ей самый чувствительный удар. Успех, может быть, останется на нашей стороне, но во всяком случае борьба неизбежна. Необходимо приготовиться к ней заблаговременно, принявши относительно Польши политическую линию, основанную на зрелом обсуждении вопроса. Какие выгоды извлекает Россия из присоединения Польши? Со стороны материальных интересов можно, кажется, сказать, что Польша стоит России более, нежели она ей приносит. Таково по крайней мере заключение, которое можно вывести, не имея под руками источников, недоступных частному человеку. Польские финансы не идут на потребности России. Польша не дает нам ни людей, ни денег73. Она не представляет поприща для деятельности русских промышленников и капиталистов, которые находят себе слишком обширное поле внутри отечества. Польские реки не служат сбытом для русских областей. А с другой стороны содержание Польши в повиновении не может обходиться без значительных жертв. Россия несет бремя, за которое она не получает материального вознаграждения. Увеличивает ли Польша политическое могущество России? Если мы беспристрастно взглянем на этот вопрос, то и здесь ответ будет по крайней мере сомнительный. С одной стороны, нельзя не сказать, что обладание Польшей придвигает нас к Европе и дает России возможности подкреплять свой голос в европейских делах силою войска, всегда готового вступить в чужие пределы. Это выгода подлинная. Но, с другой стороны, это грозное положение возбуждает 316 постоянные опасения других держав и ненависть народов, ведет к коалициям, заставляет думать о возведении оплотов против России. Вдвигая нас в Европу, Польша тем самым дает последней действовать против нас. Она не представляет военной позиции, которая была бы необходима для защиты русских границ. Открытая со всех сторон, она доступна всякому вторжению, и так как народонаселение смотрит на нас враждебно и готово при первом случае соединиться с неприятелем, так как возбуждение смут в Польше представляется лучшим средством наделать России затруднений, разделить ее силы, то Польша и в политическом и в военном отношении составляет самую слабую сторону русского государства. Это та точка, в которую оно может быть уязвлено самым чувствительным образом. Наконец, если мы возьмем в соображение связь польской независимости с вопросом о других народностях, если мы вспомним, что Россия для сохранения Польши должна отказаться от политики, которая отвечает существенным ее интересам, должна потерять с одной стороны то, что она удерживает с другой, или же впасть в неразрешимое противоречие с собою, косвенно возбуждая польскую народность и между тем подавляя ее проявления, то едва ли мы не должны будем сказать, что политические выгоды, извлекаемые из обладания Польшей, не уравновешивают проистекающего из оного вреда. Напротив, независимость Польши представляется требованием не только справедливости народности, но и здравой политики, имеющей в виду улучшение политического положения России. Отделение Польши развяжет России руки, отрежет от нее болезненный прирост, утишит внутреннюю вражду, успокоит опасения других европейских держав, возбудит доверие в окружающих Россию племенах, которые крепче будут держаться русского правительства, когда оно покажет им столь блистательный пример бескорыстия. Если бы Польша из покоренной области могла быть превращена в союзника, состоящего под влиянием России, нет сомнения, что польза была бы огромная: тогда сохранились бы все выгоды настоящего порядка, а вредные его последствия исчезли бы совершенно. К несчастью, в этом состоит главное затруднение. Вражда Поляков к Русским вековая, покорение могло только усилить старинную ненависть. В настоящее время она должна смиряться перед силою русского оружия, как же скоро Польша сделается независимою, можно ожидать, что она снова обратится против нас, сделается постоянною опорою наших врагов, вечною причиною опасений, войн и мятежей. Если бы притом все дело ограничилось отделением Царства Польского, то с этим еще можно бы было помириться; Россия довольно сильна, чтобы не бояться козней мелких соседей. Но Поляки мечтают о восстановлении Польши в древнем ее составе, они считают весь западный край России неотъемлемой принадлежностью Польского государства. На это Россия никогда не может согласиться; она никогда не уступит областей, большею частью русских по основному их народнонаселению74, областей, приобретенных вековыми усилиями народа, вошедших в состав государства, необходимых для его могущества. Если независимость Царства Польского повлечет за собою опасность для этих владений, если России предстоит выбор между покоренным народом и враждебным соседом, который будет иметь постоянною целью распространиться на ее счет, то нет сомнения, что отказаться от Польши было бы безрассудно. Таким образом, выгода здесь только отрицательная: Россия терпит вредные последствия от обладания Польшей для того, чтобы избежать последствий 317 еще худших. Это несчастная необходимость, в которую она поставлена всей своею историею. Но точно ли это необходимость? Точно ли Россия должна жертвовать важнейшими своими интересами для того, чтобы содержать в повиновении враждебное, хотя и родственное племя? Точно ли вековая ненависть неутолима и выбор предстоит единственно иежду постоянной войной и угнетением? В этом позволительно усомниться. Польская народность существует; уничтожить ее нельзя. Следовательно, надобно войти с ней в сделку. До сих пор она была враждебна России, потому что видела в последней главного своего недруга. Покоренные народы не могут любить победителей. Но устоит ли вражда, если Россия из грозного владыки превратится в союзника? если Польша в нынешнем безвыходном своем положении увидит в России единственную опору для получения некоторой самостоятельности? если русское правительство заменит политику подавления народности политикою удовлетворения национальным потребностям? Защитники системы угнетения утверждают, что малейшая свобода, предоставленная народу, влечет за собою крайние последствия. Дайте ход польской народности, и Поляки потребуют не только независимости, но и восстановления Польши в первоначальном ее составе. В глазах так называемых консерваторов, всякая уступка есть потачка духу революций. Но дело в том, что люди обыкновенно мечтают о невозможном, когда вся деятельность их ограничивается составлением планов для неопределенного будущего; тогда нет причины, почему бы воображение остановилось на каких бы то ни было границах. Как же скоро требованиям открывается практический исход, так стремления получают иное направление. Тогда является необходимость практических сделок; чтобы получить возможное, люди охотно отказываются от мечтаний. Почему, например, польским эмигрантам не думать о восстановлении Польши в древнем ее составе посредством всемирной республики? Они уверены, что ни в каком случае они не приобретут содействия настоящих европейских правительств; у них вся надежда на всеобщий переворот. Зачем же воображению в построении планов для будущего останавливаться на независимости одного Царства Польского? Совсем другое дело, если представится возможность с помощью России достигнуть таких практических результатов, которые