Проблема зла имеет в древнерусских источниках не только онтологический, но и гносеологический аспект. Гносеологический смысл проявления зла предстает как недостаток и искажение подлинного знания. Чтобы получить истинное знание стоит преодолеть фантомные, ноуменальные границы физической природы: «не ищи ложного обычного порядка естественного соответствия, но вообрази и представь все высшим <идеальным – А.Щ.> естеством»). Зло не только несет ложный бытийственный статус, но и является ложным знанием и ошибочным пониманием. Небытийственность и «несущественность» зла ведет к появлению несуществующих гносеологических образов: «ибо зло лишь покрывало и одежда бытия». Сам смысл бытийственного искажения «первородного греха» включает в себя обращение и принятие ложного знания. После изменения сущности перед первочеловеком Адамом открывается не подлинная истина Абсолютного Слова, а мир призраков и фантомов, утопающих в соблазнительном чувственном мареве.

Зло и несовершенство в Древней Руси рассматривалось в ноуменальном поле, метафизическая основа которого соприкасается с бытием. «Утвержденный <в Боге Слово> ум мыслящий и невидимый проходит все явленное и видимое».

Зло как некая основополагающая субстанция существует не в сущем, а проявляется в сфере смысла. Об инфернальном смысле нельзя сказать, что он субстанциально существует в вещах, его удел неправильное ноуменальное действие. Зло не содержит в себе сущностного бытия даже в возможности, поскольку возможность предполагает наличие в основании чего-то похожего на обосновываемое. Всякое выражение инфернального смысла в мысли, в языке, в предположении, ведет к искажению действенных атрибутов вещей, но порочный смысл негативного знания не сливается ни с разумом, ни с сущим.

Гносеологическая инфернальность включает парадокс внелогичного бытия в изначальную онтологически гармоничную логичную схему бытийственного и временного пространства. Отсюда внелогичные атрибуты бытия не могут быть основаниями для логически правильного рассуждения о бытии. Уделом «поврежденнаго» разума остается условная эмпирическая оценка оснований природы, то есть, обычное эмпирическое восприятие, которое предполагает механическую измеримость изменчивого и конечного континуума. В результате эмпирическое наблюдение детерминировано условиями эксперимента, главная задача которого состоит в том, чтобы из некоего эмпирического массива выделить простые составные части данной вещественной действительности и определить их посредством измерения, как числовые величины. Оттого мир предстает для разума как сухая прямая математическая законосообразность природы. Цель такого разума – постижение природы, достигаемое посредством механического опыта[1]. Замыкание разума на низших уровнях бытия считалось в Древней Руси, как впрочем, и в любой иной средневековой культуре, как гносеологическое и онтологическое ограничение разума, что воспринималось как смысловой изъян: «Разум несовершенен и наполнен всяческим неведением». Количественное и математическое определение вещественной вселенной, функции измеримых величин не могли считаться единственной задачей разума. Ум не ищет «скрытых сил и энергий», его деятельность определяется лишь классификацией количественных отношений. Интеллект детерминируется механическим континуумом, где властвуют законы инерции, принципы виртуальных скоростей и бесконечно-малых величин, а не метафизические основы сущего. Древнерусская культура как иная средневековая цивилизация не видела смысла в изучении пребывающей и временной вселенной. Задача интеллекта не столько и не только изучение законов вселенной, а прорыв к трансцендентальным высотам, через внелогичные препятствия, к чистой ноуменальности. Интеллект как способность познавать и мыслить подразумевал понимание идеальных бытийственных основ: «Природное море без конца и определений, все постигает разум и времена и вещи».

Лишенное метафизических основ сознание становится имманентным, оно мыслит трансцендентное по образу и подобию самой имманентности. Детерминированный в узко математических рамках интеллект воспроизводил трансцендентальное по образу того, что сам призван обосновывать. Относительность воспринимающего субъекта и воспринимаемого объекта законополагает и «абсолютизирует» саму относительность связи между ними. Относительность восприятий ведет к бесконечному оспариванию взглядов, где всякое доказательство требует бесконечного регресса предпосылок. Поэтому всякое исключительно вещественное исследование ведет к тому, что любые доказательства строятся на условных допущениях, которые требуют собственного доказательства. Действие интеллекта в относительном континууме – это монологичная форма знания: интеллект созерцает вещь и высказывается о ней. Здесь только одни субъект – познающий, или созерцающий. Субъекту противостоит безгласная вещь, которую он пытается определить, исходя из самой вещи, а не из тех основ, которые скрыты в вещи. В таком континууме любой объект знания (в том числе человек) может быть воспринят и познан как вещь. Субъект и бытие радикально изменились, но не субстанциально, а ноуменально[2].

