Российский архив. Том XIII

Оглавление

М. Ф. Шиллинг. Дневник (1899)

Шиллинг М. Ф. Дневник (1899) / Публ., [предисл.] и примеч. В. Е. Авдеева, М. В. Сидоровой // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв. Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ; Рос. Архив, 2004. — [Т. XIII]. — С. 331—398.



ДНЕВНИК М. Ф. ШИЛЛИНГА



апрель — июль 1899



В Государственном архиве Российской Федерации хранится личный фонд Маврикия Фабиановича Шиллинга (1872—1934) — директора канцелярии МИД, секретаря российского посольства в Вене, Париже, Ватикане. Фонд насчитывает 610 единиц хранения за период 1817—1917 гг. Документы фонда отражают деятельность Шиллинга как дипломата, директора канцелярии МИД, его литературную и научную деятельность. Большой интерес представляют дневники, полностью сохранившиеся с 1893 по 1902 и частично за 1912 и 1913 гг. Подробные ежедневные записи рассказывают не только о личных проблемах, заботах, радостях и горестях их автора, но и представляют читателям петербургскую и московскую жизнь того времени. На страницах дневника постоянно присутствуют дипломаты, крупные чиновники, “люди высшего света”, с которыми по долгу службы и в силу родственных отношений Шиллингу приходилось постоянно сталкиваться.



Род Шиллингов ведет свое начало от Каспара Вильгельма (род. 1470 г.). Род имел две ветви — курляндскую и лифляндскую, последняя угасла в XVI в., а курляндская (эстонская) продолжала развиваться. Многие ее представители находились на русской военной службе, в том числе и прапрадед Маврикия Фабиановича — Карл Готгард (генерал-майор, кавалер ордена Св. Анны). Прадед же, Фабиан Вильгельм, служить российскому императору не захотел, став помещиком, владельцем трех крупных мыз: Оргены, Сейнигаля и Пегго. От названия этих трех поместий и пошли названия трех “домов” Шиллингов. Дом “Оргена” возглавил Густав Гидеон (1790—1880) — в отличие от отца, он поступил на русскую военную службу и был зачислен в Изюмский Гусарский полк, участвовал в войне 1812 г. и заграничных походах, кавалер ордена Св. Владимира. Женат на Генриетте Элеоноре Штакельберг. У них было 13 детей, среди них 6 сыновей. Третьего из них, Фабиана (1830—1917), отец целеустремленно готовил к военной службе, с семи лет мальчика отдали отдан в Петербургский кадетский корпус. Закончив его в 1849 г., Фабиан служил первоначально в штабе великого князя Михаила Павловича, затем великого князя Константина Николаевича. Он участвовал в Венгерской кампании 1849 г., Крымской войне 1853—1856 гг., преподавал в школе гвардейских прапорщиков, командовал эскадроном Варшавского военного округа, с 1875 г. — эскадроном Московского военного округа. С 1877 г. до отставки в 1884 г. был командиром военного госпиталя, после отставки жил в Москве, Петербурге, где имел дом на Надеждинской улице.



Последние годы провел в имении “Оргена”, где и умер 29 апреля 1917 г. Фабиан Густавович был женат на Екатерине Нирод (1850—1874). Жена умерла через четыре года после свадьбы, оставив мужу двух детей — двухлетнего Морица (Маврикия) и годовалую Генриетту.*



Все хлопоты о детях взяли на себя дедушка Густав, тетки, гувернантки и учителя. Из-за частых болезней Маврикия семья подолгу жила на курортах Швейцарии и Германии. После отставки отца, в 1884 г. они переехали в Москву, где мальчика отдали в частную гимназию Л. И. Поливанова. Здесь он познакомился с семейством Голицыных, дружбу с которыми сохранил на всю жизнь. После окончания гимназии (1891) Маврикий поступил на юридический факультет Московского университета. Но учился Шиллинг неохотно: подолгу писал сочинения, откладывал дни экзаменов, по несколько раз брался за необходимые книги. Он не мог определить свое призвание в жизни, разбрасывался на светские увеселения, увлекался романтическими похождениями. Отец пытался уговорить его поступить на службу в МИД. В своем дневнике Шиллинг записал 12 марта 1894 г: “Я уже говорил с папа и уже решено, что я нынешней весной не буду держать гос. экзамена. Считаясь (на основании сочинения, которое я подал) окончившим курс Московского университета, я имею право поступить хоть сейчас на службу, но с чином 14 класса (так как чин 10 и 12 классов дает лишь гос. экзамен). Это единственная разница. Я думаю определиться в МИД: куда же и на что же больше я могу быть годен!.. Итак, может быть, скоро я буду дипломатом! По этому поводу я писал Мише, уговаривающему меня поступить на какую-нибудь службу для исцеления моего нравственного расстройства, — “Радуйся, друг: я поступаю в МИД, т. е. сделаюсь классифицированным bon a rien, тогда как теперь я тоже самое — non etiquette. Разница невелика”. И это правда. Сделать карьеру. Я не имею сил даже стремиться к этому. Желать этого значило бы иметь цель в жизни, а уже теперь я устал жить и ничего кроме Nirvana не могу желать. Да что право в том, что называют “карьерой”. Не буду ли я тем, что и сейчас, т. е. несчастным degenere, надень на меня бухарский халат или шитый золотом гофмейстерский мундир. Неужели звание посла могло бы переродить меня. Неужели почести смогут доставить или заменить мне единственное, что казалось мне заманчивым в жизни — любовь к женщине”**.



Приказ о зачислении Морица в МИД состоялся 28 мая 1894 г, хотя еще за несколько недель до этого ему было предложено приходить в департамент и знакомиться с делопроизводством. Он переписывал прошения, писал представления, выверял списки представленных к орденам. День зачисления Морица в МИД был праздничным днем для всей семьи Шиллингов: “Приказ наконец состоялся. В понедельник мне придется являться в виц-мундире директору и вице-директору департамента. Папа вернулся из Москвы в четверг в день Вознесения. Дядя Михаил Федорович прислал мне великолепного поросенка, отличного венгерского вина 4 бутылки и свежего масла Отраденской фермы”***.



Но сомнения в правильности выбранного пути постоянно одолевали, служба первоначально казалась нудной, скучной, непривлекательной. Мориц не чувствовал в себе интереса к избранной стезе, сомневался в своих качествах: “Мне все чаще является мысль, не сделал ли я ошибку, выбрав тот путь, ту “карьеру”, которую я выбрал. Нет у меня довольно сил, чтобы бороться на этом пути. Ни мои качества, ни мои наклонности не отвечают ему. Не лучше ли было бы — если непременно нужно было вступить на государственную службу — вступить, например, в более скромное, но более подходящее для меня, хотя бы в финансовом отношении, Министерство внутренних дел, обзавестись рядом с этим небольшим имением вроде Кривцова, заключить свою деятельность в менее блестящий может быть, но более тесный и соответствующий моим малым способностям круг. Такая деятельность была бы мне не только более по силам, но может быть, более по сердцу ...дипломатия кажется мне ничтожной и смешной, жалкой комедией, которую люди играют друг перед другом, ...я мог бы сделаться лучшим губернатором, нежели теперь, может быть, посланником... На избранном пути не окажусь ли я слишком слабым во всех отношениях”.*



Но постепенно все пошло своим чередом. Шиллинг стал втягиваться в профессию дипломата, стали пробуждаться стремления к карьере и славе: “Сегодня окончил (в 5 дней) I том “Международного права” Мартенса. Завтра хочу приступить ко второму. Меня манит изучение Японии и Китая, но прежде всего необходимо отлично приготовиться к дипломатическому экзамену. Блестяще выдержать его — это одно из важных условий успеха моего ближайшего предприятия. В эти дни у меня было довольно много дела в департаменте... Я был представлен барону Стуарту и завтра же начну работать в архиве для экзамена. Пора приняться серьезно за дело”**.



Уже в 1898 г., т. е. через три года после зачисления в МИД, Шиллинг назначен в Вену вторым секретарем российского посольства. В этом же качестве он участвовал в заседаниях Гаагской мирной конференции (1899). С 1902 по 1908 гг. Шиллинг был представителем российского консульства в Ватикане, а с 1908 по 1910 гг. первым секретарем посольства в Париже. В Петербурге, Москве бывал на время непродолжительных отпусков. За границей он начал заниматься историческими и архивными изысканиями. Первоначально они носили генеалогический характер, были связаны с историей некоторых представителей рода Шиллингов. “Я предпринял историческую справку об одном из моих предков, который в прошлом веке, поступив на австрийскую службу, отличился и был награжден императором Иосифом II чином генерала и титулом графа Священной Римской Империи, — пишет он в своем дневнике, — по рекомендации Иславина, я обратился в здешний Государственный архив, а также в архив Военного министерства, где hauptmann Eberle очень любезно вызвался добыть и собрать мне все имеющиеся у них сведения о моем предке. Возвращаясь домой, я зашел к книгопродавцу Лехнеру, которому на днях заказал книгу о фельдмаршале Лоудоне. Дело в том, что так как в скудных известиях, уже найденных мною о графе Рафаиле, неоднократно значилось имя Лоудона, а на днях я узнал, что знаменитый полководец и сподвижник Марии Терезии был уроженцем Лифляндии (вопреки одной английской книге, выдающей его за шотландца!!), у меня явилась мысль, что здесь именно кроется разгадка живо интересовавшего меня вопроса. Вопрос этот состоял в том: почему мой предок, отличившийся уже на русской военной службе, перешел на австрийскую. Сознаюсь, что это оскорбляло во мне, обрусевшем потомке, чувство патриотизма. В виде извинения графа Рафаила я искал объяснение его поступка во влиянии его соотечественника. Вчера, раскрыв первые страницы книги, я имел радость убедиться, что мои догадки были верны, так как Лоудон и Шиллинг были по-видимому товарищами и притом неразлучными друзьями еще с кадетского корпуса в России и вместе впервые участвовали в бою под русскими знаменами. Мои предположения оправдались с избытком, я этому очень обрадовался”*.



Будучи российским представителем в Ватикане, Шиллинг увлеченно занимался вопросами истории отношений России с Папским Престолом, а конкретно, собирал материал о путешествии Николая I в 1845 г. в Рим. Он занимался в архивах Италии, Пруссии, делал запросы в архивы России. В это время вышли его статьи: “О представителях Святейшего Престола в России”, “Сношения России с Ватиканом”, очевидно, написанные как исторические справки по заданию МИД. Надо отметить, что многие статьи Шиллинга — своеобразные записи разговоров с тем или иным лицом по определенным проблемам: “Содержание разговора с кардиналом Бенини о политике Ватикана, личности Папы Льва III, положении католической церкви во Франции”, “Содержание разговора с И. И. Мечниковым о французских и русских государственных деятелях” и др.**



В 1910 г. Шиллинг возвратился в Россию и был назначен директором канцелярии и 1-го политического отдела МИД. В 1912 г. он — камергер Высочайшего Двора и сенатор. В это время он занимался проектами пересмотра обязанностей русских послов и консулов за границей в отношении русских подданных, указывая что соотечественники, находящиеся за границей всегда должны находить в посольстве поддержку, помощь и сочувствие. Этот вопрос был очень близок Шиллингу, так как в 1908 г. он с группой российских дипломатов и лиц, живущих в Риме, организовал “Кружок поощрения молодых русских художников”. Целью кружка было оказание помощи молодым русским художникам, “которые проявляют дарование и под условием своевременной поддержки могут впоследствии занять почетное место в области отечественного искусства”***. Кружок выдавал художникам в течение определенного срока ежемесячное пособие, предоставлял дешевую или бесплатную мастерскую в Риме, назначал награды за художественные произведения, усттраивал выставки-продажи картин. Председателем кружка являлась кн. М. В. Барятинская, в члены правления входили художники Ф. П. Рейман, С. В. Бакалович, П. В. Жуковский.



В 1916 г., получив чин гофмейстера, Шиллинг ушел в отставку с дипломатической службы. Незадолго до 1917 г. он несколько раз выступал в Государственном Совете по поводу необходимости реформ в отношении политики правительства в прибалтийских губерниях. Революция застала его в Петрограде. Родственников в России почти не было, отец умер в апреле 1917 г. в Эстонии, и Маврикий Фабианович принимает решение покинуть Россию. Через Стокгольм он уехал вначале в Лондон, затем в Париж, где и умер в 1934 г. Его похоронили на русском кладбище Сен-Женевьев-Де-Буа.



Предлагаемый читателям дневник М. Ф. Шиллинга за 1899 г. (ГАРФ Ф. 813. Оп. 1. Д. 123) посвящен событиям Гаагской мирной конференции, которая проходила с 18 мая по 29 июня. Конференция была созвана по инициативе России, в ней участвовало 27 государств. В результате ее работы были приняты три конвенции: 1) о мирном разрешении международных споров, 2) о законах и обычаях войны, 3) о применении к морской войне начал Женевской конвенции 1864 г. Особое значение имела первая конвенция, согласно которой государства согласились прилагать все усилия к обеспечению мирного решения международных споров и наметили основные средства для достижения этой цели: “добрые услуги” и посредничество, международные следственные комиссии и международный третейский суд. Будучи вторым секретарем русской миссии на этой конференции, Шиллинг посвятил ей страницы своего дневника. И хотя дневник молодого человека полон романтических похождений, рассказов о достопримечательностях Гааги, описаний светского времяпрепровождения, он именно этим и интересен, показывая изнанку и “закулисье” крупного международного события и людей, которые в нем участвовали.



ДНЕВНИК М. Ф. ШИЛЛИНГА. АПРЕЛЬ-ИЮЛЬ 1899



Париж, 29 апреля/11 мая 1899 г.



Вознесение



Мирная Конференция откроет свои заседания сегодня через неделю, и ей будут посвящены многие страницы этой тетради. На время я постараюсь отрешиться от узкого, исключительного самосозерцания, отвлекающего меня большею частью от всего, происходящего вокруг меня. Тем не менее я намерен уделить место и личным вопросам, и даже, до поры до времени, в ожидании Конференции, начну с них.



Еще до отъезда из СПб. я по случаю отправления в командировку, представлялся Стаалю, Гр(афу) Ламздорфу и Кн(язю) Оболенскому1. Тогда меня слишком поглощало другое, чтобы останавливаться на этом и записать эти три аудиенции, между тем каждая из них заключала в себе несколько черт, ярко характеризующих каждого из названных трех сановников. Отмечу коротко, что Стааль, принявший меня в квартире Базили2, в которой он остановился, начал с того, что взявши меня за руки, отвел к окну и сказал: “Laissez — moi d’abord vous contempler”*. Потом поговорив весьма любезно, но в общих чертах о Конференции, жаловался на свою старость и немощь, причем между прочим сказавши, что состояние его здоровья мешает ему отдавать визиты посещающим его, прибавил: “Il faut s’habituer a ne pas toujours remplir ses devoirs”**. Он отпустил меня, выразив желание, чтобы я был в Гааге 2/14 мая, день, в который он сам предполагал приехать туда.



Гр(аф) Ламздорф, усадив меня в своем рабочем кабинете, говорил много и сладко, распространялся о шифре и о многих второстепенных подробностях и, указав мне на важное историческое значение Конференции, заключил разговор советами вести записки, интересные в будущем, и — беречь мое здоровье.



Кн(язь) Оболенский принял меня стоя и, быстро выразив удовольствие по поводу моего назначения, не преминул напомнить мне, что мне надлежит приложить все старания к тому, чтобы оправдать павший на меня выбор. Аудиенция эта длилась не более одной минуты.



В дороге я прочел “La Hollande” Amicis3 во франц(узском) пререводе и проездом в Берлине накупил еще несколько брошюр по вопросу о разоружении. Сюда я приехал вчера утром, при чудной погоде и, по старой привычке, остановился в Hotel Rastadt, ныне совершенно переполненный. После разных поездок к портному, в Посольство и к некоторым знакомым, я поехал часов в 5 с Севастопуло4 в Bois de Boulogne, где было множество катающихся и гуляющих. Я завтракал и обедал в Гостинице, где между прочим — некая M-me de Labord, немного уже слишком худощавая, но очень недурная, высокая блондинка, почти моя соседка по комнате, с которой, мне кажется, можно было бы завести знакомство, если б было время. Вчера вечером я поехал в “Varietees” смотреть вызывающую не мало шума пьесу Lavedan5 “Le vieux marcheur”* с участием Jeanne Granier6. Я нашел пьесу очень глупой по содержанию, но часто смеешься остроумным словам, каламбурам и пр. Между прочим: “Qu’as-tu fait pour etre decore? — Des demarches, parbleu!” или “Je ne suis exactement “Madame”, ni “Mademoiselle”. Je suis une demoiselle



<#text>honoraire

”** и многие другие еще гораздо смешнее. Сегодня Вознесение, а потому почти все закрыто, что не очень приятно, когда вообще мало времени. Я написал много писем, в числе которых одно, приложенное к отправленному в СПб. “United States of Europe”... От Helene я получил много писем и телеграмм и, кроме того, очень хорошие запонки, за которые я впрочем выругал ее, так как безрассудно тратить деньги на такие подарки мне. Я завтракал со Свечиным7 у Гр(афа) Бреверн де Ла Гарди8, около 5 час. был у Эттера9, где к чаю собралось несколько сослуживцев, и наконец обедал у дяди Camillo d’Orestis, после чего хотел ехать смотреть “La dame de chez Maxim”***, но было уже поздно (9 ? ч.), а от дяди (Rue Notre Dame des Champs, 119, bis) еще добрых полчаса езды, так что я просто вернулся домой и пишу эти строки. Вчера я был у находящихся здесь жены и дочери Стааля.



Я очень рад быть в Париже, но не могу не констатировать, что это удовольствие не может сравниться с восторгом, который охватывал меня раньше, в предыдущие мои три приезда, когда в сущности и внешние условия, особенно в отношении времени года, были хуже. Теперь все зелено, все цветет и благоухает. Меж тем изредка я испытываю особое удовольствие, когда вдруг что-либо напомнит мне Рим. Неужели Италия и главным образом Рим получили перевес над Парижем и Францией в моих симпатиях и более сроднились с моей душой?



1/13 мая



30 апреля/12 мая я посвятил картинам. Утром был в Musee du Louvre, где обратил главное внимание на голландскую школу; а после завтрака был в Salon, помещающимся в Palais des machines. Такое множество картин, что я едва успел составить себе какое-нибудь понятие о выставке. Бродя по выставке я неоднократно думал о том, как было б хорошо посещать днем выставки, музеи и даже магазины, а вечером театры — вдвоем... Мы могли бы видеться целый день и притом в каких чудных условиях! С другой стороны, во время завтрака в маленьком ресторане, мне вдруг почему-то вспомнилась ширь и величавое спокойствие Волги с необъятным кругозором и невыразимым очарованием... Это мимолетное воспоминание снова проснулось во мне, когда заехав к Киреевскому, я мысленно перенесся на крутой берег Оки с необъятной ширью роскошных лугов... Я снова был у M-me de Staal. Обедал я у de Liegeard после чего мы втроем поехали в театр “Comedie Parisienne”, где давали комедию “Les apparances”* и довольно веселый водевиль “L’anglais tel qu’on le parle”**.



1/13 мая целый день прошел в беготне по магазинам и к портному.



Вечером в 11 ч. я выехал в Гаагу, куда прибыл в воскресенье утром около 10 ч.



Гаага, 4/16 мая 1899 г.



Стааль, Базили, Гурко10, Приклонский11 были уже здесь, когда я приехал в воскресенье 2/14 утром. Мы все поселились в Hotel du Vieux Doelen, где у меня очень маленькая комната, почти рядом с такою же комнатой Гурко. Я устроился довольно хорошо и на письменном столе у меня красуется более десяти привезенных с собою портретов, в том числе... я положительно слаб... До сих пор у нас довольно мало настоящего дела, но время уходит на визиты или вернее ношение карточек, — сначала голландским делегатам и властям, а также дипломатическому корпусу, а потом — уже ответные — позже нас прибывшим иностранным представителям, которые приезжают к нам. Город, довольно тихий в первый день, постепенно начинает оживляться. Погода очень изменчивая: солнце и дождь поминутно сменяют друг друга, то же можно сказать о тепле и холоде, одно остается неизменным — сильный ветер. Я быстро ориентировался и узнавал места, виденные во время моей первой поездки в Голландию, лет пять тому назад. Тогда была суровая зима, теперь же все зеленело, а знаменитые тюльпаны уже отцвели. Наш образ жизни еще вполне не установился, но, в общих чертах день проходит так. Утром, около 9 час. мы собираемся в ресторане гостиницы к breakfast, после чего, если нет работы, гуляем или ведем переговоры с осаждающими нам фотографами и корреспондентами. Около 1 ч. мы идем куда-нибудь — или в Cafe Royal, или к van der Peal, завтракать, обыкновенно Гурко и я, иногда же к нам присоединяется Приклонский, а в первый день и Гамбс12. Днем продолжается работа в Канцелярии и разноска карточек. Обед между 6 и 7 часами происходит в гостинице, причем обыкновенно Базили с сыном13 и Приклонским за одним столиком, а Гурко и я — иногда с послом — за другим. Теперь съезжаются и остальные члены нашей делегации: военные — полковники Жилинский14 и Гр(аф) Баранцев, и морские — кап(итан) Шеин15, лейт(енант) Овчинников16 с женой и Бирилев17.



Стааль, под влиянием усталости и простуды, чувствует себя довольно плохо. Как бы возложенное на него дело не имело рокового для него значения.



8/20 мая



С самого начала я плохо веду свой дневник. Но за последнюю неделю положительно было трудно сделать что-нибудь. К прежним занятиям присоединились новые в той же области: спешные подготовления к заседаниям, переписывание аршинными буквами речей Посла, составление списков комиссий, шифрование и переписка отчетов в СПб. Количество карточек с каждым днем доходит иногда до 50 и более для каждого из нас в день. Спешка и суета неимоверные. Случается, что вернувшись с вечера в 11 ч., приходится работать до 2 ч. ночи, а в 8 ч. утра, я еще в своей ванне, когда за мною присылают с просьбой сойти вниз к Послу, где ожидает спешная переписка сделанного и одобренного накануне. При этом надо сказать, что и Стааль и Базили, оба очень любезны и предупредительны.



Diario* за истекшую неделю был следующий:



во вторник 4/16 мая мы обедали у Министра Иностранных дел Бофора18. Были кроме хозяина и хозяйки исключительно русские и голландцы: Стааль, Базили, Приклонский, Гурко, я, Жилинский, Баранцевы, Рафалович19, Миллер, Берендс20 с женой и дочерью, и Гамбс, M-r van Eys (глава секретариата) с женой, Pierson (1-й Министр Финансов) с женой, Karnebeek (бывший Министр Иностранных Дел и ныне 1-й Делегат Нидерландов и вице-президент Конференции) с женой и одной из трех дочерей, Rahusen, генерал Beer van Portugael, знаменитый Asser21 и др. M-me van Eys, хотя и имеет уже 16-летнего сына считается здесь одной из наиболее красивых женщин. Я сидел за столом между ее мужем и Rahusen.



В среду, 5/17-го мы были вечером на рауте у Karnebeek, причем теснота и жара были довольно ощутительны. Было множество народа, преимущественно делегатов и дипломатов при малом числе и еще меньшем качестве дам, так что никогда еще мне до такой степени не бросалось в глаза, насколько мало элегантна может быть подобная разношерстная толпа космополитов. В числе моих новых знакомых на этом вечере были C-te** Nigra22 (итальянский Посол), которому я привез пакет от Анненковой и Bruno, здешний итальянский секретарь, в которого некогда была влюблена Лили Олсуфьева. Меня представил им C-te Zannini, которого я вновь встретил с ним. Столь же радостна, по внешним проявлениям, была и моя встреча с B-n*** Bildt23.



Обеды здесь обыкновенно в 7 ? ч., а вечера в 9 ? причем принято приезжать довольно аккуратно и, по возможности, не позже 10-ти, а в 11 или начале 12-го все уже разъезжаются. Только в клубе остаются обыкновенно позже, часов до 12 ?, и лишь игроки до 2 и долее.



В четверг, 6/18-го был великий день открытия Конференции. Утром пришлось наскоро еще сделать кое-какие изменения в речи Посла. В 11 ч. мы все в парадных мундирах собрались в русской церкви для молебствия по случаю дня рождения Государя. Там я впервые видел Stead’а24. В 2 часа было назначено открытие Конференции. К сожалению, ввиду недостатка места, в зал допущены были только делегаты; мы же — секретари остались за флагом. Заседание длилось только полчаса, причем Бофор, говорят, отлично произнес свою речь. Стааль же, избранный Председателем Конференции, был несколько взволнован. Торжественность была немного умалена тем, что присутствующие были не в мундирах, а в черных сюртуках. Нам пришлось писать и шифровать отчет заседания. Между прочим, подробность: Стааль, сойдя с трибуны, забыл закрыть заседание, так что пришлось напомнить ему об этом.



Маврикий Фабианович Шиллинг



В 7 ? ч. Посол, Базили и некоторые другие обедали у Берендса, нам же — Приклонскому, Гурко, Жилинскому, Баранцеву, Шеину, Овчинникову, Бирилеву, Гессену25 и сыну Базили — давали обед Гамбс и Миллер в ресторане van der Peal. Тост в честь Государя был почтен общим вставанием. Между прочим огорчение молчаливое Приклонского, что Гурко сидел выше его!! После обеда мы все отправились к Берендсу, где было довольно много народа. Я познакомился с Stead, которого с тех пор видел не раз. Голова несколько напоминающая К. Гиппиуса. Меня познакомили и с баронессой Сутнер26, маленькой и на вид малопривлекательной женщиной. Ее муж высокий и благообразный старик. С ними весьма немецкая племянница их, которой я не мог удержаться сказать, насколько я был разочарован узнать, что большая часть весьма меня заинтересовавшего романа “Die Waffen nieder”* — вымысел, и что, вместо двух оплаканных нами мужей ее тети мы видим теперь перед собою третьего en chaire et en os**. Когда мы вышли, ночь была столь теплая и чудная, что Гурко и я еще долго сидели тут же на “promenade” на скамье, с расстегнутыми пальто поверх фрака.



Вчера, в пятницу, 7/19-го, у Стааля, в большой гостиной гостиницы было секретное совещание первых делегатов, о самом созвании которого никто не должен был знать ничего, но о предметах обсуждения и о решениях которого мы прочли самые точные и подробные сведения в вечерних газетах!



Из достопримечательностей Гааги мы пока успели видеть лишь весьма мало. Раз я с Гурко был в музее, где знаменитый “Урок анатомии” Рембрандта и “Бычок” Потера. Я узнал там между прочим портрет... весьма понравившийся мне в первый мой приезд сюда. Раз я ездил тоже с Базили и Приклонским в Huisten Bosh, где происходят заседания Конференции. Там великолепные, хотя и не большие залы. Особенно меня поразили grisailles27 van Wite, которые до того хорошо написаны, что я был убежден, что вижу перед собою выпуклые фигуры — барельеф, а не фреску.



Однажды, сопровождая Стааля в его прогулке, причем он опирался на мою руку, я зашел с ним к антикварам.