могут удовлетворить существенным требованиям польской народности. Мечтатели не перестанут быть мечтателями; но значительнейшая часть народа от фантазий обратится к действительности. Она охотно помирится с Россиею и вступит с нею в сделку, которая обещает ей несомненные и положительные выгоды. Частное удовлетворение, практическая деятельность, положительная цель — вот единственные средства против мечтательных планов, против волнений, против вражды, против переворотов. Вся мудрость правителей, вся задача государственных людей состоит в искусстве отыскать и привести в исполнение такие практические исходы народным потребностям, в умении ввести в правильную колею народные силы, бродящие без руководства и потому опасные для спокойствия государства. Какого же рода сделка может примирить удовлетворение существенных потребностей польской народности с выгодами России? Думаю, что отделение Царства Польского под скипетром одного из младших сыновей русского Императора было бы самым благоприятным для обеих 318 сторон разрешением вопроса. Польша получила бы национальную независимость — предмет самых пламенных ее желаний. Вместо неверной помощи революций, она приобрела бы опору одной из первостепенных держав Европы и вошла бы в ряды законных государств, не опасаясь ежеминутно за свое существование. Самые честолюбивые ее мечты нашли бы себе новое направление с большей надеждой на успех. Она перестала бы думать о приобретениях со стороны России; ее политические стремления обратились бы на Галицию, на Познань, на устье Вислы, которые для нее важнее, нежели Литовские области75. Россия же со своей стороны развязалась бы со всеми настоящими затруднениями; вместо недовольных подданных она приобрела бы союзника, который служил бы ей оплотом против внешних врагов и передовым постом для собственной деятельности в Европе. В настоящем своем положении Польша всегда может быть орудием против нас; при новой комбинации она сделается орудием России против Германии. Для Австрии независимость Польши будет смертельным ударом; для соседних племен она будет и примером и поддержкой. Россия разом приобретет громадное доверие и громадное влияние на востоке. А между тем устранена будет возможность укорять ее в честолюбии. Можно полагать, что Поляки с жаром ухватятся за подобный исход, который навсегда утишит вековую вражду соплеменных народов. Кому не удавалось слышать, с каким восторгом они приветствовали первые меры нынешнего царствования? Они видели в них начало новой эры примирения. К несчастью, дальнейшее управление Польшей не соответствовало этим ожиданиям76. При таком напряженном состоянии, в какое поставлены друг к другу оба народа историческими их судьбами, необходима величайшая осторожность в обращении с покоренною областью. Одна необдуманная мера, один поступок, напоминающий прежнюю систему, могут уничтожить плоды многих усилий. Для утоления вековой вражды, для искупления глубоко вкоренившегося недоверия нужна политика постоянная, непоколебимая, исполненная доверия, откровенности, явного желания действовать единственно для пользы подвластных. А главное надобно приняться за дело заблаговременно. Если польский вопрос будет возбужден другими державами, если надежды Поляков увлекутся в другую сторону, если примирительная политика будет принята не более, как за уступку, внушенную опасением лишиться своих завоеваний, тогда дело проиграно навсегда. Доверие к России может установиться только в том случае, когда покровительство польской народности явится как собственное решение русского правительства, как выражение человеколюбивых намерений русского Царя. Это не значит однако, что следует разом поставить вопрос об отделении Польши. Конечно, правительство смелое, уверенное в своих средствах, имеющее под рукой людей, которые в состоянии направить общественное мнение, может решиться на подобный поступок. Иногда такие неожиданные обороты, своей внезапностью, своим блеском, поражают людей и сообщают народам неодолимый толчок. Обещание независимости, данное Польше, могло бы разом привлечь Поляков к России и перенести польский вопрос на совершенно новую почву. Но может ли русское правительство, в настоящем своем положении, при настоящих своих средствах, решиться на подобную меру? Об этом трудно судить. Во всяком случае вернее казалось бы держаться политики более осторожной, которая исподволь приготовляла бы новый порядок и оставляла бы окончательное решение в руках правительства. 319 Приобрести доверие Поляков, и с этой целью ввести прежде всего национальную администрацию, поставить во главе ее людей, которые пользовались бы доверием Польши, дать больший простор национальной литературе, учредить в Варшаве Польский университет77, стараться склонить на свою сторону значительнейших Поляков, выставляя им на вид приобретение самостоятельности с помощью России, составить себе таким образом партию в Польше, заводить для этого журналы и в Польше и за границей, в особенности же поднимать низшие классы, которые смотрят на Россию менее враждебно, нежели высшие, устраивать судьбу крестьян, делать экономические улучшения — вот меры, которые могут успокоить раздражение и приготовить элементы лучшего порядка. Нужно ли при этом для того, чтобы привлечь значительнейших людей к своей политике, негласным образом сообщить им предположения об окончательном отделении Царства Польского? Об этом опять трудно судить. Нет сомнения, что только эта надежда может действительно привязать Поляков к России; но для решения этого вопроса необходимо знать состояние общественного мнения не сквозь призму официальных донесений, а через людей, на которых можно положиться и которые искренно желают нового порядка. Необходимо сверх того увидеть, какое действие произведут первые меры примирительной политики, и тогда уже приступать к дальнейшим решениям. Между тем, к предполагаемой перемене надобно приготовиться и в самой России. Честолюбивым желаниям Поляков нельзя положить лучшей преграды, как обрусением Литвы и ослаблением Польского элемента в Западном крае. Поляки составляют здесь верхний слой народонаселения. В противодействие ему надобно поднять низшие классы, к чему лучшим средством служит совершающееся ныне освобождение крестьян78. Дарованием им широких льгот, изъятием их из-под административной власти помещиков, переходом значительной части земель в их руки, крестьяне будут привязаны к русскому правительству. Если при этом, посредством обмена владений или другими способами, облегчено будет польским помещикам переселение в обновленную Польшу, куда их будет влечь национальное чувство, а русские владельцы взамен того в большем числе водворятся в западном крае, если правительство опять же дарованием льгот, будет способствовать переселению в Литву крестьян великороссийских, если оно сумеет привлечь к себе Евреев, составляющих столь важную часть этих областей, то результат будет еще успешнее. Наконец, той же цели может содействовать распространение образования на русском языке, учреждение в Литве русского университета79, одновременно с Варшавским или даже прежде, соединение Западного края с Россией посредством экономических выгод, установление торгового сбыта, проведение железных