[Соловьев Б. Н.] [Тетрадь с записями] // Н. А. Соколов. Предварительное следствие 1919—1922 гг.: [Сб. материалов] / Сост. Л. А. Лыкова. — М.: Студия ТРИТЭ; Рос. Архив, 1998. — С. 190—201. — (Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв; [Т.] VIII).
ТЕТРАДЬ
с записями Бориса Николаевича Соловьева
Эта тетрадь представляет собой тип тетрадей, известных в продаже под наименованием “общих” тетрадей; она в обложке из коричневой клеенки.
Записи по своему характеру не напоминают дневник. Это изложение “мыслей и размышлений” Соловьева, иногда приуроченное к датам. Она так им и озаглавлена: “Мысли и размышления”. Содержание этих записей не имеет отношения к настоящему делу, но, так как при чтении некоторых мест в записях, возникает подозрение, что автор в условных выражениях, возможно, скрывает свои мысли, то содержание записей приводится целиком и без всяких изменений.
“Глубокой древности, почти 2000 лет тому назад, над миром, потонувшим в суете греховной, мире диявола и его похоти, мира заблуждений, слез, стенаний угнетенных и обездоленных и торжествующих кликов угнетателей тела и духа человечества, — засияла звезда ярким светом, пробившим покров преступлений; светом, указавшим всем обездоленным материально и духовно, путь к правде и светлой истине; звезде любви и всепрощения, родив у человечества веру в светлое будущее; наделив его надеждой, — учение Христа Страдальца о всем мире, кровию Своей омывший души наши от нечистоты греховной, Бог любви и милости — первый произрек: “Возлюби ближнего своего, как самого себя”... “Слава Вышних Богу и на земле мир”... возликовало небо; “и на земле мир”... повторяло с верой горячей и надеждой измученное человечество, обливаясь слезами раскаяния угнетатели — радости угнетенные...
Прошло 2000 лет. Столько изменений претерпело в это время христианство. Из катакомб оно вышло на поверхность земли, перешло в пышные храмы и обители, которые гордо вознесли свои позлащенные главы к вечно-лазурному, и в языческие и христианские времена, — небу. Служители Спасителя мира, Сына Божия Иисуса Христа, из грубых полотняных одежд, в которых ходил Божественный Искупитель, — перерядились в тяжелые златотканые ризы, украшенные драгоценными камнями. Сам Пастырь Добрый уже стал изображаться в Царской одежде со скипетром и державой в руках. Святые Его также потерпели в своих изображениях существенные изменения (некоторые стали грозными, с мечом в руках проповедовали они незлобие, любовь, всепрощение (это уже по существу). Так время меняло формы внешние.
Несомненно, что все эти изменения внешних форм и отчасти изменения внутреннего характера происходили под давлением жизни общественной, она придавала христианству тот или иной оттенок, т. е. получалось то, что не религия повела общество, но наоборот, почти сразу же (лишь она приобрела права гражданства) она пошла вслед общественной жизни, прогрессивно эволюционируя и, конечно, оказывая и сама давление на общественную жизнь. Следуя за общественной жизнью, она становится, до некоторой степени, слугой ее, тогда как место ее — быть господином. Попадая, таким образом, в рабство, она почти сразу же начинает терять свою силу. Так как имея назначение — совершенствование духа, она будучи подчинена ему, не стала авторитетна и действительна.
Только высокие, вечно незыблемые идеалы христианской морали, заключенные в ней, поддерживают ее, распространяют и делают господствующей, а благодаря им удерживаются и принимаются изменения внешних форм религии.
Постепенно сущность отходит назад, давая место внешним формам, что охотно принимается обществом ввиду того, что это дает большую свободу дурным наклонностям, не останавливает человеческий дух в его постепенном, с веками, падением вниз — царство скотски-материальной, сытой, эгоистической жизни.
Исповедование Божественного Учения Христова превращается в соблюдение обрядовой стороны, что постепенно становится невыносимым и нелепым для них же самих, и конец их атеизм, озверелый крик: Нет Бога! Нет религии! Бог — человек, религия — сытая, буржуазная жизнь. Как было говорено мной выше, христианство не только шло за общественной жизнью, но и само влияло на нее, примером чего и может служить появление социализма.
Господи, сколь велика милость Твоя! Не все ли ополчились на меня, и Ты, бесконечно Благий, чудесным образом избавляешь мя “от сети ловче и словесе лукаваго”... О будь благословен во веки веков! Боже мой, и в заключении вижу Милосердие Твое; вот идут друзья ко мне, и недруги и палачи идут ко мне; и все сочувствуют на меня злобы у них.
Тюмень 19 марта
Получил телеграмму от Мары — “выезжай неприятность квартирой”. А что я могу? И никто, как Бог. На Него уповаю и не оставит мя.
Уехал я уже больше месяца из Петрограда, а получил лишь 2 телеграммы: 1-я “... пришли провизии”... и 2-я — насчет квартиры. Первый раз вспомнили обо мне — кушать захотели; второй с квартирой неладно, а если бы все было благополучно, то и мужа не надо, писать ему не след. Вот и здесь вижу Божественный промысел — что она там делала? Только догадываться могу, а Господь через испытание ей, может быть, наше семейное счастье спасает. И так да: Будь благословенно имя Твое во веки! Ты единый все ведаешь и единый спасаешь идущих по пути беззакония. Будь благословенно Имя Твое...
Тюмень 22 марта
Господи, враг одолел меня и грех во мне! Помоги Милостивый, очисти душу мою и мысли греховные отгони. Господи, Ты видишь немощь мою, силен грех и властвует мною. Избави мя от лукаваго... Сыне Божий, спаси мя.
Что же будет? Тучи собираются грозные на востоке, тучи на западе и югозападе...
Хуже того — душе тягостно. Мало что радует, да и что может вообще радовать в тяжкое время, которое мы переживаем.
Получил телеграмму от Бруаре, что выезжает и около 20-го будет в Тюмени; хоть он приедет, а то хоть помирай, а ни кого из своих не увидишь. Одиночество, или нет, не то — жить без Мары становится мне не по силам. Боже, как тяжело, особенно когда подумаешь о ней, — что она делает в Петрограде. Не все, но многое знаю; все же могу узнать, когда захочу, но почему же я не узнаю это все? — Боязнь, что это “все” может послужить причиной полного разрыва — развода, — а разве я для того женился?
Но то, что я сейчас знаю достаточно, чтобы уже хотеть узнать “все”, и боюсь, что не утерплю и загляну на него, и будет или горе радость. Господи, люди говорят, что предвидеть и знать сокровенное — счастье; так ли это? Конечно, они ошибаются, иначе я почти такой же как и все, т. е. любопытный и т. п., часто глядел бы туда, куда не проникает взор непосвященного, а я — закрываю глаза.
Вот искушение; и еще, имею силу заставить Мару не делать так, заставить даже без ведома ее, но как осмелюсь, зная начало вещей? Неужели природа человеческая победит мой дух?
Я колеблюсь, значит я пал. Не так ли давно, гордо стоял я, ликуя, что дух мой скоро победит мою плоть совсем. И мысли, которые меня теперь волнуют, не имели доступа ко мне? Да, это было недавно, но со времени женитьбы все изменилось, и я с ужасом чувствую, что становлюсь человеком. Боже, дай силы и мужества перенести искушения! В борьбе укрепи дух мой, да не погибнет, побежденный плотью! Я чувствую, что сила Слова и Мысли — оставляет меня словно сосуд с трещиной, вино незаметно исчезает из него.
28 марта
Получил телеграмму: “достаем билеты, жди выезжаю целую”. Первое мгновение я безусловно был обрадован, но потом? Что со мной? Или я слишком пострадал и наступила реакция, апатия и полная безразличность, — едет ли она или нет?
Неужели пришло то, чего я так боялся — любовь перешла и ненависть и превратилась в пошленькое “ничто”? А что же дальше? Сейчас вот мне как будто и неприятен ее приезд, да и злюсь при мысли, что в Петрограде, вероятно, она ничего толком не сделала.
Безрассудность нашей жизни не только возмущает, но и сильно беспокоит меня, со страхом смотрю я в будущее, — мне-то ничего не надо, но Маре, — и комфорт, довольная, достаточная жизнь. Что я ей дам?
Иногда думаю, что лучше будет, если она меня бросит — ответственность будет с меня снята. Глупо это, сознаюсь и бичую себя. Помоги, Владыко Жизни. Ты единственная моя надежда.
12 апреля н. ст.
Опять печаль, мои дорогие уезжают от меня75. Господи, что делать, как быть? Научи, вразуми, Милостив Ты, Великий, и нет предела милости Твоей. Боже Сил, Всемогущий Создатель наш, не отвергни мольбы работы Твоих — спаси и сохрани.
Господи, к милосердию Твоему прибегаю, сердцем сокрушаюсь (о) грехах моих, плачу, Господи, о беззаконии моем молитвами Пречистыя Матери Твоея и всех святых Твоих, помилуй и спаси мя. Исцели немощи души моея — яко Благо есть, очисти от скверне мира сего и соблазна помышления мои. Даруй, Бесконечный, чистоту души, тела и мысли; Господи, буди милостив нам грешным, призывающим Пречестное Имя Твое, к Милосердию Твоему прибегающих и на Тебя единого надеющихся. Господи, спаси, сохрани и помилуй.
Получил сегодня телеграмму от жены, что выезжает в четверг (11 н. ст.) и, говоря откровенно, особенно не возрадовался; вероятно, толком ничего не сделала. Господи, что будет?
Доколь гневом своим будешь наказывать и ярость Свою сменишь милостию? Как растение после суровой и долгой зимы ждет не дождется луча солнечного, так и мы, Господи, ждем щедрот Милосердия Твоего. Прости нам беззакония наша и помилуй. О чем печалюсь и скорблю? О грехах и беззакониях своих или тягости наказания Судии Предвечного?
Как силен грех! И власть его на нас! Вот сокрушаюсь сердцем своим и о чем же? Все суета-сует, а не о беззаконии моем, не о грехе души своей и дурных помыслах. Страшен мне суд Божий, Его же убоялся, в тягость он мне о том и скорбь. Господи, дай же наказание мне еще более суровое, возложи на меня крест больший, да вразумлюсь чрез то, сокрушусь не наказания, в грехе прославлю Имя Твое Святое! Господи, милостив буди мне грешному! Тебе Единому согреших Тебе Единому раскаишаяся. И слезы пролил о грехах моих. И скорбь души моей Тебе Единому.
И вопль сердечный о помиловании Тебе Единому мольбы мои. Тебе Единому надежда моя. Тебе Единому и жизнь моя!
13 апреля н. ст.
Итак, в середине будущей недели приедет Мара.
Что я ей скажу в приветствие? Были моменты, когда мне хотелось переехать в гостиницу и не принимать ее, не видеть совсем; да и рассуждая справедливо, она своим поведением вполне заслуживала этого.
Итак, что я ей скажу?
Сказать ли, что мне все известно? Но тогда конец, и не будет возврата к прошлому счастью. Но Господи, Ты, Великий Милосердный, прощаешь нам грехи наши, но лишь тогда, когда каемся Тебе с сокрушенными душой и сердцем, исповедаем Тебе добровольно и грехе содеянный и даже помыслы греховные; когда даем обещание исправиться и исправляемся, — сделаю, и я так же, — скажет Мара мне все, не утаивая ни малейшей подробности, я все прощу ей. Если же умолчит о чем-нибудь, то не подам и виду, что знаю, что она утаивает. Но конец будет всему, я уйду от нее сначала душой и сердцем, а потом, как представится случай, уйду и совсем. Она не может понять, что для меня она, как женщина, оставляет желать много лучшего, что я любил, — это душу ее и ее чистоту; с потерей этих качеств потеряна и любовь и счастье, все...
Т. к. если у женщины нет душевных качеств, нет чистоты мысли и тела, то она просто превращается в самку или хуже — проститутку, но если это так, то продолжая жить с ней, надо требовать от нее хоть красивого тела, чем не может похвастаться моя супруга, значит, просто для половых сношений она служить мне не может — есть много лучше и выгоднее.
(Между строк только что приведенной фразы, написано рукой Матрены Григорьевны Соловьевой следующее: “В отсутствии меня ты испытал других, да... интересно посмотреть на лучших и выгодных, т. е. содержанок, но это, милый мой, не выгода для тебя, а ущерб!”).
Господи, сколько велика мудрость Твоя! Отнимешь у человека чистоту души, и не заметно будто бы, и человек уже ничего не стоит и смотреть противно! Страшное наказание! Боже, не попусти его на меня. Так буду ждать ее исповеди.
14 апреля н. ст.
И вот новый крест: получил телеграмму, что Мара больна. Господи, Твоя воля Буди ми милостиве.
Вчера был в театре с р. А. С., отужинали вместе, потом он проводил меня домой и, возвратясь к себе, скончался от разрыва сердца. Вот жизнь человеческая! О ней ли все помышления? И о чем? И так всегда: что блестит, за то и хватаемся, а не смотрим, надолго ли это? Подобно дитя неразумному. Горе тому, кто смотрит на мир окружающий, видимый глазами тела, а не духовным оком, мир духовный, вечное Царство Истины и Света Христа, Спасителя и Бога нашего.
Вот судьба, рок, а помоему — промысл Божий. Буди милостив мне, Создатель!
17 суток сидел в тюрьме. Нехорошо и неприятно, — но полезно. Многое стало ясным, и мысли явились новые. Слава Промыслителю! Бежал из Тюмени. 17 суток сидел на печи у Василка Куропаткина, т. к. прохвосты решили устроить “фронт”. Вот еду в Тобольск поклониться святыням, помянуть убиенного Ерм(огена) и марш в Омск. Худо, скорей обратно в Тобольск, потом Тюмень, опять Омск и Симбирск. Слава Создателю! Еду в Омск. Остановка в Чишмахе. Опять красноборцы. Омск — Симбирск взяты, где же Мара? Опять вместе. Собираюсь в Дальневосточную экспедицию.
В чем заключается счастливое существование (земное) человека? — в довольстве. Будет ли человек когда-нибудь доволен?
Иркутск и, наконец, Харбин. Живем месяц без малого в Харбине. Жить хорошо, но уехать лучше. Куда же? Шанхай, Владивосток? Дайрен, Иокогамму? Предлагают в Марсель, Константинополь, Италию и т. д. это ген. П(отапов). Познакомился с ксенд. Островским — очень милый иезуит. Все хорошо, кроме денежных дел, — очень плохо. Познакомился с харб. ломбардом! Будет еще хуже ...
На этом кончаются записи Соловьева за 1918 год. Дальше следуют записи за 1919 год:
4 февраля
Еду по Забайкальской дороге. Видел удивительный сон. Чтобы не забыть, попробую записать его. Видел, что нахожусь в большом городе, но живу в неважной квартире, снимая комнату. В квартире очень много женщин и несколько бедных старух, которые предлагают мне погадать; я беру у одной из них карту. Перерыв. Я там же и узнаю, что Мара мне изменяет, кляня судьбу, жалуюсь хозяйке. Я где-то в ресторане, и вижу как Мара выходит со своим любовником. Перед этим я встретил Хвощинского. Я бросаюсь с шашкой на негодяя, но присутствующие мешают мне, благодаря чему я не могу отпарировать удар, и он слегка ранит мое плечо. Хвощинский заступается по моей просьбе и спасает меня. Мара до этого заявила, что бросает меня и несмотря на мои мольбы требует развода.
Я в часовне, перед иконой Божией Матери аналой, проходит монах высокий, худой, похож на меня, о котором говорят, что он архиерей; он молится, и я молюсь, пав ниц, затем монах оборачивается и с грозным видом благословляет.