Гносеологические представления в Древней Руси устанавливали непосредственную достоверность знания, критерием которой был Абсолютный Логос, Абсолютный Смысл, требующий для своего восприятия не искаженного, а идеального или «чистого» смысла. Тем самым, разум вырывается из плена относительности всех эмпирических представлений: «Сколько о Боге чувственно говориться все есть подобие, <необходимо> иметь иной высший разум»). Интеллект, таким образом, должен был трансформироваться и подняться от механической детерменированности к высшему и идеальному смыслу: «Другое бытие, что знает один Бог, бессмертно, вечно живое и нетленное, непричастное печали и скорби, всяких трудностей и забот, соединенных с жизнью»

Истинное и единственно возможное движение для ноуменов возможно в уподоблении Абсолюту. Абсолют предстает как Сущее, пребывающее сверх всего бытийственного сущего, отсюда и истина выступают как Сущее, поскольку истина и подлинное знание предстает в виде Абсолютного Слова. Противоположностью истинного знания выступает ложь и несущее, потому что бытийственная ложь находится вне всяческого отношения к Абсолюту.

Бытийственная ложь, не будучи образом абсолютной бытийственной истины, не имеет никакого истинного подобия от Абсолюта. При выборе ложного движения и действия происходит создание собственной фантомной антибытийственной структуры, ведущей к появлению ложного и призрачного знания. Ноуменальный универсум не может существовать сам по себе без выражения в феноменальном пространстве. Придав явленному сущему иную энергийную установку, не созвучную с абсолютным решением о бытии, часть ноуменального континуума вносит в первоначальное сущностное единство бытия разделенную двойственность. Субъекты и объекты перестали соответствовать абсолютному единству и содержат в себе противоположные, гносеологические начала.

После бытийственного искажения в действие и смысл бытия вошла случайность, исключающая из себя всякую закономерность и достоверность. Случайность отрицает собственную необходимость пребывания. Постоянная величина становится переменной, сущность и явление уже не совпадают. Вещественное действие и становление приобрели алогический смысл. Алогичность становится некой самостоятельной смысловой субстанцией. Это приводит феномен к ограничению, дробности, ведущим к конечности и тлению. Структура материального мира становится мнимой величиной. Вещественные феномены теряют свой жизненный смысл и затемняют свою идею. Постоянная бытийственная величина превращается в переменную. Внутреннее содержание часто противопоставляется внешнему выражению. Из реальной вещи, в которой внутреннее содержание никогда не противополагалось внешнему, вещь приобретает значение мнимой величины[3]. В данном при начале бытия совершенном вещественном измерении феномена появляется совершенно другое смысловое измерение. Не сам первоначальный образ вещи является мнимой величиной, как таковой; меняется именно направление движения феномена, которое уже делает вещь конечной и относительной величиной: «Образы вещи помрачился» [4] («Образ вещи помрачился»).

Рациональное значение вещи становится иррациональным, внутрь вещи проникает «тление», где все конкретное распущено, размыто. Смысл и движение вещи уже не связаны со смысловыми движениями других вещей. Вещество становится изолированным само в себе, от этой изолированности возникает искаженная связь с другими предметами. Первичное и существенное отражение вещи нарушено, оно как бы расчленяется в самом себе. Из нераздельного, неразделимого и единого, из первоначальной «недифференцированности» возникает расчленение, дробность. Дробность, растление, множественность и, как итог, конечность становятся функцией вещи.

Искривленный континуум кажется бесконечным и безмерно протяженным, что является иллюзией. Фантом беспредельности превращается в свойство постоянного изменения, превращения, деления или, правильнее сказать, бесконечного сущностного становления, где целое превращается в дробное, где постоянен процесс уничтожения и возникновения всей совокупности физического пространства: «одному телу свойственны расчленение, истечение и изменение». Абсолют в этом пространстве – простая Единица, которая дробится в пространство до бесконечности. Единица предстает как результат арифметического становления, нечто вечно изменяющееся «ставшее», синтез конечного и бесконечного в конечном.

Зло не само вещество, не материя, а изменение направления духовной деятельности ноуменального бытия. Деятельность здесь выступает как актуализирующая возможность, направляющая вещество. Онтологическое искажение действий ноуменального мира не распространяется на подлинные основы бытия, персонифицированные в «чистомы» (чистом) бытии и «чистом» (чистом) смысле. Эти те неуничтожимые основы, которые находятся в «крайних пределах» любого вещества.