Вчера вечером была спешная работа ввиду сегодняшнего заседания, так что Приклонский и я едва поспели к 11 час. на еженедельный по пятницам вечером раут у M-me de Beaufort, где была толпа большая по числу и лучшая по качеству, нежели у Karnebeek. Сегодня предполагалось послать меня в Кельн за экспедицией, которую везет из СПб. Воейков28, но, к сожалению, потом решено было заменить меня Псаломщиком, чтобы не уменьшать числа секретарей ввиду “общего собрания”. 11/23 мая Севастопуло приезжал сюда в воскресенье, познакомил нас с несколькими голландцами и повел к M-me Neven, бывшей любовницей Гр(афа) Муравьева29, когда он был еще секретарем здешней Миссии, и дочь которой довольно красива, и кроме того к M-me van Loo., рожд(енная) Schimelpeny, которую я видел раньше и которая считается здесь первой по красоте. Вечером, в клубе я познакомился еще с несколькими туземцами. Вчера, 10-го, я вступил в мой 28-й год. Первою мыслью, когда я проснулся было: “Как жаль столь бесплодно и бессмысленно потерянных лучших десяти лет!” Я получил несколько писем и телеграмм, здесь же, к счастью, никто не знал, что это мой день рождения. M-me и M-le de Staal здесь с воскресенья вечера, но мы очень мало видим их. Воскресенье и понедельник были здесь праздниками Троицы, что вызвало огромное оживление на улицах, несмотря на холодную и пасмурную погоду; наплыв народа в город (женщины в национальных костюмах с оригинальными головными уборами) и всеобщее, шумное и грубое пьянство на улицах. D’Ornellas все приехали сюда и поселились в H(otel) Wittenbruk, на дороге между Гаагой и Schevening. Я ездил к ним вчера. Когда нет приглашений вечером, единственным убежищем является клуб, так как театр совершенно отсутствует. Я забыл отметить подробность, что 6/18-го, когда Стааль уезжал на открытие Конференции, владелец гостиницы поместил внизу, на лестнице, трех или четырех музыкантов (за ширмами), которые провожали Посла нашим гимном. Посол и мы все обнажили головы. 341 16/28 мая Сначала перечень фактов за неделю, потом подробности. В среду, 12/24-го, вечером был раут во дворце и представление делегации Королевам30, в 9 ? ч. Я поехал вдвоем с Гурко. Во дворце, оказавшемся гораздо больших размеров, нежели казалось по наружному виду, собралась блестящая толпа самых разнообразных мундиров и дамских туалетов. Убранство, особенно изобилие цветов, придавало всему вид, несравненно более блестящий нежели прием, на котором я был в Квиринале. Нас выстроили в разных залах по старшинству, причем Русская делегация, с Стаалем во главе, занимала первое место. В тот же день, в 5 час. Королева уже принимала первых делегатов, причем Стааль вручил ей знаки ордена Св. Екатерины, которые она вечером на себя и возложила. Королева-мать также была в Екатерининской ленте. Обер-церемониймейстер ударил жезлом об пол и провозгласил “Leurs Majestes”*. Дверь отворилась, и вошли обе Королевы и пошли — молодая вдоль выстроенной слева нашей шеренги, Королева-мать вдоль шеренги стоявших против нас дам (потом они сделали обратное). Королева Вильгельмина очень молода, но она с большим достоинством исполняет свою роль. Не большая и не красивая, она держит себя хорошо, говорит тихо, медленно и, как я выразился, “бережно”, как бы опасаясь сбиться. Приветствуя Стааля, она между прочим сказала ему: “Je Vous confere Mon ordre du Lion Holland... (она поправилась) Neerlandais”**. Нам она говорила по очереди, когда Посол называл нас: “Je suis charmee de faire Votre connaissance”, “Je suis charmee de Vous voir”, “Je suis charmee de faire Votre connaissance”, “Je suis charmee de Vous voir”*** и т. д. На мою долю выпала вторая из этих фраз. После нас стояла Германская делегация с Графом Munster31 во главе, как и в Квиринале и я слышал, как Королева говорила с ними по-немецки. Королева-мать, толстая и на вид простая, женщина в pince-nez, была менее речиста и, поговорив с Послом, удостаивала нас кивком головы, когда нас представляли ей, и ограничилась под конец, обращаясь ко всем, сказать: “Je suis charmee de voir tous ces messieurs”****. Ни та, ни другая вообще не подавали руки никому. После этой церемонии начался раут, все стали циркулировать по залам, а Королевы, переходя тоже из залы в залу, разговаривали со многими. Crommelin меня познакомил со множеством народа. Я гулял довольно долго под руку с M-le de Grelle Rogier, дочерью здешнего Бельгийского Посланника. M-me van Loon пригласила меня приехать по окончании раута к ней ужинать. Найдя не без труда свою карету, мы поехали с Гурко, который довез меня до van Loon. Когда я вошел, хозяев еще не было, а были лишь Гр(аф). и Гр(афин)я Старжинские (советник Австрийской Миссии здесь), которые оказывается провели прошлой осенью несколько времени в Париже с Nico и Helene Stackelberg. Она неимоверно толста и уродлива, но очень остроумна и немного зла. Кроме нас за ужином были: графиня Limburg-Stirum, двое англичан: Peal и Hamilton Crommelin и бельгийский секретарь Joostens. По правую руку от хозяйки сидел Гр(аф) Старжинский, по левую — я. Под конец ужина приехали еще муж Гр(аф) 342 Limburg-Stirum32 и van Weede. Разговор был оживленный и ужин, затянувшийся почти до 2-х часов, довольно веселый. В четверг, 13/25-го, целый день у нас было очень много работы ввиду отправления курьера (Гамбс) в Кельн для вручения нашей экспедиции очередному курьеру из Парижа в СПб. В происходившем в этот день заседании II Комиссии произошел неприятный инцидент, сущность которого сводится к тому, что Полк(овник) Жилинский, на основании своих инструкций, внес предложение пересмотра Женевской Конвенции, Мартенс33 же, председательствующий в Комиссии, отвергал возможность такого пересмотра, ссылаясь на то, что циркуляр 30 декабря не упоминает о нем. Вышло так, что иностранцы, как Asser, Descamps и другие поддерживали наше предложение, между тем как Мартенс являлся одним из главных его противников. Об этом составлена была наскоро депеша, врученная курьеру в последнюю минуту, но потом Посол решил удержать ее, об чем и было тотчас протелеграфировано Гамбсу в Кельн. Вечером были у бар. Hardenbroek etc... занимающих здесь весьма высокое положение при Дворе: он чуть ли не гофмаршал, она же гофмейстрина. Довольно мила дочь их, очень светлая блондинка, замужем за адъютантом Королевы. В пятницу, 14/26-го, утром было заседание, на котором Стааль и Базили должны были быть, а потому послали Гурко и меня в парадных мундирах быть представителями делегации на богослужении по случаю дня Коронации. Нас встретила Миссия в полном составе, Берендс, Гамбс и полк(овник) Миллер, и мы отстояли всю службу. В этот день мы одержали на Конференции своего рода победу, так как в заседании III Комиссии принят был за основание работ наш проект “Mediations, bons offices et arbitrage”*. Мы об этом шифровали длинную телеграмму благодаря которой я опять-таки с Приклонским попал лишь довольно поздно к Beaufort и вовсе не попал к Berends, к которым мы тоже были званы. У Beaufort меня между прочим Rechtern представил высокой, черной, не красивой, но очень любезной и, говорят, умной даме — M-me de Kattendijk. В субботу, 15/27-го, позавтракав, как обыкновенно с Гурко у van der Pijl, мы поехали с ним на Concours hippique**, где сидели как раз за M-me van Loon и перед Гр(афиней) Старжинской, которая очень смешила нас “par ses saillies”***. Было много знакомых несмотря на холод. Между прочим B-n Mark Palandt, любовник M-me van Loon, довольно изящный sportsman, скакал, а затем в числе экипажей были отличная пара M-me van Loon и ужасная по безвкусице сбруи, ливрей, экипажа и пр. — запряжка Гр(афа) Чайковского — Рехид-бея. Приклонский и я обедали в 6 ч. (из-за концерта) у Берендс, где были Рафалович с женой и дочерью и полк(овник) Миллер. Вскоре после обеда, за которым я сидел между M-me Рафалович и M-me Berends, мы отправились в концерт, который город давал в нашу честь. Огромная зала была переполнена блестящей публикой, причем наиболее важные делегаты, равно как и семейные, были в ложах, нам же, так же как Двору и дипломатическому Корпусу (оба с дамами), отведены были первые девять рядов. Отличный оркестр из Амстердама исполнил несколько номеров наиболее выдающихся композиторов разных стран, начиная с Чайковского. 343 Во время антракта циркулировали по отлично убранным foyers, где были буфеты. Во время второго отделения я не вернулся на свое почетное место, а остался (с Hamilton) в последних рядах, где среди городских дам были M-me van Loon и M-me de Kattendijk, которые посадили меня между собой. Эти две дамы, особенно M-me van Loon, до того привлекали общее внимание своим ростом и красотой, что взоры всех постоянно обращались к нам, и с этой же минуты стали говорить об том, что я увлечен ими. На самом деле, я нахожу M-me van Loon замечательно красивой, M-me Kattendijk очень веселой и милой, но ни та, ни другая ни на минуту не внушает мне того невыразимого чувства, без которого нет истинного увлечения и которое я могу сравнить разве лишь с силой притяжения, иногда необъяснимого. Сегодня, в воскресенье, 16/28-го, снова Concours hippique, на котором мы занимали те же места и страдали от того же холода. Между прочим Pallandt ездил в dogcart’е* на лошади M-me van Loon. За кем больше следила лорнетка en ecaille blonde** в руке стоящей передо мной в синем платье красавицы — за своею лошадью, или за наездником? После Concours я сделал визиты старушке Графине Sirtema de Grovestins, у которой было множество народа и где я познакомился с некоей M-me Voss и M-me Berghout. Вернувшись затем в Миссию, я довольно долго шифровал с Гурко. Diario за пропущенное время. Понедельник, 17/29 мая. Утром пришлось довольно много писать, а когда, немного позже 1 часа, я собирался идти завтракать, я встретил Базили, который сказал мне, что Посол желает взять меня с собой в Huisten Bosh, чтобы таким образом скорее иметь протокол заседания I Комиссии. Пришлось тотчас приготовиться к отъезду и, оставив мысль о завтраке, я сел в карету со Стаалем и Базили, и мы покатили в Bosh. При въезде у нас потребовали наши билеты, настаивая, чтобы видеть билет даже Стааля. Там меня тотчас отвели в помещение секретариата, где молодые de Grelle-Rogier и Karnebek, Рафалович и я, не оставляя пера ни на минуту, с ужасной быстротой писали с 2-х час. до 5-ти. Возвращаясь затем в Гостиницу, я встретил у входа вернувшегося уже раньше Посла, который выслушав мой отчет, предложил мне сопровождать его в его прогулке, что конечно пришлось принять с благодарностью. Гурко и я обедали в этот день в Клубе, откуда затем Датский первый делегат и Посланник в Лондоне Bille, познакомивший меня со своим секретарем Retz-Tot, о котором говорил мне Lovenorn, — повез нас в своей карете к Английскому Посланнику Hovard. Там танцевали, но я воздержался от этого удовольствия и, поговорив с M-me van Loon, провел почти весь вечер с M-me Kattendijk, с которой во время танцев мы очень хорошо расположились в довольно уединенной гостиной. Перед отъездом она предложила мне довезти меня в своей карете, но так как одновременно с нами вышел Гр(аф) Rechtern, она распространила приглашение и на него, он же отказался, — то и я счел нужным отказаться, чтобы не подавать повода сплетням. Во вторник, 18/30-го, я был приглашен Crommelin’ом обедать в клубе, но должен был отказаться, так как уже принял приглашение у Итальянского Посланника, Гр(афа) Zannini. К сожалению обед был без дам: нас было 26 человек 344 — все мужчины и по большей части довольно важные: C-te Nigra, Fock (Министр Колоний?), Pierson (1-й Министр), Bernaert34, Bille, B-n Bildt, Delyanis (греческий посланник в Париже), Descamps, Asser, Мартенс и многие другие, среди которых: Bruno, A’Court, генерал Zuccari, Brandstrom, молодой de Grelle (мой сосед справа) и Rockhusen (мой сосед слева) и др. После обеда я долго говорил с Brandstrom, бывшим в СПб. до Arbin’а, о его прежней начальнице, портрет которой (rose-patine) в полосатом, черно с белым, платье я держал в своих руках. Zannini не преминул сказать Brandstrom’у, что я большой поклонник его бывшей начальницы. Эти разговоры перенесли меня весьма далеко... В 10 час. все понемногу перенеслись к Karnebek, куда довез меня английский военный агент A’Court. У Karnebek я главным образом говорил с M-me van Loon, пригласившей Гурко и меня обедать у нее в пятницу, с Гр(афиней) Grovestins (молодой) и немного с M-me Kattendijk. Появилась M-me Станчева. В среду Приклонский с Гессен ездил в Утрехт на какой-то базар, а Гурко и я остались дежурить здесь. В четверг, 20 мая/1 июня было опять много дела и мы успели только на несколько минут перед обедом побывать на приемном дне M-me Берендс. Я был приглашен обедать в открывавшемся в этот день Кургаузе в Скевенинге — Рафаловичем. Днем мне принесли записку от M-me van Loon, приглашавшей обедать с нею также в Кургаузе. К сожалению, из-за Рафаловича пришлось отказаться. Я обедал таким образом с M-me и M-le Рафалович, которых некоторые находят привлекательными, я же нахожу их противными жидовками. Были еще сам Рафалович, бельгийский 1-й делегат Bernaert с женой (в ужасном платье и шляпе avec des camomilles*!!), греческий первый делегат Делианис и секретарь здешней бельгийской Миссии Joostens. Между тем с четою van Loon обедали: M-me Kattendijk, M-le Neven, C-se** Starginsky с мужем, Cromelin, Mark Palandt и Sminja. После обеда я присоединился к этой компании и, выслушав концерт, мы вместе отправились в “Bar”, где играет румынский оркестр, а затем M-me van Loon с мужем, M-le Neven, Sminja, Cromelin и я возвращались все вместе вшестером в одном ландо. В пятницу, 21 мая/2 июня, утром приехал навестить меня, по дороге из Амстердама в Париж — Нико Шиллинг35. Он пробыл здесь часа два — три; я показал ему немного город и угостил завтраком у van den Pijl. В 2 ? ч. я, согласно уговору, зашел к графине Limburg-Stirum и с нею и M-me Louise Kattendijk поехал на устроенную из частных коллекций выставку современной голландской живописи, так называемую “Pulchi Studio”. Было довольно много хороших картин: Israel36, широко написанные большие картины: “старик возле трупа жены” и “старуха перед очагом”; Move две малые картины: овцы под серым, печальным небом; Barker Rorf очень мелко написанные картины, изображающие разных старушек (между прочим картина, называемая “La prise de Saragosse”*** потому, что одна из женщин изображена играющей марш этого имени); Mesdag37 — отличные марины. Mesdag, председатель этого аристократического общества, сам был тут и показывал нам картины. 345 Оттуда мы отвезли Гр(афиню) Stirum к Hovard, куда она ехала на tennis, а сами, заехав в один магазин, поехали на Besuidenhout, 28, к M-me Kattendijk, где я остался довольно долго. У нее маленький, но довольно уютно устроенный дом с садиком, за которым тянется Bosh. Я очень устал, а потому вернулся домой и не поехал на tennis к пригласившей меня M-me Berkhout. В 8 час. Гурко и я обедали у van Loon с четою Kattendijk и Hamilton’ом. Обед был довольно оживленный, — слишком оживленный может быть, так как после обеда, когда речь зашла о хиромантии, я, кажется, сказал M-me van Loon несколько лишних вещей, как например объяснил ей значение имеющегося в ее руке “ilot”, указывающего на “связь”, причем прибавил, что по занимаемому в руке положению, “ilot”, “связь”, по-видимому, “еще продолжается ныне”. Она была настолько вежлива, что не обиделась, по крайней мере, наружно. В 10 ч. мы все, кроме мужа Kattendijk поехали к Beaufort, причем M-me van Loon взяла в свою карету M-me Kattendijk, а Гурко и я взяли в свою коляску Canon’а van Loon и Hamilton’а. У Beaufort было не особенно много народу, и мы оставались не долго, все время вместе нашею кучкой, после чего, когда наши дамы уехали домой, мы направились в клуб, куда собралось много мужчин и где разговоры были очень шумны и оживленны, так как настроение у большинства оказалось чрезмерно приподнятым. Каюсь, что натянутые усталостью предыдущих дней нервы мои также оказали не достаточно сильное сопротивление выпитому шампанскому и, хотя я все время отлично сознавал, что мой голос может быть слишком громок и слова развязны, я не умерял их. В субботу у нас было не очень много работы, и мы с Гурко сделали небольшую прогулку и кое-какие визиты, а вечером поехали на музыку в Kurhaus, где среди знакомых встретили чету van Loon и Cromlin’а с только что приехавшей, довольно красивой женой. После музыки мы посидели в Bar’е с van Loon и Sminja, и затем все вместе возвращались в город на трамвае, где к нам присоединились и другие. В воскресенье, 23 мая/4 июня, в 1 ч. дня нас в экстренном поезде повезли в Гарлем, где в честь делегаций был устроен Concours hippique и Corso de fleurs. Офицеры довольно слабо джигитовали верхом, но довольно интересны были маленькие (наподобие санок на двух высоких колесах) расписанные тележки специально голландского, в которых сидели по мужчине и женщине в национальных костюмах всех провинций Голландии. Очень странно, что одна из этих женщин была одета в костюм совершенно схожий с далекарлийским, точно такая же острая шапочка и такой же полосатый, таких же цветов передник. Что касается украшенных цветами экипажей, то они представляли действительно очень красивое зрелище, а некоторые дамы были убраны весьма роскошно. Так, был фаэтон, покрытый светло-лиловыми орхидеями, которых одних, как мне сказали, было на 1500 флоринов (3000 франков). Погода была великолепная и весь праздник блестящий. M-me van Loon была в числе “jury”. M-me Kattendijk не было. Я провел большую часть времени с M-me Karnebeek, M-le Staal и C-se Bylandt, хотя сидел одно время и с M-me van Eys. Нас в экстренном же поезде к обеду привезли обратно в Гаагу, причем я ехал в одном coupe с d’Ornellas, M-me Sta(...)ioff, Cromelin, Hamilton и Приклонским. В понедельник жара продолжалась. Утром я ездил с сыном Базили на бисиклете, а днем я между прочим был на приемном дне у M-me de Grenelles-Rogier, 346 жены здешнего бельгийского Посланника, где было довольно много народа и где я между прочим познакомился с Giovanini, замещающим теперь здесь интернунция. Вечером мы были на лекции Блока38, доказывавшего немыслимость войны при достигнутых усовершенствованиях в военном деле. Гнев Жилинского. Эпизод со Стэдом. Мне показалось это столь скучным, что я вскоре ушел. Во вторник, 6 июня/25 мая, работа опять помешала мне отправиться на “tennis” к M-me Berkhout, а вечером я был только минут на 15 у Карнебек, у которых была скука смертная, немного народа и никого из тех, которых мы уже называем “наши дамы”. Я пошел в клуб рассеять немного скуку, навеянную этим вечером. Утром этого дня Гурко и я в мундирах снова представляли делегацию на богослужении по случаю дня рождения Императрицы. Мы хотели в этот же день дать ответный обед Миссии, угощавшей нас в день рождения Государя, но так как наши военные были приглашены к кому-то из местных властей, мы отложили обед до следующего дня, причем так как это падало на столетнюю годовщину Пушкина, мы пригласили также находящихся здесь лицеистов Базили и Берендса. Мы дали этот обед у van der Pijl, имея в качестве гостей, кроме названных, Берендса, Миллера, Гамбса и кстати Рафаловича. В этот день я не мог не подумать с известной грустью о том, как я мечтал провести этот знаменательный день в моем Захаркове, где бы я мог по этому случаю, при стечении соседей-звенигородцев, открыть, положим, школу имени Пушкина и, кроме того, на берегу большого пруда, небольшой памятник, изображающий Пушкина мальчиком, таким, каким он именно был в этих местах у бабушки своей Ганнибал. О, если б мечты всегда сбывались!!... Четверг прошел весь, с 9 ч. утра до 12? ночи в усидчивой работе в виду уезжавшего в ночь курьера некоего Акимова39, ужасного attache берлинского Посла. Мы отправили, кроме лично написанных Стаалем и Базили писем, два письма, восемь депеш и 26 приложений, из которых некоторые печатные, но зато те, которые написаны — целые тетради. Таким образом мы не могли поехать на танцевальный вечер к Hovard. Миллер на другой день рассказывал нам, подтверждая это “честным словом”, что он слышал неизвестную ему даму (M-me Kattendijk может быть?!), говорившую своему кавалеру: “Cela me manque enormement de ne pas voir Schilling et Gourko ce soir ici”*. В пятницу, по предложению Станчева40, мы устроили, несмотря на холодную и дождливую погоду, поездку в mail coache**. Участвовали: M-r, M-me, 3 M-les et M-r (fils) Ornellas, оба Станчевы, приехавшие сюда на три дня девицы Hichkock, Приклонский, Гурко и я. Мы проехали по отличной дороге среди Голландской деревни и через несколько местечек, почти до Лейдена в Васенар и мимо владений Князей de Wide, причем по дороге останавливались в cafe, где ели, пили и скатывались с montagnes russes***. Было довольно весело, и все решили продолжать partie de plaisir общим обедом в Кургаузе Схевенинга. Однако Гурко и я, находя, что целый день в той же компании — много, под предлогом 347 работы, воздержались от этого и, пообедав у себя в гостинице, вновь присоединились ко всему обществу лишь вечером на музыке, где между прочим мы снова видели M-me Crommelin с мужем, Miss Pauncefote и др. В субботу мы были на устроенном в нашу честь артистическим обществом вечере, на котором между прочим изображали живыми картинами произведения Steen’а “Le Charlatan”41 и Ostade’а “L’auberge”42; затем отвратительно декламировала какая-то француженка что-то на счет мира; потом, по-голландски, исполнили с участием хоров и двух действующих лиц какую-то сложную идиллию, сочиненную женой Председателя Общества; и наконец было пропето хором много духовных песен, завершившихся гимном. Все это было немного длинно, и я пожалуй скучал бы, если б M-me Kattendijk и графиня Stirum не усадили меня с самого начала между собой и я не провел бы всего вечера между ними. В воскресенье, 30 мая/11 июня, Гурко и я воспользовались свободным днем, чтобы поехать в Дельфт, представляющий очень красивый и типично голландский городок. Он весь изрезан каналами и обсажен деревьями. Среди вообще оригинальных и покосившихся домов мы видели между прочим один XVI столетия Gemenlandguis van Delfsland* — в готическом стиле. Мы осмотрели маленький музей Вильгельма, устроенный в Prinsenhof, где на лестнице видны еще в стене следы пуль, которыми был убит на этом месте Вильгельм Оранский Le Taciturne43 в 1584 г. Затем интересны Oude Kerk, старая церковь, с гробницами адмиралов Tromp’а и Piet Hein’а44, и Nieuwe Kerk с гробницами, на мой взгляд, слишком нагроможденной, Вильгельма Taciturn’а, а также и знаменитого “отца международного права” — Гуго Гроция45. Ему же воздвигнут памятник на площади, отделяющей церковь от ратуши, где несколько портретов и картина, изображающая 30 человек из корпорации arquebusiers**, сидящих за столом — написанные van Miervelt’ом. Мы возвращались через Рисвик, знаменитый своим договором 1697 г.46, причем дорога, по которой шел наш паровой трамвай очень красива. Удивительно, как в Голландии распространено курение. Не только видишь постоянно мальчишек лет 12 курящих сигары, но мне не раз случалось встретить на улице еще меньших мальчиков, курящих в то время как их за руку ведет мать или нянька, нисколько, по-видимому, этим не удивленная. Баронесса Бильдт приехала. 1/13 июня Вчера, в понедельник, Гурко и я поехали по старой и красивой дороге в Scheveningue, где мы хотели сделать визит Станчевым. Однако, побродив по местечку и по парку в течение полутора часов мы так и не отыскали Станчевых и наконец пришли в H. Witebruk, к Hitchkock (уехавшим уже сегодня), у которых и застали всех Ornellas и Станчевых. Вчера в Кургаузе был устроен для делегаций музыкально-танцевальный праздник. Снаружи Кургауза и внутри большого зала, наряду с флагами и гербами Голландскими, были русские гербы и флаги, в нашу честь. Было очень много народа и все обычные компании: M-me van Loon, Kattendijk, C-se Stirum и пр. Я был представлен M-me Crommelin, довольно красивой 348 женщине, почему-то не очень любимой другими местными дамами. Приехав с Гурко почти к концу концерта, я затем не танцевал, но, подцепленный одною наиболее красивою из девиц Karnebeek, провел с ней большую часть вечера, так как не было никакой возможности отделаться. Она красива и очень мила, но мне было довольно скучно. Под конец вечера мы уселись ужинать довольно веселым кружком: C-se Stirum, M-me Kattendijk, C-te Reachtern, Rappard, Wittert, Roell, Lynden, Гурко и я. Если б не заболевшие у меня вдруг зубы, я бы провел время с ними очень весело. Все на этом празднике было отлично устроено, об одном лишь не подумали, а именно о том, чтобы распорядиться о продлении движения трамваев. Когда мы вышли в 1 ч. ночи не было ни извозчиков, ни трамваев и нам пришлось идти до Гааги пешком, если бы не находчивость и решимость Rechtern’а, который, окликнув чью-то карету, сумел убедить кучера, что он заказан для нас, и мы, таким образом обманом лишив кого-то кареты, вернулись в город вчетвером: Rechtern, Lomb (голландский секретарь), Гурко и я. Сегодня Стааль поехал с Гурко в Гарлем смотреть картины Frans Hals47, после завтрака. Я же остался, обещав M-me Kattendijk быть у нее в 4 ч. Утром я с Гурко осматривал Binnenhof, залы заседаний обоих Палат, причем во 2-й Палате именно происходило заседание, — и известную “La Salle des treves”*, отлично устроенную, с великолепным видом на Vyver и с рядом больших портретов Вильгельмов и Маврикиев. Хороший плафон. В 5-м часу, у M-me Kattendijk, я застал какого-то пожилого господина, потом явилась M-me Rappard и M-me Voss. Оттуда я отправился к M-me Berkhout, где дочь ее, M-me Detombe, M-le Karnebeek и молодые Karnebeek и Limburg-Stirum играли в tennis, я же сидел с M-le Kremer (вскоре впрочем уехавшей) и M-le van Harens, рослой и полной брюнетки, немного напоминающей княжну Чавчавадзе. Она считается здесь красавицей и, родившись в Ост-Индии, имеет в чертах что-то экзотическое, яванское. Сад, в котором расположен дом M-me Berkhout на Plein 1813, очень большой и хороший. Вечером я не предполагал ехать к Karnebeek, но, по желанию M-me Kattendijk, отправился туда и застал много народу, среди коих я главным образом сидел с M-me Kattendijk. M-me van Loon уехала сегодня утром на несколько дней в Париж. Позднее. Я уже был в постели, когда Гурко, обедавший в Schevening’е у Рафаловича, вернулся и зашел ко мне. Мы проболтали с ним до 12 ? ч. 2/14 июня В противоположность огромному количеству работы, одолевавшей нас на прошлой неделе, за последние два дня нам положительно делать нечего. Этому способствует отчасти и то, что ввиду временного отъезда Мартенса в Париж, где он открывает заседания Третейского Трибунала по спору Венесуэлы с Англией48, — работа некоторых Комиссий немного приостановлена. Сегодня утром вдруг приехал Сталевский49, который, будучи курьером в Париже, решил навестить нас здесь. Он сегодня же с Приклонским уехал в Амстердам. Я же, после обычного завтрака с Гурко, пошел с ним еще раз в Pulchi Studio. Затем мы посвятили часть дня письмам, отложив до другого раза посещение 349 “среды” американской Посланницы. Мы обедали одни, так как никого из нашей компании за столом не было. В начале же 9-го я сел в заказанную мною заранее и оказавшуюся весьма удачной (новой, на паре вороных хороших лошадей, с кучером во вполне приличной ливрее с “оранжевой” кокардой и — что здесь довольно редко — на резиновых шинах) карету и поехал за M-me Kattendijk, которая просила меня вчера везти ее на сегодняшнюю лекцию Блока. Она уже ждала меня и, как только я позвонил, тотчас вышла. Так как было рано, мы еще проехали по Bosch’у, а затем вошли в зал “Diligentia”, где нам пришлось прослушать целый час скучнейшей лекции об экономической стороне войны. Наконец мы воспользовались перерывом, чтобы уехать и направились в Scheveningen. M-me Kattendijk объявила, что нам совершенно нельзя вдвоем появиться в “bar”, музыка же уже кончилась, так что мы ограничились тем, что шагом проехали по берегу моря, любуясь последним при светлой ночи. Затем часам к 11 я довез ее домой. Все время разговор был шутливо вызывающий с моей стороны и весело и дружески оборонительный с ее стороны. Вообще я провел время с нею довольно приятно, но дальше легкого, словесного flirt’а наши отношения, по всем вероятиям, не пойдут. 