По-видимому, я примирился с женой. В столовой вижу дедушку, который приехал из Оренбурга, бросаюсь к нему на шею и безумно рыдаю.
23 февраля
Много прошло времени с тех пор, много и перемен. Вот я и во Владивостоке. Устроился в гост. “Версаль”. Слабо, но знакомлюсь с общественной жизнью города. Интеллигентных людей немного — искать приходится, а единомышленников и не найти. Ген. П. уехал в Японию, к моему великому сожалению.
Тоскую о Маре; что-то с ней? Где, как?
Я чувствую, что двигается что-то большое, тяжкое и нудное.
Своими делами не занимаюсь и не устраиваю их, Господь по милости своей все устроит.
Ах Мара, Мара! Понимаешь ли ты меня? или мои страдания будут чужды и непонятны для твоего сердца?
Обедал в Коммерческом собрании с Воробьев. Арк. Петровым и инж. Федоровым. Мило, ехидно и скучно. Никто из них кроме В. не нравится.
Надо скорее осмотреться, устроить свои дела и приняться за работу. Вечером был в церкви. Чудно пел хор. Мгновениями дух отлетал далеко-далеко. Стены храма раздвигались, и восторг познания Творца переполнял душу. Молился о моей милой жене, к которой одной летят мои сердечные мечты, все честные помысли и слова духовной любви. Боже, благослови ее, сохрани, сохрани ее чистоту и укрепи по бесконечной милости своей. Будь Имя Твое благословенно во веки!
Она навряд ли знает и чувствует те муки, что я терплю всегда вдали от нее. У меня нет слов говорить ей о своей любви. Да и что есть больше? Ничего, — она моя жизнь, радость, солнце. Любовь.
Умер бедняга Вава Беляев. Что будет с его родителями? От Юрия и Миши получил телеграмму с просьбой о денежной помощи. А что я могу, когда сам сижу в долгах и Маре не в состоянии выслать денег на дорогу.
Телеграммы шлет лишь за деньгами. Худо, не любит она меня.
23 Воскрес.
Ездил на автомобиле в госпиталь. Тело Беляева мне выдали, похороны — вторник. Хлопотали об оркестре, полуроте юнкеров, бюро и т. д.
Вечером был у Федорова и потом в ресторане часа 3 беседовал с н(ачальни)ком отдела к(онтр)разведки Ставки Верх(овного) главноком(андующего) кап(итаном) Ген(ерального). Шт(аба). Симонов.
Вторник 25 февраля
Белый глазетовый, очень красивый гроб, катафалка, певчие, музыка, полурота офиц. школы, венок и цветы. Глухо стучит промерзлая земля о крышку гроба. Нет его. Упокой Господи его душу в горних селениях. Мир его праху.
Вчера ужинал с к(апитаном) С(имоновым), который информировал меня относительно Омска. Днем получил телеграмму, что Дети в Омске76; Слава Создателю! Со мной была истерика, и я едва успокоился. Господи, если бы это было так! Какое счастье. Я даже боюсь верить.
26 февраля
Узнал ужасную новость — военный контроль взял меня “на мушку” (остроумное выражение). Господи, внуши всем этим господам, что я политикой не занимаюсь, что вины у меня нет никакой.
Когда же оставят меня в покое? Да и что нужно от меня? Хотя я напрасно бью тревогу, — может быть, это лишь недоразумение. Как все скверно, но хуже всего то, что нет моей родной Марочки и... денег. Придется заняться “коммерцией” и продать что-либо из вещей. Тоже глупо: все думают, что у зятя Г. Распутина деньги — куры не клюют, а я должен по сто руб. — тяжело.
Но Господь не без милости, на Него мои надежды; по доброте Своей сохранит и поможет мне.
Ну и в компанию же ввел меня ген(ералл) П! Что он, совсем что ли спятил? Я только сейчас начинаю разбираться понемногу в своих знакомствах г. Владивостока. “Милые” сначала, начинают казаться весьма подозрительными.
Здоровье с каждым днем все хуже и хуже. Встретил случайно Мягкова Ник. Ал., был очень рад этой встрече.
27 (февраля)
Мучительная ночь. Страшная слабость. Необходимо посоветоваться с доктором.
1 марта
Сегодня дежурили по штабу. Интересная ночь. Ар. 22 од. Господи, кому масленица, а мне уже Великий пост: денег нет, от милой моей женушки никаких известий. Ну что же, значит, так надо. Думает ли лишь она, что мои чувства любви к ней блекнут? Да это и естественно, — ведь она меня вряд ли любит. Молчит. Послал срочную телеграмму 24-го, и ответа все нет. Что же, Господь с нею, — насильно мил не будешь.
2 марта
Получил, наконец, известия из Омска, только не от жены. Главное среди них — ее поведение. Вот ужас! Неужели это правда? Я, кажется, готов сойти с ума. Боже, а я так ее любил, страдал, о ней лишь одной тосковал! Ведь я думал, что она так чиста и невинна как ангел, и вдруг...
Боже, что же это? что мне теперь делать? Чем я ее встречу? О, какое жестокое и несправедливое наказание! Это плата и награда за то, что я оставался чист и честен по отношению к ней. Вот награда мне за мою супружескую верность! Какая пошлость, та, на которую я готов был молиться, отдать за нее жизнь, самым подлым образом предала мои чувства и жестоко оскорбила святое святых моей души. Гадко, низко, нет ей оправдания, прочь от меня и из моего сердца. Как я страдаю! Душа разбивается ужасным горем. Надо послать ей телеграмму, чтобы не утруждала себя приездом и отправлялась, куда хочет, на все четыре стороны, с милой панией.
Как тяжело! Порой кажется, что от души моей оторвали большой кусок, из раны сочится кровь, и мука бесконечная. Что же я буду теперь делать? Ради кого и для чего? Найти другую? Не трудно, их много, но для чего? Для того, чтобы вновь испытать горе? Они ведь все одинаковы, ветреные самки, не умеющие разобраться в душевных чувствах, мешающие божественный дар — любовь с проявлениями скотских страстей. Алтарь любви — постель, а бог — животная грубая страсть. Не все таковы, но надо быть большим счастливцем найти исключение. Не найдешь опять мука; так лучше и не стараться искать.
Но что же я буду делать с ней? Послать телеграмму, чтобы она считала себя свободной, нельзя, так как женщина, позволившая себе такое крайнее легкомыслие, может и способна на все. Она может сказать, что я ее ограбил. Взял мол и деньги и бриллианты. Выкупить я их не могу — нет денег, и те 2 тысячи, которые я ей перевел, стоили мне очень дорого. Я и так в долгах по уши. Что же делать, Господи? Научи и вразуми, чтобы не лишиться не только жены, но и чести, единственного, что у меня осталось. Да, видно правы были те, которые предупреждали меня, не жениться на ней. О, как обидно и больно, что я ошибся, и они правы! Но что же делать?
3 марта
Прошел еще день. Деньги, по-видимому, получены, и беспокоиться, следовательно, не стоит. Зачем все так. Прихожу к тому выводу, что надо подождать ее приезда. Думаю, ей ни слова не говорить. Если она порядочная, то расскажет откровенно все, и если будут обстоятельства, смягчающие ее вину — прощу. Бог с ней, еще погибнет, если выбросить ее вон; она слишком молода, а путь разврата — скользок и опасен. Но скажет ли сама? Хватит ли у нее мужества и честности? Главное, честности. Если промолчит, сделав вид, что ничего не было, или еще хуже — станет отпираться и оправдываться, то значит она до такой степени пала низко, что нечего с ней и стесняться, пусть живет как хочет, придется хлопотать о разводе. С какой болью в сердце думаешь и пишешь об этом! Но что же поделаешь, видно, не судьба насладиться тихим семейным счастьем. Пусть мое сердце и жизнь будут разбиты, мне будет тяжко без нее, я так ее люблю, но имя мое останется незапятнанным, и раз она не может достойно его носить — пусть будет лишена его. Боже, как это тяжело!
4 марта
Получил телеграмму, что едет. Ну что ж, пусть приезжает. Интересно, какими глазами будет смотреть на меня. Ес(ть) ли (у) нее совесть.
5 марта
Голодно. Денег нет, а очень страшно хочется есть. Плохо. А работы все больше и больше.
6 марта
За горестями я было забыл об еде, но желудок берет свое и хочет помимо булки с чаем чего-либо существенного. Завтра надо послать телеграмму Маре, это мои последние средства. Хотя просуществую еще немного, но паек — 2 булки — придется сократить до одной в день. Табаку осталось тоже дня на два. Скверно. Хорошо бы сейчас покушать мясного чего-нибудь или тарелку супа. Жалко, продать нечего. Ничего, Господь поможет.
27 марта
Жена приехала, и идет со дня приезда ад. Сегодня вмешались и Виткуны, М. А. приходила расписывать, насколько они обе с сестрой хороши. Я, разумеется, поддакивал. Но насколько гадки эти два создания! В каких диких сценах я познал “красоту и доброту их душ”. Но разгадка нетрудна. Матрена онанистка, и этот трюк делает из нее какого-то урода во многих отношениях. Итак, скоро конец. Мне уже невтерпеж. Скорей, скорей. Я чувствую, что еще немного, и я сойду с ума. Господи, помоги и не допусти, чтобы я лишился рассудка. Продолжение тяжкой страницы моей жизни запис. книжка № 4.
14 апреля 1919 г.
Господи! Кровь и кровь и море крови! Да разве можно так? Ведь благо человечества не в насильственных действиях, не в разрушении существующего порядка, а лишь во внутренней борьбе каждого с самим собой, со своими дурными наклонностями, страстями. Разве можно достигнуть правды и счастья преступными средствами? Немыслимо, ведь каждая капля крови влечет за собой неправду и горе.
27 мая 1919 года
Много прошло времени — еще больше перемен в жизни.
12 июня
Вот когда я вновь открыл своего собеседника. Перемены за этот период времени — не малые. Из штаба крепости пришлось уйти. Гнусная клевета и сплетни моих врагов и тут не дали мне покоя. Когда же мне удастся, наконец, разделаться с государственной службой и таким образом стать вне зависимости всевозможных авантюристов и просто мерзавцев, наводнивших всевозможные канцелярии и мнящих себя людьми необходимыми для государства и столь целомудренно чистыми, что бросать грязью, лить помои и прикрываться безответственностью переживаемого момента — их право и обязанность перед Родиной.
Жду с нетерпением, болезненно слежу за событиями, которые ведут Деникина в Первопрестольную, а с ним вместе — стремление влить во внутреннюю политическую жизнь многострадальной Родины начала религиозно-национального характера, единственное средство вырвать народ из когтей страшного зверя, сбросить завесу с глаз потонувшей в крови братоубийственной бойни толпы, ослепленной злыми врагами православной Руси.
Вот уже полгода я на Дальнем Востоке. Знакомился с жизнью этого, всегда бывшего для меня заманчивым, края.
Что же представляет из себя эта жизнь? Я не знаю, какова она была раньше, но старожилы уверяют, что ничто не изменилось — все по-прежнему, за исключением разве особенно обнаглелой спекуляции и последствий интервенции. Итак, что же может дать и чем порадовать жизнь Д. В. и в частности Влд? Грустно, но должен признаться, что общественную жизнь края можно характеризовать одним словом — спекуляция. Да, наглая спекуляция! Спекулируют жиды, союзники-интервенты и наши русские.
Спекулируют чем возможно: иенами, коносаментами, сахаром, спиртом, гвоздями, спасением России, честью, долгом, любовью к Родине, всем-всем, что только может иметь материальную либо моральную ценность, цель одна — мне, мне и больше и больше; жажда наживы и жажда поживиться — вот лозунг и идеал толпы, называемой обществом, носящих лицемерно маску, именуемую “государственностью”. Людей много, людей нет! Вот горе и трагедия правительства адмирала Колчака. И злая ирония судьбы! Ведь нарком Ленина и вся его жидовская клика страдают той же болезнью. Не показатель ли это того, что как один, так и другой несостоятельны в смысле популярности в народе признания их и доверия им?
Все более и более убеждаюсь, что близок час реставрации монархии, и да будет, лишь державной рукой коронованного властителя будет вытащена Русь из той помойной ямы, где барахтается ныне, лишь ею будет насажден порядок и мир внутри страны и величие ее извне “на страх друзьям”.
Русский Остров. 29 июля 1919 г.
Тучи сбираются над моей головой, и гроза не сегодня — завтра разразится. Что же, я готов; одним испытанием больше, одним меньше — все равно. Дело не в том; обидно, что каждый осел лягает своим копытом и довольно чувствительно. Все общество, за исключением немногих, действительно или потомки каторжников с наследственными недостатками или отбросы из России “себе на уме с горошком”, при первых грозных событиях, решившие, что борьба с проявлениями революционного духа, углублением революции — обойдется без них, спасавших пока и весьма успешно только свои животы. Что же ждать от них? Кроме развития их интеллектуальных способностей и применения их в области различных спекуляций, не дождаться ничего. Спасение родины придет не из Сибири, а из самой многострадальной России. Не с помощью варягов, а с Божьей, в пробуждении духа, религиозно-национальном стремлении души народной я вижу залог будущей Великой Российской Империи, пред могуществом коей согнут свои выи все ныне могучие державы. Все будут полны зависти и удивляться счастливой жизни народа, вручившего свою судьбу в Руки Божии и под сиянием православного Креста нашедшего мир и спокойствие. И будет. На многие лета, пока не прогневит вновь Создателя тягчайшими прегрешениями. И накажет Господь народ свой — то и начало конца.
Русский Остров. 30 июля 1919 г.
Пути Господни неисповедимы. Никто не знает, где найдет спасение и когда. Так и мы теперь; гнев Господень обрушился на нас за беззакония наша, тяжка чаша страданий и горька, но милостью Отца нашего Небесного претерпим, “претерпевший же до конца — спасется”. Буди же милостив к нам, Господи, прости согрешения наша.
31 июля 1919 г. Русский Остров.
Вот и 1-ое августа н. ст. Время мчится быстро, быстро, и нет силы остановить его искрометный бег. Да и стоит ли? Наоборот, скорее вперед и вперед!
4 августа
Все тяжелее и тяжелее на моей душе”.
На этом кончаются записи Бориса Николаевича Соловьева.
На одном из предпоследних листов тетради имеются два обозначения, сделанные химическим карандашом. Одно из них изображает крест, а другое символический знак, тот же самый, какой был сделан Государыней Императрицей на косяке одного из окон в комнате дома Ипатьева. Эти обозначения изображены следующим образом: 77.
Копия
СПРАВКА
Ввиду имеющихся у судебного следователя точных сведений об отношении к факту ареста Соловьевых атамана Семенова, угрожающих как самой возможности допроса Соловьева, так и сохранению добытого предварительным следствием материала по настоящему делу, судебный следователь принужден был Матрену Григорьевну Соловьеву из-под стражи освободить, о чем сообщено начальнику Читинской областной тюрьмы 28 декабря 1919 года за № 177.
Судебный следователь Н. Соколов
С подлинным верно.
Судебный следователь по особо важным делам Н. Соколов
Копия
ПРОТОКОЛ
1919 года, декабря 27 дня, судебный следователь по особо важным делам при Омском окружном суде Н. А. Соколов в г. Чите, в порядке 315 324 ст. ст. уст. угол. суд., производил осмотр записки, полученной от одного из лиц Читинской тюремной администрации (л. д. 120, том 8-й).