дорог и т. п. Удачное исполнение подобной системы предполагает впрочем одно условие: просвещенный и либеральный дух местного управления. Официальными мерами, бюрократическими распоряжениями нет возможности привязать к себе народонаселение. Здесь нужно действовать на человеческую душу, а это гораздо труднее, нежели писать бумаги. Такой постепенный ход, такой осторожный образ действия без сомнения произведет некоторое замирение в настоящем и облегчит разрешение будущих задач. Но только совершенное отделение Царства Польского положит основание политики, соответствующей и потребностям нашего времени и истинным выгодам России. Пора завоеваний для нас прошла; отсель русская политика может 320 иметь целью только беспрепятственное влияние на соседние державы. Россия должна стараться окружить себя второстепенными монархиями, которые ей обязаны будут своим существованием, которые, опираясь на нее, будут служить ей постоянным оплотом и помощью. Таковыми могут быть Польша, Венгрия, Западные и Южные Славяне, Дунайские Княжества, Греция. Со временем подобное государство может образоваться и из Финляндии. Если на некоторых из этих престолов будут сидеть боковые линии Императорского дома, то связь будет еще теснее. Такова была политика Наполеона I; на такой же системе основывалось владычество Австрии в Италии. Но успех обоих был непрочен, потому что связь была искусственная, насильственная, которая установлялась наперекор насущным потребностям народов. В настоящее время, в особенности при сильном развитии народностей, прочное влияние одного государства на другое может быть основано единственно на совпадении положительных их интересов. Мелкое или среднее государство тогда только будет примыкать к большому, когда оно в последнем увидит не опасного соседа, а постоянного защитника его самостоятельности, как внутренней, так и внешней. Но время ли думать о подобных комбинациях, которые предполагают изменение политического состава всей Европы? Не есть ли это мечта? Не должна ли здравая политика держаться существующих данных, не пускаясь в построение воздушных замков? На это можно отвечать одно: современный политический состав Европы покоится на весьма непрочных основаниях. Распорядок, сделанный Венским Конгрессом, уничтожен окончательно. На наших глазах возникают вопросы, которые ведут к иному размежеванию европейских владений. Сегодня Италия стремится к независимости, завтра Германия потребует единства, послезавтра может вспыхнуть восстание на востоке. В особенности пока на французском престоле сидит Наполеон III, кто знает, откуда и когда грянет гром. При таком положении дел позволительно думать и о будущем. Всякое правительство может спросить себя: какие новые комбинации могли бы наиболее соответствовать интересам государства, и сообразно с этим начертать себе политический план для будущей деятельности. Это не значит, что оно должно явно высказать свои намерения и немедленно приступить к их исполнению, ниспровергая существующий порядок и стараясь воздвигнуть на его место новый. Так поступают только революции. Законные правительства отправляются от признания существующего порядка. Но как скоро он оказывается несостоятельным, как скоро возникает новый вопрос и европейские державы призываются к его разрешению, так каждое правительство имеет право и обязанность поддерживать те перемены, которые согласуются с обдуманной заранее политическою линиею и клонятся к установлению порядка вещей, наиболее соответствующего выгодам государства. Россия в настоящее время, занятая внутренними преобразованиями, не может иметь притязания на решительный голос в европейских делах. Но потому именно она должна углубиться в себя, приготовиться к будущему, уяснить себе свои существенные интересы, составить себе план новой политики, приноровленной к изменившимся условиям европейской жизни и к лучшему пониманию своих нужд. Политические системы движутся вместе с историей. Когда известный порядок рушится, нельзя оставаться в прежней колее или идти ощупью, без руководящей нити, соображаясь единственно с практическим инстинктом. России в будущем предстоят великие задачи. Она должна заблаговременно готовиться к 321 их разрешению ясным сознанием своих целей, соображением средств, соглашением политических начал с интересами, наконец твердым ее последовательным шествием по избранному пути. В таком только случае события не застигнут ее врасплох; когда настанет час для деятельности, все пружины будут двигаться по данному заранее направлению и осуществление давно обдуманных планов найдет уже готовую почву. 18/30 сентября 1859 года ПРИМЕЧАНИЯ Текст записки публикуется с сохранением основных языковых и стилистических особенностей середины XIX в. Подчеркнутые слова выделяются курсивом. Даты в примечаниях даются по новому стилю. 1 Священный союз заключен в Париже 26.IX.1815 г. после победы над наполеоновской Францией. Проект “Акта Священного союза”, подписанного российским императором Александром I, австрийским императором Францем I и прусским королем Фридрихом Вильгельмом III, подготовил Александр I, отдельные поправки внес австрийский канцлер Меттерних, усилив заложенные в основе союза идеи монархической солидарности. Священный союз был открыт для всех государей, которые пожелают признать его принципы. Вскоре в Священный союз вступили почти все европейские правители, кроме Римского Папы. Английский принц-регент Георг, имея по британскому законодательству ограниченные полномочия в сфере внешней политики, не мог формально присоединиться к союзу, но британское правительство активно участвовало в его деятельности. На практике Священный союз оказался орудием борьбы против революционных и национальных движений, которые пытались изменить политическое и территориальное устройство Европы, установленное монархами после победы над Наполеоном I. 2 Республиканский строй (“Первая республика”) установлен во Франции в сентябре 1792 г. Великой Французской революцией. Формально республика просуществовала до провозглашения Наполеона Бонапарта императором Франции в 1804 г. 3 Наполеон I (Наполеон Бонапарт) (1769—1821), выдающийся военный и политический деятель Франции; в ноябре 1799 г. совершил государственный переворот (18 брюмера), в результате которого стал первым консулом; император Франции в 1804—1814 гг. и в марте — июне 1815 г. 4 Стюарты — королевская династия в Шотландии (1371—1714) и в Англии (1603—1714). В результате революции 1649 г. король Карл I Стюарт был низложен и казнен. В 1660 г. монархия Стюартов была реставрирована. Король Яков II (1685—1688) пытался восстановить абсолютистские порядки, но в 1688 г. был свергнут с престола (переворот получил в английской истории название “Славная революция”). Права последних Стюартов в государственном управлении были существенно ограничены парламентом. Династия пресеклась в 1714 г. со смертью королевы Анны. 5 Ганноверская династия, правившая Великобританией с 1714 по 1901 г. По решению парламента престол после смерти Анны Стюарт перешел к курфюрсту Ганновера Георгу. При первых правителях Ганноверской династии в Англии окончательно сложился механизм парламентской монархии. 