Искаженная направленность действия, вложенная в пространственное состояние универсума, изменила пребывание и энергию вещи. Действенная сущность вещей после бытийственного искажения уже перестала отличаться от своей первоначальной сущности: «Святой Дорофей: зло не представляет собой ничего, оно ни сущность и оно не имеет бытийственных составов. Но душа, уклонившаяся от добродетели, становится страстной и рождает грех. От него она томится, не обретая успокоения в нем. Как в дереве червь, в меди ржавчина, в одежде моль, так и душа создает зло, не имеющего прежде того существования и составов».

Искаженное и неправильное знание порождает зло. Бытие начинает существовать под влиянием действенной причины, которая изводит их вовне, сообщая им подлинное, формальное существование. Оформленное бытие дуально не противополагается Абсолютному Замыслу. Чистое творение – не только идеальные основания вещей[5], а само воплощенное бытие, в которое потом входят искаженные ноуменальные начала, порождающие извращенное знание. Существующее в Абсолютном Замысле внутреннее бытие вещей не отличается от изведенного к существованию «бытия». Внешнее формальное бытие по первоначальному замыслу такое же, как внутреннее, скрытое и вечное существование: «Давший бытие, Он же дал им великий дар быть вечно, и этот дар заключен в природе». В модусе абсолютного существования вещи таковы, какие они являются сами по себе.

Знание, впадающее в множественность, неминуемо впадает в дуализм борьбы противоположных начал: «Сделалась ложь нашим упованием и покрылись мы ложью. Ложь укрепилась на земле». В Древней Руси представление о влиянии зла на природу знания базировалось на известном евангельском выражении от Иоанна: «Ваш отец диавол, и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины. Когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи».

Появление зла, приведшее к искажению знания, помещалось вне самого бытия, и имело духовную основу. Зло превращает истинное знание в ложное мнение, искажающее всю картину мироздания. Ложное знание придает конечность существованию и приводит к неразличимости самого универсума. Ложь, помещенная внутрь человеческого существования, приводит к неправильному и искаженному отражению объекта для самого познающего субъекта. Объект получает неправильное имя, знак, понятие, не соотнесенное с идеальным смыслом. Истина в такой гносеологической системе не просто само знание или содержание знания, а возможность понять истинные причины бытия, его первоначальные и действенные основы.

Знание предстает техническим инструментом этого процесса, а не его смыслом. В Древней Руси Истина выводилась из эмпирической замкнутости теоретических и естественных критериев. Существование наличного бытия и мышления не могут совмещаться, их тождество невозможно[6]. Истинное знание – вневременное ноуменальное свойство, постигающее сверхэмпирические первоначальные основы вещей. Истина – это не просто эмпирическая адекватная информация, получаемая посредством чувственного и интеллектуального изучения, либо принятия сообщения об объекте, и характеризуемая с позиции достоверности. Настоящее знание выпрямляет искривленное пространство, приводит в гармоническое соответствие вещь и интеллект. Разум и предмет, очищаются от ненужного («злого») ноуменального смысла как внутри их, так и между ними. Тем самым, действительность включает в себя не только воспринимаемый мир, но и субъективную, духовную сферу. Особо следует сказать о познании в древнерусской мысли. Результат познания (истина), а также сам объект познания, не понимались неразрывно связанными только с предметно-чувственной деятельностью человека. Православная метафизика в Древней Руси называла истиной не абстрактную универсальную идею, или какое-либо материальное явление (формирование), а основополагающий Логос, воплотившийся в личность Исуса Христа: «Я есть путь, истина и жизнь»[7]. Воплощение Логоса раскрывает подлинные основы вещей. Универсум уже не отделен от идеала, как некоторого недостижимого предела. Логос как Истина для мира является особым идеальным объектом. Но при этом Логос разворачивает в природном мире трансцендентные, сверхчувственные основы, через которые бытие избавляется от семантических парадоксов. Такое понимание истины неразрывно связано с пониманием бытия как трансцендентного, сверхчувственного и рационально до конца не постижимого феномена. С олицетворением Логоса – источника всего сущего – стирается различие между абсолютной и относительной истиной. Неполное и относительное (конечное) эмпирическое знание перестает существовать. Происходит трансфигурация природного бытия, где каждый смысл ложен. Псалтырь словами пророка Давыда так пишет об этом эфемерном состоянии бытия: «Всяк человек − ложь»[8]. Все решает направленность воли разумных существ, которая определяет их причастность либо к истине и к вечной жизни (вечному бытию), либо ко лжи − вечной смерти и небытию:

Знание в древнерусской мысли – это не поиск Абсолютной Истины, стоящей за пределами всего сущего, это поиск по образу Логоса абсолютных основ собственного бытия, приведению наличного бытия от фантома и иллюзии к абсолютному подобию.