По осмотру найдено следующее:
Записка эта от Соловьевой к ее мужу написана на восьмушке белой писчей бумаги фиолетового цвета чернилами и имеет следующее содержание:
“Милый Боря меня посадили в тюрьму, ради Бога не волнуйся и все выяснится и меня дня через 2 освободят Наш друг этого не знает. Целую тебя мой родной Храни тебя Господь, мужайся дорогой мой. Твоя Мари”.
Судебный следователь Н. Соколов
Понятые:
1) Дворянка Варвара Владимировна Ромадановская
2) Личный почетный гражданин Андрей Петрович Куликов
С подлинным верно.
Судебный следователь по особо важным делам Н. Соколов
Копия
ПРОТОКОЛ
1919 года, декабря 27 дня, судебный следователь по особо важным делам при Омском окружном суде Н. А. Соколов, прибыв в Читинскую областную тюрьму для допроса Матрены Григорьевой Соловьевой, получил от одного из лиц тюремной администрации записку, написанную названной Соловьевой ее мужу Борису Николаевичу Соловьеву и письмо на имя “Марьи Михайловны”.
Из содержания последнего письма видно, что адресатом его является любовница атамана Семенова, известная в Чите под именем “Марьи Михайловны”. В этом письме Соловьева извещает “Марью Михайловну” о заключении под стражу ее и ее мужа и просит ее добиться у атамана Семенова освобождения из тюрьмы ее и ее мужа. Из бесед с некоторыми лицами тюремной администрации судебный следователь осведомился, что из дома атамана Семенова по телефону несколько раз со времени доставления в тюрьму Соловьевых справлялись о факте нахождения их в тюрьме.
После получения сих сведений, приблизительно, около 2 часов дня в комнату, где производился допрос Соловьевой, явилась вышеупомянутая “Марья Михайловна” и обратилась к Соловьевой с приветствием, как к лицу, с которым у нее, видимо, близкие отношения. Затем, совершенно игнорируя судебного следователя, она обратилась непосредственно к Соловьевой и потребовала от нее, чтобы она одевалась и ехала к ней в дом атамана Семенова, так как в тюрьме ей, Соловьевой, “не место”.
В силу фактической необходимости и, будучи осведомлен об отношении атамана Семенова к настоящему делу, судебный следователь был вынужден, удалив Соловьеву, иметь наедине объяснение с названной “Марьей Михайловной”.
Ее требование к судебному следователю объяснить о причине ареста Соловьевых и о немедленном их освобождении было оставлено без ответа. Письмо, написанное ей Соловьевой, было ей передано.
Судебный следователь Н. Соколов
С подлинным верно.
Судебный следователь по особо важным делам Н. Соколов
Копия
ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ
ВСЕМИ ВООРУЖЕННЫМИ СИЛАМИ
ДАЛЬНЕГО ВОСТОКА,
Иркутского военного округа
и
ПОХОДНЫЙ АТАМАН
Дальневосточных казачьих войск
3 января 1920 г.
№
Гор. Чита.
Следователю
по особо важным делам
генералу Соколову
Приказываю Вам освободить из-под стражи поручика Соловьева, содержащегося в Читинской областной тюрьме, на поруки жены генерал-майора Вериго.
Генерал-лейтенант атаман Семенов
Личный адъютант есаул (подпись неразборчива).
С подлинным верно.
Судебный следователь по особо важным делам Н. Соколов
Копия
ПРОТОКОЛ
1919 года, декабря 28 дня, судебный следователь по особо важным делам при Омском окружном суде Н. А. Соколов в г. Чите в порядке 722 ст. уст. угол. суд., допрашивал нижепоименованную в качестве свидетельницы, и она показала:
Матрена Григорьевна Соловьева — сведения о личности см. л. д. 113, том 8-й.
Странник Даниил Печеркин теперь монах на Новом Афоне. Это сущая неправда, что писали в газетах, будто бы мой покойный отец был за что-либо судим. Ничего подобного никогда не было. Правда, дедушка Ефим Яковлевич был однажды арестован за несвоевременный платеж податей, как вообще это делалось в прежние времена с крестьянами. Может быть, по этому поводу и сплели газеты небылицу про отца.
По Вашему требованию представляю Вам из моих вещей74:
1. Святое Евангелие, подаренное моему мужу Государыней, когда он доставил Им вещи и деньги в Тобольск;
2. Дневник мой, который я вела с 1 января 1918 года;
3. Дневник моего мужа;
4. Книга, озаглавленная: “Григорий Распутин. Мои мысли и размышления”.
На Евангелии, подаренном мужу, имеются надписи Государыни; под ней написана буква “В”. Эту букву написала моя сестра Варя. К мужу ходили во Владивостоке в гостиницу “Версаль” какой-то Петров, из Петрограда; штатский Федоров, но откуда он, не знаю, по профессии он, кажется, инженер.
Протокол прочитан.
М. Соловьева
Судебный следователь Н. Соколов
Верно.
Судебный следователь по особо важным делам Н. Соколов
Копия
ПРОТОКОЛ
1919 года, декабря 26—27 дня, судебный следователь по особо важным делам при Омском окружном суде Н. А. Соколов в г. Чите в порядке 722 ст. уст. угол. суд. допрашивал нижепоименованную в качестве свидетельницы, и она показала:
Матрена (я же Мария) Григорьевна Соловьева, 21 года, жена подпоручика, православная, грамотная, под судом не была.
Я — родная дочь Григория Ефимовича Распутина. Мою мать зовут Прасковьей Федоровной. В семье нас трое детей: брат Дмитрий, 23—24 лет, я, а потом сестра Варвара, 18 лет.
До сближения моего отца с Царской Семьей вся наша семья вела самый простой образ жизни крестьянской семьи. Главой в нашей семье был покойный дедушка Ефим Яковлевич. Он вел хозяйство при помощи брата моего Дмитрия и мамы Прасковьи Федоровны. В жизни моего отца, когда я была еще маленькой девочкой, что-то произошло, что изменило совершенно всю его, а впоследствии и нашу жизнь. Раньше отец жил, как все крестьяне, занимаясь хозяйством. Вдруг он оставил семью и ушел странствовать. Должно быть, что-то произошло у него в душе: он перестал пить, курить и есть мясо и ушел из дома. Я думаю, что на него так подействовал известный в наших местах странник Дмитрий Иванович Печеркин, родом из деревни Кулиги (верст 300 от Тобольска). По крайней мере, перед уходом отца Печеркин у нас был, и они ушли тогда вместе с отцом.
Приблизительно это было в 1905 году.
Я помню, что, когда отец вернулся домой, мама не сразу его узнала. С того времени отец бросил крестьянство и стал ходить пешком по всей России, посещая Святые места. Кажется, у него была мысль уйти в монастырь, но потом он эту мысль оставил. Он говорил, что ему не по душе монастырская жизнь, что монахи не блюдут нравственности и что лучше спасаться в мире. Ходил он везде, бывая в Иерусалиме, на Афонах, в Киеве, на Белых Горах, в Москве. Кажется, в 1906—1907 годах отец был в Петрограде и как-то молился в церкви на Афонском подворье. Богослужение совершал тогда известный по тому времени епископ Феофан. Он заметил молитву отца и позвал его к себе. Произошло сближение между ними. Феофан полюбил отца. Он, должно быть, проникся уважением к личности отца, потому что в скором времени Феофан представил его Великому Князю Николаю Николаевичу. Великий Князь также полюбил отца и представил его Государю Императору. Отец понравился также и Государю Императору и, вероятно, по Его приказанию он стал бывать в Царской Семье. В одно из первых своих посещений дворца, он, увидев Государя, получил от Него приказания: впредь именоваться фамилией Новых. Это произошло таким образом. Когда отец проходил ко дворцу, его увидел Алексей Николаевич и сказал Государю: “Папа, вот идет новый”, т. е. новый во дворце человек. В связи с этим фактом и была переменена наша фамилия.
Тут же после знакомства с Царской Семьей отец перестал странствовать. У него установились близкие отношения с Царской Семьей, и он стал, по большей части, проживать в Петрограде, имея постоянное общение с Царской Семьей. Я клятвенно могу удостоверить, что причиной сближения отца с Царской Семьей были его личные душевные свойства и как одна из самых главных причин — болезнь Алексея Николаевича. Отец молился о Его выздоровлении и его молитва приносила облегчение Наследнику.
Наше положение стало постепенно изменяться после такой перемены в жизни отца. Государыня пожелала, чтобы мы — я и Варвара получили образование. Мы обе учились с Варей в нашей покровской сельской школе. Меня отдали в Мариинскую гимназию в г. Казани, откуда я в 1910—1911 году была переведена в петроградскую гимназию Стеблин-Каменской. В Казани я обучалась одна, в Петрограде мы учились обе с Варей. Мы жили в пансионе гимназии, бывая накануне праздников и в праздничные дни у отца. Он проживал тогда на Гороховой, 64. Наша квартира состояла из 5 комнат. Роскоши никакой у нас не было. Все это вранье, что писалось тогда в газетах про нас. Комнаты наши и обстановка их были самые простые. В столовой стоял у нас стол, обыкновенные венские стулья и оттоманка, самая роскошная вещь из всей обстановки, подарок какого-то Волынского, освобожденного из тюрьмы по ходатайству отца; в спальне отца — кровать железная, американский стол, в котором хранились у отца под замком многочисленные прошения разных лиц, гардероб и умывальник; в кабинете отца — письменный стол, на котором ничего не было, кресло и диван; в приемной были одни стулья. Только одну нашу детскую мы обставили по своему вкусу: у нас были в ней кровать, кушетка, столик, диванчик, кресла, туалет, гардероб. Свою личную жизнь, свои вкусы, свой уклад жизни отец нисколько не изменил после приближения к Царской Семье. Он ходил в русской рубашке, русских шароварах, заправляя их в сапоги, и в поддевках. Мяса он не ел до самой своей смерти. Его обед всегда состоял из одной ухи. Кроме того, он еще употреблял редиску и любил квас с огурцами и луком. Больше этих кушаний он ничего дома не ел. Вставал он всегда рано и шел обязательно к ранней обедне. После этого он приходил домой и пил чай с черными сухарями или кренделями. Тут же после чая приходили просители, и на них уходил целый день отца. Правильного распорядка дня не было. Собственно, весь день уходил у него на просителей, и он принимал всех и всегда. По вечерам он проводил время с нами, если его никуда не вызывали. Мама после сближения отца с Царской Семьей была принимаема во дворце, но она вела прежнюю жизнь, продолжая заниматься в Покровском своим хозяйством. Также нисколько это не отразилось и на положении Дмитрия: его отдали было в Саратов к епископу Гермогену учиться, чтобы он мог получить гимназическое образование, но он тосковал по хозяйству, не стал учиться и уехал домой. Я забыла сказать, что у отца в Петрограде была одна прислуга: или Евдокия Ивановна Печеркина, тетка названного мной странника Дмитрия, или Екатерина Ивановна Печеркина, его сестра. Они заменяли одна другую.
Жизнь отца в Петрограде я наблюдала сама лично. Его отношение к Царской Семье я также наблюдала сама. Я не могу связно рассказать что-либо про жизнь отца. На Ваши вопросы отвечаю следующее. Целый день у отца уходил на приемы разных просителей. К нему обращались очень многие с очень разнообразными просьбами: его просили о местах, о помиловании разных лиц, сидевших в тюрьмах. Вот, главным образом, с такого рода просьбами и обращались к нему. Ему разные лица давали деньги, но очень многие и просили у него денег. Никогда никому в денежных просьбах не отказывал. Он действительно одной рукой брал, а другой раздавал. Обращались к нему и за духовной помощью: просили совета, жаловались на тяжелую душевную жизнь. Он давал советы, старался помочь душевно, как мог.
Он часто беседовал с нами о Боге. Он говорил, что Бог это утешение в жизни, но что нужно уметь молиться для того, чтобы получить это утешение. Чтобы молитва могла дойти до Бога, нужно во время молитвы всецело отдаваться вере в Бога и гнать от себя все другие мысли. Он говорил, что молиться не каждый может и что это трудно. Он часто постился и заставлял поститься нас. В пост он ел одни сухари и строго соблюдал его. Он говорил, что посты установлены вовсе не для здоровья, как говорят ученые люди, а для спасения души.
Никаких приемов гипнотизма отец в действительности не знал. Он, как был простым мужиком от рождения, таким и остался до самой смерти. Но он был от природы очень умный и мог говорить о многих предметах. Его воздействие на людей, вероятно, заключалось в том, что он был чрезвычайно силен духовной энергией и верой в Бога. Он замечательно хорошо говорил о Боге, когда бывал пьяный. Как я уже говорила, уходя странствовать, он бросил пить. Но в Петрограде он снова вернулся к вину и пил много. Больше всего он любил мадеру и красное вино. Пил он дома, но больше в ресторанах и у знакомых. Царская Семья знала, что он пьет, и осуждала его за это. Говорили ему об этом и мы. Всегда для всех у него был один ответ: “Не могу запить того, что будет после”. Мысль его заключалась в том, что он ждал чего-то худого для родины в будущем, и хотел потопить в вине свое горькое чувство от сознания нехорошего будущего.
Пьяный он любил плясать русскую и плясал замечательно хорошо. Вообще вино на него действовало не так, как на других. Он не терял разума, не делался от вина грубым, злым, а делался как бы более одухотворенным. Все, что писалось в газетах в революцию про его разврат, — клевета. Отец не знал никаких женщин, кроме мамы, и любил одну ее.
Мы до его смерти не были с сестрой Варей ни разу во дворце. Мы встречались с Государыней и Великими Княжнами у Анны Александровны Вырубовой. Государыня с уважением относилась к отцу, высказывая веру в силу его молитвы.
Отец любил Царскую Семью и был предан Ей. Он всегда хорошо и задушевно отзывался о Них. Но он ставил Государю в недостаток Его доброту и говорил про Государя, что Он “больно добр и прост”. Про Государыню отец говорил, что Она “много тверже Государя”. Он нисколько не менял своего обращения с Государем и с Государыней в сравнении с другими людьми. Он называл и Государя и Государыню на “ты”, как и всех вообще людей: слова “Вы” он совсем не знал. Горячий от природы, отец позволял себе иногда и кричать на Государя, а в горячности иногда даже топал на Него ногами. Был один случай, когда отец, накричав на Государя, ушел, не простившись с Ним. Все эти его ссоры с Ними происходили из-за того, что Государь не всегда слушал советов отца. Чаще всего отец расстраивался по той причине, что ему противодействовали министры. Он часто приезжал из дворца расстроенным, и, когда мы его спрашивали, что с ним, он бранил министров за то, что они дурно влияют на Государя. Отец упорно говорил Государю, что Он должен быть как можно ближе к народу, что Царь — отец народа, что народ должен Его видеть как можно чаще, должен любить Царя, как отца, а между тем Государь держит Себя так, что Его народ не видит и лишь боится Его имени; что если бы народ Его видел и знал, что он бы Его не боялся, а любил. Государь говорил отцу, то если отец, то Его убьют мужики. Отец говорил Государю, что мужики никогда не убьют Царя, а убьет Его интеллигент. Сильно ссорился отец с Государем вообще из-за “неправды”. Отец говорил Государю, что Его министры врут Ему на каждом шагу и тем Ему вредят. Например, когда в Петрограде стали появляться “хвосты”, отец страшно возмущался этим и говорил, что прежде всего народу нужен хлеб и что эти хвосты до добра не доведут. Государь возражал отцу, что есть хлеб и никаких хвостов нет; что так Ему докладывают министры. Отец из-за этого и вздорил с Государем. Он, как я думаю, пользовался большим все-таки доверием у Государя во многих делах. В частности, отец был горячим противником войны с Германией. Когда состоялось объявление войны, он, раненный Хионией Гусевой71, лежал тогда в Тюмени, Государь присылал ему много телеграмм, прося у него совета и указывая, что министры уговаривают Его начать войну. Отец всемерно советовал Государю в своих ответных телеграммах “крепиться” и войны не объявлять. Я была тогда сама около отца и видела, как телеграммы Государя, так и ответные телеграммы отца. Отец тогда говорил, что мы не можем воевать с Германией; что мы не готовы к войне с ней; что с ней, как с сильной державой, нужно дружить, а не воевать. Это его тогда так сильно расстроило, что у него открылось кровотечение раны.