6 Конгресс Священного союза в Троппау-Лайбахе в 1820—1821 гг. одобрил ввод австрийских войск в Королевство Обеих Сицилий (Неаполь) и Сардинское королевство (Пьемонт) для подавления революции в итальянских государствах. В 1823 г. с помощью французской 322 армии была восстановлена неограниченная власть короля Фердинанда VII в Испании и уничтожен конституционный строй, возникший в ходе Испанской революции 1820—1823 гг. Французская интервенция была предрешена постановлениями Веронского конгресса Священного союза в 1822 г. 7 Восстание в испанских колониях в Америке началось еще в 1810 г. в Венесуэле, Новой Гранаде (Колумбии), Мексике, Чили. В войне против испанских колониальных войск повстанцы первоначально терпели поражения, но в конце 1810-х гг. наступил перелом. В 1821—1825 гг. была окончательно провозглашена независимость Мексики, стран Центральной и Южной Америки. В 1826 г. капитулировали последние испанские гарнизоны в Америке. 8 Каннинг Джордж (1770—1827), британский государственный деятель и дипломат, министр иностранных дел в 1807—1809 и в 1822—1827 гг., глава кабинета в 1827 г. Каннинг последовательно выступал за признание независимости испанских колоний в Америке и был противником Священного союза. Чичерин, очевидно, имел в виду речь в парламенте в феврале 1824 г., когда Каннинг провозгласил принцип невмешательства третьих держав в конфликт между Испанией и ее колониями. Ранее сходные идеи были высказаны президентом США Д. Монро (“доктрина Монро”). 9 Национально-освободительное восстание в Греции началось в 1821 г. Веронский конгресс Священного союза в 1822 г. осудил избранный греками путь борьбы за свои права. Но вскоре позиция великих держав, прежде всего Великобритании, России, Франции, изменилась. Причина заключалась не только в том, что греческому восстанию сочувствовало общественное мнение этих стран. “Греческая карта” использовалась правительствами в борьбе за преобладающее влияние на Балканах и в Восточном Средиземноморье. В 1823 г. Великобритания признала греческих повстанцев “воюющей стороной”, четыре года спустя Великобритания, Россия и Франция приняли решение о вооруженном посредничестве между восставшими и турецким правительством. В 1827 г. англо-русско-французский флот разгромил турецкую эскадру в Наваринской бухте. Окончательно упрочила греческую независимость победа России в русско-турецкой войне 1828—1829 гг. В 1830 г. независимое греческое государство было признано ведущими европейскими державами. 10 В результате Июльской революции 1830 г. во Франции был свергнут король Карл X Бурбон (1757—1836) и престол перешел к Луи Филиппу, представителю младшей (Орлеанской) ветви Бурбонов. 11 Тори и виги — две основные политические партии Великобритании в XIX в. Виги пришли к власти в конце 1830 г. под лозунгом бо?льшего участия народа в государственном управлении путем реформы избирательной системы. 12 По решению Венского конгресса 1815 г. Бельгия находилась под властью голландского короля. В 1830 г. в Бельгии под влиянием Июльской революции во Франции началась борьба за национальную независимость. В последовавшем конфликте с Голландией бельгийцы получили дипломатическую и военную помощь со стороны Великобритании и Франции. В 1839 г. независимость Бельгии была окончательно признана голландским королем и европейскими державами. 13 В Испании после смерти короля Фердинанда VII в 1833 г. королевой под именем Изабеллы II была провозглашена его малолетняя дочь при регентстве матери — вдовствующей королевы Марии Кристины. Их права на престол оспорил брат покойного короля дон Карлос старший. Начавшаяся в Испании династическая война переросла в революцию. Изабеллу II поддерживали сторонники конституции, защитники абсолютизма объединились вокруг дона Карлоса. В 1837 г. в Испании была принята конституция. В 1840 г. карлисты потерпели поражение. Однако внутреннее положение в стране оставалось неустойчивым вплоть до 70-х гг. XIX в. и отличалось военными переворотами, чередой революций и контрреволюций. В Португалии после смерти в 1826 г. короля Жуана VI также вспыхнула династическая война, превратившаяся в гражданскую. Сторонники 323 конституционного строя, который существовал в Португалии с 1822 г., поддерживали внучку покойного короля — Марию II да Глориа. Ее отец — законный наследник Жуана VI — стал императором бывшей португальской колонии Бразилии и отказался от прав на португальский престол. Вождем абсолютистов был сын короля Жуана VI принц дон Мигель Брагансский. В 1834 г. конституционалисты одержали решающую победу. Дон Мигель, провозглашенный королем в 1828 г. был низложен и изгнан из Португалии. В рядах самих конституционалистов борьба различных группировок за власть продолжалась вплоть до 50-х гг. XIX в. Великие державы, особенно Великобритания и Франция, активно вмешивались в события гражданских войн в Испании и Португалии. 14 Луи Филипп (Людовик Филипп) (1773—1850), французский король в 1830—1848 гг. Официально признан королем Франции европейскими державами в 1830 г. Свергнут с престола в результате революции. 15 Конгресс европейских монархов — победителей Наполеона I заседал в Вене в 1814—1815 гг. и решал вопросы политического и территориального устройства Европы. Тон работе конгресса задавали делегации Австрии, Великобритании, Пруссии и России. Большинство решений Венского конгресса было проникнуто духом реставрации — возвращения к власти так называемых законных (легитимных) монархов, свергнутых в ходе Великой Французской революции 1789—1794 гг. и наполеоновских войн. Постановления Венского конгресса сохранили политическую раздробленность Германии и Италии, оформили новый передел польских земель. 16 В 1848—1849 гг. по Европе прокатилась волна революций. Они произошли во Франции, Пруссии и германских государствах, Австрийской империи, Дунайских княжествах, государствах Италии. В Германии, Италии, Дунайских княжествах, Венгрии, входившей в состав Австрийской империи, революционеры сражались за национальную независимость и единство. 17 Согласно решениям Венского конгресса северо-восточная часть Италии — Ломбардия и Венецианская область — была передана Австрии. На остальной территории Апеннинского полуострова располагалось Королевство Обеих Сицилий (Неаполь), Папское государство, небольшие герцогства Центральной Италии (Парма, Модена, Тоскана), Сардинское королевство (Пьемонт). В 1848—1849 гг. патриотические силы Италии пытались добиться национального объединения и независимости революционным путем, подняв восстание в итальянских провинциях Австрии и свергнув зависимые от нее правительства большинства итальянских государств. После поражения революции 1848—1849 гг. инициативой в итальянском национальном движении овладело умеренное крыло, выступающее за объединение страны под эгидой Сардинского королевства. Это государство к середине XIX в. являлось наиболее экономически развитой областью Италии, политический режим был относительно либеральным, с 20-х гг. действовала конституция. Сардинский король Виктор Эммануил II и премьер Кавур рассчитывали добиться постепенного территориального расширения Сардинии с помощью войн и удачных дипломатических комбинаций. Союзника для борьбы с Австрией Виктор Эммануил II и Кавур нашли в лице французского