3/15 июня Вставши в 7 час. утра, я с поездом в 8 ? уехал в Роттердам в целой компании, в состав которой, кроме меня входили: C-te Nigra, C-te Zannini и другие члены итальянской делегации и Миссии, как-то генерал Zuccari, Pompiliy, Artom, Bruno, B-n Fasciotti с женой (рожд. P-se* Giustiniari из Генуи), а также и Бирилев. В Роттердаме нас встретил голландец, итальянский консул, который, усадив нас в три ландо, повез по городу, а затем повел нас на “belvedere”, устроенной на крыше 10-ти этажного, наподобие американских, дома, под названием “het witte huis”**, откуда мы видели не только весь город с птичьего полета, но и окрестности до Дельфта. Спустившись вниз, мы отправились в музей, который хотя и представляет наименее богатую коллекцию голландских городов вследствие пожара, истребившего в 1864 году много картин, однако заключает в себе несколько ценных экземпляров работы старых и новых известных голландских мастеров. Показывавший нам музей директор оного был очень огорчен нашей поспешностью, но нам пришлось торопиться, так как Консул хотел показать нам еще многое до отхода назначенного для отъезда поезда. Он отвез нас на свой пароход, на котором ждали нас его сестра и две его дочери. Мы отчалили и, под итальянским флагом, поплыли по Маасу. Мы направились вниз по течению, к Схидему, известному производством ликера из ... “genievre”***, прошли мимо мест, где ежедневно вылавливается много лососины, и посетили необыкновенно интересный по огромному количеству разноплеменных судов и кипучей деятельности порт. На пароходе же нас угостили великолепным завтраком, после чего, высадившись на пристани, мы простились с гостеприимным Г(осподином) Hudig и, сопровождаемые одной из его дочерей, вернулись на вокзал. Между прочим по рассказам M-le Hudig в Роттердаме, особенно во время зимних бурь на море, раза три, 350 четыре в год бывает сильное наводнение, держащее всех в постоянном страхе. По-видимому, подвальные этажи, в которых здесь помещаются лишь погреба, страдают от прилива воды не столько через самый грунт, как у нас в СПб., а снаружи, через окна, которые в виду этого закладываются деревянными щитами, причем щели покрываются составом, твердеющем от самой воды. Мы вернулись в Гаагу около 3 час. Вечером был большой раут у Австро-Венгерской Посланницы Ockolitchanyi d’Ockolitchna, рожд. Кн(яжны) Лобановой. Было множество народа, причем я наиболее говорил с баронессой Бильдт, — настоявшей на том, чтобы я ее, против всех правил этикета, представил M-me de Beaufort, — с молодой баронессой Grovestins и ... конечно M-me de Kattendijk. Между прочим на основании целого ряда едва уловимых впечатлений мне сдается, что она в связи с C-te Rechtern. Впрочем это просто так догадка, не находящая доказательства ни в одном сколько-нибудь положительном факте. 7/19 июня В пятницу, 4/16-го, я ездил с Гурко в Схевенинген, где мы снова довольно долго плутали, пока наконец нашли Станчевых. В этот день нам выпала довольно большая и спешная работа — копия в 40 больших страниц с одного протокола, которую мы строчили сообща с Гурко, так что могли с ним съездить к Beaufort лишь на весьма короткое время. Там впрочем были танцы, пустота и адская скука. В субботу работа возобновилась в виде шифрованных телеграмм, так что я едва поспел на 5 o’clock к пригласившей меня M-me Voss. у которой видел довольно симпатичную даму в трауре. Вечером в нашу честь Королевским Правительством был дан блестящий праздник. Та самая зала, в которой мы слушали концерт Амстердамского оркестра, была совершенно преобразована и отлично убрана, причем преобладали материи желтые и голубые с желтыми нидерландскими львами. По обеим сторонам сцены были Нидерландский и Российский герб. Нам показали целый ряд отлично исполненных живых картин, точное воспроизведение наиболее известных произведений голландских мастеров, в том числе знаменитой “Ronde de nuit”* Рембрандта. Кроме того, на оставленных посреди застланной красным ковром залы помостках, пар двенадцать голландцев в национальных костюмах исполнили местные народные танцы, в которых многие фигуры совершенно те же, что и существующие в наших grands ronds** и котильонах. Я во время антракта, по просьбе M-le Marie Louise (!!) de Suttner, водил ее к буфету, причем, осушив свой бокал и заметив, что я лишь отхлебнул глотка два из моего шампанского и хотел его оставить, она отняла у меня мой стакан и несмотря на мой протест, выпила его до дна, под предлогом, что ее томила жажда, а до буфета добраться вновь трудно. Во время картин я сидел рядом с баронессой Бильдт. Между прочим так как M-me Kattendijke в пятницу уехала на неделю в деревню к знакомым, многие, в том числе B-ne*** Bildt, M-le Suttner, Ornellas, Selir и др. выражали мне соболезнования по поводу “отсутствия”, из чего я мог убедиться, насколько наши несколько разговоров с 351 M-me Kattendijke были уже замечены. Под конец вечера были выслушаны стоя, сначала русский, потом Нидерландский гимны. Глава российской делегации на Гаагской конференции Е. Е. Стааль. 1899 г. Вчера, в воскресенье, Гурко и я поехали на патриотическое паломничество в Саардам. День был чудный и жаркий. Опоздавши в Амстердаме на пароход, мы завтракали в ожидании следующего, и через час поплыли по Заане, среди необыкновенно типичного голландского ландшафта: огромная плоскость; луга, на которых в иных местах пасется великолепный скот; дома иногда ниже уровня реки и, наоборот, возвышающиеся над общим уровнем каналы; а вдали — целый лес ветряных мельниц. По случаю праздника, на пароходе и везде было множество народа. В Саардаме мы осмотрели исторический домик, в котором провел несколько дней Петр I. Домик уже совершенно покосился и поддерживается искусственно под другим каменным домом, его заключившим. Мы зашли и к одному антиквару, у которого я купил довольно дешево (3 flor.) серебряную коробочку, и, пройдясь по городку мимо множества деревянных, выкрашенных в зеленый цвет домиков, на пароходе же вернулись в Амстердам. Здесь, в ожидании поезда, мы проехались по городу, причем наш возница, плохо знавший немецкий язык, давал нам пояснения вроде следующего: “dass ist — Spitzbubenhaus”* — указывая на тюрьму, и т. п. Вернувшись в Гаагу к обеду, мы застали приехавшего на один день из Брюсселя Севастопуло, и с ним были вечером в Клубе. Между прочим он подтвердил мои предположения относительно M-me Kattendijke и Rechtern’а, прибавив, что это продолжается уже 5 лет и что Rechtern очень ревнив. 352 11/23 июня С понедельника по сих пор мы ничем другим не были заняты, как усиленной работой по приготовлению вчерашней курьерской экспедиции, уехавшей с Гессеном до Кельна. Мы работали и днем и ночью, ложась спать, как например вчера, уже без электрического освещения, так как было совершенно светло в 4 ч. утра. Кроме огромного количества депеш и приложений, — которых я один написал, считая лишь полные страницы, отправленные в СПб., т. е. откидывая все почему-либо переделанные, равно как те, на которых лишь несколько строк, — 102 страницы большого формата 4 в листе, — кроме этого, говорю я, пришлось написать много для бывших в эти дни заседаний речи для Посла и т. п., а также, как нарочно, дешифровать длиннейшие телеграммы из СПб., четыре в один день по поводу инцидента с Германией, внезапно отказавшейся от учреждения Постоянного международного Трибунала. Последним нашим появлением в свете был понедельник вечер. Был танцевальный вечер у Английского Посланника Sir Henry Hovard, причем Гурко и я протанцевали одну кадриль vis-a-vis, каждый с одной из сестер Karnebeek. Это единственный раз с тех пор, как я в Гааге, что я танцевал что-либо. Здесь довольно оригинален обычай пришпиливать к занавескам в зале написанную программу предполагаемых танцев. Отплясывают же весьма добросовестно все мелочи фигур. Кроме скучноватого разговора с M-le Berends и случайных обменов слов с разными малоинтересными дамами, я довольно долго беседовал с женой Австрийского 1-го делегата, Графиней Велсерсгейм. Она довольно симпатична и бывши в СПб., отлично знает не только Деляновых, Абамалек и пр., но и кузин с Моховой. Во вторник вечером я не был у Karnebeek, но узнал потом, что там была M-me Cromelin, которая, кажется, очень мила, вопреки мнению здешних дам, и которую мы, к сожалению, как-то ужасно мало встречаем. 12/24 июня Вчера мы в полном смысле слова, отдыхали от горячки предшествовавших дней. Утром я сделал большую прогулку пешком за Bosh, днем же не отправился никуда из домов, куда следовало бы сделать визиты. Во время обеда M-le Стааль, уже кончившая обедать и поговорившая с обедавшей за другим столиком баронессой Бильдт, подошла к нашему столу и предложила мне ехать с нею и B-ne Bildt вечером в Схевенинг, прибавив: “La B-ne desire absolument vous avoir”*. Было еще место в ландо для Гурко и мы вчетвером поехали на музыку, хотя по пятницам “серьезные концерты”. В общем вечер был очень приятен и, сидя в креслах между M-le Staal и B-ne Bildt, я был очень доволен своими соседками. В карете я главным образом говорил с Баронессой Бильдт, причем наш разговор принимает постепенно характер легкого flirt’а, хотя она, как женщина, мало мне нравится, и слушая возле нее музыку Вагнера, я невольно вспоминал слышанный не так давно “Tristan und Iseult” рядом с другой Шведской Посланницей... Тем не менее, вследствие выраженного Баронессой Бильдт по поводу музыки Чайковского желания, я вчера же вечером в клубе написал письмо Томановскому50, прося его выслать мне со следующим курьером несколько романсов Чайковского для mezzo soprano. 353 13 /25 июня Чудная погода, стоявшая вчера и сегодня, располагала к экскурсиям. Однако вчера я никуда не ездил, а после завтрака у van der Pijl’а с Ornellas и Приклонским, остался большую часть дня дома, чтобы несколько ликвидировать свою частную переписку. Папа и Рите я пишу раза два в неделю и получаю столько же писем от них. От Helene же я получаю письма, а иногда и телеграммы, почти ежедневно и должен с своей стороны писать ей чаще. Бедная Helene, скучая и продолжая иметь разные неприятности из-за своих родных, лечится в Thoune’е и, по обыкновению видя будущее в весьма мрачных красках, пишет мне грустные письма, в которых жалуется также на продолжительность Конференции и на то, что я пробуду с нею в Швейцарии лишь весьма короткий срок. Я стараюсь утешить ее и ободрить, но внутренне не могу не сознаться, что перспектива этого продолжительного свидания в Швейцарии мало мне улыбается. Кроме того, я получил много других писем, в том числе (уже давно) от Нади Голицыной, от Левашовой, зовущей меня в Париж, где она теперь находится, и от Ольги Свербеевой из Венеции на пути из Рима в Сетуху. Миша Голицын51 пишет мне, что он снова влюблен, но уже в Лопухину, и опять хочет на ней жениться. Не зная совершенно Лопухиной, ничего не могу сказать о желательности этого брака, но все же немного жалею для Миши, что не состоялся его брак с красавицей Хомяковой. Вчера вечером мы собирались в Scheveningen, но пришедшая, как раз во время обеда шифрованная телеграмма из СПб., отняла у нас весь вечер. Нам передают телеграмму Гр(афа) Остен-Сакена52 о согласии Германии, под разными ограничениями, на арбитраж и о желательности поддержки СПб. Кабинетом некоторых пунктов, но при этом Министерство, по обыкновению, ни словом не обмолвилось о том, каково же мнение самого СПб. Кабинета и оставило Посла в полном неведении относительно своего взгляда на просимую поддержку. Сегодня, поработав утром, мы, т. е. Приклонский, Гурко и я с тремя девицами Ornellas и их братом, поехали по железной дороге в Лейден. Наша экспедиция велась столь безалаберно, что, проведя там часа три с половиной, мы ничего не видели, кроме ботанического сада, парка с памятником бургомистру van der Werf’у, своей твердостью побудившего граждан не сдаваться испанцам во время знаменитой осады 1573 года53, и фасад ратуши на Breetstraat с надписью, 131, буква которой соответствует 131 дню осады. После маленького “gouter”* в кондитерской и бессмысленного катания на конке по Breetstraat взад и вперед мы вернулись сюда к обеду. Вечером делать было нечего. Поговорив немного с баронессой Бильдт, с которой между прочим мы обменялись пунцовыми розами, я проводил ее до дому на Lange Vorhout 28 и дорогой наш полушутливый flirt продолжался. Она высказывала мне свое мнение о преимуществах, с точки зрения поэтичности, продолжительного и спокойного обожания, свойственного народам северным и часто кончающимся одним лишь почтительным поцелуем кончика пальцев, оставляя светлое и приятное воспоминание, — перед любовью стремительной и страстной, требующей немедленного обладания и быстро преходящей, не оставляя следа, как например, по ее словам, в Италии. Я отшучивался, так как je la prends trop peu 354 au serieux*, чтобы серьезно вникать с нею в подобные вопросы, о которых я мог бы говорить серьезно и с удовольствием только с женщиной, которая производила на меня не только физическое, но и нравственное воздействие. 17/29 июня Внеочередная экспедиция, отправленная сегодня почтою в СПб., заставила нас снова усидчиво поработать последние два, три дня. Тем не менее в прошлый понедельник, 14/26-го, я был с Гурко у de Grelles, где между прочим, вследствие отъезда на два дня в Брюссель M-le de Grelles, Гурко и я с M-le Kattendijke исполняли обязанности хозяйки в отношении чая; — у Hovard и Okolitchaniy (карточки) и у M-me Neven. Вечером мы втроем, Приклонский, Гурко и я поехали в Схевенинген, где отправились в cafe-concert “Seinpost”, оказавшийся весьма слабым. Кроме игры в “foot-ball” в виде подбрасываемого собаками воздушного шара, все было ужасно. Во вторник вечером был последний прием у Karnebeek, где я между прочим наиболее говорил с M-me Okolitchaniy и с графиней Велсерсгеймб. Вчера в среду опять весь день прошел в переписке депеш, а вечером я поехал в Схевенинген, где сначала сидел на музыке с M-me, M-le Staal и Zannini, а потом пошел в “bar” со Станчевыми, причем вскоре к нам присоединилась большая компания из: C-se Starginska, C-se Stirum, C-te et C-se Segur, Miss Hovard, Selir, Macedo, Hamilton, Cromelin, d’Orelli, Zannini и др. Я главным образом говорил с M-me Станчевой, бывшей весьма любезной ко мне. Вообще этот вечер вполне загладил минутное неудовольствие, вызванное в Станчеве следующим эпизодом, случившимся в прошлый понедельник. В этот день Станчев произнес в одной из Комиссий речь, сильно обеспокоившую турок, которые все несколько раз поочередно приезжали к Базили с разными представлениями по этому поводу. Базили условился с ними на счет некоторых изменений, которые можно было бы внести в речь Станчева, чтобы смягчить дурное впечатление в Константинополе и, со свойственной ему поспешностью и необдуманностью поручил мне отправиться в секретариат и во что бы то ни стало поставить на вид, чтобы речь не была напечатана без указанных им изменений. Несмотря на то, что я советовал Rochussen’у записать эти изменения на отдельной бумажке, частным образом и, лишь в случае печатания, обратить на них внимание Секретариата, Rochussen счел долгом занести их, как официальное приказание, на самый подлинник, пометив, что изменения сделаны Стаалем через мое посредство. Конечно Станчев очень обиделся на столь бесцеремонное отношение к его речи, но, после первой вспышки негодования, понял, что я при этом был лишь передаточной инстанцией, а что вина заключается даже не в Стаале, а исключительно в горячности и нерассудительности Базили. Тут же в Схевенингене всякое недоразумение окончательно устранено, и наши отношения вновь стали отличны. Я вернулся в Гаагу с Кромлиным и поехал в клуб. Сегодня утром я написал M-me Станчевой о желании Crommelin присоединиться к нам для поездки в Delft во вторник, и баронессе Бильдт, просившей меня вчера узнать, в каких платьях обедать у Welsersheimb, в виду того, что Графиня никогда не декольтируется. Я был также у профессора Renoult54, для которого Ваксель55 прислал мне “ежегодник”. В 12 ч. Гурко и я поехали с Гамбсом в 355 Утрехт к M-me van Eys, у которой застали и одну из сестер ее, M-me Vegelin, слывшую за красивую женщину, но весьма намазанную. В то время как обе дамы и Гамбс поехали с Г. Brandson в automobile’е, и притом довольно неудачно, — Гурко и я отправились осматривать город, который довольно большой, но очень тихий. Оригинально, что каналы в нем не как в других городах в уровень с улицей, а глубоко наподобие наших Мойки и Фонтанки, когда нет наводнения. При этом в стенах, их окаймляющих, проделаны двери и окна, очевидно в подземелья, а иногда у них еще свои берега с деревцами и жильем внизу под набережной. Интересен старинный собор, от которого, впрочем, осталась лишь одна колокольня и задняя часть, отделенные ныне площадью. Прежде собор был очевидно очень обширен и красив строгостью своей готики; теперь же уцелевшая часть, непомерно высокая по длине и ширине, вся испорчена настроенными скамейками и балконами. При соборе, связывая последний с университетом, уцелел готический “cortile” — дворик окаймленный открытой галереей, оставшейся от древнего монастыря. Университет с небольшими заново отделанными аудиториями, имеет две интересные залы: одна, в которой теперь бывают диспуты и в которой некогда была заключена знаменитая Утрехтская уния56, а другая, где заседает студенческий сенат, вся увешена портретами бывших профессоров, среди которых двое приписываются кисти Rembrandt’а и Frans’а Hals’а. В музее, который мы затем посетили, много всяких вещей церковных и между прочим много великолепно исполненных вышивок на ризах (chasubles). После чая у M-me van Eys, мы вернулись в Гаагу, причем с нами вместе поехала и M-me Vegelin с дочкой. По возвращении сюда я нашел два письма: одно от Графа Lynden’а, к которому мы должны были ехать в деревню вчера и который ныне приглашает нас на пятницу на будущей неделе; а другое от M-me van Loon, у которой я был вчера и которая, согласно обещанию, ныне извещала меня, что принимает приглашение на котильон на балу у Стааль. После обеда мы сидели у Стааля, en famille*. M-me и M-le действительно очень милы, когда их ближе знаешь. 19 июня/1 июля I Комиссия уже окончила свои труды вчера, причем достигнутые результаты довольно отрицательны. По этому поводу нам вечером пришлось шифровать две телеграммы в СПб., и мы опять лишь на короткое время поехали с Гурко к Beaufort, у которых вчера была последняя “пятница “. B-ne Bildt, B-ne Suttner, C-se Welserscheimb и Станчев были те, с которыми мне наиболее пришлось разговаривать, после чего Гурко и я поспешили в Миссию доканчивать работу. Между прочим вследствие многократных жалоб Helene на недостаток денег, я послал ей вчера двести франков, не имея, к сожалению, в данную минуту много денег при себе. Сегодня утром разразилась сильная гроза, после чего целый день поминутно шел дождь. Это помешает сегодня вечером пользоваться садом во время бала, для которого делаются самые роскошные приготовления и гостиница вся верх дном. В пятом часу я был у пригласившей меня вчера M-le van Haften, огромной и считающейся красавицей яванки. У нее были: M-me Verbrohe (?), M-me Reckum 356 с сестрою, Miss Hovard, M-me Vegelin, и несколько мужчин среди которых B-n Suttner, Zenile (мексиканский посланник), C-te Zelir и Macedo (португальцы), Torres (испанский секретарь). Множество bibelots*. Между прочим M-le van Haften дала мне несколько снимков, сделанных ею, не только с нас намедни на tennis у Berkhout, но и с нее самой одной и с M-me Vegelin. Между прочим Стааль, неоднократно восхваляющий мои галстуки (многие выбора Helene) и умение их завязывать, сегодня опять обратил внимание на это; когда же я ответил, что польщен его одобрением, он сказал: “Ce qui est bien plus flatteur encore, croyez-moi, c’est le jugement de Marschal (его камердинер, англичанин, вкусу которого Посол доверяет всецело) et lui, me dit tous les jours: “Did you see how B-n Sch. is always smartly dress”**. Это меня очень рассмешило. 20 июня/2 июля Бал прошел отлично. Гостиница была совершенно преобразована и великолепно убрана; открыты были и устроены многие новые комнаты, большая зала была вся обставлена растениями, среди которых пестрели белые лилии; часть балкона была отделена для оркестра, на другой же помещался один из буфетов. К сожалению, только дождливая погода помешала пользоваться освещенным электричеством садом. Из более 400 приглашенных, конечно, многих не было, но блестящая толпа наполняла залы. Во время котильона, дирижируемого Crommelin’ом, с M-le de Staal раздавали много цветов и разных вещиц. Потом в залу снесли много столов по десяти приборов и, когда, после ужина, все разъехались, было уже 3 ? ч. и совершенно светло. За ночь целая армия рабочих снова все убрала и к 8 ч. утра гостиница приняла свой прежний вид. В качестве “хозяев” пришлось стряхнуть лень к танцам. Впрочем, я лишь во время котильона вальсировал и даже полькировал почти со всеми знакомыми дамами, остальное же время я танцевал в том смысле, что оставался с дамой в одной из боковых гостиных. Так я просидел 1-й вальс с M-me Vegelin, одну польку с Marie Therese d’Ornellas и lancier*** с B-ne Bildt. Только кадриль с навязавшейся мне одной из Karnebeek пришлось отплясывать. Здесь существует обычай посылать в день бала приглашенной заранее на котильон даме букет, причем можно в виду этого даже осведомиться о том, какое будет надето платье, чтобы цветы были подходящи. Говорят многие дамы даже не едут на бал, когда не приглашены заранее на котильон, так как отсутствие у них букета сразу показывает, что они не танцуют котильона. Иногда же, из особенной любезности, опоздавший со своим приглашением кавалер все-таки посылает букет так что дама приезжает с двумя букетами. В таком положении были вчера M-le Kattrndijke (рыженькая) и M-me van Loon. Последней я послал великолепный букет из светлых “mauves”**** орхидей, хотя и названный Гурко, Приклонским и Севастопуло — сумасшествием, так как он стоил ровно вдвое против всех прочих — 38 гульденов, но действительно хороший. Другой букет, гораздо более темный, но тоже в лиловых цветах 357 был от Palandt’а, для которого M-me van Loon испросила у меня разрешения подсесть к нам. Хотя я и счел долгом сделать вид перед M-me van Loon, что я недоволен этим, но в сущности был в душе весьма рад, так как при всей ее красоте и декоративности, я не нахожу чтобы она была весьма занимательна. Особенно за ужином, несмотря на присутствие Гр(афини) Старжинской, мне было довольно скучно: нас было девять человек: M-me van Loon и я, Гр(афиня) Старжинская и Hamilton, M-le d’Okolitchaniy и Palandt, Севастопуло и Merey. Из разговоров самый хороший был тот, который я имел в длинном fumoir’е* с B-ne Bildt, во время lancier. Мы говорили между прочим о книгах “L’idylle tragique”, “L amitie amoureuse”, “L amour est mon peche”** и др. У милой баронессы иногда довольно наивные мысли, притом несколько смешно выражаемые не вполне хорошим французским языком, одно произношение которого сразу обличает шведку. Между прочим, рассказывая мне про обед у Rockhussen’а и желая сказать, что мужчины тотчас после стола “удрали” курить, она сделала довольно опасное слияние глаголов “filer” и “s’enfuir”, давшее в результате “Les messieurs se sont tout de suite enfiles en haut apres diner”***. По поводу того же обеда она рассказала мне, что не приехала поле него к Karnebeek, так как была немного не в духе и к тому же в карете еще поссорилась с мужем, что, по ее словам, случается у них весьма редко. Мы “философствовали” много на счет любви вообще. Между прочим как бы в противоречие сказанному ею однажды, что человек flirtующий с одной женщиной, имеет тем более прелести в глазах другой, она сказала мне, что, для нее, человек, про которого она знала бы, что он связан с другой женщиной, — не существовал бы. 22 июня/4 июля Чувствуя себя весьма утомленным я хочу перед обедом выспаться, но прежде вкратце запишу что было за эти два дня. В воскресенье, после торжественного молебствия в церкви в честь новорожденной Великой Княжны Марии Николаевны, мы поехали в Схевенинген, в Hotel Garni, где Рафалович давал нам завтрак, были: Посол с женою и дочерью, Базили с сыном, Шеин, Приклонский, Гурко, я и Бирилев. После мы сделали визит приехавшей и весьма интересной графине Баранцевой с дочерью, а в 5 ч., по возвращении в Гаагу, я был у M-me Vegelin, у которой просидел довольно долго. После обеда у нас в гостинице, я предложил баронессе Бильдт ехать в Схевенинген с приехавшими сюда на три дня сыном ее мужа (от первого брака) и его приятелем Г(осподином) Alexandersen, но она не решилась и мы остались все вместе в большой гостиной. Вчера я получил телеграмму от Станчева, что в виду дурной погоды, предполагавшаяся на сегодня поездка в Дельфт в брэках отменяется. Тогда я отправился к Crommelin, долженствовавшим также участвовать в поездке, чтобы предупредить их. Застав и мужа и жену, собиравшихся 358 выехать, я был у них лишь несколько минут, причем решено было, что они, Гурко и я все же поедем в экипаже. Затем я был у баронессы Бильдт, чтобы отнести ей выписанные по ее желанию романсы Чайковского. Она приняла меня в небольшой, но светлой гостиной с большими окнами на Lange Vorhout и отделенной широкой аркой от огромной светлой спальни, довольно роскошно отделанной, с монументальной постелью, немного закрытой ширмами. Я сказал, что это “un vrai decor d’opera, on s’imaginerait par exemple Othelo et Desdemone la”*. Эти слова, сознаюсь, почему произвели едва заметное неприятное впечатление на меня самого, баронесса же рассказала мне, что во время своего “voyage de noce”** она с мужем останавливалась в Венеции в комнате, где по преданию, разыгралась упомянутая мной драма. Разговор наш продолжал быть полушутливый, полу-flirt, причем она иногда — по наивности или по глупости — говорила довольно странные вещи в роде: “Je voudrais savoir, si Vous pensez quelque fous a moi. Pour ma part, je voudrais tant rever de Vous (?!) tous les soirs, quand je me couche, et cela n’arrive jamais. C’est parceque Vous ne pensez jamais a moi”, или: “Je rencontre touchours tant de monde dans la rue, et Vous — chamais”, или еще: “Vous avez touchours un sourire si ironique, je crois que Vous me trouvez tres bete. Mais Vous n’avez mкme pas le temps de voir. Vous avez tant de belles femmes avec qui flirter et moi che suis si chalouse”***. Не вызванные ничем подобным с моей стороны слова эти до некоторой степени меня поражают и я право не знаю, как относиться к ним. Между прочим вспомнив, что на балу она говорила мне о своей привычке вести дневник, я спросил ее, что из двух: вполне ли она искренна в своем дневнике и тогда не показывает его мужу, — или показывает и тогда кривит немного душою в записях. Она созналась, что, несмотря на то, что муж никогда не читает ее дневника из опасения найти в нем что-либо неприятное для себя, — она все-таки ограничивается лишь записыванием внешних фактов, умалчивая о внутренней жизни своего сердца. Засидевшись немного у баронессы Бильдт, я наскоро забежал в гостиницу переодеться и поспешил в Кургаус, где был приглашен к обеду Ornellas’ами. Я опоздал на 20 мин. так что все ждали меня, стоя у стола. Были, кроме всей семьи Ornellas, первый Португальский делегат, Macedo, здешний Португальский Посланник, C-te Zelin, C-te de Grelle-Rogier с дочерью и сыном. После обеда мы все отправились на музыку; даже танцевали в одной из предназначенных для этого зале и наконец сидели в “Bar” со Станчевыми и целой компанией. Сегодня утром в 8 час. Посол, Гурко и я провожали на вокзал уже уезжавших в Швалбах M-me и M-le Staal. На вокзал приехали также Гр(аф) Нигря, Гр(аф) Заннини, Берендс с дочерью, Гамбс и Crommelin. Погода была ужасная. 