Неправда то, что писали про отца, будто бы он стоял во время войны за мир с Германией. Он говорил нам с сестрой: “Меня тогда не послушались, теперь ничего сделать нельзя”.
Вообще же отец в переписке с Царской Семьей не состоял, т. е. Они не писали ему писем. Государыня только однажды прислала отцу в Покровское письмо. Он его показал, по своей простоте, гостившему тогда у нас Илиодору. Илиодор это письмо у отца тогда же и украл. Я не знаю хорошо, в чем именно было дело, но был в 1916 году, кажется, один случай, когда отец повлиял на Государя. Что-то такое “важно” должно было случиться, Государь должен был быть в каком-то собрании, где Его должны были видеть все министры. Отец уговорил Государя не ездить туда, и Государь его послушался. Но я не могу Вам совершенно рассказать, в чем именно тогда было дело. Об этом случае говорил мне отец. Называл он Государя — “папой”, Государыню — “мамой”. Он это объяснял тем, что Они отец и мать народа.
У отца было много знакомых людей, как мужчин, так и женщин. К нему были близки сначала епископ Гермоген и монах Илиодор, но потом они разошлись. И Гермоген и Илиодор приревновали отца к Царской Семье. Поэтому у них и расстроилась дружба. Искренно преданными ему людьми были: Анна Александровна Вырубова, Любовь Валерьяновна Головина, ее дочь, Мария Евгеньевна, Мария Александровна Виткун, генеральша Александра Егоровна Гущина. Лучше всех к нему относилась Вырубова. Она верила в его молитву. Он ей помог во время большого с ней несчастья. В 1916 году, когда она ехала в поезде, поезд потерпел крушение, и ей переломило ногу. Она была в бесчувственном состоянии и никого не узнавала. Ее мать Надежда Илларионовна Танеева привезла к ней отца. Отец молился “до пота”, и она после его молитвы пришла в себя. После этого она особенно прониклась добрыми чувствами к отцу.
У отца было много врагов. Его часто бранили в газетах. Мы иногда говорили ему, почему он при его влиянии не заставит их замолчать. Он всегда отвечал: “Я знаю, какой я. И близкие это знают. А с ними сосчитаемся на том свете”. Неоднократно его хотели убить. Я помню, однажды пришла к нему в приемную на Гороховой одна дама. Отец, подойдя к ней, сказал: “Ну, давай, давай, что у тебя в правой руке. Я знаю, что у тебя там”. Дама вынула руку из муфты и подала ему револьвер. Она сказала отцу, что она пришла с целью убить его, но, когда увидела его глаза, поняла свою ошибку. За несколько дней до объявления войны в Покровском отца ранила ножом Хиония Гусева. Всем известно, что ее подослал к отцу для этой цели Илиодор.
Убили папу в ночь на 17 декабря 1916 года. Это сделали Юсупов, Пуришкевич и Дмитрий Павлович. Юсупов познакомился с папой недели за две до его смерти. Его познакомила с папой Муня Головина. Юсупов часто стал к нам ходить, скрывая это от других. Он ходил к нам по черному ходу и просил отца никому не говорить, что он ходит к нам. Он объяснял это тем, что его, Юсупова, старик отец лишит наследства, если узнает, что он ходит к нам. Отец никому этого и не говорил. 16 декабря вечером часов в 8 у нас был министр Протопопов, до того бывший у отца один раз, и предупредил отца, чтобы он никуда в этот вечер не ходил. У нас в квартире с 1916 года стали дежурить сыщики. Их Протопопов в этот день почему-то отпустил. В 12 часов ночи к нам приехал Юсупов. Отец встретил его словами: “Ах, миленький, ты пришел”. Юсупов спросил его: “Посторонних нет?” Отец ответил, что никого нет. Тогда Юсупов сказал ему: “Поедем кутить”. Они уехали, и больше отец не возвращался. Как потом оказалось, Юсупов привез его в свою квартиру, где были Пуришкевич, Дмитрий Павлович и какие-то другие люди. Сначала Юсупов дал отцу выпить в вине какого-то очень сильного яда, но яд не оказал никакого действия на отца. Тогда Юсупов выстрелил в него сзади из револьвера; отец, видимо, растерялся: вместо того чтобы бежать на улицу, он стал одевать шубу и вследствие этого, задержался. Когда он после этого бросился бежать, его Юсупов, Пуришкевич и Дмитрий Павлович добили из револьверов. Об этом сам Дмитрий Павлович рассказал Александру Ериковичу фон-Пистолькорсу, а он — мне. После убийства отца на второй или третий день мы были вызваны во дворец. Там мы видели Государя, Государыню и Княжен. Государь и Княжны плакали, Государыня держалась и утешала нас. После этого мы каждую неделю два раза являлись с Варей во дворец. Царская Семья очень хорошо относилась к нам.
После убийства отца мы не могли учиться: нам было тяжело на душе. Мы ушли из гимназии и жили на Гороховой с мамой. Так мы жили до самой революции. Через несколько дней после переворота мы уехали в Покровское, так как нас искала толпа и хотела убить. В Покровском мы жили до сентября. В сентябре месяце 1917 года мы с Варей поехали в Петроград. Там у нас была знакомая еврейка Татьяна Шаг, впоследствии по мужу Никельбург. Это была наша домашняя учительница. Мы у нее и поселились. До этого еще времени у меня был жених, грузин корнет Пхакадзе. Я его очень любила, но отец хотел, чтобы я вышла замуж за Бориса Николаевича Соловьева. Отец его — Николай Васильевич был приятель отца. (Он был казначеем в Синоде.) Отец говорил неоднократно, что я должна выйти за Соловьева, а не Пхакадзе, потому что Пхакадзе очень ревнив. Из-за ревности ко мне он стрелялся, и отец говорил: “Что же будет, когда он на тебе женится”. Пхакадзе представлялся Государыне и не понравился Ей. Она знала Соловьева и тоже хотела, чтобы я шла за него. (Государыня знала Соловьева не лично, а со слов папы.)
С Соловьевым я познакомилась у них в доме в 1916 году. Он меня полюбил и стал мне предлагать замужество. Я ему отказывала, потому что любила Пхакадзе. Когда я была дома после отъезда в 1917 году из Петрограда, Соловьев писал мне письма, уговаривая меня идти за него. Ввиду изменившегося положения нашего, по совету мамы, а главным образом, помня желание отца и Государыни, я решила выйти за него замуж. В сентябре месяце 1917 года мы с ним повенчались. Свадьба была справлена на средства мужа. Посаженным отцом у нас был упомянутый мною Пистолькорс. Из приглашенных были генеральша Гущина и Мария Георгиевна Сазонова (я не знаю, кто ее отец, но он какой-то сановник).
Мой муж, как я знаю, был участником этой войны, и, кажется, пошел на войну добровольцем. Я не знаю, какое участие он принимал во власти после переворота, но знаю, что он был адъютантом Гучкова. После ухода Гучкова ушел и он. В момент нашей свадьбы он находился в отпуске. После нашей свадьбы мы поехали в город Симбирск к его бабушке Надежде Александровне Токаревой. У нее мы прожили недели две и уехали в Покровское. Здесь мы прожили у мамы недели две — три и вернулись в Петроград. Здесь мы жили в своей квартире на Сергиевской улице (№ дома не знаю), кажется, на углу ее и Потемкинской. Так мы жили несколько месяцев. Мы жили на свои собственные средства скромно: небольшие деньги были у мужа, и у меня было 3 тысячи рублей из 10 тысяч, оставшихся после смерти папы.
В скором времени после нашего возвращения в Петроград была освобождена Вырубова72. Она через какую-то сестру милосердия, служившую ей, получала от Государыни письма. Государыня писала Вырубовой, что жизнь Их в Тобольске — ужасна: что Они нуждаются в продуктах и голодают, что Они ходят в тряпье, так как Их дорогой, когда Они ехали в Тобольск, обокрали. Я эти письма читала сама. Таких писем было много. Государыня писала Вырубовой почти каждую неделю. Письма эти были на русском и на английском языках. Английские письма мне читала Вырубова. Государыня просила помощи деньгами и вещами. Она, зная, что я вышла за Соловьева, о чем Ей писала Вырубова, указывала в письмах, что просимое лучше всего доставит Соловьев. Тогда Вырубова вошла в сношение с банкиром Карлом Иосифовичем Ярошинским и познакомила с ним мужа. Ярошинский решил помочь Царской Семье. Вырубова накупила нужных вещей. Они были уложены в ящик, и муж повез их в Тобольск. Он поехал туда, кажется, в феврале или марте 1918 года. По какому документу он поехал туда, я не знаю. Сколько денег ему давал Ярошинский, я не знаю. Лично же мужу он платил 40 тысяч в год. В Тобольске муж проживал секретно у священника Васильева. Вещи и деньги он доставил через кого-то по назначению. Государыня писала Вырубовой благодарственное письмо и, уведомляя о получении денег и вещей, писала, что Дети заплакали, получив эти вещи. Государыня писала также, чтобы мы берегли Борю. Это письмо было отправлено почтой Государыней на адрес Вырубовой. Оно было написано на русском языке, и я его сама читала. Пробыв некоторое время в Тобольске, Боря поехал в Покровское. Но здесь его арестовали большевики и отправили в Тюмень в трибунал. Там его подвергли домашнему аресту в квартире Дмитрия Дмитриевича Стряпчева, старого приятеля папы. Муж меня известил об этом телеграммой, и я поехала в Тюмень. Я приехала туда в апреле — мае. Муж был в тюрьме, но я упросила комиссара Немчинова освободить его под залог в 500 рублей.
Тут же пароходом мы отправились в Тобольск и Омск. Нам хотелось побывать в Покровском и повидать своих, а в Тобольске мы хотели отслужить молебен Иоанну Митрополиту. Известив телеграммой своих, мы виделись с ними в Покровском: они выходили к нам к пароходу. Садясь же в Тюмени на пароход, мы мельком видели Царских Детей. Я видела Их в окно Их каюты. Они все были в одной каюте. Здесь же был с Ними и Алексей Николаевич. Но я Их видела издали и мельком. Конечно, мы разговаривать не могли. В Тобольске мы пробыли несколько дней на каком-то постоялом дворе и жили, не прописываясь. Молебен мы служили в соборе по случаю освобождения мужа. Из прислуги Царской Семьи мы видели одну Романову. Но она не жила с Царской Семьей и ничего нам сообщить не могла. Из Тобольска мы поехали в Омск просто прокатиться. В Омске мы жили на пароходе несколько дней и нигде не были. Мы нигде не были. В Омске тогда были еще большевики. Из Омска мы поехали пароходом, не останавливаясь в Тобольске, в Покровское. Мы приехали к маме, но мужа стали искать большевики, и он 17 дней скрывался на печке у крестьянина Василия Куропаткина. Отсюда мы уехали в Симбирск при таких обстоятельствах. На Покровское наступали белогвардейцы. Муж из Покровского пробрался к ним и возвратился вместе с ними в Покровское. Когда очистился путь до Симбирска, мы туда и проехали по железной дороге до Самары чрез Тюмень — Челябинск. Из Самары в Симбирск мы приехали на пароходе. Спустя некоторое время Боря поехал в Омск, а я осталась в Симбирске. Когда красные стали подходить к Симбирску, я уехала к мужу в Омск. Он жил там у доверенного Рябушинского Васильева. Прожили мы в Омске месяца два у Васильева. Он (муж) ничем в это время не занимался. Чтобы одеться, мы отправились в Харбин, так как в Омске все было очень дорого. У меня был бриллиантовый кулон, который я решила продать. В Харбине мы жили в гостинице “Метрополь”.
Я узнала, что в Харбине находится жена атамана Семенова Мария Михайловна. Боря пошел к ней и продал ей кулон за 50 тысяч рублей. Это было в декабре 1918 года. Перед Рождеством, купив что нам было нужно, мы поехали в Омск. Пробыв в Омске приблизительно месяца два, Боря уехал в Харбин мобилизоваться. В это время мы жили все у того же Васильева, и муж ничем не занимался. Почему Боря мобилизовался не в Омске, я не знаю. Я прожила в Омске до апреля, и в апреле мы с сестрой Варей, которую я выписала к себе, поехали во Владивосток к Боре, так как он в это время служил в штабе крепости. Во Владивостоке мы жили в гостинице “Версаль”. Летом этого года у мужа с полковником Бутенко вышли неприятности, и он ушел в отряд особого назначения. В скором времени после моего приезда во Владивосток туда приехал с Марией Михайловной атаман Семенов. Он приглашал моего мужа и меня к себе обедать, и мы обедали у него в поезде. Атаман интересовался судьбой Михаила Александровича и приглашал Борю, чтобы узнать от него что-либо об этом. Но Боря ничего не знает про судьбу Михаила Александровича73.
Про судьбу Царской Семьи я ничего ни от кого не слышала. Боря тоже ничего про это не знает. Но я думаю, что Семья, кроме Государя, жива: все говорят, что Ее увезли большевики за границу. В частности, так говорила мне лично Елизавета Александровна Сапожникова, проживающая в Харбине, муж которой — придворный. Знаком ли мой муж с адмиралом Колчаком и представлял ли он ему какие-либо доклады, доказывая факт увоза Царской Семьи за границу, я не знаю. Я писала, находясь в тюрьме, записку мужу. В этой записке нашим другом я называла атамана Семенова, так как я уверена, что он нас защитит.
Я знала, что у мужа в Тюмени были в Государственном банке на текущем счету деньги, значащиеся ошибочно на имя Бориса Павловича Соловьева. Эти деньги Боря положил в банк во время своего проезда из Петрограда в Тобольск. Я раньше Вам показала, что у нас было немного средств, когда мы возвратились после свадебной поездки в Петроград. Какие и чьи деньги лежали у Бори в тюменском банке, не знаю. Боря мне говорил, что эти деньги почти все ушли на Царскую Семью.
При отъезде Бори в Тобольск он получил от Ярошинского какую-то сумму себе лично на дорогу.
Показание мне прочитано и записано правильно.
М. Г. Соловьева
Судебный следователь Н. Соколов
Верно.
Судебный следователь по особо важным делам Н. Соколов
Копия
ПОСТАНОВЛЕНИЕ
1919 года, декабря 25 дня, судебный следователь по особо важным делам при Омском окружном суде Н. А. Соколов, рассмотрев переписку о подпоручике Борисе Николаевиче Соловьеве, присланную Владивостокским военным контролем, и принимая во внимание:
1) что, в виду данных, имеющихся в этой переписке, на вышеуказанного Соловьева падает обвинение в преступлении, предусмотренном 108 ст. угол. улож.;
2) что Соловьев арестован контролем и содержится под стражей в Читинской областной тюрьме;
3) что, в виду данных этой переписки, такое же обвинение падает и на его жену Матрену Григорьевну;
4) что в дальнейшем ходе предварительного следствия эти обстоятельства, установленные перепиской, подлежат выделению в порядке 314 ст. уст. угол. суд.;
5) что, ввиду важности упадающего на Соловьеву обвинения и связи этого обвинения с предметом настоящего дела, пребывание названной Соловьевой на свободе представляется вредным для дела, на основании 314 ст. уст. угол. суд.,
ПОСТАНОВИЛ: Матрену Григорьевну Соловьеву подвергнуть содержанию в Читинской областной тюрьме.