императора Наполеона III. В обмен на помощь против Австрии последний надеялся подчинить Италию французскому влиянию. Сближение между Францией и Пьемонтом привело к австро-итало-французской войне, начавшейся в апреле 1859 г. Военные действия развивались успешно для противников Австрии, но внезапно Наполеон III заключил в Виллафранке в июле 1859 г. мирный договор с Австрией, к которому вынуждена была присоединиться Сардиния. Поведение Наполеона III объяснялось, главным образом, боязнью вмешательства в конфликт Пруссии и германских государств и событиями в герцогствах Центральной Италии. Под влиянием побед над Австрией в них произошли революции с требованиями объединения с Пьемонтом, что выходило за рамки первоначальных планов французской дипломатии. Виллафранкский мир предусматривал передачу Сардинскому королевству 324 только Ломбардии и возвращение в герцогства прежних правителей. Однако применить силу для реставрации или предоставить сделать это Австрии Наполеон III не рискнул. Между Францией и Сардинией начались долгие закулисные переговоры о судьбе Центральной Италии. Одновременно участники Виллафранкского мира заявили о готовности передать итальянский вопрос на рассмотрение европейского конгресса. 18 Леопольд I (1790—1865), принц Саксен-Кобургский, король Бельгии с 1831 г. В феврале 1848 г. под влиянием революции во Франции волнения начались в Брюсселе. Леопольд I на заседании кабинета министров заявил о готовности отречься от престола, но все министры высказались против. Правительству удалось овладеть ситуацией, и на парламентских выборах в Бельгии в июне 1848 г. победили сторонники монархии. 19 Герцог Модены Франц IV, единственный из европейских государей, так и не признал монархию Луи Филиппа и не поддерживал с Францией отношений. 20 Национальное объединение Германии, раздробленной по решениям Венского конгресса почти на 40 государственных образований, было одной из основных задач революций 1848—1849 гг. в Пруссии, Австрии и германских государствах. Однако вышедшие из революции правительства, способные предпринять решительные действия и заставить немецких монархов отречься от своих прав в пользу единой Германии, продержались у власти недолго. Положение осложнялось острым соперничеством между Австрией и Пруссией в вопросе о том, кому возглавлять единую Германию. В результате все попытки германского объединения в 1848—1849 гг. провалились. В 1859 г. в связи с австро-итало-французской войной возможность сплочения Германии вокруг Австрии или Пруссии вновь обсуждалась в правительственных кругах и общественном мнении германских государств. Угроза германского вмешательства в конфликт явилась одной из причин, заставивших Наполеона III прекратить войну в Италии. 21 Революция 1848—1849 гг. в Венгрии, провозгласившая ее независимость от Австрии, была подавлена русскими войсками. Тем самым Николай I спас Австрийскую империю от неминуемого распада. 22 Чичерин имел в виду борьбу за национальное освобождение славянских народов, подвластных Австрии (чехов, словаков, поляков, словенцев, хорватов, украинцев) и Турции (болгар, сербов, черногорцев). 23 В 30—40-х гг. XIX в. в скандинавских странах возникло общественно-политическое и культурное течение (“скандинавизм”), пропагандировавшее идеи государственного, экономического, культурного единства скандинавских народов под эгидой Дании или Швеции. В Дании в 50-е гг. идеи “скандинавизма” противостояли агрессивным притязаниям со стороны Пруссии. 24 Финляндия была присоединена к России в 1809 г. в результате русско-шведской войны 1808—1809 гг. В составе Российской империи Великое княжество Финляндское имело собственный сейм и правительство, пользовалось широкой автономией в важнейших областях государственного управления и экономики; административное делопроизводство велось на финском и шведском языках; местное население имело исключительные права на торгово-промышленную деятельность на территории княжества. 25 Имеется в виду Австрийская империя. 26 По решению Венского конгресса 37 мелких германских государств, а также Пруссия и Австрия составили конфедерацию — Германский Союз. Центральных органов власти у него не было за исключением Союзного Сейма во Франкфурте с ограниченными полномочиями. Практически Сейм находился под контролем Венского кабинета: его представитель возглавлял собрание, большинство мелких немецких государей традиционно видели в Австрии оплот легитимизма и консервативных порядков. В Италии австрийское господство обеспечивалось не только приобретением Ломбардии и Венецианской области. На престолах герцогств Центральной Италии находились родственники 325 австрийских Габсбургов. Австрийское влияние в Италии особенно возросло после подавления Австрией с санкции Священного союза революций 1820—1821 гг. в итальянских государствах. 27 Монархи — участники антифранцузской коалиции использовали в 1813 г. призывы к борьбе народов за свободу и независимость для того, чтобы поднять восстание в тылу Наполеона и развалить его империю. Особую известность получило Калишское воззвание 25 марта 1813 г. от имени российского императора Александра I, прусского короля Фридриха Вильгельма III и командования союзных войск к государям и народам Германии. 28 “Восточной войной” современники обычно называли русско-турецкую Крымскую войну 1853—1856 гг. Среди европейских государств Россия не нашла союзников, в то время как на стороне Турции в войну вмешались Великобритания, Франция, Сардиния. Противникам России много помогала Австрия, хотя непосредственного участия в войне она не принимала. 29 Чичерин имел в виду русско-турецкую войну 1828—1829 гг. Она завершилась победой России и подписанием выгодного для нее и балканских народов Адрианопольского мира. Русские войска дошли почти до Константинополя (Стамбула), и возможность его захвата серьезно беспокоила австрийскую и британскую дипломатию. 30 Оттоманская (Османская) Порта — принятое в европейской дипломатии XIX в. название султанского правительства и самой Османской империи (Турции). 31 Россия и Австрия были союзниками в войнах с Турцией 1735—1739 и 1787—1791 гг. 32 В результате русско-турецких войн 2-й пол. XVIII — нач. XIX в. к России были присоединены Северное Причерноморье, Крым, Бессарабия. Из этих областей только Бессарабия непродолжительное время пользовалась автономией в составе Российской империи. 33 Дунайские княжества — Молдавия и Валахия, располагавшиеся в нижнем течении Дуная. В 1859—1862 гг. они объединились в государство Румыния. Дунайские княжества считались вассалами Османской империи. 34 Имеются в виду острова Эгейского моря. 35 На островах Мальта и Корфу в середине XIX в. располагались важнейшие базы английского флота в Средиземном море. 36 В 1854 г. концессию на строительство Суэцкого канала получили у египетского правительства французские предприниматели, что вызвало негативную реакцию в Лондоне. Канал был прорыт в 1859—1869 гг. 37 Правитель Египта Мухаммед Али (1769—1849) и его сын Ибрахим-паша (1789—1848), пользовавшиеся французским покровительством, подняли мятеж против турецкого султана в 1832 г. Военные поражения заставили султана обратиться за помощью к России. Русские войска высадились на берегах Босфора. В 1833 г. между Россией и Турцией был заключен Ункяр-Искелесийский договор, явившийся крупным успехом российской дипломатии. Согласно договору, Турция в обмен на военную помощь в случае опасности обязалась закрывать по требованию России черноморские проливы для военных кораблей. Мухаммед Али вынужден был согласиться в 1833 г. на перемирие, но в 1839 г. (Чичерин ошибся в дате) военные действия возобновились. 