Инфернальность включает парадокс внелогичного бытия в изначальную онтологически гармоничную схему бытийственного и временного пространства. Отсюда, внелогичные атрибуты бытия не могут быть основаниями для логически правильного рассуждения о бытии. Уделом «поврежденнаго» разума остаётся эмпирическая оценка оснований природы, то есть, обычное эмпирическое восприятие, которое предполагает измеримость и доступное числовой мере действие. Эмпирическое наблюдение детерминировано условиями эксперимента, главная задача которого состоит в том, чтобы из некоего эмпирического массива выделить простые составные части данной вещественной действительности и определить их посредством измерения, как числовые величины. Оттого мир предстает для разума как сухая прямая математическая законосообразность природы. Цель такого разума – постижение природы, достигаемое посредством механического опыта. Замыкание разума на низших уровнях бытия считалось в Древней Руси, как, впрочем, и в любой иной средневековой культуре, как гносеологический и онтологический предел разума, что воспринималось как гносеологический недостаток «Разум несовершенен и наполнен всяческим неведением». Количественное и математическое определение вещественной вселенной, функции измеримых величин не могли считаться единственной задачей разума. Ум уже не ищет «скрытых сил», его деятельность определяется лишь классификацией количественных отношений. Разум уже не старается постигнуть бытие, он относится к временному пребыванию. Интеллект детерминируется механическим континуумом, где властвуют законы инерции, принципы виртуальных скоростей и бесконечно-малых величин, а не метафизические основы сущего. Древнерусская культура как средневековая цивилизация не видела смысла в изучении пребывающей и временной вселенной. Задача интеллекта не только, и не столько изучение законов вселенной, а прорыв к трансцендентальным высотам, через внелогичные препятствия, к чистой ноуменальности. Интеллект как способность познавать и мыслить подразумевал проникновение понимания идеальных бытийственных основ: «Природное море без конца и определений, все постигает разум и времена и вещи».

Лишенное метафизических основ, сознание становится имманентным, оно мыслит трансцендентное по образу и подобию самой имманентности. Детерминированный в узко математических рамках интеллект воспроизводил трансцендентальное по образу того, что сам призван обосновывать. Относительность воспринимающего субъекта и воспринимаемого объекта законополагает и «абсолютизирует» саму относительность связи между ними. Относительность восприятий ведет к бесконечному оспариванию взглядов, где всякое доказательство требует бесконечного регресса предпосылок, либо устанавливает за абсолютность какие-либо недосказанные предпосылки. Поэтому всякое исключительно вещественное исследование ведет к тому, что любые доказательства строятся на условных допущениях, которые требуют собственного доказательства. Действие интеллекта в относительном континууме – это монологичная форма знания: интеллект созерцает вещь и высказывается о ней. Здесь только один субъект – познающий или созерцающий. Субъекту противостоит безгласная вещь, которую он пытается определить, исходя из самой вещи, а не из тех основ, которые скрыты в вещи. В таком континууме любой объект знания (в том числе человек) может быть воспринят и познан как вещь. Субъект и бытие радикально изменились, но не субстанциально, а ноуменально.

Гносеологические представления в Древней Руси устанавливали непосредственную достоверность знания, критерием которой был Абсолютный Логос, Абсолютный Смысл, требующий для своего восприятия не искаженного, а идеального или «чистого» смысла. Тем самым разум вырывается из плена относительности всех представлений. «Сколько о Боге чувственно говорится, все есть подобие, <необходимо – А.Щ.> иметь иной высший разум». Интеллект, таким образом, должен был трансформироваться и подняться от механической детерминированности к высшему и идеальному смыслу.

В Древней Руси не существовал метафизический и антропологический дуализм, по которому дух, заключенный в наказание в темницу в виде тела, должен путем очищений и искуплений умертвить свои естественные желания и оставить один чистый разум. Простое подавление и отрицание чувственности не было целью древнерусской культуры. Главным гносеологическим и онтологическим действием была трансфигурация ноуменальных действий, придание всей совокупной вещественности правильного ноуменального действия, исправляющего саму природу чувственности.