Судебный следователь Н. Соколов
Исполнено 25 декабря 1919 года № 175.
С подлинным верно.
Судебный следователь по особо важным делам Н. Соколов
КОМИССИЯ
ПРИЕМКИ ОСОБО-ВАЖНЫХ
ЗАКАЗОВ
ОБОРОНЫ ГОСУДАРСТВА.
Отдел: Дальнего Востока.
14/27 Октября 1917 г.
№ 277
УДОСТОВЕРЕНИЕ70
Дано сие подпоручику Борису Николаевичу Соловьеву в том, что он состоит помощником начальника отдела Дальнего Востока, Комиссии по приемке особо-важных заказов обороны государства, почему он имеет право проезда в поездах всех наименований по воинским билетам в вагоне первого класса, а равно и на отдельно следующих паровозах.
Все подаваемые подпоручиком Соловьевым телеграммы, со всех правительственных и железнодорожных телеграфов должны отправляться вне очереди как воинские и подаются им за наличный расчет.
Все административные лица и учреждения, к коим подпоручик Соловьев будет обращаться за содействием при исполнении своих служебных обязанностей, благоволят оказывать ему таковое. Личность, подпись и фотография подпоручика Б. Н. Соловьева подписью и печатью Комиссии удостоверяется.
Начальник отдела Дальнего Востока,
член Комиссии капитан Ястржемб Козлов
И. д. делопроизводителя Иванов
Слева от текста удостоверения книзу наклеена фотографическая карточка Бориса Николаевича Соловьева, на которой имеется его собственноручная подпись черными чернилами.
Около карточки в двух местах имеется мастичный оттиск печати: “Комиссия приемки особо-важных заказов Госуд. обороны”. Этот текст написан по ободку печати. В середине ее имеется изображение двуглавого орла, но без короны, скипетра и державы, а под ним текст: “Отдел Дальн. Востока”.
На оборотной стороне этого удостоверения имеется другой его текст, также напечатанный на пишущей машине. Содержание его такое же, но все оно — на английском языке. К этому тексту также приложен оттиск такой же печати.
Судебный следователь по особо важным делам Н. Соколов
Копия
ПРОТОКОЛ № 3
1919 года, декабря 9 дня, в г. Владивостоке я, офицер для поручений подпоручик Ливен Владивостокского отделения контрразведки и военного контроля на основании Положения о контрразведывательной и военно-контрольной службе на театре военных действий, — допрашивал нижепоименованного, который показал:
1). Зовут меня (фамилия, имя, отчество. Замужние упоминают первоначальную свою фамилию) — подпоручик Соловьев Борис Николаевич.
2). От роду имею 27 лет; родился в 1893 году 17 июня;
3). Вероисповедание — православное;
4). Происхождение — из дворян;
5). Народность — русская;
6). Подданство — русское;
7). Звание, место прописки и место постоянного жительства — подпоручик; уроженец гор. Симбирска; с 1895 года в г. Петрограде, откуда с января или февраля выехал в командировку в Западную Сибирь (Тюмень, Тобольск, Обская Губа и т. д.) и был арестован около Тюмени и бежал оттуда на Тобольск, Омск, где имел квартиру до выезда во Владивосток;
8). Занятие, где именно, или ремесло, какие средства имеет и вообще чем обеспечивает свое существование и где квартирует (адрес) — адъютант отряда особого назначения в Приморской области, где проживал при штабе отряда, а до этого в гостин. “Версаль” и на Русском Острове, флигель 101-й.
9). Кто (и его адрес) может удостоверить личность — прапорщ. Корепастов из того же отряда, подполковн. Мягков, нач. штаба генер. Романовского; подпоруч. и прапорщ. Тремковские из отряда;
10). Семейное положение. Имя, отчество жены или мужа, имена детей, занятия и место жительства — женат; жена — Мария Григорьевна, урожд. Распутина-Новых; детей нет;
11). Родственные связи. (Родители, братья, сестры, место их жительства и занятия) — отец Николай Васильевич; мать умерла; молочные брат Николай 11 лет и сестра лет 13-и; отец проживает в г. Москве.
12). Место постоянного жительства родителей или заменяющих родственников или опекунов и их экономическое положение — отец был членом училищного совета и казначеем Синода.
13). Отношение к воинской службе (где, когда и в каких частях отбывал) — доброволец в 137-м Нежинском полку в д. арм.; во втором пулеметн. полку, адъютант председателя Военной и Морской комиссий Госуд. Думы в 1917 г. и в 1919 г. пом. адъютанта штаба крепости Владивосток в судн. отделе.
14). Место воспитания, где и на чей счет воспитывался и причина неокончания курса, в случае выхода из заведения, с указанием самого заведения — в Симбирске закончил 6-ть класс. гимназии; ввиду болезн. состояния гимназию не окончил;
15). Был ли за границей, где, по каким делам и когда именно — не был, кроме походов в минувшую войну.
16). Где родился и что делал с октября 1917 года (период большевизма) — с ноября 1917 года поступ. на службу к банкиру Ярошинскому и исполнял его поручения до ареста большев. под Тюменью 1918 г. в феврале и сидел в тюрьме больше полумесяца, а затем, выйдя на поруки жены, бежал в Омск; при большев. в Тобольске я был дня два — три до моего ареста и первая поездка в январе тоже дня три.
17). Привлекался ли ранее к дознаниям или следствиям: когда, где, по какому делу и чем таковое окончилось — не судился.
На предложенные мне вопросы отвечаю: в Тобольске при проживании Императорской Фамилии там я был два раза и оба раза по поручению банкира Ярошинского Карла Иосифовича, а равно и моему желанию. К банкиру Ярошинскому я поступил для того, чтобы улучшить свое материальное положение, которое пошатнулось при большевиках. Обе поездки в Тобольск, первая в январе 1918 г. и вторая в феврале т. г., были совершены для обследования жизненных условий и материального положения Государя. Первую поездку я получил на дорожные расходы 25 000 руб. и которые были переданы мной ввиду необходимости Семье Государя. Во вторую поездку от Ярошинского же получил около четырех — восьми тысяч в счет моего содержания и в Тобольске я передал личных своих денег Государю двадцать тысяч, из которых 10 000-ть чеком с моего текущего счета на имя епископа Гермогена. Оба раза сношения велись через прислугу Царской Семьи Романову Анну Павловну, которая передавала их камердинеру Волкову, имени которого не знаю, но думаю, что он находится во Владивостоке и которого должны знать члены семьи умершего лейб-медика Боткина. Говорить с Государем я не мог оба раза, равно как и с членами Царской Семьи. С отрядом, охранявшим Государя, я никаких отношений не имел, т. к. не был уверен в их благожелательном отношении к Государю. К показанному добавить ничего не имею. Настоящее мне прочитано и записано правильно. Означенное показание читал.
Борис Соловьев
Допрашивал подпоручик Ливен
С подлинным верно.
Судебный следователь по особо важным делам Н. Соколов
Копия
Его Высокоблагородию Ротмистру Беккер
Вследствие Вашей, господин ротмистр, словесной просьбы, сообщаю те сведения по поручике Соловьеве, которые мне известны. Считаю долгом предупредить, что с пор. Соловьевым знаком не был и видел его только один раз мельком на улице. Первый раз услышал эту фамилию от подпоручика Аркадия Алексеевича Марковского в г. Тобольске, куда я приехал 7 мая 1918 (ст. ст.). Все, что говорил Марковский о Соловьеве, сводилось к тому, что последний авантюрист и жулик. Подпоручик Марковский обвинял Соловьева в том, что совместно с священником Алексеем Васильевым он присваивает деньги, посылаемые им для организации спасения Царской Семьи. Дальнейшая жизнь моя в Тобольске и возможность видеться с людьми, бывшими ранее в заключении с Их Величествами, дали мне возможность убедиться в нечестности и предательстве Васильева и Соловьева. Мне достоверно известно, что они уверили, как Их Величеств, так и присылаемых от московских и петроградских организаций лиц, в том, что отряд для спасения Царской Семьи сформирован и что нужны только деньги, но мне также достоверно известно, что никакого отряда у них не было. Мне известно, что распускаемые ими (для своего оправдания, очевидно) слухи об офицерском отряде были причиной многих телеграмм от членов местного совдепа в Совет народных комиссаров и, я полагаю, послужили причиной перевоза Царской Семьи в Екатеринбург. Но вопрос о предательстве Царской Семьи я, по некоторым причинам, пока оставляю в стороне.
Очень много слышал я о Соловьеве от моего друга — шт.-ротмистра Крымского конного Ее Императорского Величества полка Николая Яковлевича Седова, хорошо знавшего его по организациям. Шт.-ротмистр Седов, для выполнения некоторых возложенных на него задач провел около 4 месяцев в конце 1917 и начале 18-го г. в Тюмени, где в то время находился и Соловьев. Впоследствии Седов рассказывал, как Соловьев говорил ему, что выдал совдепу двух офицеров, пожелавших проникнуть в Тобольск без разрешения Соловьева. В последних числах сентября 1918 г. Седов приехал ко мне в Тобольск; к этому времени относится и появление там Соловьева, которого я раз видел мельком на улице. Я попросил Седова узнать, для чего Соловьев здесь и почему он не мобилизован. На первый вопрос Соловьев ответил уклончиво, а на второй сказал, что от военной службы уклоняется, скрывая свое офицерское звание. Я просил Седова не терять его из виду. Через дня два или три Седов рассказал, что он был у Соловьева, у которого в номере сидели три незнакомые человека. Соловьев представил им Седова, как своего друга. Подозрительный вид этих лиц и иностранный акцент одного из них заставили Седова насторожиться. Много пили, но Седов был осторожен и внимательно следил за ними. Когда уже было много выпито и Седов вел беседу с Соловьевым, то слышал какие-то странные разговоры остальных гостей между собой. Говорили о какой-то подготовке и о каких-то поездках, но заметив, что обратили на себя внимание Седова, замолчали. Перед уходом Седова Соловьев посоветовал ему поскорее уезжать, т. к. в Тобольске не безопасно. Когда я попросил шт.-рот. Седова выяснить, почему считают пребывание здесь не безопасным, Соловьев представился ничего не помнящим. Мы не обратили на все это должного внимания, но дней через 5—6 в тобольской тюрьме, в которой содержалось больше 20 000 красноармейцев и до 30 красных офицеров, вспыхнуло восстание, чуть не кончившееся разгромом города, т. к. в гарнизоне насчитывалось только до 120 штыков. Аналогичные выступления большевиков были одновременно и в других городах. Поручик Соловьев исчез с горизонта за день или два до восстания. Его приятели, которые, по собранным сведениям, имели какое-то отношение к шведской миссии, состоявшей из немцев (был только один швед, но шведского языка не знал, а говорил только по-немецки), тоже исчезли. Еще до приезда Соловьева в Тобольск мне от многих лиц приходилось слышать, что священник Васильев, поссорившись с Соловьевым, грозил запрятать его в тюрьму как германского шпиона.
Подпоручик Константин Мельник
7 октября 1919 года. г. Владивосток.
С подлинным верно.
Судебный следователь по особо важным делам Н. Соколов
Копия
ПРОТОКОЛ № 2
1919 года, ноября 2 дня, в г. Владивостоке я, офицер для поручений при контрразведывательном отделении штаба Приамурского военного округа поручик Поплавский, на основании предписания начальника того же отделения от 24 октября 1919 года за № 03160 производил порученное мне дознание, причем спрошенные по настоящему делу лица показали следующее:
Подпоручик Константин Семенович Мельник, 26 лет, православный, женат.
Подпоручика Соловьева я видел один раз в Тобольске на улице в сентябре месяце 1918 года, но о деятельности Соловьева я слышал от штаб-ротмистра Крымского конного полка Николая Яковлевича Седова, подпоручика Марковского Аркадия Алексеевича, из коих первый уехал в армию генерала Деникина, а второй, по всей вероятности, находится в Омске.
По приезде в Тобольск в мае месяце 1918 года я познакомился с подпоручиком Марковским, местным жителем и человеком, заинтересованным в судьбе Царской Семьи. Марковский рассказывал мне о том, что Соловьев, женатый на дочери Распутина, и священник тобольской Покровской церкви Алексей Васильев, назначенный духовником Царской Семьи, получают от петроградских и московских организаций много денег и ценностей как для улучшения жизни Царской Семьи, так и для организации спасения Ее. Марковский, не стесняясь в эпитетах, ругал Соловьева и Васильева за то, что они, получая деньги, не передают их по назначению, а значительную часть присваивают себе, отдавая немного на указанные выше цели.
Во время пребывания в Тобольске я убедился в том, что там никакой организации для спасения Царской Семьи не существовало, а от лиц, бывших в заключении вместе с Царской Семьей, я узнал, что только часть вещей и денег доходили до Царской Семьи. Остальное же оставалось неизвестно где.
Мне известно о том, что Государыня передала четырнадцать тысяч денег священнику Васильеву, который просил эти деньги, а для какой цели — неизвестно. Священник Васильев, напиваясь пьяным, рассказывал всем о том, что им организовывается увоз Царской Семьи. В Тобольске усиленно распространялись неизвестно кем слухи о том, что там существует организация в триста человек офицеров, предназначенных для увоза Царской Семьи. Слухи эти нервировали местный “совдеп” и были причиной многих телеграмм “совету народных комиссаров” о том, что дело охраны Царской Семьи в Тобольске не совсем благополучно69. Я уверен, что эти слухи были одной из главных причин перевода Царской Семьи из Тобольска в Екатеринбург и исходили от Соловьева и Васильева. О деятельности Соловьева я очень много слышал от штаб-ротмистра Седова, который был послан в Тобольск петроградской организацией, но в Тюмени принужден был прожить более четырех месяцев, где в это же время находился и Соловьев. Только один раз Соловьев разрешил, перед самым увозом большевиками Царской Семьи из Тобольска в Екатеринбург, Седову поездку в Тобольск, но на одни сутки. На мой вопрос, почему Седов так слушался Соловьева, Седов мне сказал, что Соловьев рассказал ему о том, как он выдал двоих офицеров тюменскому “совдепу” за то, что эти офицеры без разрешения Соловьева ездили в Тобольск. Офицеры эти были командированы одной из организаций в Тобольске, о чем Соловьеву не могло быть не известно. Соловьев говорил Седову о том, что всех, едущих в Тобольск офицеров, без его разрешения он выдает “совдепу”. Мне известно о том, и что Соловьев, несмотря на общий призыв офицеров в июне месяце 1918 года, не явился по мобилизации, а скрывая свое офицерское звание, прописывался, как частное лицо, о чем он говорил в первых числах ноября месяца 1918 года штаб-ротмистру Седову.
Более добавить ничего не имею. Статья 940 устава угол. судопр. мне предъявлена.
Подпоручик Мельник
Поручик Поплавский
Спрошенная по настоящему делу жена подпоручика Мельника — Татьяна Евгеньевна, православная, 21 года, заявила, что, кроме изложенного в показаниях ее мужа, добавить ничего не имеет.