38 После возобновления в 1839 г. войны между турецким султаном и египетским пашой царь Николай I не рискнул привести в действие условия Ункяр-Искелесийского договора. Николай опасался столкновения с европейскими державами, в первую очередь с Великобританией, которая весьма негативно относилась к русско-турецкому сближению. Новый курс российской дипломатии состоял в том, чтобы действовать в вопросе о Египте и статусе проливов совместно с Великобританией, Австрией, Пруссией. В июле 1840 г. в Лондоне представители России и этих держав подписали конвенцию, которая предусматривала коллективную помощь султану против Мухаммеда Али и стоявшей за ним Франции. Проливы были объявлены закрытыми в мирное время для военных судов (кроме турецких). Ункяр-Искелесийский договор утратил свою силу. Более того, последовательно ослабляя 326 российское влияние в Турции, новые союзники России отстранили ее армию и флот от участия в войне против Мухаммеда Али, на что рассчитывали в Петербурге. Получив военную помощь Англии и Австрии, султан в 1840 г. одержал победу. Мухаммед Али оставил Сирию, Ливан и сохранил за собой только Египет. Лондонские конвенции 1840 и 1841 гг. (последняя конвенция с участием Франции подтверждала условие предыдущей о закрытии проливов) означали серьезное ослабление позиций России. Однако тезис Чичерина о возможной альтернативе в виде русско-французского союза не бесспорен. Известные в настоящее время документы французской дипломатии показывают, что в Париже отнюдь не желали активного вмешательства России в турецкие дела. 39 Имеются в виду неоднократные неудачные попытки поднять национально-освободительное восстание в Болгарии в 30-х — начале 40-х гг. Среди руководителей движения были болгары, имевшие российское подданство и знакомые с некоторыми российскими дипломатическими агентами в Дунайских княжествах. Однако все расчеты заговорщиков на помощь России были самообманом. В это время царское правительство поддерживало дружественные отношения с Турцией и не только не было причастно ни к одному из заговоров, но и боролось с ними. В 1830 г. русское командование помешало болгарам, сражавшимся на стороне России в русско-турецкой войне 1828—1829 гг. продолжить борьбу. В 1842 г. русская полиция произвела аресты среди болгарских эмигрантов в Бессарабии и пресекла их попытки переправить людей и оружие в Дунайские княжества, где формировался отряд повстанцев для дальнейших действий в Болгарии. Имеются косвенные данные о передаче российской стороной полученных сведений властям Молдавии и Валахии, а также о причастности российского консула в Галаце к решению скрывшегося руководителя заговора Г. Раковского сдаться. Однако все это не до конца выяснено в исторической литературе. Под выдачей заговорщиков Чичерин, очевидно, подразумевал и то обстоятельство, что российское правительство нередко оставляло в руках турецких и молдаво-валашских властей арестованных, имевших российское подданство, хотя иностранцы, совершившие преступления в Турции подлежали наказанию в своих государствах. Правда, в таких случаях российская дипломатия обычно добивалась смягчения участи подсудимых. Так, вождь неудавшегося заговора 1835 г. в Тырново бывший капитан русской армии Г. Мамарчев был приговорен к заключению и ссылке, в то время как большинство заговорщиков было казнено. 40 В 1842 г. в Сербии, являющейся автономным княжеством в составе Османской империи, в результате государственного переворота к власти пришел князь Александр Карагеоргиевич (правил в 1842—1858 гг.). Во внешней политике он ориентировался на Австрию. 41 Киселев Павел Дмитриевич (1788—1872), русский государственный и военный деятель, дипломат. В 1829—1834 гг. возглавлял администрацию Дунайских княжеств, с 1837 г. управлял министерством государственных имуществ и провел реформу государственной деревни. В 1856—1862 гг. был российским послом в Париже. Во время заграничного путешествия в 1858—1861 гг. Чичерин не раз встречался с Киселевым. 42 По условиям Адрианопольского мирного договора 1829 г. между Россией и Турцией Дунайские княжества получили широкую автономию в составе Османской империи. Россия являлась гарантом этой автономии. Русские войска занимали княжества до 1834 г. За это время российская администрация во главе с П. Д. Киселевым провела в Молдавии и Валахии преобразования, способствовавшие экономическому и культурному развитию княжеств. В 1848 г. под влиянием революций в Австрийской империи революционное движение под лозунгами политических свобод, уничтожения феодальных привилегий охватило княжества. Революционное правительство Валахии вступило в переговоры с представителями султана, но со стороны Турции это была тактическая уловка для выигрыша времени. Турецкие и русские войска подавили революцию. Согласно Балта-Лиманской конвенции 1849 г. между Россией и Турцией самостоятельность верховных органов власти княжеств была временно ограничена. 327 43 Под давлением Австрии русские войска в 1854 г. оставили Дунайские княжества, что полностью обезопасило балканские владения Турции и изменило весь ход Крымской войны. В дальнейшем угрожающая позиция Австрии заставляла держать на границе с ней значительные силы, отвлекая их с главного театра войны в Крыму. В 1856 г. именно австрийский ультиматум вынудил Александра II принять за основу мирных переговоров невыгодные для России условия. Роль Австрии в Крымской войне предопределила ухудшение русско-австрийских отношений во 2-й половине 50-х гг. Во время австро-франко-сардинской войны 1859 г. Россия придерживалась недружественного по отношению к Австрии нейтралитета, сосредотачивала армию на австрийской границе. 44 Во время революции 1848 г. в Германии Германский Союз распался. Вместо него прусский король Фридрих Вильгельм IV попытался в 1849 г. создать новый союз германских государств во главе с Пруссией и без участия Австрии. Новое объединение сохраняло конфедеративный характер, хотя и предусматривало более сильную, чем в бывшем Германском Союзе центральную власть. Объединительная политика Пруссии вызвала решительное противодействие Австрии. На ее сторону встал Николай I. От Пруссии он потребовал безоговорочного подчинения австрийской политике, угрожая в противном случае поддержать Австрию военными средствами. В ноябре 1850 г., уступая австрийскому ультиматуму, прусские представители подписали в Ольмюце соглашение с Австрией. Пруссия отказалась от своих проектов германского объединения и от покровительства своим союзникам среди правительств мелких германских государств. Восстанавливался прежний Германский Союз с участием и преобладанием Австрии. 45 По условиям парижского мирного договора 1856 г. Россия лишилась устья Дуная и юго-западной части Бессарабии, а также права иметь флот в Черном море и военно-морские арсеналы на черноморском побережье. 