359 Тем не менее Гурко и я, в 10 ч. поехали в нашем ландо за Crommelin. Вопреки ожиданию, M-me Crommelin, несмотря на дождь, не отказалась от поездки и мы вчетвером поехали в Делфт, где Американская делегация, в день своего национального праздника, возлагала серебренный венок на гробницу Гуго Гроция и давала затем в ратуше завтрак для всех приглашенных. В церкви, где произносились длинные и едва понятные речи было очень скучно. За завтраком же мы все очутились в разных местах, так что я например был за столом с Marie Therese d’Ornellas и другими, Гурко с Isabelle d’Orn, Bruno и др., а Crommelin с целой компанией отдельно. На обратном пути Crommelin просил нас взять вместо него M-me de Rappard, что мы и сделали, довезя сначала ее, а потом M-me Crommelin домой. Российская делегация на Гаагской конференции. Сидят: граф Баранцев, Ф. Ф. Мартенс, Е. Е. Стааль, А. К. Базили, А. Г. Рафалович, Я. Г. Жилинский; Стоят: Н. А. Гурко-Ромейко, И. А. Овчинников, В. М. Гессен, С. П. Шеин, М. Ф. Шиллинг, Н. А. Базили, М. Г. Приклонский M-me Crommelin, довольно красивая, веселая блондинка с очень выдающимся, решительным подбородком и лучистыми синими глазами. Мне кажется, что из всех дам здесь, она наиболее мне нравится, но почему-то, а может быть именно потому-то у меня с нею как-то не вяжется. Сегодня Гурко обедает у Crommelin, я же у de Grelle. 360 25 июня/7 июля Так и есть! Ничем мною не вызванный flirt с Баронессой Бильдт принимает совершенно неожиданные размеры. Обед у de Grelle-Rogier во вторник не представлял ничего особенно интересного. В числе гостей были Sir Julian Pauncefote (принявший меня за Gustave, которого он знал в Америке), Туркан-паша, Нури-бей, Вилла-Урутиа с красивой, но неимоверно худощавой женой — уроженкой Гватемалы, M-me van der Stal, Hovard с женой и одной из дочерей, японец и др. В среду утром я с цветами проводил на вокзал уезжавших d’Ornellas, днем же пришлось довольно много работать из-за вчерашнего курьера. Мы обедали за нашим “русским” столом в Doelen’е, Баронесса же Бильдт, по обыкновению обедала в той же зале, но на этот раз одна, так как ее муж был на каком-то официальном обеде. После обеда я подошел к ней в большой гостиной и усевшись рядом с нею завязал разговор, причем она снова стала говорить мне слова в роде уже удививших меня на днях. Она говорила, что, подходя к гостинице, она постоянно смотрит в мое окно в надежде меня увидать; она упрекала меня в том, что я вовсе не обращаю внимания на нее и т. п. Когда она ушла домой я проводил ее, причем предложил пройти до конца Lange Vorhout и вернуться по пустынной Hoge Niewstraat, что мы и сделали. Простившись с нею, я поехал на вечер к M-le van Haeften, где было пение и музыка, и довольно много народу, в том числе Crommelin, причем она была очень хороша в черном платье с розовым кушаком. Персидский Посланник по обыкновению усиленно ухаживает за M-le van Hatften. Вчера в четверг, 24 июня/6 июля, мы много работали ввиду уезжавшего в 5 ч. курьера. На парадный обед в Амстердамском дворце в присутствии Королев нас, секретарей, не пригласили, равно как и дам. Уже после завтрака, за которым ввиду моей очереди с Гурко я угощал и Рафаловича, — при выходе от v. d. Pijl’а мы встретили на Plaats баронессу Бильдт с дочкой, пришедшую туда, как она мне потом созналась, исключительно чтобы видеть меня, так как она знала, что мы всегда завтракаем у Pijl. Перед обедом я велел положить на ее стол в Doelen’е букет красных роз, после же обеда мы пошли с нею в маленький Fumoir, где остались одни весьма поздно. Кругом в залах все уже было потушено, когда мы вышли. Там же наши отношения не замедлили стать на весьма короткую ногу. Она говорила мне, что уже в Марстранде я ей очень понравился, но она не смела затеять со мной flirt из-за... я хотел не называть ее на страницах этого дневника, но видно она играет слишком значительную роль в моей жизни, чтобы я мог продолжать постоянно воздерживаться от произношения “имени милого” и сегодня, ровно после двух месяцев разлуки с нею, я снова назову — ... Louise de Reuterskiold... Да, Баронесса Бильдт, видя в Марстранде, что я всецело принадлежу ее соотечественнице и сестре по служебному положению мужа, воздержалась от flirt’а со мною. В Риме же обстоятельства помешали нам много видеться, но она не могла скрыть от M-me Baggovout возбужденного в ней мною интереса. Теперь она уже не называла меня, как еще намедни, несколько фамильярным, но общим “mon cher”, но “caro mio”, влагая в эти слова всю страсть, на которую способна ее холодная северная натура. Вмиг увлеченный ее примером, я как старый боевой конь, быстро и непринужденно бросился в привычную игру, столь часто заменяющую нам, бедными чувствами, настоящую любовь. Я обнимал ее и целовал ее руки, которыми она ласкала мои запылавшие щеки... Она 361 между прочим говорила про данные мною ей розы: ”je vais les prendre dans mon lit et les embrasserai une a une”*. Около 11 час. я проводил ее почти до дому, причем только что мы расстались с нею близ клуба, как ко мне подошли возвращавшиеся из Схевенинга Приклонский и Rechtern и мне пришлось зайти с ними в клуб. 27 июня/10 июля Со вчерашнего дня заседания Конференции отложены на неделю, чтобы дать время подготовить доклады, а также делегатам, не участвовавшим в экзаменационном комитете, ознакомиться с выработанным проектом. Большинство намеревается воспользоваться наступившими свободными днями для путешествий. Даже Стааль хочет ехать в Брюссель. Мне, конечно, можно было бы съездить тоже в Бельгию, Париж, куда меня зовет Левашова, или даже к Helene, с которой мы было поссорились из-за отсылки денег, но снова помирились. Однако я решил остаться здесь, где мне довольно хорошо и притом, где у меня на предстоящую неделю уже несколько приглашений. Завязавшийся столь неожиданно с баронессой Бильдт flirt продолжается. В пятницу, 7-го, утром мы, согласно уговору, встретились в музее “Mauritz-hous”, где осматривали картины и долго сидели, беседуя, на окнах и скамьях. Я принес ей несколько орхидей и белых роз. Из этого музея мы, через Binnenhof и Buiffrnhof прошли в дом Stengracht, где в трех гостиных отличная коллекция картин, среди которых одна Рембрандта, одна Meissonier57 и др. Иногда, оставаясь одни в зале музея, мы прижимались друг к другу и, обнявши ее, я целовал ее. Мы сидели затем вместе на скамье Vyverberg’а, и совершенно забыли о бывшем в это утро параде. В 5 час. того же дня я был приглашен к Borel, сестре van Eys, занимающей один из наиболее древних и интересных домов Гааги, некогда принадлежавший знаменитым De Witt58. Замечательны собранные мужем Borel, знатоком и любителем древностей, коллекции, особенно фарфора. Было довольно много народа, циркулировавшего в гостиных и саду, преимущественно голландцев. Из иностранных дам были только Графиня Велсерсгейм и баронесса Бильдт. С нею мы были более официальны, нежели бывало прежде, когда встречались в обществе, и лишь осматривая витрины с фарфором, иногда говорили более интимно, тихим голосом и часто, насколько я умею, по-итальянски. Я обедал у M-me van Loon с графиней Старджинской, после чего мы вчетвером поехали в Схевенинген в “Seinpost”. Там мы уже застали Станчевых и вскоре к нам присоединились Crommelin с женою, M-le de Grelle с братом, Pichon, M-me Rappard и др. Гр(афиня) Старжинская, выигравшая с B-n Pichon, cuirassier frangais** и пр., пари, заключавшийся в ужине на 16 человек, пригласила многих, в том числе M-me van Loon и меня, не предупредив, что за ужин платит не она, а Pichon, так что, когда мы, знавшие Pichon весьма мало, узнали об этом, было уже поздно отказаться. Вообще этот несчастный ужин наделал много шума в городе, возбудил много комментариев и неудовольствия и окончательно поссорил Старжинскую с Crommelin и Rappard. Ужин этот происходил в Hotel d’Orange. куда я между прочим отправился пешком по берегу моря с M-me 362 Crommelin и Станчевым. За столом нас было 14 человек (d’Orelli и Jacques Palandt), причем все время “il y avait de 1’electricite dans l’air”* и большинство было не в духе. Я сидел между Crommelin и M-me van Loon, против меня были Pichon и M-me Crommelin. Между прочим с M-me van Loon и Jacques Palandt у меня был странный разговор о том, как часто чутьем отгадываешь связь между двумя лицами, без всяких данных на то. Мы опять-таки вернулись в Гаагу в ландо — Старжинская, оба van Loon и я. Вчера, в субботу, целый день прошел за работой в виду уезжавшего сегодня утром курьером в Россию Гессена, так что вечером мы могли только немного поговорить с баронессой Бильдт в salon de lecture**; ее же план взять Гурко и меня в свое ландо, чтобы ехать в Схевенинген — к сожалению не удался. Днем, работая за своим письменным столом, я два раза видел в окно, как она подходя к гостинице, украдкой смотрела на верх в мое окно. Мы при этом не прибегали к банальному поклону, а лишь обменивались долгим, молчаливым взором. Согласно обещанию она привезла мне и прислала через швейцара на верх свою фотографию, официально ею подписанную “A. de Bildt”, но на обороте которой она написала: “La Haye, le 6 Juillet 1899”***. Это намеренно выбранное, как она мне это еще подтвердила сегодня, число — день нашего первого, почти окончательного сближения, или, как я назвал это сегодня — нашего “sponsalizio fiancailles”**** — весьма понравилось мне, обличив в ней довольно тонкое чувство. Сегодня утром я вышел на Vyverberg, намереваясь идти к Letitre, но встретил баронессу Бильдт. Она, оказывается, поджидала меня, сидя с дочкой на скамье, и как только увидала меня, она встала и пошла мне навстречу. По ее желанию, мы втроем отправились в зоологический сад, где маленькая Bianca забавлялась, кормя хлебом птиц и зверей, мы же сидели в тени и говорили. Между прочим среди всего пересказанного, из которого многое для меня являлось уже не раз слышанным в подобных случаях, я отмечу лишь то, что она упрекнула меня в том, что слишком быстро пошли в нашем flirt’е, “Nous sommes alles trop vite”*****. Мы укоротили лучшую часть flirt’а — начало, период постепенного сближения и “в четыре дня” дошли до такой степени интимности, что дальше не остается ничего, кроме обладания или разлуки. Внутренно немного с нею соглашаясь на счет этого, но вместе с тем про себя сознаваясь, что я не достаточно увлечен ею, чтобы находить большое удовольствие в длинном и поэтическом flirt’е, я тем не менее возражал, полушутя, что если она, хотя бы для очищения совести, желала бы видеть наши отношения длившимися предварительно дольше, она должна лишь принять во внимание протекшие со времени первого нашего знакомства в Марстранде четыре года и считать достигнутые ныне результаты плодом этого давнего периода. Она чистосердечно смеялась этому изобретению. На обратном пути я дал букет розовых роз и Bianc’е тоже розу, причем баронесса сказала мне, что прошлую ночь она положила под свою подушку одну 363 из данных мною раньше роз, в надежде, благодаря этому, видеть меня во сне, — надежда, по-видимому, неоправдавшаяся. Королева Нидерландов Вильгельмина Жара стоит нестерпимая. Днем Гурко и я поехали в Схевенинген, где, по случаю воскресенья, на берегу моря была огромная толпа гуляющих. Я знал, что баронесса Бильдт будет перед Hotel d’Orange и, направившись туда, мы действительно нашли ее с дочкой, сидящими в палатке. Мы сели к ним, Гурко — на стуле, я же — на песок у ног баронессы. Конечно благодаря присутствию Гурко разговор был общий, но иногда наши глаза встречались и красноречиво заменяли слова, а раз даже, за спинкой стула, мы крепко пожали друг другу руку. Когда мы потом усадили ее в весьма элегантную коляску, и она с дочкой уехала, причем ее белое платье, свисавшее из экипажа, еще долго сверкало на солнце, я в первый раз — несмотря на все уже бывшее между нами, — я в первый раз почувствовал искреннюю симпатию к этой женщине, в которой до тех пор видел лишь партнера в иногда опасную, всегда пустую, но часто приятную “игру в любовь”. Возвращаясь домой, я увидал издали M-me Kattendijk. Обрадовавшись ее возвращению, я хотел было сегодня же пойти к ней, но встретившийся мне Посол “предложил” мне пройтись с ним и мы прогуляли под руку с ним до обеда. За столом Бильдт сегодня обедал и Занини, а вечером мы вчетвером: барон и баронесса, Занини и я поехали в ландо Бильдт на музыку в Схевенинген. Там барону надоело слушать музыку, и он вышел из Кургауза на террасу, Занини же уехал вскоре к Нигре, и мы остались вдвоем слушать Вагнера, а затем “Kusswalzer” Straus’а. 364 Между прочим Zannini говорил баронессе, когда мы ехали вместе: “C’est inutile d’essayer de flirter avec le Baron: il est amoureux de M-me Reuterskiold. Quand j’ai fais sa connaissance a Marstrand, il etait a ses pieds”*. 28 июня/11 июля Две смерти, весьма меня поразившие. Во 1-х дядя Михаил Федорович Беттихер. Едва верится, чтобы созданная им “Отрада”, с которой связано столько воспоминаний для меня, осталась без него!... А бедная тетя, для которой он был все. Во 2-х — Рейтершёльд... M-me Станчева сообщила мне сегодня об этом на приемном дне у de Grelle. Для Louise это будет сильным ударом, главным образом в виду утраты того положения, которым она так дорожила. Разве она останется скандинавской посланницей, видоизменив лишь отечество? Я колебался писать ей, или нет. С одной стороны в виду занятого мною по отношению к ней положения как будто неловко соболезновать о смерти того самого мужа, которого я готов был обмануть. С другой стороны, мне очень хотелось писать ей. Я сделал, кажется, худшее, т. е. написал несколько строк, но не просто, а с некоторым намеком на мои сомнения (scrupules). Сегодня утром мы проводили на вокзал уехавшего в Брюссель Стааля. Базили с сыном тоже уехал в Брюссель, а Приклонский уезжает завтра в Швейцарию, так что Гурко и я остаемся здесь одни в качестве “charges d’affaires”** Делегации. Баронессы Бильдт я сегодня не видел, так как она с мужем ездила в Амстердам. Я узнал это от встретившейся мне Bianca, которая очень милая и развитая девочка. Я дал ей несколько роз, за которые она очень мило благодарила меня, как взрослая. Я обедал у M-me Berkhout, где в числе 20 человек были M-me Villa Urutia, M-le van Haeften, M-me Detombe (между которыми я сидел, ведя ко столу последнюю), M-le Karnebeek, C-se Stirum (другая) и др. Вечером, пользуясь теплой погодой, пили кофе в освещенном китайскими фонарями саду, после чего были скучные танцы и пение. Днем я между прочим был у M-me Kattendijk. но к великому огорчению узнал, что она уже снова уехала “pour Vissour”. Когда же я спросил, где же это место “Vissour”, оказалось, что человек хотел сказать: “Huit jours”***. 30 июня/12 июля Вчера утром я встретил баронессу Бильдт и проводил в два магазина, куда она шла. Она выказала немного ревности, когда, по поводу смерти Рейтершельда, говорила о вдове (впервые я называю ее этим именем!). Наше “charges d’affaires’-ство” с Гурко началось довольно печально, так как вчера утром получено было известие о кончине Наследника Цесаревича, В(еликого) Кн(язя) Георгия Александровича59. Не имея на этот непредвиденный случай никаких инструкций, мы ограничились тем, что спустили флаг до половины 365 флагштока, навязав на него черный бант, и выставили у швейцара книгу для росписывания. К нам приходили весьма многие, кто с “соболезнованиями”, кто с расспросами. Берендс же, по обыкновению, заметался по городу и даже не догадался поднять до половины флаг над Миссией. Панихиду же он назначил на завтра, что совсем лишено смысла, так как надо было служить ее или как можно скорее — вчера или сегодня, — или уже по возвращении Посла из Брюсселя. При этом все дипломаты здесь весьма обиделись, что Берендс ограничился на словах лишь пригласить кое-кого, официально же не известил никого. Вчера днем я поехал с Гурко в Схевенинген, где мы расположились на самом берегу моря в соломенных стульях с верхом, но жара была ужасная даже у воды. Баронесса Бильдт подошла к нам с дочкой и бонной — итальянкой Emilia, но будучи немного не в духе от жары, отказалась от моего предложения занять наши соломенные будки. Тогда я не настоял, но и не последовал за нею на верх, на дюны. Потом мы снова встретили ее там, но я обошелся холодно и пошел с Гурко к Рафаловичам, которым мы должны были визит и которые, увы! снова пригласили нас обедать завтра у них. Строго говоря, я не был очень опечален, что мы не сидели вместе с баронессой, но жара делала меня тоже нервным, а кроме того, я хотел видеть, как она отнесется к выражению моего неудовольствия. С тех пор она говорила мне, что заметила мое негодование, огорчившее ее, и что поэтому она тем более была тронута тем, что, обедая у van Loon в 8 ч., я перед уходом из гостиницы зашел в ресторан поговорить с обедавшим в одиночестве Гурко. Я не подошел к столу Бильдт, но мы издали обменялись взглядом и баронесса, как она сама сказала мне потом, видела в этом молчаливое с моей стороны “прощение”. Возвращаясь из Схевенинга я, по дороге, заехал к Berkhout, где на tennis было много народа и где меня между прочим представили молодой девушке, уже ранее обратившей на себя мое внимание благодаря удивительному сходству ее с Ольгой Свербеевой. За обедом у van Loon были: Испанский Посланник в Брюсселе Villa Urutia с женой, M-me Nepven с дочерью, Гр(афиня) Старжинская, Марк Паландт, Тото Смет и Joostens. Я вел к столу M-le Nepven, а сидел между M-me Villa Urutia и Тото Смет. После обеда мы все поехали в Схевенинген, в Bar, где сидели и говорили очень — даже слишком весело и оживленно, причем туда я ехал в коляске M-me Nepven и M-me Villa Urutia, там сидел между M-me Villa Urutia и M-me van Loon, назад ехал с M-me van Loon и сидевшим на strapontin* Марком Паландт. Сегодня утром я встретил баронессу Бильдт на Vyverberg’е одну, и по ее желанию пошел с нею в Зоологический сад, где мы сели в тени в отдаленной аллее. Сначала, от жары ли, или по другим причинам, разговор как будто не клеился. На днях она говорила мне, что желала бы иметь какую-нибудь безделушку от меня на память, с вырезанным числом 6 июля. Я искал что-нибудь подходящее и не нашел здесь ничего лучшего, чем серебряную с выпуклыми украшениями мандолину, могущую служить флаконом, внутри крышки которого я велел выгравировать “6 VII 99”. Последнее было довольно плохо исполнено, и голландец, которому я вернул вещицу для улучшения надписи ничего лучшего не придумал, как обвести гравированное — чернилами! Мандолина тем не менее, по-видимому, 366 понравилась баронессе. “Elle vous accompagnera, quand vous chanterez les romances de Tchaikowski”, сказал я ей шутя, и прибавил “a moins que Vous ne chantiez un jour un chant d’amour bien plus divin encore”*. Относительно уже раз выраженных ею сожалений, что “мы пошли слишком быстро”, я сделал следующее сравнение: “Vous me rappelez une personne qui aimerait le bon the bien chaud et qui, craignant d’en voir la tasse trop vite finie, se mettrait a le deguster si lentement que la seconde moitie de la tasse aurait le temps de devenir froide et n’offrirait plus aucun charme. Ainsi toute la seconde moitiй serait perdue pour avoir voulu faire durer le plaisir a venir”**. Баронесса говорила мне между прочим, что я вероятно мало думаю о ней в ее отсутствие. “Car, — сказала она, — il n’y a pas a dire c’est moi qui Vous fait la cour et non pas Vous a moi; c’est moi qui ai commencй et Vous ai parle d’amour la premiere / Autrement Vous n’auriez probablement pas songe a moi”***. Это сознание с ее стороны — вполне впрочем справедливое — было мне очень приятно, так как оно как будто снимало с меня часть ответственности, но ее дальнейшая речь, сказанная с неожиданной и трогательной искренностью, заставила меня призадуматься. Сказавши о положении женщины, воспитанной и живущей почти исключительно для любви, об ней постоянно слышащей и читающей, для нее одевающейся и т. д., она выставила на вид постоянную борьбу между заманчивостью любовной интриги и строгим исполнением долга по отношению к мужу, — постоянное колебание, в чем именно заключается настоящее счастье, или, как я выразил ее мысль: “le combat entre la crainte du remord et celle du regret”. “Vous ne sauriez croire, — сказала баронесса, — l’effet que nous fait l’amour. Il me semble que j’ai dix ans de moins depuis que je Vous ai rencontre ici, depuis ma pensee est constamment eprise de Vous”****. Она рассказывала мне, что вчера вечером после обеда, отказавшись ехать с мужем и Crozier в Seinpost, она нарочно прошлась мимо окон M-me van Loon, зная, что я там, но было лишь 9 ? ч. и мы сидели еще за столом, так что она видела только освещенные, но пустые гостиные. Она говорила мне тоже, что иногда ей кажется, будто она “в разлуке любит горячей”, так как когда меня нет у нее является непреодолимое влечение ко мне, когда же мы вместе, она часто чувствует какую-то неудовлетворенность. Я ответил, что вижу в этом признак того, что она любит во мне лишь идеальную любовь и я, как предмет этой любви, в действительности оказываюсь не на высоте положения, но она 367 объяснила это чувством постоянного страха чего-то, которое она испытывает, когда она со мною. Я между прочим сказал ей, что, проснувшись утром в 6 ч. моя первая мысль была, что она делает в эту минуту. Это была правда. По этому случаю она, краснея и смущаясь, сказала мне, что в 8 ч. муж “целовал” ее, она же спросила его: “Si un jour je te trompais, en souffrirais-tu vraiment? Je ne veux des phrases au sujet de „l’honneur blesse” etc que les hommes mettent toujours en avant, mais je veux savoir si tu souffrirais vraiment de la vraie jalousie, du coeur, du sentiment...”