Т. Мельник
Поручик Поплавский
Копия
ПРОТОКОЛ № 1
1919 года октября 24 дня я, офицер для поручений при контрразведывательном отделении штаба Приамурского военного округа поручик Поплавский, согласно предписания начальника того же отделения от 22 сего октября за № 03122 опрашивал поручика отряда особого назначения Логинова, причем выяснилось следующее:
Поручик отряда особого назначения Приморской области, исполняющий должность офицера для поручений при управляющем Приморской областью, Евгений Кузьмич Логинов, православный, 23 лет.
Подпоручика пехоты Бориса Николаевича Соловьева, адъютанта отряда особого назначения в Приморской области, 27 лет от роду, православного, я знаю с апреля месяца 1919 года. С первого же дня моего знакомства с Соловьевым, последний показался мне весьма подозрительным в политическом отношении, почему я и решил сойтись с ним поближе с целью доподлинно узнать этого человека. За весь период со дня моего знакомства с Соловьевым по настоящее время мне удалось установить следующее:
1. Соловьев — секретарь Карла Иосифовича Ярошинского, известного банковского дельца, в руках коего, по сведениям департамента полиции в Петрограде во время войны было сосредоточено до пятисот миллионов рублей германских денег в русской валюте на установление шпионажа в России и будущих после войны торговых отношений между Германией и Россией. Соловьев, по его словам, от Ярошинского получал сорок тысяч жалования в месяц, являясь ходатаем по всем делам Ярошинского перед Распутиным. С последним Соловьев знаком был с 1910 года.
2. 1 марта 1917 года Соловьев привел к Государственной Думе 15 тысяч войск Петроградского гарнизона. Был назначен адъютантом операционного отдела военно-революционного штаба в Петрограде до октября месяца 1917 года.
3. В сентябре месяце 1917 года в церкви Таврического дворца он был обвенчан с Матреной Григорьевной Распутиной.
4. С начала 1918 года Соловьев принял на себя организацию вывоза Императорской Фамилии из Тобольска, вошел в связь с Анной Александровной Вырубовой в Царском Селе и Патриархом Тихоном в Москве, вокруг коих были созданы две офицерские организации с целью оказания всяческой помощи Императору и Его Семье. Соловьев действовал сообща с священником Алексеем Васильевым, состоящим во время пребывания Императорской Семьи в Тобольске духовником Ее и проживающим до сего времени в Тобольске. Они, Соловьев и Васильев, получая деньги от организаций Петрограда и Москвы, от лиц сочувствующих, организаций не создавали. Наоборот, ими делалось все для того, чтобы ни один преданный Императору человек не проник в Тобольск. Соловьев, по показаниям названных мной ниже лиц, предавал офицеров в Тюмени при попытке их проникнуть в Тобольск. Я глубоко убежден, что подпоручик Соловьев, будучи определенным “с. р.”, поддерживающий до сих пор связь с генералом Потаповым и прочими врагами правительства, в отношении Императорской Семьи действовал по указаниям социалистов, видевших в целости Императора будущую свою угрозу, и мое убеждение совершенно разделяется теми лицами, кои видят в Соловьеве человека, сыгравшего позорную роль в трагической гибели Императора и Его Семьи.
5. Соловьев, проживая периодически в Омске, Тюмени, Иркутске, Харбине, до февраля 1919 года уклонялся от призыва, несмотря на общую мобилизацию офицеров.
6. В июле месяце сего года полковник Бутенко удалил Соловьева из штаба Владивостокской крепости, объясняя это требованием одного лица, фамилии коего он не назвал, которое указало Бутенко на невозможность службы Соловьева в штабе ввиду циркулирующих в Омске вокруг имени Соловьева слухов о предательстве им офицеров из Тюмени и неблаговидной деятельности его в первые дни революции.
7. В отряд особого назначения Соловьева устроил я с целью удержать Соловьева во Владивостоке, так как он, избегая фронта, стремился скрыться в Монголию, ссылаясь на хорошее отношение к его жене атамана Семенова.
8. Соловьев обладает сильной волей и способностью гипнотизировать. Его жена, слабохарактерная женщина, всецело ему подчинена и находится под постоянным его влиянием. Она совершенно им обезличена.
9. Свидетели: подпоручик Константин Семенович Мельник, комендантский адъютант гор. Владивостока, его жена Татьяна Евгеньевна — дочь лейб-медика Боткина, убитого вместе с Императорской Семьей, — оба проживали в Тобольске во время пребывания там Императорской Фамилии. Жена подпоручика Мельника жила в Тобольске вместе со своим отцом с первого дня прибытия Императорской Семьи в Тобольск. Оба имеют ряд ценных указаний и подробности деятельности Соловьева и священника Васильева в Тюмени и Тобольске.
Секретарь английского консульства во Владивостоке полковник Виктор Сергеевич Боткин, родной брат убитого лейб-медика Боткина, прекрасно знает из нескольких источников о деятельности Соловьева.
Варвара Григорьевна Распутина, находящаяся ныне по сведениям в селе Покровском Тобольской губернии у своей матери, ненавидит Соловьева и несомненно при опытном допросе весьма многое сообщит.
Ротмистр Крымского конного полка Седов, дававший показания генералу Дитерихсу — находится в секретной от Ставки командировке.
Генерал-майор Ловцов, состоящий представителем атамана Семенова во Владивостоке, проживает в гостинице “Версаль”.
Полковник Кобылинский, офицер Стрелкового Императорской Фамилии полка, бывший начальник охраны Императорской Фамилии в Тобольске — одна из светлых личностей, окружавших Императора и Его Семью. По сведениям находится ныне в действующей армии.
Ротмистр Бабич, генерал Вериго и полковник Магомаев.
В настоящее время Соловьев поддерживает тесную связь с “эсерами”, находящимися во Владивостоке и Японии: с Моравским Аркадием Петровым, инженером Федоровым, генералом Потаповым и прочими.
Адрес Соловьева: 2 речка, отряд особого назначения, штаб отряда.
Поручик Евгений Логинов
Поручик Поплавский
По настоящему делу показать ничего не могу.
Ротмистр Бабич
Я по этому делу ничего не знаю и показать не могу ничего.
Войсковой старшина Магомаев
Я по этому делу ничего не знаю и показать ничего не могу.
Генерал-майор Ловцов
С подлинным верно.
Судебный следователь по особо важным делам Н. Соколов
Копия
Офицер для поручений
при
управляющем Приморской областью
поручик Логинов.
28 августа 1919 года.
г. Владивосток
Начальнику Приморского
областного управления
государственной охраны.
ДОКЛАД
Об адъютанте Приморского отряда особого назначения
подпоручике Соловьеве
За год до революции подпоручик Соловьев прибыл в Петроград в один из запасных пехотных полков.
В силу, быть может, случайностей или каких-либо прочих причин он устроился одним из секретарей банковского и биржевого дельца К. И. Ярошинского на весьма крупное по тому времени содержание.
Карл Ярошинский в указываемое мной время был одной из самых видных фигур в столичных коммерческих сферах. В его руках было сосредоточено свыше 300 миллионов рублей, на большую часть которых указывали, как на деньги германских банков.
Судя по циркулирующим после революционного переворота слухам, он был на счету у охранного отделения именно в силу указываемых выше подозрений.
Вероятно, деятельность К. Ярошинского была бы и прекращена своевременно, но его спасло заступничество той самой темной силы, которая в корне разрушала и подрывала цельность и плодотворность государственной работы и влияние которой, главным образом, и послужило причиной общего революционного переворота.
Известно, кто именно являлся главным действующим лицом этих темных сил; известно, откуда черпалось влияние, поддержка и полная безнаказанность ее.
Карлу Ярошинскому именно отсюда исходила помощь.
Он был знаком с Распутиным, а это могло дать все. Я не берусь точно определить, к чему именно сводилась деятельность Соловьева у Ярошинского, но думаю, что не ошибусь, если скажу, что Соловьев был связующим звеном между Ярошинским, с которым он был знаком 5 лет, и Распутиным и что в этом главным образом и заключались его обязанности. Соловьев скоро стал любимцем Распутина и поверенным некоторых его дел. Отношения Соловьева к семье Распутина я обрисую позже.
Начало революции изменило характер деятельности Соловьева. Он в полной мере использовал момент.
В первый день переворота он привел 18 000 войск Петроградского и др. гарнизонов к зданию Государственной Думы и за это был назначен одним из адъютантов операционного отделения формирующегося революционного военного министерства, причем сразу же стал в независимое положение в смысле распоряжений по очистке города и окрестностей от верных “старому” частей полиции.
Его работа в Таврическом дворце продолжалась до сентября. Связь его с Ярошинским продолжалась вплоть до бегства последнего из Петрограда. В начале марта месяца 1917 года Ярошинский сделал свою последнюю крупную операцию, которая достаточно была освещена прессой. Он скупил более 20 000 акций всех крупных банков и предприятий России. Вскоре после этого его роскошный особняк на Морской (б. барона Штиглица) был разгромлен толпой, и он поспешно, бросив дела, скрылся из Петрограда с тем, чтобы много времени спустя выплыть таким же “солидным” дельцом в Америке.
Соловьев в сентябре 17-го года женился на Матрене Распутиной, причем венчание происходило в церкви Таврического дворца в присутствии некоторых революционных министров. Вот на этом я и закончу описание деятельности Соловьева в качестве сотрудника Ярошинского и адъютанта революционного высшего штаба и перейду к другой совершенно противоположной предыдущей, имевшей место, главным образом, в Зап(адной) Сибири.
В конце июля 1917 года Государь Император и Его Семья были перевезены из Александровского дворца (Царское Село) в гор. Тобольск. С Ним выехала горсточка верных Им людей, в числе которых были лейб-медик Е. С. Боткин, графиня Гендрикова, статс-дама Нарышкина, баронесса Буксгевден, Бенкендорф и лейб-медик Деревенко и часть прислуги.
С момента переезда положение Их изменилось резко к худшему. Начались стеснения, неприятности и подчас оскорбления, и вместе с тем пришли упадок духа, тяжелые предчувствия, усталость. Их надежды под влиянием переживаемого невольно обращались в сторону тех, кто был Им верен, кто не покинул Их, и эта вера в тех, кто был с Ними, подкрепляла, успокаивала.
Друзья поняли Их, приняли все средства, чтобы установить связь с Петроградом и Москвой, и это им удалось в полной мере.
Уже вскоре после переезда стал ощущаться недостаток в средствах, так как правительством Императорской Семье отпускался чуть ли не арестантский паек.
Благодаря участию Патриарха Никона* в Москве и А. А. Вырубовой в Петрограде и Царском Селе собирались и отсылались в адрес Семьи некоторые суммы. Я знаю, что были поступления в 75 000, 120 000, 200 000 рублей. Последние 200 000 рублей прибыли уже перед самым отъездом, вернее, увозом Императорской Семьи в Екатеринбург. Вместе с денежными поступлениями стали приходить письма, и Семья вступила в переписку со своими друзьями и знакомыми по частной жизни.
Переписывались Они и с дочерьми гр. Распутина, к которым отношение Государыни и Детей не изменилось, несмотря на все тяжелые испытания прошлого. Их отношение к Распутиным не менялось, и Государыня продолжала называть их своими детьми, а они сохранили обращение не “Ваше Величество”, а “Мама”.
Между тем дни заключения шли, неся с собой все новые и новые испытания, нужду, обиды, но вера Императорской Семьи в будущее спокойное все же сохранялась и давала силы переносить всю тяжесть заточения и очередных испытаний.
С течением времени в Них укрепилась мысль о необходимости побега из Тобольска, причем план был решен следующий: организовать особый отряд из преданных офицеров, заготовить плавучие средства для того, чтобы спуститься по Иртышу, затем по р. Оби к Ледовитому океану, а там уже, смотря по достигнутым результатам, решить план дальнейшего движения к берегам Англии или Дании. Государь этот план одобрил.
В приведении задуманного принял большое участие священник одной Тобольской церкви Васильев, назначенный духовником Императорской Семьи, так как бывший духовник Александр Васильев (однофамилец упомянутого) отказался сопровождать Семью. Св(ященник) Васильев сумел войти в доверие, понравиться, особенно Государыне и в силу этого был привлечен к частной жизни Семьи как человек, которому можно было довериться.
К этому времени Соловьев уже сделал несколько поездок (здесь описываю рассказ Соловьева) якобы с согласия Государыни, связывая в деловых отношениях Москву и Петроград с Тобольском. Ему, по его словам, лично писала Государыня и, благодаря, вверяла свою судьбу. Жена Соловьева почти до 30 июля (19)18 года жила в Петрограде, часто посещая Вырубову, куда Соловьевым привозилась вся почта из Тобольска.
Вся постепенность привлечения к делу Соловьева была разработана Вырубовой, и Государыня, всегда доверявшая ей и любившая ее, согласилась на это, несмотря на то, что ей известны были отношения Соловьева к революционному движению. Она поверила в честность и порядочность Соловьева.
Последний, бывая в Тобольске, неизменно посещал св. Васильева, и новый духовник, вместе с Соловьевым решили действовать сообща. Когда дело подошло к фактическим шагам, Соловьев поселился в одной из деревень между Тобольском и Тюменью, часто посещая Тюмень и изредка Тобольск.
Связью между духовником и им служил сын духовника.
Соловьев вскоре приступил к организации отряда. Он спешно набрал офицеров, причем отряд пополнялся офицерами Петрограда и Москвы.
На организацию отряда давал средства Государь и частью А. Вырубова. Кроме денег, на организацию отряда давались драгоценные камни и вещи.
Одним словом отряд был сформирован, все было сделано, оставалось только произвести освобождение. Даже больше, стража, охранявшая Семью, предложила будто бы ему взять Семью за исключением Государя, что они будут некоторое время об этом молчать. Все шло хорошо — как вдруг, по доносу будто бы Васильева, его в Тюмени арестовывают большевики и за время, пока он сидел в тюрьме, Семью вывезли в Екатеринбург. Организация будто бы в связи с его арестом сразу же расстроилась. Он дал телеграмму жене, и она, приехав, освободила его под залог в 500 рублей. (Соловьев, обвиняемый в желании спасти Семью, выпускается под залог в 500 рублей ровно через 12 дней после ареста?). У Соловьева есть действительно расписка от большевиков в получении 500 рублей за его освобождение.
Соловьев обвиняет Васильева в том, что тот брал деньги от Государя на организацию спасения, деньги эти частью оставлял у себя, ему давал недостаточно и в конце концов предал его большевикам.
Далее он говорил, что с увозом Семьи в Екатеринбург он невольно должен был прекратить все свои отношения к ним.
На том он и заканчивает свои рассказы.
Теперь я приведу свидетелей того, что он лгал, говоря об организации спасения им Семьи, что он, беря деньги, наоборот, прекращал все попытки что-либо сделать в этом направлении, что он предавал офицеров большевикам, приезжавших из Петрограда и Москвы, что, наконец, он подло спекулировал на жизнях Императорской Семьи.
1) Подпоручик К. С. Мельник, женившийся вскоре после увоза Семьи в Екатеринбург на дочери лейб-медика Боткина, остававшийся жить некоторое время в Тобольске. Мельник — комендантский адъютант г. Владивостока.
2) Штаб-ротмистр Седов, служивший в Омске.
3) Полковник Бутенко, который выгнал Соловьева по приказанию, я думаю, из Омска из штаба крепости, предъявив ему обвинение в приводе 18 000 войск к Таврическому дворцу в 1-й день революции, а также в связи его с Потаповым (Токио), не прекращавшейся и во время большевизма, а также и теперь.
4) Ротмистр Бабич, который проверил часть моих наблюдений.
5) Сестра жены Соловьева — Варвара Распутина, ненавидящая мужа сестры своей и безусловно знающая о Соловьеве много.
6) Генерал-майор Ловцов, имеющий много сведений о Соловьеве.