46 Тильзитским мирным договором 25 июня 1807 г. завершилась русско-французская война 1805—1807 гг. Помимо собственно мирного договора императоры России и Франции подписали в Тильзите трактат о наступательном и оборонительном союзе. Александр I обязался поддержать Францию в борьбе с Великобританией, прекратить с ней дипломатические и торговые отношения. Наполеон I брал на себя обязательство помочь осуществлению планов России на Балканах. В дальнейшем французская дипломатия это обязательство не соблюдала, что не мешало ей требовать от России активных действий против Англии, поддержки замыслов Наполеона в отношении Испании, Австрии, Польши. 47 Александр I (1777—1825), император России с 1801 г. 48 Наполеон III (Луи Наполеон Бонапарт) (1808—1873), племянник Наполеона I, президент Французской республики с 1848 г., в 1851 г. установил режим личной диктатуры при формальном сохранении конституционного строя, в 1852 г. провозглашен императором, низложен в 1870 г. после капитуляции и сдачи в плен под Седаном во время франко-прусской войны 1870—1871 гг. Человек непомерного честолюбия и самоуверенности, Наполеон III провел весьма бурную политическую молодость: в 1831 г. он участвовал в революционном движении в Центральной Италии, пять лет спустя неудачно пытался поднять восстание против короля Луи Филиппа в Страсбурге и был выслан в Америку, откуда немедленно вернулся в Европу и в 1840 г. с горсткой сторонников высадился во Франции. Арестованный вторично, Луи Наполеон в 1846 г. бежал из заключения и вернулся во Францию во время революции 1848 г. 49 Небольшие германские государства по левому берегу Рейна были заняты французскими войсками во время войн революционной Франции против европейских коалиций в конце XVIII в. В 1795—1814 гг. эти земли находились под властью Франции. По решению Венского конгресса они были переданы Пруссии. Французские государственные деятели и дипломаты XIX в. не раз отзывались о Рейне как о “естественной границе” Франции, что позволяло подозревать в австро-французском сближении после Виллафранкского мира намерение 328 Наполеона III изолировать Пруссию в преддверии войны с ней. Идея передать Сардинскому королевству Ломбардию и Венецию, компенсировав Австрию за счет Дунайских княжеств, обсуждалась французскими дипломатами еще в годы Крымской войны, когда решался вопрос об участии Сардинии в антирусской коалиции. После 1859 г. у Австрии оставались помимо Венецианской области еще несколько небольших областей с итальянским населением: Трентино, окрестности Триеста. В отличие от Венеции эти районы формально считались немецкими владениями Австрии и в качестве таковых входили в состав Германского Союза. 50 Чичерин, возможно, знал о дискуссии, которая развернулась по дипломатическим каналам между Россией и Францией. Наполеон III упрекал российское правительство в том, что оно не сумело гарантировать нейтралитет Германии и не отвлекло часть австрийской армии военными демонстрациями на русско-австрийской границе. Российская сторона отрицала наличие у нее столь определенных обязательств. Действительно, в секретном русско-французском договоре 3 марта 1859 г., о котором Чичерин не мог иметь точных сведений, обязательства России поддерживать недружественный по отношению к Австрии нейтралитет и стремиться к локализации войны в Италии были сформулированы в самой общей форме. Причины заключались в нежелании царского правительства балансировать на грани войны и в отказе Наполеона III от одностороннего пересмотра Францией условий Парижского мира 1856 г. о нейтрализации Черного моря. 51 Для достижения своих внешнеполитических целей и приобретения популярности в общественном мнении Франции Наполеон III нередко использовал революционные по звучанию лозунги “освобождения национальностей”. Французский император и его эмиссары поддерживали контакты с представителями итальянского, венгерского, польского национального движения. 52 Именно так ставился вопрос на русско-французских переговорах, предшествовавших подписанию секретного договора 3 марта 1859 г. 53 Минчио — река в Северной Италии. После Виллафранкского мира 1859 г. по Минчио стала проходить австро-итальянская граница. Со времен средневековья вдоль Минчио располагалась цепь первоклассных крепостей, и часть политических деятелей Австрии и германских государств полагала, что по Минчио должен проходить передовой рубеж защиты всех германских земель, хотя за рекой лежала итальянская Венецианская область. Будучи владением Австрии, она никогда тем не менее формально не считалась территорией Германского Союза. 54 Чичерин имел в виду, прежде всего, балканские народы, находившиеся под властью Турции. 55 В результате революций в Центральной Италии в ходе австро-итало-французской войны 1859 г. Папа уже потерял контроль над значительной частью своих владений. Окончательно Папа лишился светской власти в 1870 г. и Рим стал столицей объединенной Италии. 56 Конгресс, подготовка к которому шла в конце 1859 г., в последнюю минуту был отменен. Франция и Сардиния предпочли решить проблему Центральной Италии между собой. В обмен на две сардинские провинции — Савойю и Ниццу — Туринский кабинет получил от Франции свободу действий в Центральной Италии и в марте 1860 г. присоединил герцогства и часть папских владений. Царское правительство этот шаг осудило, но главным образом за то, что он сделан помимо конгресса. Никаких действий в защиту свергнутых правителей Петербург не предпринял и на русско-сардинских отношениях присоединение Центральной Италии не отразилось. 57 Мадзинизм — по имени Мадзини Джузеппе (1805—1872), известного итальянского революционера, лидера республиканско-демократического крыла национального движения. 58 Надежды Чичерина не сбылись. Неаполитанский король Франческо II (правил в 1859—1860 гг.), несмотря на советы французских, английских и российских дипломатов, не пошел на сближение с Сардинией. Враждебность идеям национального объединения привела неаполитанскую монархию к краху в 1860 г. в результате революции и разгрома неаполитанской армии отрядами Дж. Гарибальди. Правящим 329 кругам Сардинии с трудом удалось овладеть положением, оттеснить от руководства движением на юге Апеннинского полуострова революционеров-демократов и воссоединить итальянские земли под властью Виктора Эммануила II, короля Италии с 1861 г. 59 Польские земли в составе Пруссии, а также итальянские, венгерские, славянские (кроме Чехии и Моравии) провинции Австрийской империи формально не считались территорией Германского Союза. 60 Кавур Камилло Бенсо (1810—1861), итальянский политический деятель, вождь либерального крыла итальянского национального движения, в 1852—1859 и в 1860—1861 гг. — глава правительства Сардинского королевства, а затем первого правительства единой Италии. Чичерин видел и слушал Кавура в парламенте и на приемах в российской миссии и всегда высоко отзывался о нем как о политике (См.: Чичерин Б. Н. Воспоминания. Путешествие за границу. М. 1932. С. 27—28, 93). 