*, на что будто бы барон ответил ей, что он в таком случае пожелал бы лишь умереть скорее. По этому поводу баронесса с удивительно милой простотой и чистосердечностью рассказала мне, что муж ее женился на ней против воли своих, так как она не была ни богата, ни знатна, и что поэтому она всем обязана лишь ему. “Si c’est la femme qui a la fortune et le reste et que le mari ne l’a epousee que pour cela, je trouve qu’elle est libre de chercher le bonheur ailleurs, mais moi, je dois tout a mon mari”**. Она говорила это необыкновенно просто и трогательно, так что когда мы с нею расстались, некоторая грусть овладела мной, и я Министр иностранных дел Нидерландов В. Г. Бофор 368 невольно думал: с какого права, с какой радости мне, без всякого с моей стороны увлечения, лишь из-за минутной прихоти или польщенного самолюбия, подвергать опасности семейное счастье не сделавших мне ни малейшего зла людей и их ребенка. Ведь я же не в состоянии дать счастья этой женщине. Больше даже: я знаю, что и в минутном удовольствии нет настоящего счастья. Правда я убежденный сторонник теории “субъективности” счастья, — теории, которую не без жертв для себя применяю к Helene и по которой достаточно не отымать у человека его иллюзии счастья, — лишне же заботиться о том, чтобы его “субъективное” счастье было вместе с тем и “объективно”. Но, насколько я знаю баронессу Бильдт, у нее не та сильная — или может быть черствая — натура, которая выдержит комедию и сумеет сохранить мужу его “иллюзию”, внезапной слабостью не выдав правды. Баронесса говорила мне о своем намерении “бежать” меня и для этого уехать в будущий понедельник, из опасения, что ее чувство ко мне станет сильнее и глубже. Я думаю, что с моей стороны честнее не задерживать ее, — что я и решил сделать. В 6 час. я был на несколько минут на 5 o’clock у Гр(афини) Старжинской, где была M-me van Loon. Я обедал вдвоем с Гурко в Doelen и я констатировал, что отсутствие Бильдт в столовой было для меня большим недостатком, так как, когда Гурко и я, после завтрака, зашли в сад гостиницы и видели там баронессу с мужем, она сказала, что обед у Гр(афа) Мюнстера. по случаю нашего траура, отменен, и я подумал, что мы увидим Бильдт в Doelen’е за обедом. Поехав вечером в Схевенинг, мы доехали туда при страшно сильной грозе и ливне. Этот ливень, как мы сейчас узнали в клубе от барона Бильдта, застиг Бильдт, когда они шли из H. d’Orange, где они обедали, в Кургауз. Благодаря этому, мы не встретились на музыке. 2/14 июля Благие намерения не всегда исполняются. Вчера Гурко и я собирались ехать к Гр(афу) Lynden в замок Sandenburg, но в самую минуту отъезда получили от него извещение, что “по неожиданному обстоятельству” он к крайнему своему сожалению должен просить нас отложить приезд. Я узнал вечером, что эта “причина” не что иное, как его помолвка с какой-то M-le van Nagel(?). Оставшись в Гааге, мы поехали в 12 ч. в мундирах на панихиду по Цесаревиче. Мы обедали вдвоем у Рафаловича в Схевенинге (H. Garny), после чего поспешно вернулись сюда, чтобы встретить возвращающегося из Брюсселя Стааля. Таким образом случайно целый день прошел без того, чтобы мы виделись с баронессой Бильдт. Сегодня утром тоже, выйдя, по обыкновению на Vyverberg, больше под давлением уже знакомого мне влечения “к женщине вообще”, нежели специально к ней, я опять не встретил ее. После завтрака я пошел к Берендсу, чтобы поговорить с ним о завтрашней курьерской поездке в Кельн, куда я бы поехал, чтобы видеть эту часть Голландии. Оказалось, что по свойственной ему идиотичности, Берендс не спросясь нас, уже услал туда Псаломщика, хотя курьеру надлежит выехать лишь завтра. Сидя у Берендса, я увидал в окно проходившую к себе домой баронессу Бильдт с дочкой. Колеблясь между желанием ее видеть и сомнением, можно ли идти к ней в этот час, я вышел и направился к ее 369 дому. Вдруг ее дверь отворилась и на пороге появилась баронесса, которая, как оказалось, увидала меня в окно и, опасаясь, что я пройду мимо, под влиянием импульса выбежала без шляпы на крыльцо. Поняв, что я иду к ней, она вернулась, оставив дверь открытой, и навстречу мне выбежала маленькая Bianca. Войдя с нею в пустую гостиную, я спросил ее: “Vous alliez sortir?” “Non, Monsieur, — мило отвечала та, — nous Vous attendions avec maman”*. Через минуту из спальни вошла баронесса Александра, и дочь исчезла. Оставшись одни, мы быстро подошли друг к другу, и почти невольно прижались друг к другу, она оказалась в моих объятиях и наши губы сомкнулись в один, страстный поцелуй... В это мгновение что-то непонятное овладело не только ею, но и мной — для меня однако это продолжалось не долго. Я редко видел женщину более взволнованную, чем баронесса, когда мы встретились и обнялись. Потом, через несколько минут после этого, первого подобного, поцелуя она постепенно стала успокаиваться и созналась мне, что, не видя меня столько времени, дошла до высшей степени нервного раздражения, что теперь же вид мой и главным образом поцелуй снова дал ей счастье и спокойствие. Мы в продолжение четверти часа говорили, большею частью о том, как мы тщетно искали друг друга за последние два дня. Во время разговора вошел барон, но тотчас снова скрылся. По словам жены, он, никогда не бывший ревнивым, начинает иногда выказывать признаки беспокойства в отношении ко мне. Впрочем уже сегодня вечером, видя меня с M-me van Loon, он до того, по-видимому, успокоился, что предлагал, чтобы я довез баронессу домой из Схевенинга, так как он хотел уехать раньше нее, что впрочем не состоялось. Намереваясь перед отъездом дать обед некоторым дамам-голландкам, мы с Гурко отправились к M-me Crommelin, чтобы пригласить ее с мужем, а также к M-me Nepven и M-me van Loon возобновить сделанные мною уже приглашения. Вечером, после обеда с Послом, Шеиным и Гурко, я с Шеиным поспешил в Схевенинген, где почти не слушал серьезный концерт, а любовался дивным закатом солнца. Было множество знакомых. Потом мы сидели в Bar’е: M-me и M-r van Loon, M-me и M-r von Gulenstolpe (здешний Шведский посланник, она довольно милая англичанка), B-ne и B-n Bildt, Mark Palandt и я. Затем к нам подошли и M-me Crommelin с мужем и M-me Rappard. Мы вернулись на электрическом траме: оба van Loon, Hamilton и я. Между прочим я получил совершенно “любовное” письмо из Парижа от Marie Therese d’Ornellas, говорящей, что она молчала всю дорогу, думая лишь обо мне; что она хранит мою засохшую гвоздику в молитвеннике; что она уже давно ежедневно молится за меня и пр. Уже давно я замечал признаки этой любви, но это первое столь категоричное выражение ее письменно. Зачем мы всегда любимы лишь теми, к кому сами питаем не более как дружбу, симпатию или даже просто только благодарность за их чувства к нам? 3/15 июля По просьбе баронессы Бильдт я был сегодня утром в 10 ? ч. в саду гостиницы, куда она не замедлила прийти и где мы оставались часа два, вдвоем наедине. Мы говорили полушутливо, полусерьезно. Я не удержался на высоте моих недавних решений и незаметно вступил на обычный хотя часто скользкий путь 370 “d’une cour en regle”*. Она между прочим упрекала меня в иронии моего тона, сказав, что лишь один раз я показался ей несомненно искренним, когда, войдя вчера в ее гостиную, я обнял ее и с жаром сказал: “Combien de temps je ne Vous ai pas vue!”**. Я объяснил иронический тон желанием собственной насмешкой предупредить насмешку со стороны слушательницы по отношению к предметам, близким сердцу говорящего. Баронесса расспрашивала меня о моем прошлом, говоря, что, весьма мало зная меня, она может быть очень неосторожна, предаваясь мне, так как дурное мнение обо мне было бы может быть справедливо, но что касательно возможности намеренно компрометировать ее, я должен восстать против этого, так как это относится к вопросам чести. Она сказала мне на это: “Ce qui me tranquilise surtout a ce sujet, c’est la maniere delicate avec laquelle Vous dites toujours si simplement du bien de M-me Reuterskiold. Jamais Vous ne dites un mot de mal d’elle, et jamais Vous ne laissez deviner que la connaissez beaucoup”***. Она не знает, что если я когда-либо любил женщину, то это была ее соотечественница и сотоварка! О, Louise! Зачем вопреки моей воле, вопреки всему, мои мысли постоянно несутся к тебе! 5/17 июля За субботу, после описанного утреннего разговора с баронессой Бильдт, не произошло ничего особенного. Во время обычного завтрака с Гурко у v. d. Pijl’а, я спросил у подсевшего к нам Stead’а его автограф, который он мне уже обещал раньше и дал теперь. Днем я был у M-le van Haeften, причем, к удовольствию своему, встретил у нее M-me Crommelin. После обеда мы долго сидели на балконе гостиницы: баронесса и барон Бильдт, Билле (датский посланник в Лондоне), Шеин, Гурко и я. Вчера утром, вставши пораньше, мы в 8 ч. с Гурко вдвоем поехали в Амстердам, а оттуда тотчас на пароходе на остров Маркен. Сначала пароход шел каналом через шлюзы и останавливался в двух местах, между прочим в знаменитом “Broek”, который мы успели обойти. Весьма типичная деревня, Broek тем не менее уже не представляет той степени оригинальности, о которой говорит в своем описании de Amicis. Мы видели только один дом необыкновенно странный по пестроте красок. В саду было целое сооружение из дерева, расписанное красками, и клумбы, сплошь выложенные разноцветными круглыми камешками. Перед домом сидели в национальных костюмах весьма типичные старик и старуха. Выйдя затем через шлюз в Зюдерзее, уровень которого выше окружной земли, мы вскоре пришли к острову Маркен. Исключительно рыбацкое население его живет до того обособленной жизнью, что у них до сих пор сохранились обычаи и костюмы XVI и XVII столетий. Мужчины ходят в широких, наподобие юбок, шароварах, женщины же в пестрых платьях с короткой синей юбкой. Наиболее же оригинальна их прическа, одинаковая для всех от старух до самых малых девочек: высокий, конусообразный чепец из материи, 371 напоминающий нашу кичку, из-под которого выходят спереди обстриженные и слегка приподнятые волосы как бахрома, по бокам же висят два длинных локона до плеч, затылок же совершенно голый. Дома, большею частью на высоких сваях, вероятно в виду наводнений, от которых вряд ли могут избавить даже сильные укрепления, возведенные вокруг острова. Мы входили в одну из этих изб, довольно просторную и со множеством всякой дряни, среди которой находятся нередко и весьма ценные старинные вещи. На стенах множество тарелок, на dressoir’ах* и просто пригвожденных к стене. Довольно красивые шкапы. Несколько гравюр и литографий. Труб нет, и дым выходит в окно кухни. Для спанья устроено нечто вроде “полатей”, отверстие в стене, как бы шкап, в котором и темно и душно. В маленькой лавчонке, где продавались и старинные вещи, я купил маленькую серебряную табакерку, довольно оригинальную. В гавани целый флот стеснившихся рыбацких одномачтовых судов, широких и грузных, отдыхавших по случаю воскресенья. Мы вернулись через Oranjeschlus в Амстердам, откуда к обеду вернулись в Гаагу. Вечером пришлось идти в Миссию шифровать телеграмму, которую подготовил нам Посол. Между прочим я получил письмо от Н. А. Челищевой из Абас-Тумана с извещением о ее помолвке с неким Карновичем! 6/18 июля Наши отношения с баронессой Бильдт положительно начинают внушать опасения барону, и нам видеться становится труднее. Вчера, впрочем, я утром нарочно не пошел на Vyverberg, желая посвятить свободное время записи в дневник поездки в Маркен, а также нескольким письмам, которых накопилось у меня множество. Перед завтраком, однако, я встретил баронессу, которая, сказав мне, что искала меня утром на Vyverberg’е, просила меня приехать на “plage”** днем. Побывав сначала у Станчевой, я в 3 ? ч. был перед Hotel d’Orange и вскоре увидел баронессу. Мы сели в две соломенные будочки и, пока Bianca играла возле нас в песке, мы беседовали часа два. Разговор не отличался от предыдущих и касался главным образом “нашей любви”. Между прочим баронесса сказала мне, что еще после большого праздника, данного в честь делегаций от имени Правительства, она занесла в свой дневник: “J’ai ete assise a cote de S., mais il ne fait decidement pas attention a moi!”***. С тех пор же, особенно с 6 июля, она, из опасения выдать себя, никогда более не упоминает обо мне в своем дневнике. Вечером в Схевенингене был большой фейерверк, собравший толпу народа, но получив за обедом длиннейшую телеграмму шифровать, Гурко и я попали в Схевенинген только в 10 ? ч., когда все было кончено. Мы видели издали всю компанию van Loon, Crommelin и пр., направляющуюся в Bar, но мы, весьма не в духе, вернулись в Гаагу. Сегодня моя встреча с баронессой на Vyverberg’е была весьма короткая. Баронесса была нервна, жаловалась, что все нам мешают видеться и говорила, 372 что намерена в воскресенье ехать в Швецию. Она просила меня приехать тоже в Швецию, не подозревая, насколько это вещь невозможная из-за Helene и... Louise Rsuterskiold. Так как в Doelen был какой-то праздник и ресторан закрыт до 4 час., я просил баронессу прийти завтракать к v. d. Pijl, что она и сделала, но она сидела за одним столиком с мужем, я же поотдаль с подсевшим ко мне пруссаком von Erckert, так что мы могли обмениваться лишь взглядами. Днем я написал много писем, а в 6 ч., идя к Bruno, встретил при входе в Bosh ехавшую в коляске с дочкой и бонной баронессу. Она пришла с мужем поздно к обеду и села почему-то за стол американцев, тотчас же после стола Гурко и мне пришлось идти в Миссию шифровать. Мы нашифровали две телеграммы, из которых одну довольно длинную, с неимоверной быстротой. Когда мы кончили и в 9 ? ч. вернулись в гостиницу, мы встретили на лестнице выходивших Бильдт. Барон вернулся за шляпой, и в эту минуту мы едва могли обменяться двумя словами. Баронесса была очень взволнована и расстроена. Когда они ушли, я видел, как барон взял ее под руку, и они углубились под деревья Lange Vorkout. Я с Гурко поехал в Схевенинген. Мы ходили и сидели на берегу моря, после чего зашли в Bar, где застали из дам M-me van Loon и Станчеву. Между прочим здесь в гостинице живут Константиновичи: мать и дочь. Мать черная энергичная женщина, которая, вероятно, еще недавно была красавицей. Она двоюродная сестра бывшего Короля Милана60 и все сербы здесь страшно за ней ухаживают. Дочь, высокая девушка, еще в полукоротком платье и с распущенными волосами, с огромными восточными глазами и немного печальным выражением — очень красива, хотя ее портят слишком большие руки. Говорят ее прочили в жены Королю Александру61. Пока эти две “Королевы”, как их здесь называют, за неимением других свободных номеров в гостинице, помещаются обе в крошечной комнате, разделяющей комнату Гурко и мою. 8/20 июля Курьером в Кельн уехал сегодня Приклонский. Хотя эта экспедиция и несравненно меньше была прежних, однако вчера вечером и сегодня нам пришлось поработать не мало. Тем не менее я улучил время и для баронессы Бильдт. Так, встретив ее в среду утром на Vyverberg’е, я прошел с нею по разным улицам, причем мы вошли в магазин Vysser, покупать фотографии. Не найдя вполне то, что мы хотели, мы ограничились лишь тем, что баронесса купила две себе, в том числе “Le Paradis” Breughel’а62, другой такой же экземпляр которого она подарила мне, когда у нас было первое “свидание” в музее, отчасти же и потому что здесь изображена Ева, подающая яблоко Адаму, в чем баронесса видела эмблему нашего... flirt’а, вызванного первым шагом с ее стороны. Мы расстались у порога того самого (!) перчаточного магазина, в который несколько недель тому назад я ездил с M-me Kattendijk, и я пошел отыскивать хорошее воспроизведение “La ronde de nuit”*, которое я обещал подарить баронессе в воспоминание того, что мы сидели рядом, когда на правительственном празднестве нам представили это знаменитое произведение Рембрандта живою картиной. Найдя два таковых, я просил встретившуюся перед завтраком баронессу, зайти в магазин, чтобы выбрать. Между прочим у меня было письмо от Helene, и баронесса, выхватив 373 его из моих рук, прочла адрес и спросила: “Est-ce encore un de Vos flirts?”* Я переменил разговор. Секретари Российской делегации: М. Г. Приклонский, Н. А. Гурко-Ромейко, М. Ф. Шиллинг За недостатком места у v. d. Pijl’а мы завтракали в Rest. Royal — Приклонский и Гессен (вернувшийся из России), Гурко и я. Под конец завтрака я поспешно вышел, увидав направляющуюся к указанному магазину баронессу. Мы вошли вместе, и она выбрала отличную фотографию довольно больших размеров, которую я велел послать к ней. Днем я написал несколько писем, между прочим Ольге Свербеевой и второе Helene, от которой после отправки моего утреннего письма я получил страшно грустное и весьма меня тронувшее письмо. Так как вечером пришлось переписывать депеши, то я успел съездить в Scheveningen лишь на полчаса, посидеть на берегу моря, чтобы уйти от духоты. Вечер был теплый и великолепный. Сегодня утром я получил записку на розовой бумаге (я не любил этот цвет), следующего содержания: “Si Vous passez chez moi a 2 ? je suis a la maison. — Madame X.”** Почерк и подпись не оставляли мне никакого сомнения на счет того, что записка от баронессы Бильдт. Это она говорила мне про книгу Belot “La bouche de M-me X”***, которую я и выписал из-за этого из Парижа через Матушевского. 374 Я завтракал с Гурко в клубе и, хотя дело было спешно, я решил тем не менее хотя бы на минуту забежать к ней в назначенный час, зная, что она выбрала его в виду назначенного в 2 ч. заседания, на котором должен присутствовать ее муж. Мы не много оставались наедине, так как Bianca не раз приходила в гостиную, но когда мы были одни, мы тотчас заключали друг друга в объятия и наши уста соединялись в бесконечные поцелуи. Однако, сознаюсь, что моя способность раздваиваться (de me dedoubler) заставила меня констатировать тут же, что, ощущая естественное удовольствие от близкого прикосновения к телу красивой и молодой женщины, я не испытываю, благодаря баронессе Бильдт, того бесконечного счастья и забвения, которое дает настоящая любовь. По отъезде курьера, в 5 час., я вследствие данного баронессе обещания поехал на 5 o’clock к M-me Vegelin, где было человек 10—12 и куда баронесса приехала довольно поздно. Вечером я ездил с Гурко в Scheveningen, где по случаю теплого вечера было множество народа. Между прочим одно время я сидел в зале с M-me Станчевой, немного позади баронессы Бильдт, M-me de Guldenstolpe и др., и по поводу посвящаемого нами женщинам времени Станчева сказала: “Apres tout, c’est le temps le plus inutilement perdu”*. Я весьма склонен думать, что она была права, — но сколько в таком случае я потерял и еще теряю времени! Мы закончили вечер в Bar’е. 10/22 июля 99 г. Наш вчерашний обед был, по-видимому, вполне удачный. После страшно жаркого и душного дня, в течение которого я написал несколько писем, в том числе M-le d’Ornellas и Н. А. Челищевой, и видел баронессу Бильдт лишь с полчаса в гостиной Doelen’а, — в 7 ? я с Гурко отправился в клуб, куда вскоре, в особо отведенную комнату, стали съезжаться наши гости: M-me и M-le Nepven, M-me van Loon и M-me Crommelin с мужьями, B-n Pichon и Joostens. Идя на верх по лестнице в столовую, Гурко открывал шествие с M-me Nepven, я же замыкал его с M-me van Loon. Стол был отлично убран множеством великолепных roses de Dijon, разбросанных по всей скатерти и орхидеями с белыми и желтыми розами в большой корзине и кругом стола в стеклянных вазочках. Из орхидей же с желтыми розами были букетики для дам, и те же цветы украшали камин. Обед был на славу и вина не уступали по качеству и количеству кушаньям. Общие похвалы, как убранству, так и яствам и винам были, кажется, вполне искренни. Мы разместились так: v. Loon, M-me Nepven, Гурко, M-me Crommelin, B-n Pichon, Crommelin, M-le Nepven, я, M-me van Loon, Joostens Разговор и смех были очень оживленны. После обеда мы снова спустились в специальную гостиную, где сидели до 11-го часа за кофе и ликерами. Я сел возле M-me Crommelin и у нас завязался довольно приятный разговор, начавшийся с того, что M-me Crommelin сказала о приписываемой ей способности “d’intimider”**, и я объявил, что вполне присоединяюсь к мнению говоривших ей это людей. Так как три дамы были в открытых платьях (черного цвета во внимание к нашему национальному трауру), они решили не ехать в Схевенинген, а вернуться домой. M-me Crommelin, бывшая одна в белом высоком платье, хотела 375 проехаться дышать воздухом, но отказалась от Схевенингена, желая вернуться раньше домой из-за сына, немного нездорового вследствие солнечного удара. Я предложил ей взять ожидавшую у клуба нашу коляску, на что она тотчас согласилась, предложив мне при этом сопровождать ее. Этот план был поддержан мужем и в то время как все мужчины отправились в Схевенинген на траме, M-me Crommelin и я поехали в коляске по старой Схевенингской дороге, повернули затем через весь парк и выехав к Wittenbruck доехали по новой дороге до города и до J. P. Coenstraat 10. Ночь была теплая и светлая благодаря полнолунию. Мы говорили то серьезно, споря о разных общих вопросах, преимущественно психологических, то полушутливо, переходя на наши взаимные отношения. Эта неожиданная поездка с этой уже ранее сильно нравившейся мне женщиной и при столь приятных условиях — доставляла мне величайшее удовольствие, я скажу почти счастие. Красивая, живая и умная, M-me Crommelin безусловно самая милая женщина в Гааге и особенно привлекательна своей способностью одинаково просто и естественно быть веселой и вместе с тем интересоваться предметами более серьезными. Когда говоришь с ней и случайно скажешь что-нибудь неглупое, это доставляет самому себе тем большее удовольствие, что знаешь, что это оценено собеседницей. Сама она имеет то, что французы называют “la repartie facile et brillante”*. [Между прочим когда речь зашла о том, что Maurice Paleoloque63 называет “le dilleme d’Adolphe”**, она высказалась категорично в пользу “la franchise”***.] Когда мы доехали до ее дома, мне было жаль расстаться с нею, и, желая продлить навеянное ею приятно-грустное настроение, я не взял трамвая, а в той же коляске поехал один в Sheveningen, где застал нашу компанию в “Bar’е”, уже собирающейся разъехаться. Сегодня утром мысль о M-me Crommelin была первой мелькнувшей в моей голове, когда я проснулся. Мне вспоминаются слова Helene, писавшей мне недавно по поводу M-me van Loon: “Tu es droles avec ton gout decide pour les femmes grandes, blondes et pas tres jolies. Toutefois je prefere mille fois que tu flirtes avec cette grande vache, qu’avec une femme plus capoble de comprendre”****. Helene была до известной степени права: flirt хотя бы и красивых, как M-me van Loon и даже расположенных ко мне, как баронесса Бильдт, женщин не может серьезно затронуть меня. Что я всегда искал в женщине, это — l’ame soeur***** — внимание и сочувствие к моим мыслям, мечтам и — когда они были! — идеалам. Женщина умнее меня, но снисходительная к моим помышлениям, женщина, интересующаяся теми вопросами психологии, которые являются почти исключительным, не вполне мне чуждым предметом, — женщина умеющая прикрасить все чувством, одинаково близким к страсти и к любви идеальной — такая женщина может овладеть мною всецело. 376 Helene взгляд довольно верен, как это доказывает приведенное, вполне справедливое ее замечание. Она ошибается разве лишь в том, что она уверена, что сама отлично понимает меня, между тем как именно ее отношение к моему внутреннему миру, вопреки всей ее любви ко мне, является причиной, почему, имея к ней чувство большой привязанности, я тем не менее не нахожу в ней “l’ame soeur”, отголосок на то, что близко моей душе, и что так сильно расходится с ее воззрениями. Возвращаясь к M-me Crommelin, скажу, что если б я видел ее чаще и ближе, и если б она отнеслась с некоторым вниманием ко мне, я мог бы очень увлечься ею. Я говорю о ее внимании, так как, мне кажется, один из главных ее “charme” заключается именно в ее “сочувствии”, а потому я не причисляю ее к разряду женщин, которые, подобно Louise Reuterskiold или даже, до известной степени, Катковой, действуют под давлением какой-то непонятной, не то физической, не то стихийной, сверхъестественной силы, “против воли моей, против воли своей”. Но наше пребывание в Гааге близится к концу. Я скоро уеду, не успев сблизиться с M-me Crommelin, которая, как “Незнакомка” Кугушева64 “... за миг случайной встречи Не ведая, не зная ничего Уносит ввек с собой далече Крупинку сердца моего.” Тот же день, позднее. Внешняя жизнь часто расходится с внутренней. В то время, как моя мысль неоднократно мятежно уносилась к M-me Crommelin, обстоятельства заставили меня доиграть последнюю сцену двухнедельной комедии с баронессой Бильдт. Почему, думая о другой, я еще лицемерил с этой? Сознаюсь, что это глупо, а может быть и гнусно. В данном случае у меня не было причин “желания дать субъективное счастье”, которые служат мне объяснением моих не совсем правдивых отношений к Helene. Однако, я могу сказать в свою защиту, что не я искал этой комедии и, что, если у меня не хватило мужества не лицемерить сегодня, то этому были главным образом причиной во 1-х, знание, что с отъездом баронессы завтра все это прекратится само собой, а во 2-х, сомнение, не есть ли мое минутное увлечение M-me Crommelin, еще более преходящее... я скажу — настроение, так как “чувство” мне кажется слишком сильным, чем испытанная минутная также склонность к баронессе Бильдт. Как бы то ни было, идя по Vyverberg’у, я увидел ожидавшую меня на одной скамье баронессу, попросившую меня пойти с нею в музей Mauritzhus, чтобы в последний раз вместе побывать там, где было наше первое свидание 7 июля. Мы мало смотрели картины, но провели целый час, сидя на тех же местах, где сидели тогда и иногда пользуясь одиночеством в боковых залах, чтобы обняться и обменяться поцелуями. Разговор мало отличался от обычных наших разговоров, и баронесса часто с укором повторяла, что если б не она, я бы никогда не стал заниматься ею, что даже теперь я никогда не говорю ей сотой доли того, что она говорит мне про свою любовь и пр. Она настаивала, чтобы я не забывал ее, чтобы я ей писал, чтобы я поздравил ее со днем ее рождения 30 августа и пр. Она говорила, что, как только мы расстанемся, ей хочется сказать мне много, при встрече она молчит, не зная, как я отнесусь к этому. Перед 377 уходом из музея, мы напоследок смотрели картину “Рая” Rubens и Brughel, фотографию которой баронесса мне дала. По желанию баронессы, я пришел к ней в 2 ? ч. для окончательного прощания. Близость разлуки увеличивала искреннее расположение, которое я испытываю по отношению к баронессе, но, откровенно говоря, я не очень жалею об ее отъезде: конечно первое время ее отъезд оставит мне некоторое чувство пустоты (галлицизм!), но при отсутствии той духовной связи, о которой я говорил по поводу женщин в роде M-me Crommelin, отношения, дошедшие до той степени, до которой мы дошли с баронессой Бильдт, не могут долго оставаться на одной точке и неизбежно должны разрешиться или разлукой, или последним остающимся шагом вперед — полным физическим обладанием. Последнее, конечно, не лишено прелести с такой женщиной, как баронесса, но вместе с тем представляет столько осложнений, что я право не знаю, не радоваться ли тому, что материальная невозможность видеться при удобных условиях в безопасности и чрезмерная боязливость баронессы, мешавшая воспользоваться с известным риском некоторыми минутами, — удержали нас от того, к чему мы не могли бы не прийти при других обстоятельствах. Во время нашего последнего свидания мы сначала немного ссорились, потом же напротив были очень нежны. Между прочим, говоря о возможности перемены в расположении ее ко мне, я предупредил баронессу, что при возможной встрече в будущем, я буду ждать от нее указания, завязать ли нам вновь настоящие отношения, или относиться нам друг к другу, как чужие. Крепкие объятия и горячие поцелуи были щедро и даже страстно обменены и мы расстались молча после последнего поцелуя. 