В дополнение к сведениям, данным Соловьевым о св. Васильеве, могу доложить, что подп. Мельник предъявляет им обоим совершенно одинаковые объяснения.
Для обрисовки взаимоотношений Соловьевых должен сказать следующее: Матрена Распутина до самой смерти своего отца не любила Соловьева и, как она говорит, с ней произошла неожиданная для нее перемена. Она неразвитая, простая, запуганная и безвольная. Он делает с ней все, что хочет, бьет ее.
Он гипнотизирует ее ежедневно, ежечасно, ежеминутно. В его присутствии она ничего не может говорить что-либо нежелательное ему. Я и моя жена были свидетелями, как он усыпил ее на Русском Острове. Перед нами прошла сцена усыпления — ненормальный сон, беспорядок в костюме, бессмысленно раскрывающийся рот, пот и судороги. Истерический смех и крики — она видела падающий и разбивающийся поезд, в котором ехала ее сестра. Он приказал ей забыть о сестре, и она уже не вспоминала ее, не боялась, что она не доедет домой спокойно (Варвара 2 месяца тому назад уехала, по вызову матери, домой в с. Покровское). Когда он смотрит на нее со значением, она не выдерживает его взгляда и жалобным голосом просит на нее не смотреть, нервничает и как-то вся сжимается.
О том, что он гипнотизирует жену, знает и ротмистр Бабич, помощник кап. Жавриды.
Соловьев носит на себе икону Распутина, подаренную Императрицей, его рубашки и белье. У него есть бумажник Распутина, темно-зеленой кожи, в котором он носит, видимо, очень ценные для него документы, потому что когда однажды бумажник затерялся, с ним сделался припадок удушья и он был близок к полному отчаянию. Он заподозрил меня и кричал, смотря на меня, что сейчас убьет кого-нибудь. Но бумажник нашелся, он успокоился, и с тех пор я ни разу этого бумажника не видел у него, тогда как до этого случая он нередко вынимал его из кармана гимнастерки. Он говорил о продаже им в Омске голубых бриллиантов, которые были оценены в 75—100 тысяч рублей.
Вместе с тем, драгоман китайского штаба рус(ский) под(полковник) Борисоглебкий, с которым Соловьев был в одном учебном заведении в г. Симбирске, говорил моей жене, что видел у Соловьева очень много золотых вещей с Императорскими инициалами, но я лично таких вещей не видел.
Мне кажется, что с подробным опросом Соловьева и св. Васильева можно выяснить, почему Императорская Семья, при наличии возможностей спасти Ее, все же погибла при столь трагических и противных русскому духу условиях.
Поручик Логинов
С подлинным верно.
Судебный следователь по особо важным делам Н. Соколов
Для Главнокомандующего
Генер(ал) лейт(енанта) Дитерихса
Ген(енерал) м(айора) (Домонтовича)
8.Х.19 г. Омск
ПРАВДА
О РУССКОЙ ЦАРСКОЙ СЕМЬЕ И ТЕМНЫХ СИЛАХ
Составлена командированным по распоряжению бывшего министра юстиции Керенского в чрезвычайную следственную комиссию по расследованию злоупотреблений бывших министров, главноуправляющих и других высших должностных лиц, товарищем прокурора Екатеринославского окружного суда, Владимиром Михайловичем Рудневым
Состоя товарищем прокурора Екатеринославского окружного суда, 11-го марта 1917 г., ордером министра юстиции Керенского, я был командирован в Петроград, в чрезвычайную следственную комиссию по расследованию злоупотреблений бывших министров, главноуправляющих и других высших должностных лиц.
В Петрограде, работая в этой Комиссии, я получил специальное поручение обследовать источники “безответственных” влияний при Дворе, причем этому отделу Комиссии было присвоено наименование “Обследование деятельности темных сил”. Занятия Комиссии продолжались до последних чисел августа 1917 г., когда я подал рапорт об отчислении, в виду попыток со стороны председателя Комиссии прис. пов. Муравьева понудить меня на явно пристрастные действия. Мне, как лицу командированному с правами судебного следователя, было предоставлено производство выемок, осмотров, допрос свидетелей и т. д. В целях всестороннего и беспристрастного освещения деятельности всех лиц, относительно которых в периодической печати и обществе составилось представление как о людях, имевших исключительное влияние на направление внутренней и внешней политики, мной были разобраны и осмотрены архивы Зимнего дворца, Царскосельского и Петергофского дворцов, а равно личная переписка Государя, Императрицы, некоторых Великих Князей, а также переписка, отобранная при обыске у епископа Варнавы, графини Игнатьевой, доктора Бадмаева, В. Н. Воейкова и других прежде высокопоставленных лиц.
При производстве расследования было обращено особое внимание на личность и характер деятельности Распутина и А. А. Вырубовой, также и на отношение Царской Семьи к германской Императорской Фамилии.
Считая, что задача моего обследования имеет громадное значение в смысле освещения событий, предшествовавших и сопровождавших революцию, я снимал копии со всех протоколов осмотров, проходивших через мои руки, документов, а равно и со свидетельских показаний. Уезжая из Петрограда, я захватил с собой все эти копии в Екатеринослав, где они хранились в моей квартире, но теперь, вероятно, разграблены при разгроме моей квартиры большевиками. Если сверх ожидания копии этих документов не уничтожены, и я доживу до того времени, когда получу их в свои руки, то я предполагаю опубликовать их в печати полностью, не делая никаких выводов, ни заключений.
Теперь же я считаю необходимым представить краткий очерк характеристики главных деятелей той области, которая называлась печатью и общественным мнением “областью темных сил”, причем, так как очерк этот составляется мной по памяти, то в нем, конечно, будет упущено много, быть может, интересных подробностей.
Прибыв в Петроград в следственную комиссию, я приступил к исполнению моей задачи с невольным предубеждением относительно причин влияния Распутина, вследствие читанных мной отдельных брошюр, газетных заметок и слухов, циркулировавших в обществе, но тщательное и беспристрастное расследование заставило меня убедиться, насколько эти слухи и газетные сообщения были далеки от истины.
Наиболее интересной личностью, которой приписывалось исключительное влияние на внутреннюю политику, был Григорий Распутин, а потому естественно, что его фигура явилась центральной при выполнении возложенной на меня задачи. Одним из самых ценных материалов для освещения личности Распутина послужил журнал наблюдений негласного надзора, установленного за ним охранным отделением и веденного до самой его смерти. Наблюдение за Распутиным велось двоякое: наружное и внутреннее. Наружное сводилось к тщательной слежке при выездах его из квартиры, а внутреннее осуществлялось при посредстве специальных агентов, исполнявших обязанности охранителей и лакеев. Журнал этих наблюдений велся с поразительной точностью изо дня в день и в нем отмечались даже кратковременные отлучки, хотя бы на два-три часа, причем обозначалось как время выездов и возвращения, так и все встречи в дороге. Что касается внутренней агентуры, то последняя отмечала фамилии лиц, посещавших Распутина, и все посетители аккуратно вносились в журнал: при этом, так как фамилии некоторых из них не были известны агентам, то в этих случаях описывались подробно приметы посетителей. Познакомившись с этими документами, а также допросив ряд свидетелей, фамилии которых в документах упоминались, и сопоставив эти показания, я пришел к заключению, что личность Распутина, в смысле своего душевного склада, не была так проста, как об этом говорили и писали.
Исследуя нравственный облик Распутина, я, естественно, обратил внимание на историческую последовательность тех событий и фактов, которые в конечном итоге открыли для этого человека двери Царского дворца, причем я выяснил, что первым этапом в этом постепенном продвижении вперед было его знакомство с известными глубоко религиозно настроенными и несомненно умными архиепископами Феофаном и Гермогеном. Убедившись на основании тех же документов, что тот же Григорий Распутин сыграл роковую роль в жизни этих столпов Православной Церкви, будучи причиной удаления Гермогена в один из монастырей Саратовской епархии на покой и низведения Феофана на роль провинциального епископа, тогда как эти истинно православные епископы, заметив проснувшиеся в Григории Распутине низменные инстинкты, открыто вступили с ним в борьбу, — я пришел к заключению, что, несомненно, в жизни Распутина, простого крестьянина Тобольской губернии, имело место какое-то большое и глубокое душевное переживание, совершенно изменившее его психику и заставившее его обратиться ко Христу, так как только наличностью этого искреннего Богоискания Распутина в тот период времени и может быть объяснено сближение его с указанными выдающимися пастырями. Это мое предположение, основанное на сопоставлении фактов, нашло себе подтверждение в безграмотно составленных Распутиным воспоминаниях хождений по Святым Местам. От этой книги, написанной Григорием Распутиным, дышит наивной простотой и задушевной искренностью. Опираясь на содействие и авторитет указанных архиепископов, Григорий Распутин был принят во Дворцах Великих Княгинь Анастасии и Милиции Николаевен, а затем через посредство последних знакомится с г. Вырубовой, тогда еще фрейлиной Танеевой и производит на нее, женщину истинно религиозно настроенную, огромнейшее впечатление; наконец, он попадает и в Царский Двор. Здесь, у него, видимо, пробуждаются заглохшие низкие инстинкты, и он превращается в тонкого эксплуататора доверия Высоких Особ к его святости.
При этом надо заметить, что он свою роль выдерживает с удивительно продуманной последовательностью. Как показало обследование переписки по сему поводу, а затем, как подтвердили и свидетели, Распутин категорически отказывался от каких-либо денежных пособий, наград, почестей несмотря на прямые, обращенные предложения со стороны Их Величеств, как бы тем самым подчеркивая свою неподкупность, бессребреность и глубокую преданность Престолу, предупреждая в то же время Царскую Семью, что он единственный предстатель за них пред Престолом Всевышнего, что все завидуют его положению, все интригуют против него, все клевещут на него и что поэтому к таким доносам надо относиться отрицательно. Единственно, что позволял себе Распутин, это оплату его квартиры из средств Собственной Его Величества Канцелярии, а также принимать подарки Собственноручной работы Царской Семьи — рубашки, пояса и пр.
Входил Распутин в Царский Дом всегда с молитвой на устах, обращаясь к Государю и Императрице на “ты” и трижды с ним лобызался, по сибирскому обычаю. Вместе с тем он говорил Государю “моя смерть будет и твоей смертью”, и при этом установлено также, что при Дворе он пользовался репутацией человека, обладавшего даром предсказывать события, облекая свои предсказания в загадочные формы, по примеру древней Пифии.
Источником средств для Распутина служили те прошения разных лиц по поводу перемещений, назначений, помилований, которые составлялись на Высочайшее Имя и передавались во Дворец через его руки. В целях большей авторитетности Распутин поддерживал такие ходатайства при беседе с их Величествами, облекал их в особые формы предсказания, подчеркивая, что удовлетворение этих просьб ниспошлет особые дары и счастье Царской Семье и стране. К сказанному выше необходимо добавить, что Распутин несомненно обладал в сильной степени какой-то непонятной внутренней силой в смысле воздействия на чужую психику, представлявшей род гипноза. Так, между прочим, мной был установлен несомненный факт излечения им припадков пляски св. Витта у сына близкого знакомого Распутина — Симановича, студента Коммерческого института, причем все явления этой болезни исчезли навсегда после двух сеансов, когда Распутин усыплял больного.
Запечатлен мною и другой яркий случай проявления этой особенной психической силы Распутина, когда он был вызван зимой 1914—1915 гг. в будку железнодорожного сторожа Царскосельской дороги, где после крушения поезда лежала в совершенно бессознательном состоянии с раздробленными ногами и с трещинами в черепе Анна Александровна Вырубова.
Около нее в то время находились Государь и Императрица. Распутин, подняв руки кверху, обратился к лежащей Вырубовой со словами: “Аннушка, открой глаза”. И тотчас она открыла глаза и обвела комнату, в которой лежала. Конечно, это произвело сильнейшее впечатление на окружающих, а в частности, на Их Величеств, и естественно содействовало укреплению его авторитета.
Вообще надо сказать, Распутин, несмотря на свою малограмотность, был далеко незаурядным человеком и отличался от природы острым умом, большой находчивостью, наблюдательностью и способностью иногда удивительно метко выражаться, особенно давая характеристики отдельным лицам. Его внешняя грубость и простота обращения, напоминая порой юродивого, были несомненно искусственны, чтобы подчеркнуть свое крестьянское происхождение и свою неинтеллигентность.
Ввиду того, что в периодической прессе уделялось слишком много внимания половой разнузданности Распутина, ставшей синонимом его фамилии, на это обстоятельство при производстве следствия было также обращено надлежащее внимание, а богатейший материал для освещения его личности с этой стороны оказался в данных того самого негласного наблюдения за ним, которое велось охранным отделением; при этом выяснилось, что амурные похождения Распутина не выходят из рамок ночных оргий с девицами легкого поведения и шансонетными певицами, а также иногда и с некоторыми из его просительниц. Что же касается близости его к дамам высшего общества, то в этом отношении никаких положительных материалов наблюдением и следствием добыто не было.
Но имеются указания, что в пьяном виде он старался создать иллюзию своей интимной близости к высшим кругам, в особенности перед теми, с которыми он был в приятельских отношениях и которым он был обязан своим возвышением. Так, например, при обыске у епископа Варнавы была найдена телеграмма Распутина на его имя: “Милый, дорогой, приехать не могу, плачут мои дуры, не пущают”. Ввиду сведений, что Распутин в Сибири мылся в бане вместе с женщинами, родилось предположение о его принадлежности к секте хлыстов.
С целью выяснить этот вопрос Верховной следственной комиссией был приглашен профессор по Кафедре сектантства Московской духовной академии Громогласов. Последний, ознакомившись со всем следственным материалом и считаясь с тем, что совместное мытье мужчин и женщин в банях является в некоторых местах Сибири общепринятым обычаем, не нашел никаких указаний к принадлежности его к хлыстам. Вместе с тем, изучив все написанное Распутиным по религиозным вопросам Громогласов также не установил никаких признаков хлыстовства. Вообще Распутин по природе был человек широкого размаха. Двери его дома были всегда открыты. Там всегда толпилась самая разнообразная публика, кормясь на его счет. В целях создания вокруг себя ореола благотворителя по слову Евангелия: “Рука дающего да не оскудеет”, Распутин, постоянно получая деньги от просителей за удовлетворение их ходатайств, широко раздавал эти деньги нуждающимся и вообще лицам бедных классов, к нему обращавшимся тоже с какими-либо просьбами, даже и не материального характера. Этим он создавал себе популярность благотворителя и бессребреника.
Кроме того, большие суммы Распутин сорил по ресторанам и загородным садам, вследствие чего никаких особенных средств после его смерти семья его, проживавшая в Сибири, не получила.
Следствием был собран многочисленный материал относительно просьб, проводимых Распутиным при Дворе; все эти просьбы касались, как было выше указано, назначений, перемещений, помилований, пожалований, проведения железнодорожных концессий и других дел, но решительно не было добыто никаких указаний о вмешательстве Распутина в политические дела, несмотря на то, что влияние его при Дворе, несомненно, было огромное. Примеры этого влияния очень многочисленны; так, между прочим, при обыске в канцелярии Дворцового коменданта генерала Воейкова, было обнаружено несколько писем на его имя такого содержания: “Генералу Фавееку. Милой, дорогой, устрой ее. Григорий”. На подобных письмах оказались отметки, сделанные рукой Воейкова, сводившиеся к указанию имени, отчества и фамилии просителей, их места жительства, содержание просьбы, отметки об удовлетворении просьбы и об оповещении просителей, тождественного содержания (письма) были обнаружены и у бывшего Председателя министров Штюрмера, а равно и у других высокопоставленных лиц. Но все эти письма касались исключительно просьб об оказании личных протекций по поводу разных случаев в жизни лиц, о которых ходатайствовал Распутин.