61 Чичерин пишет об австро-итало-французской войне 1859 г. 62 Эльзас и Лотарингия — провинции на востоке Франции со смешанным французским и немецким населением. В течение нескольких веков они были ареной войн между Францией и германскими государствами, входившими в состав Священной Римской империи. Окончательно Франция присоединила Эльзас в конце XVII в., а Лотарингию — в 60-х гг. XVIII в. Стремление Пруссии захватить эти провинции стало одной из причин франко-прусской войны 1870—1871 гг. В результате войны Эльзас и восточная Лотарингия были присоединены к Германской империи и оставались под ее властью вплоть до окончания Первой Мировой войны. 63 Во Франкфурте заседал сейм Германского Союза. 64 Николай I (1796—1855), император России с 1825 г. 65 В 1844 г. Николай I посетил Лондон, где безуспешно пытался договориться с британскими государственными деятелями о совместных акциях России и Англии в случае естественного распада Османской империи. Планы насильственного раздела Турции, вопреки широко распространенному в исторической литературе мнению, не обсуждались. 66 Согласно 7-й статье Парижского мирного договора 1856 г. Австрия, Великобритания, Пруссия, Франция, Сардиния обязались “уважать независимость и целость” Османской империи. 67 Во 2-й половине 50-х гг. XIX в. Молдавия и Валахия вступили на путь объединения. В 1859 г. не престол в обоих княжествах был избран А. Куза, что фактически означало создание единого государства (с 1862 г. — Румынское княжество). Чичерин, очевидно, имел в виду позицию части румынских политических деятелей, которые выступали за приглашение иностранного князя, относительно независимого от местных политических партий. Эта идея была реализована в 1866 г., когда после свержения А. Кузы, румынским князем был избран Карл Гогенцоллерн. 68 Во время русско-турецкой войны 1768—1774 гг. русский флот совершил поход в Эгейское море и в 1770 г. в Чесменской бухте разгромил турецкую эскадру. 69 После начала Крымской войны в смежных с Грецией областях Османской империи вспыхнули волнения греческого населения, которое надеялось на помощь со стороны греческого правительства и России. Чтобы предотвратить выступление Греции против Турции, Великобритания и Франция ввели на греческую территорию свои войска. 70 Право покровительствовать христианским народам Турции, следить за соблюдением автономии Дунайских княжеств Россия приобрела в результате русско-турецких войн 2-й пол. XVII — 1-й трети XIX в. Впервые эти права были юридически закреплены в Кючук-Кайнарджийском мирном договоре 1774 г. Согласно Парижскому мирному договору 1856 г. российское покровительство было заменено коллективным покровительством европейских держав, подписавших договор. Упоминая о Дарданеллах, Чичерин имел в виду Ункяр-Искелесийский договор 1833 г., по которому Турция обязалась закрывать по требованию России 330 Дарданелльский пролив для иностранных военных судов. 71 С 1815 по 1864 г. британская администрация управляла Ионическими островами, следовательно, английские владения в это время непосредственно соприкасались с Балканами. 72 Особое значение во внешней и внутренней политике царского правительства польский вопрос приобрел со 2-й половины XVIII в. Наряду с Австрией и Пруссией Россия принимала участие в разделах Польши (Речи Посполитой) в 1772, 1793, 1795 гг., в результате которых польская государственность была уничтожена. Речь Посполитая являлась многонациональным государством, и Россия по разделам Польши получила украинские, белорусские, литовские и латышские области. Собственно польские земли вместе с Варшавой оказались во власти царей в 1815 г. По решению Венского конгресса к России под наименованием Царство (Королевство) Польское перешла большая часть воссозданного в 1807 г. Наполеоном I польского государства — Великого герцогства Варшавского. До начала 30-х гг. XIX в. Царство Польское пользовалось значительной автономией в составе Российской империи, имело собственную Конституцию, законодательную и исполнительную власть, денежную и таможенную систему, армию. После подавления польского национально-освободительного восстания 1830—1831 гг. Николай I взял курс на уничтожение польской автономии. 73 Вплоть до 2-й пол. 60-х гг. XIX в. доходы и расходы по Царству Польскому составляли особый бюджет, не связанный с общеимперским. После подавления польского восстания 1830—1831 гг. польская армия, существовавшая в Царстве Польском, была упразднена. В дальнейшем наборы поляков в русскую армию производились по особым нормам и правилам и давали незначительную часть общего набора. 74 В польском национальном движении были популярны планы восстановления Польского государства в границах 1772 г., т. е. с включением правобережной Украины, Белоруссии, Литвы, Курляндии. Эти области (кроме Курляндии) в российском официальном делопроизводстве и литературе именовались до 1863 г. “западные губернии” или “западный край”. Когда Чичерин называет их преимущественно русскими по населению, следует иметь в виду, что в середине XIX в. многие государственные деятели и ученые России считали украинцев и белорусов, наряду с великорусами частью единого русского народа, а украинский и белорусский языки наречиями русского языка. 75 Со времени разделов Речи Посполитой во 2-й половине XVIII в. Галиция находилась под властью Австрии, Познань и устье Вислы под властью Пруссии. 76 В начале царствования Александра II (правил в 1855—1881 гг.) в Польше было отменено военное положение, объявлена частичная амнистия, смягчены запреты на деятельность общественных организаций. В дальнейшем в действиях царской администрации в Польше наступила пауза, но в 1861—1862 гг. осторожные преобразования в духе рекомендаций Чичерина были продолжены. Однако постепенные, умеренные реформы, к тому же проводившиеся непоследовательно, уже не могли предотвратить взрыв накапливающегося годами недовольства. В 1863 г. в Царстве Польском произошло новое восстание, подавленное русскими войсками. 77 Варшавский университет был основан в 1816 г. по указу Александра I. После подавления польского восстания 1830—1831 гг. университет был закрыт. 78 Идея использовать для упрочения русского влияния антагонизм между крестьянством и польскими помещиками высказывалась в российских правительственных кругах еще в 40-х гг. XIX в. Согласно положениям Крестьянской реформы 1861 г. и указам, принятым в 1863 г. в связи с польским восстанием, крестьяне правобережной Украины, Белоруссии, Литвы увеличили свои земельные наделы и уплачивали за них меньший выкуп, чем крестьяне Центральной России. 79 Существовавший в Вильно (Вильнюсе) польский университет был закрыт в 1832 г. после подавления польского восстания 1830—1831 гг. Публикация М. А. ЧЕПЕЛКИНА Сноски к стр. 285 * См.: Трубецкой С. П. Записки. СПб. 1907. ** См.: Исторический сборник Вольной русской типографии в Лондоне. Кн. I. 1859. С. 145—164. (Факсимильно переиздан: М. 1971) Сноски к стр. 286 * См.: Письма В. Н. Чичерина к Б. Н. Чичерину. РГБ ОР. Ф. 334. Карт. 10. Д. 11/1. Л. 19—21 об. Сноски к стр. 287 * См.: Чичерин Б. Н. Воспоминания. Земство и Московская Дума. М. 1934. С. 300—301. Сноски к стр. 288 * Так в тексте (Прим. публ.). Сноски к стр. 290 * Так в тексте (Прим. публ.). Сноски к стр. 291 * Так в тексте (Прим. публ.). Сноски к стр. 296 * Так в тексте (Прим. публ.). Сноски к стр. 298 * Так в тексте (Прим. публ.).