11/23 июля Я был несправедлив по отношению к милой баронессе Бильдт, когда отзывался о ней несколько пренебрежительно на предыдущих страницах. Она милая, простая и лишь жаждущая любви и нежности женщина. Вчера перед обедом я получил от нее длинное стихотворение на итальянском языке “Songo”*, которое мне придется просить кого-нибудь перевести. Сегодня утром, в 7 час. я послал ей большой букет из роз с краткой запиской, так как она уезжала рано в Швецию и просила меня не провожать ее на вокзале, чтобы банальным и официальным прощанием при муже и других не испортить впечатления нашей последней встречи наедине. Когда, где и как мы встретимся? Вчера я пошел было с Гурко и Приклонским сниматься к Zimmermans, делающему альбом делегаций для подношения королеве, но мне не хватило терпения по жаре отыскивать его, и я, оставив товарищей, отправился относить наши карточки обедавшим у нас накануне дамам. Из них я застал M-me Crommelin дома. Сидевшая с нею девочка вскоре удалилась, и мы остались одни. Я просидел у нее довольно долго, причем мы говорили довольно оживленно, но вполне официально, без всякого оттенка установившихся было накануне более близких отношений; говорили серьезно, главным образом о школьном вопросе и университетском образовании. Между прочим уже всю эту неделю идет речь о пикнике на о-ве Маркен, устраиваемом Crommelin и Станчевыми, но в котором должны 378 принять участие и другие — все на “пикниковых” началах. Гурко и я до сих пор отказывались присоединяться к компании, так как уже были на Маркене прошлое воскресенье, и выставляем предлог — 11-го числа именины M-le Berends (Пикник имеет место быть сегодня) M-me Crommelin еще раз спросила меня вчера, еду ли я, на что я отвечал не очень решительно, но все же в отрицательном смысле. Сегодня же мое решение не ехать сильно поколеблено, и, сознаюсь, причиной тому соблазнительная перспектива видеть M-me Crommelin. Вчера Гурко и я обедали у M-me Nepven с четою van Loon и C-te Herberstein с довольно милой женою (австрийцы). После поехали в Схевенинген все, и сидели на берегу моря. Издали я видел проходившую M-me Kattendijke. Ночью была сильнейшая гроза, которою я мог любоваться вдоволь, так как не мог заснуть из-за зубной боли. 12/24 июля Желание видеть M-me Crommelin превозмогло, и я поехал вчера на Маркен. Когда я с Приклонским подошел на вокзале к Кромлиным, он, по-видимому, был рад лишнему участнику, она же, на мой вопрос, удивлена ли она моим появлением вопреки упорным моим отказам, ответила: “Non, pas du tout: J’etais sure que Vous viendriez. Mon mari m’a encore dit ce matin que Vous ne viendriez probablement pas, mais j’ai repondu que je ne serais pas si etonnee de Vous voir venir quand meme”*. При этом ее чудные, голубые лучистые глаза сверкнули таким светом, который ясно говорил, почему она была уверена в моем приходе. Я этого так мало ожидал, не дав ей, кажется, ни малейшего повода догадаться о производимом ею на меня впечатлении, что я был совершенно поражен этими словами. Кроме нас были еще: Околичани с двумя дочерьми, Станчевы, швейцарец Odier, американцы Holls и Crosiez, d’Ornellas, голландец Gerken, испанец Torres и швед C-te Guldenstolpe. До Амстердама мы доехали в wagon-salon, причем я сидел все время со старшей Околичани, с которой мне потом пришлось сидеть и на обратном пути, и которая особенно тогда очень понравилась мне. Из Амстердама мы ехали на специально нанятом для нас пароходе, на котором, за двумя столами, дали отличный завтрак. Так как пароход был слишком велик, чтобы войти в порт на Маркене, мы пересаживались на парусное судно, которое нас и высаживало на остров. Посещение Маркена на этот раз интересовало меня весьма мало, и вначале мне было даже несколько скучно, но затем я не слишком сожалел, что поехал. Конечно с M-me Crommelin мне пришлось говорить сравнительно мало, но между нами установились новые отношения и какое-то молчаливое сближение. Она была ко мне приветлива, даже почти добра, иногда же слегка кокетничала, приглашая меня сесть возле нее или отдавая мне нести ее синюю жакетку, сказав при этом: “tenez, cela Vous sera une parcelle de moi”**. Когда мы вернулись в Гаагу, отчасти по моей мысли, решено было, что Crommelin, Станчевы, Приклонский и я будем в девятом часу обедать в Scheveningen в H(otel) d’Orange. Когда я с Приклонским приехал туда, обе четы уже сидели за столом возле двери, открытой на море. Я сидел возле M-me Станчевой, против которой была M-me Crommelin, и бессонница прошлой ночи в связи с усталостью 379 делала меня молчаливым и грустным, но в общем обед прошел очень недурно. Под конец обеда человек пришел доложить, что коляска, которой я велел приехать за мною в “Orange”, подана. Некоторые стали шутить над моей расточительностью, M-me Crommelin же засмеялась и взглянула на меня своими лучистыми глазами, снова заметавшими искры и ясно говорившими, что она сразу поняла затаенную цель моей коляски. Действительно, я, не желая в том сознаться самому себе, имел в виду надежду снова, как за два дня перед тем, довезти ее домой. Однако моя негласная надежда не оправдалась, так как после прогулки по морскому берегу, — прогулка, во время которой я шел со Станчевой, было много споров относительно способов возвращения и в результате мы поехали в коляске впятером, завезли сначала Станчевых, после чего я довез обоих Crommelin. В дороге я был совершенно не в духе и даже не скрывал этого, что, может быть, было глупо. Я жалел, что не заместил себя Приклонским и сам не поехал, вместо него, на траме. Военные, члены Российской делегации: граф Баранцев, С. П. Шеин, Я. Г. Жилинский, И. А. Овчинников Вчера, по случаю Ольгина дня, мы трое, Гурко, Приклонский и я послали большую корзину цветов M-le Berends. Сознаюсь, что я это сделал “ex officio”*, не находя ничего привлекательного в этой хорошенькой дурочке. 380 15/27 июля Миша Голицын телеграфировал мне, что его помолвка с Лопухиной65 объявлена, не зная ничего об его невесте, я не могу судить о степени желательности этого брака, но я рад, что Миша вообще решился жениться, как я писал ему: “прежде чем губительный холод жизни убьет лучшие цветы нашей души”. Эта фраза может быть немного слишком витиевата, но она довольно точно выражает мою мысль. Что касается меня лично, то последние дни не принесли ничего знаменательного. M-me Crommelin я так и не видал с того неудачного вечера в воскресенье, так как в 5, 6 час. всегда оказывалась спешная работа, мешавшая идти к ней, в остальное же время я ее, конечно, никогда не встречал, — разве я когда-либо встречаю случайно тех, кого я хочу видеть?! Во вторник утром я поехал в Гарлем, чтобы перед отъездом из Голландии, видеть знаменитые картины Frans’а Hals’а. В вагоне я встретился с C-te et C-se de Guldenstolpe, ехавшими в Haarlem с той же целью. По их предложению я присоединился к ним и мы вместе осмотрели все достопримечательности. Сначала мы направились в музей, где главное место занимают картины Frans Hals, поразительно великолепные, несмотря на мало интересный сюжет. Затем мы пошли в главную церковь, оголенную, как все “приявшие протестантизм” церкви. Орган ее, оказывается, славится не менее Фрейбургского, а так как в этот день как раз был концерт, мы сели слушать. Я слишком часто слышал органы вообще в наших церквях и недостаточно музыкален, чтобы сравнить Гарлемский с слышанными также Фрейбургским и Люцернским. Мы просидели недолго и пошли в H. Funckler завтракать, после чего еще поехали в “Pavillon” и осмотрели колониальный и художественно-промышленный музей, откуда вернулись на вокзал, где и расстались, так как Guldenstolpe хотели остаться до следующего поезда и, в ожидании его, еще проехаться по парку, я же решил вернуться в Гаагу сейчас. Графиня Guldenstolpe, родом англичанка, но благодаря продолжительному пребыванию в Швеции весьма “ошведившаяся”, если можно так выразиться, — очень милая, тоненькая и живая блондинка с голубыми глазами, и по минутам, кажущаяся даже красивой. Parame, pres St. Malo, Bretagne 8/20 сентября 99 г. “Как на старинного, покинутого друга Смотрю я на тебя, закрытая тетрадь!” Полтора месяца не брал я в руки дневника! Оставив его из предосторожности в Париже, в течение месяца, проведенного мною в Швейцарии с Helene, я отвык от записывания ежедневных мелочей и за последнее время, хотя дневник со мною и нет опасности, чтоб он попал под ревнивый и недоверчивый взор Helene, я все откладывал взяться за него и, в кратких словах, отметить, как протекли эти шесть недель моего отпуска. Приехав из Гааги в Париж 22 июля/3 августа вечером, полный мыслей об одной лишь M-me Crommelin, я остался в пустом и душном городе только сутки. День 23 июля/4 августа прошел в некоторых хлопотах по магазинам, куда Helene дала мне несколько поручений. Так как еще в Гааге мы 381 условились с M-me Станчевой, что проездом через Париж я угощу ее завтраком, я утром написал ей записку, на которую получил весьма любезный ответ, в котором Станчева выражала сожаление, что уже приняла другое приглашение на этот день и предлагает заменить завтрак 5 o’clock’ом в Hotel Ritz. Я охотно согласился и, позавтракав один у Henry, был в 4 ч. в H(otel) Ritz, где Станчева уже ждала меня с братом. Когда тот уехал и мы освежились Lemonsquasch’ом, я послал за коляской и повез Станчеву в Bois de Boulogne. Наша поездка была довольно приятна. Вечером мы одновременно и с одного вокзала уехали в Швейцарию, но двумя различными путями. Я через Pontalier и Lausanne приехал на другое утро в Fribourg, куда через несколько часов прибыла и Helene из Гриндельвальда. Встреча была дружественная, хотя без восторга, особенно с моей стороны. Мы провели в Fribourg сутки, занимая в гостинице “Terminus” одну большую (лучшую) комнату. Днем мы прошлись по старинному, оригинальному, швейцарскому городу, в котором я уже был раз несколько лет тому назад, сидели под деревом, с которым связано предание и воспоминание какого-то сражения, а вечером проехались в экипаже по знаменитым висячим мостам, откуда вид на пестреющую огоньками мрачную долину был великолепен. 25 июля/6 августа мы вместе проехали через Берн, Тун и Интерлакен в Гриндельвальд, причем в Туне видели Сталевского, который нас не видал. В Grindelwald (Hotel Sconegg) мы провели десять дней. Helene была еще очень слаба и не могла много ходить, поэтому мы почти не гуляли. Однако мы совершили две поездки: одну на Малую Шейдек, откуда по новой еще строящейся железной дороге Юнгфрау до Эгер-глетчера. Там вопреки увещаниям Helene, John, Николай Алексеевич Малоземов, студент, которого я нашел и рекомендовал в гувернеры для John’а, и я с двумя проводниками совершили переход через глетчер, несколько опасный спуск и подъем на какую-то другую гору, где был сделан привал, после которого мы под проливным дождем вернулись прямо на М(алую) Шейдек. Мы шли обвязанные веревкой и должны были рубить себе ступени во льду, причем не могу сказать, чтобы ощущение, испытываемое когда приходилось иногда идти по узкому ледяному хребту, имея по обе стороны глубокие синие расселины, было приятное. Но цвет льда и игра его на солнце (светившем в начале нашего похода) — великолепны! Другую поездку я совершил вдвоем с Helene на Верхний глетчер в Гриндельвальде, и мы провели целый день на траве, болтая, читая и тут же завтракая, причем над нами ярко горело солнце, с ледника веяло чистой и приятной прохладой, а перед нами вдоль ледяной стены поминутно с треском и шумом катились ледяные лавины. Этот день был одним из лучших, и Helene была наиболее довольна. В общем она, казалось, могла быть удовлетворена моим приездом, но подчас она впадала в грусть и упрекала меня в недостаточной любви. Раз сцена, которую она мне сделала, была даже очень сильна. Это было по поводу полученного мною письма от Ольги Свербеевой. Давая всем мой адрес “Посольство в Париж”, я всякий раз извещал concierge о моих передвижениях, чтобы он мне тотчас пересылал письма. На время моего пребывания с Helene, я даже распорядился, чтобы письма пересылались не надпиской нового адреса, а в закрытых конвертах. Таким образом я в Гриндельвальде и позднее в Локарно получил благополучно несколько писем от 382 баронессы Бильдт, M-me Crommelin и др. без ведома и даже без подозрения Helene, но как нарочно в Гриндельвальде мне принесли письмо О. Свербеевой в нашу гостиную при Helene, и она настояла, чтобы видеть от кого оно. Ночи были длинные, так как мы ложились спать около 9 час. Наши спальни были рядом и на ночь между ними открывалась дверь, но после первых ночей, под предлогом узости кровати, я предпочитал навещать Helene лишь вечером и утром, уходя на несколько часов к себе. Вообще я должен сознаться, что физически я совершенно отошел от Helene, и хотя старался не показывать ей этого, однако она почуяла некоторую утомленность и охлаждение к ней несмотря на мои ласки. Detachement physique*. В остальном мои чувств к ней были лучше и во всяком случае улучшались к концу нашей совместной жизни. В среду 4/16 августа мы всей семьей спустились под дождем в экипаже в Interlaken, откуда на пароходе переехали Brienzersee. Погода прояснилась и переезд по зубчатке из Brienz через Brunnig в Люцерн был очень красив. (Я уже раз совершил этот переезд с папа, Ритой и M-le B., но очень давно) Я довольно люблю Люцерн, еще разросшийся с тех пор, как я провел в нем более месяца девять лет тому назад. Теперь я невольно сожалел, что нахожусь в нем при таких условиях, вместо того, чтобы приехать сюда провести приятно несколько недель, хотя бы также с бабушкой и прочими, как в 90-м году. В этом мне особенно дорога была бы свобода, которой я не ощущал с Helene. Мы остановились в новом Hotel Monopo, большой гостинице близ вокзала. На другой день мы проехали через величественный St. Gothard и около 5 час. пополудни прибыли в Locarno, на северном берегу Lago Maggiore, недалеко от итальянской границы. Здесь я провел около трех недель с Helene. Жизнь наша, довольно приятная, была очень спокойна и даже однообразна. Утром обыкновенно с 9 час. и до 11 мы сидели и читали газеты в устроенном нами месте в саду под тенью высоких магнолий и других деревьев над стеною, у подножия которой шла дорога, отделявшая сад от озера. Большею частью в 11 ч. приходила ко мне итальянка (M-le Ernot), у которой я взял десять уроков итальянского языка. В 12 ? ч. мы обедали, после чего опять сидели на том же месте в саду, читая или болтая, а иногда занимаясь перепиской. Около 5 час., когда жара начинала немного спадать, мы шли гулять, почти всегда по той же дороге вдоль озера мимо живописных итальянских крестьянских домов. Ужинали в 7 ч., потом немного ходили перед гостиницей вдоль озера, слушая часто доносившиеся из лодки песни, а в 8 ? ч. уже расходились по спальням, John, Ник. Ал. и Emilie имели комнаты в одном коридоре, Helene и я в другом, причем, кроме промежуточной двери наши комнаты связывались и общим балконом, с чудным видом на озеро. Иногда мы проводили всю ночь вместе, большею же частью лишь вечер и утро, так как я сильно предпочитаю удобства сна врозь. Однажды мы совершили поездку в Pallanza и на острова Borromei, где я был с Ритой два года тому назад. Раз с Helene вдвоем поднялся пешком к Madonna del Sasso, церкви на скале в живописном месте, известной своей чудотворной мадонной и картиной недавно умершего молодого местного художника Cesari: “Снятие с креста” или вернее “Погребение Христа”. Раз мы также поехали на лодке к северной оконечности озера, где вилла Антокольского66 “La Baronota”, 383 и устроили маленький пикник с англичанами Pezaly(?), почти единственными обитателями Hotel Reber, кроме нас, если не считать проезжих туристов, так как сезон еще не начался. Первое время я был немного раздражителен, смотрел на мое пребывание с Helene, как на навязанное необходимостью “искупление” моей связи с ней, и внутренне сожалел потерянное время отпуска, кое я мог бы провести с большим удовольствием или в более людных и нарядных местах, или даже где-нибудь в деревне в России. Но под конец, как всегда, я не только был тронут любовью и несчастиями Helene, но и сам привык к ее постоянному обществу и расстался с нею не без сожаления. Уехав из Locarno, вечером 24 августа/3 сентября, т. е. ровно через месяц после нашей встречи в Fribourg, я на другое утро прибыл к Иониным67 в “Oberhofen”. Хозяева были в Берне на похоронах французского посла, но мне была отведена комната и я расположился в ней, а, после завтрака с сыном Иониным, отправился в Тун, где купил и отправил Helene согласно ее просьбе шелка и (на выставке, где между прочим ужасные картины швейцарских художников!) карманные часы. В 5 ч. я встретился с возвращавшимися из Берна Иониными в той самой кондитерской, где два года тому назад мы были с Влатали и Кутузовыми, и куда теперь пришли также бар(онеса) Ольга Корф (Клейнмихель), проводящая лето в вилле недалеко от Иониных в Oberhofen, и M-me Austin Lee, американка, замужем за англичанином, секретарем П(осольст)ва в Париже и гостившая у Иониных. Довольно хорошенькая блондинка, веселая и приветливая, она мне понравилась, особенно когда она пела, так как у нее отличный голос. Впоследствии Эттер в Париже отзывался мне об ней менее похвально. Мы вернулись все вместе в Oberhofen. После обеда к нам пришла и Ольга Корф. Как женщина она мне совсем не нравится: une maigreur d Archange et des yeux en detresse*. По весьма благоразумному обычаю у Иониных гости совершенно свободны и хозяева ими не занимаются с раннего утра. До 1 часу, т. е. до завтрака, если видятся, то лишь случайно. После же завтрака часто предпринимают вместе прогулки часов до 6-ти, после чего до обеда в 8 ч. опять все расходятся по своим комнатам, а вечер, часов до 10 ? опять все остаются вместе в гостиной, причем к обеду “одеваются”, т. е. мы — в smoking’ах, а дамы в открытых платьях — все как следует в цивилизованных домах. Утром, 26 августа/5 сентября, я поехал в Тун и мы втроем (Ионина, Austin Lee и я) ездили в Interlaken, где я угостил их 5 o’clock’ом и откуда мы вернулись лишь к обеду. Вечером была сильная гроза. На другой день, в пятницу, после завтрака M-me Austin Lee пела, потом я сделал визит баронессе Корф (у M-me Шамшиной, бывшей в это время в Туне, я не был), а в 5 ? час. я уехал, провожаемый до Туна Иониными и M-me Austin Lee. Я приехал в Париж в субботу, 28 августа/7 сентября, утром и пробывши там день для переделки платья у Creed’а и для покупки подарка Мише на свадьбу (saladier en cristal monte en argent et avec cuiller et fourchette en argent avec manche de cristal — chez Harvey, 160 fr)**, я в воскресенье утром прибыл в St. Malo 384 (в Bretagne) и оттуда через четверть часа в “Parame”, где находятся папа, Рита и M-le Bonnin, а также и бар. Гревениц68 со всею семьей. С. Петербург, 10/22 октября 1899 г. Двухнедельное мое пребывание в “Parome” было очень приятно, несмотря на то, что сезон уже кончился, и мы оставались почти одни в совершенно пустеющей гостинице. Благодаря “равноденствию” приливы моря были особенно высоки и представляли необыкновенно величественное зрелище. Из знакомых были только Гревеницы и приезжавший на три дня к ним старик Сименс. Мы совершили вместе несколько очень приятных и интересных экскурсий: на величественный Mont St. Michel с великолепным аббатством и общеизвестной M-me Poulard Aine, содержательницей примитивного, но отличного ресторана; — по “Rance” в “Dinan”, один из наиболее оригинальных городков Бретани; наконец в Dinard, St. Enogat и St. Lunaire. В St. Malo мы бывали ежедневно и постоянно имели пред собою этот тесно сомкнутый за высокими стенами серый строй домов, от которых веяло славной и суровой стариной. Там между прочим Гревениц и я приобрели: он два маленьких сфинкса biscuit de Sevre69, а я группу biscuit de Sevre за 65 фр. с Клодиона. Иногда вечером барон, баронесса и я бывали в Casino de Parame где шла оперетка и где играли в petits chevaux*, причем мне не очень везло. Пребывание в Parame ознаменовалось для меня следующим эпизодом: 2/14 сентября утром я получил от Савинского70 телеграмму: “nomination troisieme Berlin decidee. Felicite chaleureusement”**. В течение нескольких дней я мог считать себя 3-м секретарем П(осольст)ва в Берлине, и, сначала только удивленный, стал постепенно смотреть на эту перемену в жизни с удовольствием. Однако я почему-то не вполне еще доверял этому известию и, как оказалось, был прав не доверять, так как вскоре, после обмена писем и телеграмм с Савинским, мне сообщили, что наступили “осложнения”. Я уехал из Parame ровно через две недели по приезде, т. е. 12/24 сентября и провел в Париже две ночи и день. Я был вечером в театре, где видел “La dame de chez Maxim”, а днем был у Шеина и в Пос(ольст)ве, где виделся с Эттер и Севастопуло. Хотя я уже предвидел неблагоприятный исход моей кандидатуры в Берлин, однако я решил остановиться в этом городе на пути в Россию, чтобы на всякий случай собрать разные практические сведения. Ван дер Флит71, с которым я провел большую часть дня, подробно ознакомил меня с условиями жизни и службы в Берлине. Но в СПб., куда я решился заехать на несколько часов с 8 утра до 3 дня на пути в Москву, я узнал от вызванного мною Савинского, что мало надежды на мое назначение в Берлин. Дело в том, что Муравьев предложил вакантный после Эттера пост 2-го секр(етаря) в Париже Ван дер Флиту и уже был отдан, но еще не подписан приказ об этом, равно как о замещении мною поста в. д. Флита. Но Вяземский72 убедил своего дядю Шишкина73 вступиться и выхлопотать ему назначение в Париж, что тому и удалось сделать тем более, что в. д. Флит будто бы не изъявил достаточно радости ехать в Париж. Таким образом место в Берлине не стало вакантно, и моя кандидатура eo ipso*** канула в воду. 385 Я докончил свой отпуск в Москве, куда прибыл в субботу, 18 сентября, утром и где, несмотря на протесты Голицыных, звавших меня к себе, остановился в гостинице “Дрезден”. В тот же день за завтраком у Голицыных я познакомился с невестой Анной Сергеевной Лопухиной. Она скорее высокая, немного краснощекая девица, которая не может назваться красивой, но у которой хорошие синие глаза и общий весьма симпатичный вид. По всему видно, что она очень молода — 19 лет и еще застенчива. Тем не менее у нее, кажется, довольно решимости в характере, много доброты и здравого смысла. Она проста в обращении и не лишена природного изящества, хотя изящество одежды, прически и пр., приобретаемое чуть ли не с малолетства женщинами нашего космополитного круга отсутствует вовсе, что вполне понятно. В первые минуты, когда я вошел в большую гостиную, где она стояла между княгиней С. Н. и Верой у окна, и меня представили, мы одинаково были смущены и долго не знали, что сказать друг другу, не желая говорить пошлостей и не находя ничего другого. Конечно вина была на моей стороне, так как было вполне естественно, чтобы совсем молоденькая и несветская девушка не нашлась при виде совершенно чужого ей человека, о котором она слышала, как о близком друге ее жениха, знакомом со многими тайнами последнего, еще может быть неизвестными ей самой. Но удивительно, что и я, давно привыкший быстро и сразу сходиться с совершенно незнакомыми женщинами, вдруг оказался неумелым в первом разговоре. После это немного сгладилось, хотя до самого конца мы вообще мало говорили вместе. Днем я объездил родственников невесты. Был и у Helene Гагариной, где застал Олсуфьевых и Катю Всеволжскую. Вечером, после обеда у Гагариных, я снова был у Голицыных и затем вдвоем с Мишей отправился ужинать в “Прагу”. Мы просидели с ним с 11 ч. до 2 ? ч. ночи, беседуя главным образом об его браке. Миша подробно рассказал мне, как он впервые познакомился с А. С. Лопухиной у Писаревых в деревне, как затем мало-помалу возникла его любовь во время пребывания их в Крыму, и, наконец, как нынешним летом он, опять в деревне, окончательно решил связать свою жизнь с ее жизнью и как, с своей стороны, А. С. для этого должна была отказаться от предполагавшегося ее брака с очень юным и беспутным Гр(афом) Бобринским. В воскресенье, 19 сентября, была свадьба в Универс(итетской) церкви. В 5 ? ч. мы провожали на Рязанском вокзале молодых, уезжавших в Бучалки74, после чего все старшие шафера, т. е. за исключением кадета Хвощинского и др., а также Лопухин, отец молодой, Баранов, Борис и Юрий Лопухины, Салтыков, Шнейдер, Писарев, Юрий Муханов и некоторые другие, числом всего 20 человек, поехали обедать в Эрмитаж. Обед вышел очень симпатичный: он мне напомнил старое время моего студенчества, причем было несколько странно чувствовать себя уже старшим поколением и видеть свое прошлое, воплощенным вновь в нынешней студенческой молодежи: Саша и Вовик Голицыны, Лопухин, брат Анны Сер(геевны) и др. весело, бодро и жизнерадостно распевавших цыганские песни, звуки которых будили в нас много воспоминаний. После обеда молодежь еще поехала кутить, мы же разъехались по домам, а Никса и я поехали к Булыгиным. На другой день я завтракал у Тестова с Катей Всеволжской, Лили и Андреем Олсуфьевыми. Вечером, после обеда у Голицыных, я поехал в Большой театр, где шло “Ромео и Джульета” и, по обыкновению, в зале не было ни души знакомого, кроме Теляковского. Я ужинал в Эрмитаже с Салтыковым. 386 Во вторник я ездил в Голицыно, где было необыкновенно грустно видеть бедную тетю и опустевшую, приунывшую “Отраду”, где все будит воспоминания о покойном дядюшке и счастливом прошлом. Я ездил с тетей на дорогую могилу и возложил на нее привезенный из Москвы венок. День был чудный, холодный, но солнечный. В среду утром я ездил с Княгиней Голицыной и Никсой осматривать интереснейший музей Щукина75, помещающийся в красивом доме строго русского стиля. Это богатейшее собрание древнерусских вещей. Жаль, что Щукин присоединил к нему теперь еще коллекцию декадентских картин. В четверг, день моего отъезда, я утром ездил с княгиней Голицыной осматривать Третьяковскую Галерею. Ровно четыре недели в С. Петербурге прошли довольно однообразно. Я мало кого видел, часто обедал и завтракал в еще полупустых ресторанах, нередко один, усиленно старался найти Довнара и заставить его начать процесс Helene против ее мужа из-за John’а, возился с порученной мне и Корватовскому ликвидацией оставшихся после дяди Беттихера гравюр, а из личных дел был очень занят вопросом о моем назначении за границу. После того как Вяземский одержал верх над в(ан)д(ер) Флитом в отношении Парижа, моя кандидатура на Берлин сама собою была отставлена, что побудило меня громко выражать мое негодование, повод к которому я нашел и в том обстоятельстве, что за Конф(еренцию) в Гааге Гурко, Приклонский и я получили только “благодарность в числе прочих”, а не именную, как это делалось на других конгрессах. Под влиянием ли поднятого шума или независимо от этого, но вдруг к моему собственному удивлению, возникла мысль назначить меня 2-м секретарем Посольства в Вену на место Шебеко76, назначенного 1-м в Копенгаген. Хотя в начале я мало верил в сбыточность этого неожиданного назначения, сопряженного для меня с большим повышением из младших 3-х секр(етарей). Канц(елярии). во 2-е Пос(ольст)ва, тогда как Столыпин77, напр., был назначен на ту же должность в ту же Вену из старших 2-х Канц(елярии), однако я решил сделать все возможное для содействования этому и телеграфировал в этом смысле Свербееву78, Шебеко, Эттеру и др., нередко доводя свои телеграммы до большого числа слов 60 и больше. Кроме того я ускорил свой отъезд курьером в Рим, поменявшись с Набоковым79, и уехал 21 октября вместо 18 ноября, как было предположено. Перед самым отъездом я хотел избавиться от затвердевшего еще со времен Гааги ячменя и для этого обратился к Д-ру Блессигу, признавшего нужным произвести операцию. Хотя операция эта, не принесшая впрочем никакой существенной пользы, и не была ни опасна, ни серьезна, но весьма неприятна. Благодаря ей, я лично познакомился с процедурой и обстановкой операции: стол, на котором я лежал; оператор и ассистенты в белых балахонах; дезинфицирующие средства; сестра милосердия и пр. Париж, 22 июля/3 августа 99 г. Краткая запись фактов в de la “Semaine Crommelin”. Во 1-х, трудность письма к баронессе Бильдт. В среду 14/26-го панихида — 5 o’clok у Karnebeek. Длиннейшая телеграмма. В четверг, после встречи Torres, в 5 час. визит M-me Cr(ommelin) под предлогом уплаты долга, разговор 387 о книгах. “Pas de personalite”, “Ou voulez — Vous en venir?” — , avoir la reputation de pouvoir parler...”, “quand on veut”, “perspicale”, “Quand on remarque..., cela Vous flatte et on s’interesse soi-meme davantage”*. Вечером театр в Scheveningen. M-me van Loon, M-me Cr(ommelin), (M-me Vegelin), — 5 минут на морском берегу; Bar; возвращение в ландо с M-me v. Loon, M-me Cr(ommelin) и Zenil. Секретариат Гаагской конференции: А. Г. Рафалович, А. Легран, Ван Айс и др. Клуб нарочно. Пятница поздняя и короткая встреча на plage. Вечером серьезный концерт. Гурко и Коко Базили в моей коляске туда. M-me Kattendijke рядом с M-me Cr(ommelin) Гуляние на террасе со Станчевыми, M-me Cr(ommelin) и M-me Constant. Bar. Я возвр(ащался) в коляске M-me Constant с нею и M-me Cr(ommelin). Суббота. Plage. “L’absente” графология. “Je crois que sous Vos dehors froids et reserves Vous devez etre tres impressionable et sensitif. Quelque fois Vous refermez comme un certaine fleurs qui se ferme au contact. — 388 J’aime a Vous taquiner”*. I did not have much of you**. Билеты в цирк, возвращение в Steam-tram. Днем торжественное закрытие Конференции, речи. Спешу к Cr(ommelin)... Разговор о “Критиках” Bourgeois80. Обед у Zйnil в Кургаузе. Под дождем в коляске в Seinpost (пальто). Внезапная перемена, холодность. Живые картины. Bar. Предоставив свою коляску остальным, я возвращаюсь с Приклонским в tram’е. Воскресенье, работа, отказ завтрака у Берендса. Целый день без встречи. Она вечером в Схев(енингене). Понедельник. Случайная встреча в tram’е. Plage. “J’ai eteй fache parceque Vous deveniez trop personnel. Vous regardiez que moi”***. Разговор не клеился. Уход к M-me Constant. “J’ai pense a Vous en lisant cette phrase et l’ai meme marquee pour Vous la montrer” (a propos des lunettes aussi) “Nous avons tous deux des raisons d’agacement”. “C’est que Vous ne Vous genez pas de le montrer”. “Rentrons ensemble”****. Van Loon и de Smett в tram’е. Завтрак с Стааль у Берендс. Несмотря на бездну работы, я в 3 ? ч. еду к S. Cr(ommelin). Новая гостиная, разговор личный и необыкновенно дружеский. “Piacere”, etre l’ame de son ame”. Le Lys rouge. Coeur de Femme*****. Извинение за субботу вечером. Она протягивает руку, которую я целую: “non, pas un mauvais souvenir”. “J’ai ete mechante, je le regrette “******. Фотография. (Je Vous l’enverrai plus tard)*******. Рассказ о моем знакомстве с нею. Возвращение мужа. Поездка к M-me Kattendijke и с нею по дороге к Zimmerman’у. Вечером работа. Вторник. Проводы Посла. Проклятое приглашение Рафаловича. Убитое настроение духа. Прояснение его при получении фотографии и списка марок. Plage. Осмотр барельефа Jef... с Станчевым и M-r Cr(ommelin) (их aparte********). Цветы. Сухое прощание, возвращение с M-me Constant. Днем визиты. Между прочим Berkhout, Van Loon. Скучный обед у Рафал(овича): Станчев, de Grelle и мы трое. Поездка в Scheveningen. Bar. M-me van Loon и M-me Cr(ommelin). Не обменялись ни словом, ни взглядом. Клуб. Приглашение Cr(ommelin). Среда. Ее записка по поводу обеда. Грусть. Завтрак у Струве81. р. р. с. днем. обед с Т. и П. Проводы Гурко. Минутная встреча в Scheveningen. Второе письмо. Четверг утром, отъезд, цветы. Мечты в дороге. Китаец. Париж. 389 Эта тетрадь, на долю которой пришлась летопись самого счастливого может быть времени моей жизни — трехмесячного пребывания на Конференции в Гааге, — эта тетрадь сама по себе несчастлива, так как в ней частые и длинные пробелы, несмотря на то, что в период времени, записи которого она должна была служить, отмечен важными в моей жизни событиями в роде назначения моего на первый заграничный пост — 2-м секретарем Посольства в Вене. Известие об этом назначении я получил в Риме, когда был там в конце октября курьером. Теперь поздно восстановлять нить последовательных событий за эти две недели всегда дорогого мне пребывания в Вечном Городе, а потому скажу лишь несколько слов об общем характере этих двух недель и отмечу лишь некоторые эпизоды, имевшие место в течение их. Распределение моего времени было осложнено тем, что папа и Рита с одной стороны, Helene с другой — считали меня приехавшим для них и желали постоянно иметь меня с собою. Мне приходилось лавировать между ними, иногда, для упрощения и выигрыша времени, соединяя их. Одновременно в Риме у меня был третий предмет и, сознаюсь, не наименее для меня привлекательный: это была баронесса Бильдт, с которой не замедлили возобновиться наши Гаагские отношения. Не стану описывать завтраков и обедов у Нелидовых82, Чарыковых83, M-me Leghait и др., ни вечер у Нелидовых с В(еликой) Кн(яжной) Анастасией Михайловной84 и В(еликим) К(нязем) Георгием Мих.85, ни прогулки и обеды с бывшими в Риме Gustave, Casigliano, Кн(язем) Оболенским (женат на Половцовой) и Московскими Олсуфьевыми, ни даже двух-трех посещений Dona Lina Corsini, увлекавшейся своим автомобилем, — ограничусь тем, что скажу, как впервые встретившись с Helene снова в Риме после того, как вместе уехали из него три года тому назад, мы с нею перебывали почти повсюду, где были вместе тогда, в этот, имевший для нас такие неожиданно серьезные последствия период. Я проводил почти все вечера в Зеленой гостиной Hotel d’Angleterre, где, как и тогда, жила Helene, а днем то ходил, то ездил с ней по церквам, галереям, Campo Santo и пр. Иногда мы ссорились, как напр. однажды, когда по поводу чего-то Helene выбросила из окна свою великолепную работу — полосу красного бархата, вышитую желтыми шелками, которую она делала для меня, но большею частью мы были дружественны и даже нежны, чему способствовало вызываемое во мне сожаление об ней благодаря ее огорчению по поводу грозящего нам разлукою моего назначения в Вену. К баронессе Бильдт Helene, к счастью, отнеслась хотя и немного беспокойно, но в общем довольно милостиво, хотя мои встречи с нею были ей иногда известны. Я остановлюсь несколько долее на этих встречах, как оставивших мне наиболее приятное воспоминание за этот последний приезд в Рим. ПРИМЕЧАНИЯ 1 Стааль Егор Егорович (1824—1907), российский дипломат, посланник в Вюртемберге (1871—1884), Баварии, Гессене и Бадене (1883—1884), посол в Великобритании (1884—1903), глава российской делегации на Гаагской конференции 1899 г. Ламздорф Владимир Николаевич (1844—1907), граф, российский дипломат и министр иностранных дел. Окончив Пажеский корпус (1866), поступил в МИД, служил в канцелярии министерства. С 1879 г. управляющий литографией министерства, с 1881 г. второй советник министра, 390 с 1882 г. директор канцелярии МИД. В 1886 г. стал первым советником министра и одновременно состоял членом Комитета шифров, работавшем над вскрытием иностранных секретных дипломатических шифров, товарищ министра иностранных дел (1897—1900), министр иностранных дел (1900—1906). Ушел в отставку накануне открытия I Государственной Думы. Оболенский-Нелединский-Мелецкий Валериан Сергеевич (1848—1907), князь, директор Канцелярии МИД (1886—1897), старший советник министерства (1898—1900), товарищ министра иностранных дел (1900—1906). 2 Базили Александр Константинович, директор 1-го (бывшего Азиатского) Департамента МИД (1897—1900), старший советник министерства (1900—1902). 3 Де Амичис (De Amicis), Эдмондо (1846—1908), итальянский писатель. Участвовал в войне с Австрией (1866). Дебютировал очерками о военной жизни, доставившими ему огромную популярность. В дальнейшем появились его воспоминания о франко-прусской войне, этюды и очерки на различные темы, отличавшиеся живым и острым языком. На основе своих путешествий по Европе, Африке, Турции и Америке написал ряд книг посвященных этим странам (“La Hollande”, “La Spagna”, “Marocco” и др.). Затем перешел к социальной проблематике и открыто примкнул к социал-демократам. 4. Севастопуло Матвей Маркович, в 1899 г. второй секретарь миссии в Румынии. 5 Лаведан Анри Эмиль (1859—1940), французский писатель и драматург, член Французской академии. 6 Гранье Жанна (1852—1939), французская опереточная актриса. Первая испонительница главной роли в оперетте Ш. Лекока “Жирофле-Жирофля”. 7 Свечин Александр Николаевич, в 1899 г. первый секретарь посольства во Франции. 8 Бреверн де ла Гарди Николай Александрович, граф, в 1899 г. второй секретарь миссии в Бельгии. 9 Фон Эттер Николай Севастьянович, в 1899 г. второй секретарь посольства во Франции, коллежский асессор 10 Ромейко-Гурко Николай Александрович, в 1899 г. второй секретарь посольства в Великобритании, коллежский советник 11 Приклонский Михаил Григорьевич (1864—1944), в 1899 г. делопроизводитель VII класса в 1-м Департаменте МИД 12 Гамбс Генрих Эрнестович, российский дипломат, в 1899 г. состоял при миссии в Нидерландах, коллекционер живописи 13 Базили Николай Александрович (1883—1963), второй секретарь посольства в Париже, в годы первой мировой войны вице-директор Канцелярии МИД (1914), директор дипломатической канцелярии при штабе Верховного Главнокомандующего 14 Жилинский Яков Григорьевич, в 1899 состоял в распоряжении начальника Главного штаба 15 Шеин Сергей Павлович, в 1899 г. морской агент, капитан II ранга 16 Овчинников Иван Александрович, преподаватель Морского кадетского корпуса 17 Бирилев Алексей Алексеевич (1844—1916), адмирал. Закончив Морской кадетский корпус (1864), служил на Балтийском флоте, командовал различными кораблями и соединениями. В 1904 г. назначен Главным командиром флота и портов, начальником морской обороны Балтийского моря и военным губернатором Кронштадта (в 1905 г. переименован в командующего Балтийским флотом). В июне 1905 г. занимал должность командующего флотом в Тихом океане. После реорганизации высших органов военно-морского управления и учреждения должности морского министра Высочайшим распоряжением 29 июня 1905 г. назначен российским морским министром. В августе 1905 г. подписал по приказу Николая II Бьоркский договор с Германией. Член конференции Николаевской морской академии (с 1903), Государственного совета (с 1905). Уволен в отставку в 1907 г. 18 Бофор (Beaufort), Виллем-Генрих (1845—?), нидерландский политический деятель и историк. Работал адвокатом, затем вступил в либеральную партию и стал членом второй палаты Генеральных штатов. Министр иностранных дел в кабинете Пирсона (1897—1901). Был представителем 391 Нидерландов на II Гаагской конференции (1907). 19 Рафалович Артур Германович (1853 — после 1917), агент Министерства финансов в Париже (1894—1917). Живя постоянно за границей, занимался изучением финансовых вопросов, особенно в России. Автор многочисленных работ о финансах и торгово-промышленной деятельности России. В 1899 г. входил в российскую делегацию на Гаагской конференции. 20 Миллер Евгений Карлович, в 1899 военный агент в Голландии, полковник Берендс Аксель Эдуардович, в 1899 секретарь русской миссии в Нидерландах 21 Ассер, Тобиас Михель Карел (1838—1913), голландский юрист, профессор международного права, член голландской делегации на I и II Гаагских конференциях. В 1911 г. получил Нобелевскую премию мира (совместно с Альфредом Фридом) за роль в образовании Постоянной палаты третейского суда — международного постоянного арбитражного органа, созданного в результате Гаагской конференции 1899 г. 22 Нигра Константин, итальянский политический деятель, учился на юридическом факультете в Турине, затем ушел добровольцем в армию, служил в министерстве иностранных дел в качестве посланника во Франции (до 1876 г.), в России (1876—1882), Англии (1882—1885). 23 Бильдт, Карл (1850—), барон, шведский дипломат и историк, сын известного шведского государственного деятеля Дидрика Гиллиса Бильдта. Был посланником в Риме и Лондоне, в 1899 г. глава шведской делегации на конференции в Гааге. 24 Стид, Уильям (1849—?), британский журналист, Был инициатором Международного похода за мир, поддержанного рядом миротворческих организаций Европы и Америки. Проводил активную агитацию в поддержку инициативы России по проведении конференции мира. В период ее работы находился в Гааге и печатался в различных органах прессы, выступая с обзорами и аналитическими статьями по проблемам войны и мира. 25 Гессен Владимир Матвеевич (1868—1920), юрист, преподавал в Военно-юридической академии, профессор Петербургского политехнического института, Александровского лицея и Петербургских высших женских курсов. В 1899 секретарь российской делегации на Гаагской конференции (ст. “О значении Гаагской конференции” // Журнал министерства юстиции, март 1900). Член II Государственной Думы от кадетов, активно участвовал в разработке законопроектов, направленных на обеспечение основных гражданских свобод. Один из редакторов журнала “Право”. В 1910 получил степень магистра государственного права за диссертацию “Подданство, его установление и прекращение”. 26 фон Сутнер, Берта (1843—1914), баронесса, урожденная графиня Кински, австрийская писательница, автор нашумевшей книги “Сложить оружие”, одна из основательниц Международной лиги женщин за мир и свободу. Будучи делегатом от пацифистской организации “Международное бюро мира” на Гаагской конференции 1899 г., организовала салоны, которые стали местом проведения дискуссий членов официальных делегаций, а также представителей миротворческой общественности. На этих раутах каждый из гостей имел возможность оставить послание потомкам, записав его на фонограф. В 1905 г. стала лауреатом Нобелевской премии мира. 27 grisailles — гризайль (фр.), живопись, выполненная одним цветом 28 Воейков Алексей Алексеевич (1861—?), в 1899 г. первый секретарь канцелярии МИД, член партии “Союз 17 октября”, депутат III Государственной Думы 29 Муравьев Михаил Николаевич (1845—1900), граф, министр иностранных дел. Начал дипломатическую службу в 1864 г. в канцелярии МИД. С 1867 г. служил в русских миссиях в Штутгарте, Стокгольме, Гааге, Берлине и др. После русско-турецкой войны 1877—1878 гг. был назначен советником посольства в Париж, а в 1884 г. Берлин. С 1893 г. посланник в Копенгагене. С 1 января 1897 г. был назначен управляющим МИДом, а 13 апреля того же года — министром иностранных дел России. Продолжил курс своего предшественника князя 392 Лобанова-Ростовского по активизации внешней политики России на Дальнем Востоке. В 1898 г. по поручению Николая II выступил с предложением о созыве международной конференции по разоружению. 30 Вильгельмина (Елена Паулина Мария) (1880—1962), королева Нидерландов (1890—1948), дочь голландского короля Вильгельма III (1817—1890) и Эммы Вильгельмины Терезии (1858—1934), которая до совершеннолетия Вильгельмины в 1898 г. была регентшей. Значительной политической роли в управлении не играла. В период немецкой оккупации Нидерландов (1940—1945) находилась в эмиграции. В 1948 г. отреклась от престола в пользу своей дочери Юлианы. 31 Мюнстер Георг Герберт (1820—1902), граф, германский дипломат, посол во Франции (1885—1900) 32 Лимбург-Штирум, Фридрих-Вильгельм (1835?), граф, германский политический деятель, занимал различные должности в посольствах в различных странах Европы. В 1892 г. ушел в отставку вследствие несогласия с либеральной торговой политикой канцлера Каприви. В 1893 г. избран в рейхстаг, принадлежал к крайне правому, аграрному крылу консервативной партии. 33 Мартенс Федор Федорович (1845—1909), юрист-международник, непременный член Совета МИД. Возглавляя кафедру международного права Петербургского университета. В 1874 г. был привлечен к изданию 15-томного “Собрания трактатов и конвенций, заключенных Россией с иностранными державами”, в дальнейшем стал его главным редактором. Под его руководством был разработан новый консульский устав, введенный в действие в 1893 г. Председательствовал на третейском суде, разбиравшем спор Англии и Венесуэлы в 1899 г. Принимал активное участие как член русской делегации в работе I Гаагской конференции: председательствовал во 2-ой комиссии, занимвшейся применением Женевской конвенции к морским войнам. Участвовал в переговорах в Портсмуте в 1905 г. и во II Гаагской конференции. 34 Беернар, Огюст (1829—1912), бельгийский политический деятель. Работая адвокатом в Брюсселе, приобрел большую популярность и в 1874 г. избирается в палату депутатов. В 1875—1878 гг. министр публичных работ в клерикальном кабинете Жюля Малу. Во второе министерство Малу (1884) — министр земледелия, а после отставки Малу стал во главе преобразованного, умеренно-клерикального кабинета, где являлся также министром финансов. Ввел всеобщее голосование (1893), пытался установить пропорциональную избирательную систему, но из-за противодействия собственной партии вышел в отставку. В 1895—1900 гг. — президент палаты депутатов. Представлял Бельгию на I и II Гаагских конференциях. В 1909 г. получил Нобелевскую премию за свою деятельность по осуществлению международного мира, которую он разделил с Полем д’Эстурнеллем де Констаном. 35 Николай Шиллинг, двоюродный брат М. Ф. Шиллинга 36 Исраэлс (Israels): 1) Йосеф Исраэлс (1824—1911), голландский живописец, глава реалистической гаагской школы, писал на сюжеты из жизни рыбаков и крестьян, 2) Исаак Исраэлс (1865—1934), голландский художник, сын Йосефа Исраэлса. Испытывал влияние французского импрессионизма, автор портретов, сцен городской жизни, изображал людей из народа. 37 Месдаг, Хендрик Виллем (1831—1915), голландский художник-маринист и меценат, представитель гаагской школы. Писал пейзажи, в которых запечатлевал различные состояния морской стихии, суровую жизнь рыбаков. 38 Блиох (Блок) Иван Станиславович (1836—1901), родился в семье польского еврея. В конце 1860-х годов занялся железнодорожными концессиями и организовал ряд железнодорожных предприятий, кредитных и страховых учреждений; принимал участие в делах “Главного общества российских железных дорог”. Написал ряд трудов, посвященных железнодорожному строительству и законодательству, другим экономическим вопросам. Был назначен членом Ученого комитета Министерства финансов России. 393 Занявшись изучением проблем войны и мира, различных (экономических, политических, психологических и пр.) аспектов современной войны, опубликовал 6-томное исследование “Будущая война и ее экономические последствия” (1898), которое было издано также на польском, немецком, французском и английском языках. 39 Акимов Владимир Николаевич, в 1899 г. состоящий при российском посольстве в Берлине 40 Станчов Дмитрий (Димитр) Иванович (1861—~1940), болгарский политический деятель. Учился в Вене, стал личным секретарем князя Фердинанда, потом начальником его тайного кабинета. С 1895 г. дипломатический агент в Бухаресте, с 1896 г., в Вене, где заключил австро-болгарский торговый договор. В 1895 г. в качестве дипломатического агента в Санкт-Петербурге заключил торговый договор с Россией. На Гаагской конференции 1899 г. являлся представителем Болгарии. 41 Стен (Steen), Ян (1626—1679), один из виднейших голландских жанристов эпохи барокко. 42 Остаде, Адриан ван (1610—1685), голландский живописец, мастер бытового жанра. Одна из его работ “L auberge” (“Постоялый двор”) 43 Вильгельм I Оранский Молчаливый (Le Taciturne), (1533—1584), принц Оранский, граф Нассауский, деятель Нидерландской буржуазной революции XVI века. Немецкий граф (старший сын графа Нассау-Дилленбург), владел обширными землями в Нидерландах и во Франции (княжество Оранж). В начале 1560-х гг. выступил во главе оппозиции нидерландской знати (“Союз дворян”) испанскому режиму. После ввода испанской армии в 1567 г. в Нидерланды укрылся в Германии. Планировал реставрацию герцогства Брабантского в качестве имперского курфюршества с разделением остальных Нидерландов между Францией и Англией в обмен на их помощь. Но успехи национального движения на севере страны, побудили его перейти на сторону революции. В 1572 г. по инициативе голландской крупной буржуазии он был признан штатами Голландии и Зеландии статхаудером (наместником) этих провинций, ему были даны почти диктаторские полномочия. После победы восстания 1576 г. на юге страны, он переехал из Голландии в Брюссель, где занял пост руварда (высшая экстраординарная административная должность) Брабанта (1577). Пытался вести войну против Испании, опираясь на консервативные силы и иностранную помощь. Убит в Делфте испанским агентом Б. Жераром. 44 Мартен Харлерстзон Тромп (1598—1653), голландский флотоводец, адмирал. В 1607 г. был захвачен корсарами, у которых более двух лет плавал юнгой, затем был взят в плен турками. После освобождения поступил на службу в голландский флот. Командир линейного корабля (1624), лейтенант-адмирал Республики Соединенных провинций (с 1637 г.). Нанес крупное поражение испанскому флоту в Ла-Манше (1639). В ходе 1-й англо-голландской войны (1652—1654), командуя военно-морскими силами Республики, выиграл ряд сражений. Погиб в битве с британским флотом при Терхейде. Корнелис Тромп (1629—1691), сын Мартена Тромпа, адмирал, активный участник 2-ой (1665—1667) и 3-й (1672—1674) англо-голландских войн и войны с Францией и Швецией (1672—1678). После смерти адмирала М. Рюйтера — главнокомандующий флотом Республики (1676). Хейн Питер (1577—1629), корсар и адмирал. Активно действовал в Карибском море против Испании; в 1623 г. поступил на службу в голландскую Вест-Индскую компанию, а затем возглавил ее военно-морские силы. В 1628 захватил испанский казначейский флот, перевозивший ценности из колоний Нового Света в метрополию, за что был произведен в адмиралы и стал командующим флотом Нидерландов. Был смертельно ранен в бою с пиратами, которые совершали набеги из Дюнкерка и Остенде на голландское побережье. 45 Гроций Иоанн Гуго (1583—1645), известный голландский юрист-международник, богослов и историк. В 1609 г. издал труд о свободе морей (“Mare liberum”), в котором отразилась борьба Голландии с Англией за лидерство в мировой торговле. Был пригашен в Лондон для урегулирования англо-голландского спора о торговле 394 в Индии (1615). Принял участие в политическо-религиозной борьбе в Голландии как республиканец и один из руководителей секты арминиан, был приговорен к пожизненному заключению (1619), но бежал во Францию (1621). В 1625 г. опубликовал свое знаменитое сочинение “О праве войны и мира” (“De jure belle ac pacis”), первое систематическое изложение международного права, долго бывшее основным руководством для дипломатов. После издания книги был приглашен в Швецию на службу, и в 1634 г. назначен шведским послом в Париж и оставался им в течение 10 лет. 46 Рисвикский мирный договор завершил войну за т. н. Пфальцское наследство (1688—1697) между Францией и ее противниками, объединенными в Аугсбургскую лигу (организована в 1686 г. и включала Голландию, Священную Римскую империю, Швецию, Испанию, Баварию, Пфальц, Саксонию, а с 1689 г. — Англию). Был подписан в Рисвике (город близ Гааги) 30 сентября 1697 г. между Францией и Голландией, Англией, Испанией и 30 октября между Францией и императором Священной Римской империи, а также отдельными германскими князьями. По нему Франция отказывалась от большинства территорий, захваченных ею после Нимвенгенских договоров 1678—1679 гг., возвращала Испании почти всю территорию, занятую в ходе войны в Каталонии и Испанских Нидерландах, империи — Фрейбург в Брейсгаде, Филипсбург и др города, но Страсбург и другие эльзасские земли оставались за Францией. Она признавала Вильгельма III Оранского английским королем и уменьшала тарифы на импорт из Голландии. 47 Франс Хальс (1590—1666), знаменитый нидерландский живописец. Родился в Антверпене, жил и работал в Гарлеме, писал портреты и портретообразные бытовые сцены. 48 Англо-Венесуэльский конфликт 1886—1899 гг. возник в результате спора между Англией и Венесуэлой о границах последней с Британской Гвианой. В 1886 г. Англия в одностороннем порядке объявила т. н. “линию Шомбурка” (Р. Г. Шомбурк — немецкий исследователь Южной Америки, который по поручению британских властей в 1834 г. определил условную линию, на основе которой должна была быть установлена граница). Венесуэла в ответ разорвала дипломатические отношения с Англией и обратилась с просьбой о посредничестве в конфликте к САСШ. Американское правительство предложило сторонам разрешить конфликт с помощью арбитража. Под американским нажимом Англия согласилась на арбитраж, и 2 февраля 1897 г. в Вашингтоне был заключен англо-венесуэльский договор, по которому для определения границы между Британской Гвианой и Венесуэлой создавался третейский суд из 4-х членов (двое от Англии, один от Венесуэлы, выбравшей представителем американского юриста, и один от САСШ). Председателем суда и супер-арбитром был избран Ф. Ф. Мартенс. Заседания проходили с июня по октябрь 1899 г. в Париже. В результате было принято решение, что большая часть спорной территории отходит Англии, граница устанавливается фактически по “линии Шомбурка”, хотя Венесуэла получила стратегически важный район в устье Ориноко. Оба государства признали это решение. 49 Сталевский Александр Станиславович, в 1899 г. первый секретарь миссии в Берне, коллежский советник 50 Томановский Владимир Владимирович, в 1899 г. состоящий при Канцелярии МИД сверх штата, коллежский секретарь 51 Голицын Михаил Владимирович (1873—1942), сын московского городского головы В. М. Голицына, юрист, выпускник Московского университета, предводитель дворянства Епифанского уезда Тульской губернии, земский деятель. 52 Остен-Сакен Николай Дмитриевич (1831—1912), граф, российский дипломат. Министр-резидент в Гессене (1869—1880), посланник в Баварии (1880—1882), Баварии и Гессене (1884—1895), посол в Германии (1895—1912) 53 Лейден как торгово-промышленный город в провинции Южная Голландия (на рукаве Ауде-Рейн, близ его впадения в Северное море), стал одним из главных центров нидерландской буржуазной 395 революции. Его население выдержало почти годовую (с конца октября 1573 до начала октября 1574 г. с перерывом) осаду испанской армии. В критический момент обороны были открыты шлюзы, защищавшие город от моря, вода затопила окрестности, и к городу прорвались суда морских гёзов, снабдив его продовольствием. В ознаменование героической обороны в Лейдене открылся в 1575 г. университет, а город стал символом антииспанской борьбы. 54 Рено, Луи (1843—1918), известный французский юрист, профессор международного права. В 1880 г. стал директором французского дипломатического архива. В 1890 г. министерство иностранных дел пригласило его стать консультантом по юридическим вопросам. В последующие годы Рено не раз представлял Францию на международных конференциях по транспорту, военной авиации, морским делам, кредиту, а также по вопросу продления Женевской конвенции 1864 г. Был одним из членов французской делегации в I и II Гаагских конференциях. За большие заслуги в 1903 г. он был удостоен титула чрезвычайного и полномочного посла. Активно участвовал в заседаниях Международного третейского суда в Гааге. Разделил с Эрнесто Монета Нобелевскую премию мира 1907 г., а в 1914 г. был избран президентом Академии международного права в Гааге. 55 Ваксель Платон Львович (1844—1918), вице-директор (1887—1897) и директор (1897—1902) канцелярии МИД. Писатель, музыкальный критик, коллекционер, член Академии художеств. Собирал гравированные и литографические портреты деятелей искусства; кроме того, имел небольшое собрание фламандской живописи. 56 Утрехтская уния — военно-политический союз пяти, а затем семи провинций Северных Нидерландов (Голландия, Зеландия, Оверэйсел, Фрисландия, Утрехт, Гелдерн, Гронинген), заключенный 23 января 1579 г. в Утрехте. Был первоначально направлен против Испании, которая пыталась восстановить господство в Нидерландах, практически утраченное в ходе Нидерландской буржуазной революции, и в ответ на заключение Аррасской унии южными провинциями, признавшими суверенитет Филиппа II над Нидерландами при соблюдении им прав нидерландского дворянства и пр., и таким образом фактически отложившимися от революционных провинций. Статьи Утрехтской унии предусматривали совместное ведение войны против Испании до победного конца, нерасторжимость союза, ведение общей внешней политики, создание общей армии и единой монетной системы. Формально не объявляя о низложении власти испанского короля, уния вместе с тем не оставляла места для реально действующей королевской власти. Предусматривала федеративное политическое устройство с большой автономией для провинций в их внутренних делах, в т. ч. решении религиозного вопроса. Заключение унии заложило основу самостоятельного государственного существования Республики Соединенных провинций и определило ее политическое устройство до 1795 г. 57 Мейссонье (Meissonier) Эрнест (1815—1891), французский художник, любимый художник Наполеона III. 58 Ян де Витт (1625—1672), нидерландский политический деятель. Был адвокатом, после ареста отца, дордрехтского бургомистра, по приказу принца Вильгельма II Оранского примкнул к оппозиции. В дальнейшем стал одним из вождей партии, боровшейся с авторитарным режимом принцев Оранского дома. В 1653 г. был избран великим пенсионарием провинции Голландии, т. е. замещал статхаудера в его отсутствие, являлся представителем Голландии в Генеральных штатах, руководил внешней политикой всей республики, и трижды переизбирался на этот пост. Убежденный республиканец, он в 1654 г. провел закон, отстранявший потомков Вильгельма II от всякого участия в управлении. Проводил курс на обеспечение гегемонии Голландии в республике и на укрепление военно-морского флота в ущерб сухопутной армии, которая считалась оплотом оранжистов. Отстаивал торговые и колониальные интересы нидерландской буржуазии, ведя с переменным успехом войны с Англией, Португалией и Швецией. Создание англо-франко-шведской коалиции, вторжение и успешное наступление французской 396 армии на территории Нидерландов в 1672 г. скомпрометировали политику де Витта, подняли авторитет Вильгельма III и вызвали народное восстание. Ян де Витт сложил с себя звание великого пенсионария, но 20 августа на центральной площади Гааги был растерзан вместе с братом толпой, подстрекаемой оранжистами. Корнелиус де Витт (1623—1672), старший брат и сподвижник Яна де Витта. В 1672 г. был обвинен в организации заговора против Вильгельма III, подвергнут пытке и, несмотря на упорное отрицание своей вины, приговорен к изгнанию. Погиб вместе с братом. 59 Георгий Александрович (1871—1899), великий князь, второй сын Александра III, наследник престола (1894—1899), атаман всех казачьих войск, шеф л.-гв. Атаманского полка, лейтенант Ревельского флотского полуэкипажа. Основатель и почетный председатель Русского астрономического общества. 60 Милан Обренович (1854—1901), сербский князь (под именем Милана IV в 1868—1882 гг.), а затем король (под именем Милана I в 1882—1889 гг.). Стремился к установлению самодержавного режима, в области внутренней политики опирался на консерваторов, потом на их преемников — напередняков. Боролся с либералами и радикалами, а в 1875 г. распустил Народную скупщину. В 1876 г. объявил войну Турции, от поражения был спасен лишь вступлением в войну России. После русско-турецкой войны 1877—1878 гг., в результате которой была утверждена независимость Сербии, занял проавстрийскую позицию. В 1881 г. заключил с Австро-Венгией торговый договор и тайную конвенцию, лишавшие Сербию экономической и политической самостоятельности. В 1885 г. развязал войну против Болгарии, но потерпел поражение. В ситуации политического кризиса в 1889 г. отрекся от престола в пользу своего сына Александра и покинул страну. 61 Александр I Обренович (1876—1902), сербский король с 1889 г., продолжил политический курс отца, направленного на усиление личной власти и ограничение политических свобод. В 1889 г. арестовал регентов и министров, принадлежавших в основном к буржуазной партии радикалов. В 1894 г. отменил конституцию, которая предусматривала ответственность министров перед скупщиной, и восстановил реакционную конституцию 1869 г., по которой 1/3 депутатов назначалась королем. В 1901 г. ввел новую конституцию, учреждавшую сенат, часть членов которого также назначалась королем. Проводил проавстрийскую внешнюю политику. Погиб в результате заговора, организованного радикальной партией совместно с офицерами. 62 Брейгель (точнее Брёгел) Старший или “Мужицкий” (Breuegel de Oude, Boeren Brueghel), Питер (ок. 1525/1530—1569), нидерландский живописец, один из основоположников фламандского и голландского реалистического искуства, опиравшийся на нидерландские традиции и местный фольклор. 63 Палеолог Морис Жорж (1859—1944), французский дипломат. Поступил на службу в МИД Франции в 1880 г., работал секретарем в консульстве в Марокко и в посольствах в Италии и Китае. В период 1893—1907 г. служил в центральном аппарате МИД, посланник в Софии (1907—1912), директор Политического департамента МИД (1912—1914). С января 1914 г. посол в России, в ходе I мировой войны активно участвовал в переговорах с российским руководством по послевоенному разделу мира. В мае 1917 г. был отозван французским правительством из Петрограда. 64 Кугушев Николай Михайлович, писатель, автор комедии “Любовная шутка”, “Грановитая палата”, стихотворных рассказов из русской истории. 65 Лопухина Анна Сергеевна (1889—1972), дочь тульского помещика, судебного деятеля С. А. Лопухина. 66 Антокольский Марк Матвеевич (1843—1902), русский скульптор, учился в петербургской Академии Художеств у Н. С. Пименова. С 1871 г. жил в Италии, затем в Париже. Атор статуи “Иван Грозный”, за которую был произведен в академики. По приказанию Александра II статуя для Эрмитажа была отлита из бронзы, гипсовый слепок находится в Кенсингтоне. 397 Исполнил также статуи Петра I, Ермака, Нестора-летописца. 67 Ионин Александр Семенович (1837—1900), дипломат. Более 20 лет прослужил на Балканах секретарем, консулом, а затем генеральным консулом в Дубровниках и Софии. Министр-резидент в Черногории (1878—1883), дипломатический агент в Болгарии (1883—1884), посланник в Аргентине и Бразилии (1883—1893), состоял в ведомстве Министерства иностранных дел России (1894—1896), посланник в Берне (1896—1900). 68 Гревениц Георгий Александрович (1857—1939), барон. Шталмейстер Высочайшего Двора. Служил в Сенате, Министерстве иностранных дел. Был секретарем российского посольства в Лондоне и министром-резидентом в Саксен-Веймаре. В 1899 г. советник Министерства иностранных дел. 69 Севрский бисквит — дважды обожженный фарфор, не покрытый глазурью. 70 Савинский Александр Александрович, в 1899 г. второй секретарь в Канцелярии МИД, коллежский асессор, директор Канцелярии МИД, посланник в Швеции и Болгарии. 71 Ван дер Флит Василий Яковлевич, в 1899 г. помощник секретаря в посольстве в Берлине. 72 Вяземский Николай Владимирович, в 1899 г. второй секретарь Канцелярии МИД. 73 Шишкин Николай Павлович (1830—1902), дипломат. С 1852 г. работал в Азиатском департаменте МИДа. Получал назначеня в Париж (1857), Бухарест (1859), Адрианополь (1861), Белград (1863). Чрезвычайный посланник и полномочный министр в Северо-Американских Соединенных Штатах (1875—1880), Греции (1880—1884), Швеции и Норвегии (1884—1891). Товарищ министра иностранных дел (1891—1897), управляющий министерством иностранных дел (1896—1897), в дальнейшем член Государственного Совета. 74 Бучалки — имение М. В. Голицына в Епифанском уезде Тульской губернии. 75 Щукин Петр Иванович (1859—1912), купец, создатель музея, основу которого составило собрание русских древностей. Музей был открыт в 1895 г. в специально для него построенном здании (архитектор Борис Фрейнберг) на Малой Грузинской улице. В 1905 г. подарил свою коллекцию древностей Историческому музею в Москве. 76 Шебеко Николай Николаевич (1863—?), сверхштатный чиновник департамента внутренних сношений МИД (1895—1896), второй секретарь посольства в Вене (1899), чрезвычайный посланник и полномочный посол в Вене. 77 Столыпин Николай Николаевич (1860—1918/19?), в 1899 г. второй секретарь посольства в Вене. Впоследствии первый секретарь посольства в Мюнхене. 78 Свербеев Сергей Николаевич, в 1899 г. первый секретарь посольства в Вене. 79 Набоков Константин Дмитриевич (1874—1927), в 1899 г. состоял при Канцелярии МИД сверх штата. Секретарь русской делегации на переговорах в Портсмуте в 1905 г., секретарь миссии в Брюсселе и посольства в Вашингтоне, генеральный консул в Калькутте (1911—1915). С 1915 г. советник посольства в Лондоне, поверенный в делах после смерти посла А. К. Бенкендорфа. После Октябрьской революции был дипломатическим представителем “белых” правительств в Англии. 80 Буржуа Леон Виктор Огюст (1851—1925), французский государственный деятель и юрист. Участник франко-прусской войны. После окончания Парижского университета занимался адвокатской практикой. Поступил в Министерство общественных работ (1876), стал префектом парижской полиции. Был избран в палату депутатов (1888), занимал различные министерские посты в нескольких кабинетах, премьер-министр (1895—1896). Принадлежал к радикальным социалистам. Председатель французской делегации на Гаагской мирной конференции (1899) и участник II-ой конференции (1907). Как делегат Парижской мирной конференции (1919) защищал идею международных вооруженных сил для поддержания мира. Первый председатель совета Лиги Наций. Лауреат Нобелевской премии мира (1920). 81 Струве Кирилл Васильевич, чиновник дипломатических поручений при Оренбургском генерал-губернаторе в 1867 г., в 1873 г. возглавил 398 миссию в Японии, посланник в Японии (1876—1882), посланник в США (1882—1892), посланник в Гааге (1892—1902). 82 Нелидов Александр Иванович (1835—1910), российский посол в Риме (1899). Начал службу в 1855 г. в Азиатском департаменте МИД. В 1860-е гг. работал в миссиях в Греции, Баварии, Австрии. Перед русско-турецкой войной 1877—1878 гг., будучи советником посольства в Константинополе, успешно провел переговоры с Румынией о конвенции, разрешавшей проход русских войск через ее территорию. В ходе войны заведующий канцелярией при главнокомандующем, великом князе Николае Николаевиче. Совместно с Н. П. Игнатьевым участвовал в переговорах в Сан-Стефано и подписании прелиминарного мирного договора. Посланник в Саксонии (1879—1882), посол в Турции (1882—1897), Италии (1897—1903) и Франции (1903—1910). 83 Чарыков Николай Валерьевич (1855—1930), дипломат. Работал в Московском Главном архиве МИД, политический агент в Бухаре (1886—1890), дипломатический агент в Болгарии (1896—1897), министр-резидент при Святом Престоле (1897—1900), посланник в Сербии (1900—1908) товарищ министра иностранных дел (1908—1909), посол в Турции (1909). 84 Анастасия Михайловна (1860—1922), герцогиня Мекленбург-Шверинская, дочь великого князя Михаила Николаевича, внучка Николая I, жена герцога Мекленбург-Шверинского с 1879 г. 85 Георгий Михайлович (1863—1919), великий князь, сын великого князя Михаила Николаевича, внук Николая I, Генерал-лейтенант по гвардейской кавалерии, генерал-адъютант, шеф ряда полков. С 1895 г. управляющий Русским музеем имени императора Александра III. Председатель Русского Генеалогического общества с 1898 г., почетный член Историко-родословного общества в Москве. Женат с 1900 г. на Марии Георгиевне, принцессе Греческой. Публикация В. Е. АВДЕЕВА И М. В. СИДОРОВОЙ Сноски к стр. 332 * Подробнее о роде Шиллингов см. Helene Baronesse von Schilling. Schilling. Der Weg eines baltischen Geschichts durch funf Jahrhundert. 1999. ** ГАРФ. Ф. 813. оп. 1. д. 108 л. 78; д. 109. л. 16. *** Там же. д. 109. л. 49 об. Сноски к стр. 333 * Там же. д. 110. л. 21—21 об. ** Там же. л. 46 об. Сноски к стр. 334 * там же. д. 124. л. 50—54. ** там же. д. 76—79. *** там же. д. 31. л. 10. Сноски к стр. 335 * Дайте мне сначала на Вас посмотреть. (Пер. с фр.). ** Приходиться привыкать время от времени манкировать своими обязанностями. (Пер. с фр.). Сноски к стр. 336 * “Старый ходок”. (Пер. с фр.). ** “Что ты сделал такого, чтобы получить орден? — Хлопотал, черт возьми!” ... “Если быть точной, то я не “мадам” и не “мадемуазель”, а почетная девица”. (Пер. с фр.). *** “Дама от Максима”. (Пер. с фр.). Сноски к стр. 337 * “Внешность обманчива” (Пер. с фр.). ** “Английский, на котором разговаривают англичане” (Пер. с фр.). Сноски к стр. 338 * Дневник (Пер с исп.). ** C-te — comte — граф. *** B-n — baron — барон. Сноски к стр. 339 * “Сложить оружие” (Пер. с нем.). ** из плоти и крови. (Пер. с фр.). Сноски к стр. 341 * Их Величества. (Пер. с фр.). ** “Жалую Вас орденом Голланд... Нидерландского льва. (Пер. с фр.). *** “Очень рада познакомиться с Вами”, Рада Вас видеть” и т. д. (Пер. с фр.). **** “Я очень рада видеть всех этих господ”. (Пер. с фр.). Сноски к стр. 342 * “Посредничество, услуги и арбитраж” (Пер. с фр.). ** Конные состязания (Пер. с фр.). *** “своими остротами” (Пер. с фр.). Сноски к стр. 343 * зд. легкая тележка (Пер. с англ.). ** из светлой черепахи (Пер. с фр.). Сноски к стр. 344 * с ромашками (Пер. с фр.) ** C-se — comtesse — графиня. *** “Взятие Сарагосы” (Пер. с фр.) Сноски к стр. 346 * “Нынче вечером мне очень не хватает здесь Шиллинга и Гурко”. (Пер. с фр.) ** почтовой карете (Пер. с англ). *** русские горки (Пер. с фр.) Сноски к стр. 347 * Дом собраний земли Дельфт (Пер. с нидер.). ** ружейных мастеров (Пер. с фр.) Сноски к стр. 348 * “Зал перемирий” (Пер. с фр.) Сноски к стр. 349 * P-se — princesse — принцесса ** “белое убежище”, “белый дом” (Пер. с нидер.). *** можжевельник (Пер. с фр.) Сноски к стр. 350 * “Ночной дозор” (Пер. с фр.) ** хороводах (Пер. с фр.) *** B-ne — baronne — баронесса Сноски к стр. 351 * “вот это — дом жуликов” (Пер. с нем.) Сноски к стр. 352 * “Баронесса желает, чтобы вы обязательно были” (Пер. с фр.) Сноски к стр. 353 * полдника (Пер. с фр.) Сноски к стр. 354 * не принимаю ее всерьез (Пер. с фр.) Сноски к стр. 355 * в семейном кругу (Пер. с фр.) Сноски к стр. 356 * безделушки (Пер. с фр.) ** “А что еще более лестно, так это поверьте, мнение Маршала (...), а он каждый день говорит мне: “Обратите внимание, как справно всегда одет барон Шиллинг” (Пер. с фр., англ.). *** лансье (танец) (Пер. с фр.) **** сиреневый (Пер. с фр.) Сноски к стр. 357 * курительной комнате (Пер. с фр.) ** “Трагическая идиллия”, “Дружеская любовь”, “Мой грех — любовь” (Пер. с фр.) *** “filer”, “s’enfuir” — быстро уходить, убегать, а “s’enfiler” в XIX в. — ”наткнуться на шпагу противника”, или же “потерять крупную сумму денег” (Пер. с фр.). Таким образом дама произнесла следующую фразу: “Тотчас после обеда мужчины наверху наткнулись на шпагу противника (потеряли много денег)” (Прим. публ.). Сноски к стр. 358 * “настоящая оперная декорация, на фоне которой легко можно представить себе, например, Отелло и Дездемону” (Пер. с фр.) ** “свадебное путешествие” (Пер. с фр.) *** “Я хотела бы узнать, думаете ли Вы иногда обо мне. Что до меня, то я так хотела бы, ложась спать, видеть Вас во сне каждую ночь, но этого никогда не случается. Это потому, что Вы никогда обо мне не думаете” ... “На улице я всекда встречаю стольких людей, а Вас — никокда” ... “Вы всекда так насмешливо улыбаетесь, что мне кажется, что Вы находите меня очень глупой. Но Вам некогда видеться со мной. Вокруг Вас так много красавиц, с которыми Вы флиртуете, а я, я так рефную” (Пер. с фр.) Сноски к стр. 361 * “я возьму их с собой в постель, и буду по очереди целовать каждую” (Пер. с фр.) ** французский кирасир (Пер. с фр.) Сноски к стр. 362 * “атмосфера оставалась напряженной” (Пер. с фр.) ** читальном зале (Пер. с фр.) *** “Гаага, 6 июля 1899” (Пер. с фр.) **** “обручен ***** “Мы поспешили” (Пер. с фр.) Сноски к стр. 364 * “Бесполезно пытаться флиртовать с Бароном: он влюблен в г-жу Рейтершёльд. Когда я познакомился с ним в Марштранде, он уже был у ее ног” (Пер. с фр.) ** “поверенный в делах” (Пер. с фр.) *** неделя (Пер. с фр.), т. е. “уехала на одну неделю” (Прим. публ.). Сноски к стр. 365 * откидная скамейка (Пер. с фр.) Сноски к стр. 366 * “Она будет аккомпанировать, когда вы будете петь романсы Чайковского” ... “если только однажды вы не споете еще более прекрасную песнь любви” (Пер. с фр.) ** “Вы мне напоминаете человека, который, любя крепкий и очень горячий чай и опасаясь, что чашка его опустеет слишком быстро, стал бы пить его так медленно, что вторая половина чашки успела бы остыть и потерять всю свою привлекательность. Таким образом вся вторая половина была бы потеряна только лишь из-за желания продлить удовольствие”. (Пер. с фр.) *** “потому что, ... нечего и говорить, что это я ухаживаю за Вами, а не Вы за мной; это я все первая начала и я первая заговорила о любви. Будь все иначе, Вы, возможно, и не подумали бы обо мне”. (Пер. с фр.) **** “борьба между боязнью угрызений совести и боязнью сожалений”. “Вы не поверите, что с нами делает любовь. Мне кажется, что с тех пор, как я встретила Вас здесь, я помолодела на десять лет, и теперь все мои мысли постоянно только о Вас”. (Пер. с фр.) Сноски к стр. 367 * “Если бы я тебе однажды изменила, страдал бы ты от этого по-настоящему? Мне не нужны пустые слова об „оскорбленной чести” и т. д. о чем мужчины говорят в первую очередь, но я хочу знать, будешь ли ты страдать по-настоящему от ревности, сердечных и душевных мук... . (Пер. с фр.) ** “Если богатство и все прочее принадлежит женщине, а муж только из-за этого на ней и женился, я считаю, что она свободна искать счастья в другом месте, но я, я всем обязана своему мужу”. (Пер. с фр.) Сноски к стр. 369 * “Вы собрались выезжать?” “Нет, сударь, мы с мамой ждали Вас” (Пер. с фр.) Сноски к стр. 370 * ”ухаживания по всем правилам” (Пер. с фр.) ** “Как давно я Вас не видела!” (Пер. с фр.) *** “Что меня особенно успокаивает на этот счет, так это та деликатность, с которой Вы всегда так просто говорите хорошо о г-же Рейтершёльд. Вы никогда не скажите о ней дурного слова и никогда не даете понять, что близко ее знаете” (Пер. с фр.) Сноски к стр. 371 * горка, сервант (Пер. с фр.) ** “пляж” (Пер. с фр.) *** “Я сидела радом с Ш., но он не обращает на меня решительно никакого внимания!” (Пер. с фр.) Сноски к стр. 372 * “Ночной дозор” (Пер. с фр.) Сноски к стр. 373 * “Это еще один Ваш флирт?” (Пер. с фр.) ** “Если Вы зайдете ко мне в 2 ?, то я дома. — Госпожа X.” (Пер. с фр.) *** “Уста госпожи X” (Пер. с фр.) Сноски к стр. 374 * “В конце концов, это самая бесполезная трата времени” (Пер. с фр.) ** “смущать” (Пер. с фр.) Сноски к стр. 375 * “умение с легкостью и блеском поддержать беседу” (Пер. с фр.) ** “дилемма Адольфа” (Пер. с фр.) *** “откровенность” (Пер. с фр.) **** “Твое пристрастие к высоким и не слишком красивым блондинкам смешно. Однако я тысячу раз предпочту, чтобы ты флиртовал с этой здоровенной коровой, чем с женщиной, более способной понять тебя” (Пер. с фр.) ***** родственную душу (Пер. с фр.) Сноски к стр. 377 * “Сон” (Пер. с итал.) Сноски к стр. 378 * “Вовсе нет: Я была уверена, что Вы поедете. Еще сегодня утром муж говорил мне, что, возможно, Вас не будет, но я ответила, что не удивлюсь, если Вы все же придете” (Пер. с фр.). ** “возьмите, это Вам частичка меня” (Пер. с фр.) Сноски к стр. 379 * “по обязанности” (Пер с лат.) Сноски к стр. 382 * Физическую отстраненность (Пер. с фр.) Сноски к стр. 383 * худа, как архангел, и тоскливый взгляд (Пер. с фр.) ** хрустальный салатник, оправленный в серебро с серебряными ложкой и вилкой с хрустальными ручками — у Харвей, за 160 франков (Пер. с фр.) Сноски к стр. 384 * лошадки (азартная игра) (Пер. с фр.) ** “Назначение третьим в Берлин решено. Горячо поздравляю” (Пер. с фр.) *** тем самым (Пер. с лат.) Сноски к стр. 387 * “Ни одной личности”. “Чего вы хотите этим добиться?” — , иметь репутацию человека, который может говорить”, “когда угодно”, “прозорливый”. “Когда замечают, что ... это Вам льстит и начинаешь больше интересоваться самим собой” (Пер. с фр.) Сноски к стр. 388 * Мне кажется, что за вашей внешней холодной сдержанностью Вы, должно быть, очень впечатлительны и чувствительны. Иногда Вы замыкаетесь в себе, как какой-нибудь цветок, который закрывается от любого прикосновения. — Я люблю Вас поддразнивать (Пер. с фр.). ** Мы мало общались (англ.). *** Пляж. “Я была сердита, потому что Вы становитесь слишком эгоистичным. Вы с меня глаз не сводите” (Пер. с фр.) **** “Я подумала о Вас, когда читала эту фразу и даже отметила ее, чтобы вам показать”. (об очках тоже) “У нас обоих есть причины раздражаться”. “Дело в том, что Вы не стесняетесь это показывать”. “Вернемся вместе” (Пер. с фр.) ***** “Нравиться”, (итал.) быть душой ее души”. Красная лилия. Женское сердце (Пер. с фр.) ****** “нет, ни одного плохого воспоминания”. “Я была злой, я об этом сожалею” (Пер. с фр.) ******* (Я пришлю ее вам потом) (Пер. с фр.) ******** уединенная беседа (Пер. с фр.)