Распутин всем лицам, с которыми ему приходилось сталкиваться более или менее часто, давал прозвища, некоторые из них получили права гражданства и при Дворе; так, например, Штюрмера он называл — стариком; архиепископа Варнаву — мотыльком; Государя — папой; Государыню — мамой. Прозвище Варнавы — “мотылек” было обнаружено и в одном из писем Императрицы к Вырубовой.
Признавая на основании всего следственного материала несомненно его большое влияние на Царскую Семью, этот же следственный материал приводит к несомненному же заключению, что источником влияния Распутина при Дворе была наличность высокого религиозного настроения Их Величеств и вместе с тем их искреннего убеждения в святости Распутина, единственного, действительного предстателя и молитвенника за Государя, Его Семью и Россию перед Богом. Причем наличность этой святости усматривалась Царской Семьей в отдельных случаях в исключительном воздействии Распутина на психику приближенных ко Дворцу лиц, как например, о чем указано выше, приведение в сознание г. Вырубовой, затем благотворное влияние на здоровье Наследника и ряд удачных предсказаний, при этом, конечно, указанное воздействие на психику должно быть объяснено наличностью необыкновенной гипнотической силы Распутина, а верность предсказаний — всесторонним знанием им условий придворной жизни и его большим практическим умом.
Этим влиянием Распутина на Царскую Семью старались, конечно, пользоваться ловкие люди, способствуя тем самым развитию в нем низких инстинктов. Особенно ярко это сказалось в деятельности бывшего министра внутренних дел А. Н. Хвостова и директора Департамента полиции Белецкого, которые, чтобы упрочить свое положение при Дворе, вошли в соглашение с Распутиным и предложили ему такие условия: выдавать из секретного фонда Департамента полиции ежемесячно по 3000 рублей в месяц и единовременные пособия в различных суммах по мере надобности за то, чтобы Распутин проводил при Дворе тех кандидатов, которых они будут указывать на желательные для них посты. Распутин согласился и, действительно, первые два-три месяца выполнял принятые на себя обязательства, но затем, убедившись, что такое соглашение для него невыгодно, как значительно сокращавшее круг его “клиентуры”, он, не предупреждая об этом Хвостова и Белецкого, стал действовать самостоятельно на свой риск и страх. Хвостов, удостоверившись в неискренности Распутина и опасаясь, что в конце концов Распутин может начать действовать против него, решил открыто вступить с ним в борьбу, учитывая, с одной стороны, доброе к себе расположение Царской Семьи, а с другой — рассчитывая на содействие Государственной Думы, членом которой он был и которая относилась к Распутину с крайней ненавистью. При создавшемся положении вещей в очень тяжелом положении оказался Белецкий, не веривший в обаяние и мощь Хвостова при Дворе, а наоборот, надлежаще расценивавший исключительное обаяние Распутина на Царскую Семью. После недолгого раздумья Белецкий решил изменить своему начальнику и покровителю Хвостову, перейдя всецело на сторону Распутина. Заняв такую позицию, Белецкий, выражаясь языком Распутина, поставил себе целью — “свалить министра Хвостова”. В конечном результате борьбы Распутина и Белецкого против Хвостова и явился так много нашумевший в газетах пресловутый заговор на жизнь старца. Инсценировка этого заговора была организована Белецким следующим образом. Он привлек для этой цели совершенно опустившегося в нравственном отношении, “бывшего человека”, инженера Гейне, содержателя игорных притонов в Петрограде, и тайно командировал его в Христианию67, также к “бывшему человеку” растриге-монаху, известному Илиодору — Сергею Труфанову, бывшему прежде другом Распутина. Результатом этой поездки была посылка ряда телеграмм из Христиании к Гейне в Петроград за подписью Илиодора, в которых очень прозрачно говорилось о будто бы готовившемся ими покушении на жизнь Распутина. Так, например, в одной из телеграмм Илиодора к Гейне говорилось почти дословно следующее: “Наняты 40 человек, ждут, ропщут, переведите 39999”. Все эти телеграммы, как поступавшие из нейтральной страны во время войны, до выдачи их адресатам в копиях сообщались в Департамент полиции, но затем без надлежащего обследования, как то полагалось согласно законам военного времени, прямо вручались инженеру Гейне. Наконец в один прекрасный день Гейне, имея в руках эти телеграммы, является в виде раскаявшегося грешника в приемную Распутина и представляя доказательства наличности заговора принесенными с собой телеграммами, чистосердечно сознается старцу, что участвовал в заговоре на его жизнь, передает все подробности этого заговора и кончает заявлением, что во главе его стоит министр внутренних дел А. Н. Хвостов.
Все эти данные были сообщены Распутиным Царской Семье и повлекли за собой отставку Хвостова. Как подробность инсценировки этого заговора интересен следующий факт: в телеграммах, поступавших к Гейне из Христиании, помещался ряд лиц, проживавших в Царицыне и входивших будто бы в сношения с Илиодором и даже приезжавших к нему в Христианию для осуществления заговора. Однако произведенное по сему поводу, по горячим же следам, расследование через жандармскую полицию не только не подтвердило правдивости этих указаний, но с полной очевидностью показало, что поименованные лица из Царицына никуда не уезжали, как о том свидетельствовали акты осмотра домовых книг и других документов.
Следует заметить, что А. Н. Хвостов был лично очень ценим и уважаем Государем, а в особенности Императрицей, которые, по свидетельским показаниям личностей, близко стоявших ко Двору, считали его религиозно-нравственным и в высшей степени преданным Царской Семье и России, однако эпизод показывает, насколько Хвостов прежде всего заботился и оберегал свои личные интересы: однажды он пригласил к себе жандармского генерала Комиссарова и предложил ему немедленно, переодевшись в штатское, поехать к Распутину и привезти его к Митрополиту Питириму, что тот и исполнил. Исполняя поручение Хвостова, Комиссаров вместе с Распутиным прошел в покои Питирима, где в одной из комнат их встретил служка Питирима, который, приняв их, удалился во внутренние покои с докладом к Его Высокопреосвященству. Вскоре после этого в ту же комнату вошел сам Питирим, и здесь, когда ему Распутин представил генерала Комиссарова, последний заметил, как Питириму было неприятно на этот раз появление в его покоях жандармского генерала. Тем не менее Питирим пригласил их следовать за собой и когда они вошли в гостиную, то увидели здесь сидевшего на диване Хвостова. При виде Распутина Хвостов стал нервно смеяться и переговариваться с Питиримом, а затем, пробыв недолгое время, попросил Комиссарова сопровождать себя домой. Комиссаров, оказавшись в крайне неловком положении совершенно не понимал происшедшего. Проезжая в автомобиле, Хвостов спросил Комиссарова: “Вы что-нибудь, генерал, понимаете?” И получив отрицательный ответ, заявил: “Знаем теперь в каких отношениях состоит Питирим с Распутиным, а ведь когда вы с ним приехали в покои Митрополита и служка доложил ему о вашем приезде, то этот человек, не имеющий, по его словам, ничего общего с Распутиным, сказал мне: “Разрешите отлучиться на несколько минут, так как ко мне приехал именитый грузин”, и теперь мы знаем, какие грузины ездят к Вашему Преосвященству”. Этот эпизод мне стал известен из допроса генерала Комиссарова.
Из всех государственных деятелей Хвостов был ближе всех к Распутину, что же касается до столь нашумевших отношений его со Штюрмером, то в действительности отношения эти не выходили из области обмена любезностями: Штюрмер, считаясь с влиянием Распутина, исполнял его просьбы относительно устройства отдельных лиц, посылал Распутину иногда фрукты, вино и закуски, но данных о влиянии Распутина на направление внешней политики Штюрмера следствием не было добыто решительно никаких.
Не больше была связь с Распутиным и у министра внутренних дел Протопопова, которого Распутин почему-то называл “Калинин”, хотя надо сказать, что Распутин относился к Протопопову с большей симпатией и всячески старался защищать его, хвалить и выговаривать пред Государем в тех случаях, когда почему-либо положение Протопопова колебалось. Распутин делал это почти всегда в отсутствие Государя из Царского Села путем предсказаний Императрице, имевших характер изречений Пифии, где сначала говорилось о других и затем уже переходилось к восхвалению личности Протопопова, как преданного и верного Царской Семье человека. Подобное отношение Распутина к Протопопову создавало для последнего и благоприятное отношение со стороны Императрицы. При осмотре бумаг Протопопова было найдено несколько типичных писем Распутина, начинавшихся словами: “Милый, дорогой”, но всегда говоривших только о каких-либо интересах частных лиц, за которых Распутин хлопотал. Среди бумаг Протопопова, так же как и среди бумаг всех остальных высокопоставленных лиц, не было найдено ни одного документа, указывавшего на влияние Распутина на внешнюю или внутреннюю политику.
Протопопов отличался, можно сказать, удивительной слабостью воли, хотя всю свою длинную карьеру до министра внутренних дел проходил в качестве выборного лица разных общественных групп, вплоть до должности товарища председателя Государственной Думы. Так как периодической печатью Протопопову приписывалась жестокая попытка подавления народных волнений в первые дни революции, — якобы выразившаяся в установке на крышах домов пулеметов для расстрела безоружных толп манифестантов, то на предварительном следствии на это обстоятельство было обращено особое внимание председателем комиссии, присяжным поверенным Муравьевым, поручившим обследование этих событий специальному следователю: Ювжику-Компанейцу, установившему путем допроса нескольких сот лиц и проверкой отобранных войсками пулеметов, найденных на улицах Петрограда в первые дни революции, что все эти пулеметы принадлежали войсковым частям и что ни одного полицейского пулемета не было не только на крышах домов, но и на улицах, причем, вообще, никаких пулеметов на крышах домов не стояло, кроме ограниченного числа пулеметов, поставленных с самого начала войны на некоторых высоких домах для защиты от налета неприятельских воздушных машин. Вообще, нужно сказать, что в критические дни февраля 1917 года Протопопов проявил полную нераспорядительность и с точки зрения действовавшего закона преступную слабость.
Несомненно в прессе и в Петроградском обществе создалось мнение о близких отношениях Распутина к двум политическим авантюристам, — доктору Бадмаеву и князю Андронникову, будто имевшим через него влияние на политику.
Следствие показало полное несоответствие этих слухов действительности, одно можно сказать, что оба эти лица всячески старались быть прихвостнями Распутина, пользуясь крохами, падающими с его стола, и стараясь преувеличить пред своими клиентами свое влияние на Распутина, на которого они такового вовсе не имели, и через то поддержать мнение о своем якобы влиянии через него и при Дворе. Из этих двух лиц наиболее интересным по времени своей деятельности является князь Андронников, так как сколько-нибудь значительные связи Бадмаева с руководящими кругами относятся к царствованию Императора Александра III.
Личность и характер деятельности князя Андронникова на следствии с поразительной яркостью были освещены огромным количеством разных документов, отобранных мной при обыске в его квартире, отнявшем у меня целых два дня в марте 1917 года. Из квартиры Андронникова я вывез в Зимний дворец в помещение комиссии на двух автомобилях колоссальный архив. При этом надо отдать должную справедливость князю Андронникову в том, что канцелярская часть была поставлена у него безукоризненно. Все делопроизводство его разбивалось по папкам на определенные министерства, которые в свою очередь распадались на департаменты. Дела оказались сложены в обложки с соответствующими надписями, подшитыми, занумерованными, и свидетельствовали о тщательном наблюдении со стороны князя Андронникова за их движением. При изучении их выяснилось, что князь Андронников за определенную мзду не гнушался никакими ходатайствами и представительствами. Так, одновременно князь Андронников ходатайствовал о выдаче пенсии какой-либо вдове чиновника, не выслужившего срок на эту пенсию, как равно проводил через Министерства финансов и земледелия весьма сложный проект акционерной компании, в которой, судя по договору, он лично играл одну из видных ролей, об орошении Мургабской степи, насколько помню.
Система, принятая князем Андронниковым, занимавшим скромный пост чиновника особых поручений Святейшего Синода, для проведения своих ходатайств была очень проста. Согласно его признанию, получая сведения о назначении совершенно неизвестного ему лица на должность хотя бы директора департамента в каком-нибудь министерстве он посылал этому лицу поздравительное письмо, трафаретно его начиная: “Наконец-то воссияло солнце над Россией и высокий ответственный пост отныне вверен Вашему Превосходительству”, после чего следовал ряд самых лестных эпитетов, украшавших это лицо талантами добродетеля и пр., а иногда к такому письму прилагался князем Андронниковым и образок Его Благословления. Естественно, что получение такого письма обязывало данное должностное лицо из чувства деликатности и благодарности ответом, а результатом этого являлся личный визит князя к означенному сановнику в его служебный кабинет в Департамент, чем и завязывалось знакомство. Такие посещения князя административных лиц сравнительно высокого ранга создавали у чиновников, служащих в канцелярии последнего, представление о добрых отношениях князя к их начальникам, а отсюда вытекало и более внимательное отношение ко всем бумагам, поступавшим в Департамент через посредство князя. Князь Андронников при стремлении своем увеличить представление об авторитетности своего мнимого влияния при Дворе не гнушался никакими средствами, вплоть до дружбы с гоф-курьерами, которые развозя Высочайшие приказы о пожаловании неукоснительно заезжали к другу-князю, а последний, не стесняясь в угощении их вином и явствами, тем временем осторожно вскрывал пакеты и, узнав таким образом содержание рескрипта о неожиданном высоком пожаловании, задерживал загулявшего гоф-курьера у себя в столовой и спешил по телефону поздравить с высоким отличием не ожидавшего или ожидавшего его сановника, давая ему понять, что ему известно об этом непосредственно из Высочайшего источника и тем, конечно, создавал у сановника, когда к нему действительно приезжал через полчаса курьер с наградой, представление об исключительных связях князя при Дворе.
Угождая петроградским сановникам, князь Андронников, конечно, лез из кожи, чтобы угождать Распутину. Так, известно из показаний прислуги Андронникова, что он предоставлял свою квартиру для секретных свиданий Распутина с Хвостовым и Белецким, а также и с епископом Варнавою. В то же время князь Андронников, желая попасть в тон царившему при Дворе религиозному настроению и создать этим же слух о своей религиозности, в своей спальне за особой ширмой устроил подобие часовни, поставив большое распятие, аналой, столик с чашей для освящения воды, кропило, ряд икон, подсвечников, полное священническое облачение, терновый венец, хранившийся в ящике аналоя и пр. Достойно примечания, как это мною лично установлено при осмотре его квартиры и при допросе его прислуги, что князь Андронников в той же самой спальне, по другую сторону ширмы на своей двуспальной постели предавался самому гнусному ... с молодыми людьми, дарившими его ласками за обещания составить протекцию. Последнее обстоятельство нашло свое подтверждение в ряде писем, отобранных мною при обыске у князя Андронникова, от таких обольщенных им молодых людей, которые жаловались в этих письмах на то, что он их обманул в своих обещаниях.
При допросе князь Андронников старался о многом умолчать или извратить фактическую сторону данных обстоятельств, но будучи уличен мною на основании письменных документов заведомо ложным освещением событий, заявил мне: “Вы моя совесть”, давши клятвенное обещание в дальнейшем не погрешить; однако же через несколько минут допроса он был мною вновь изобличен в том же искажении истины. Тогда князь обратился ко мне и просил сообщить мое имя; я исполнил его просьбу и при следующем его допросе князь мне заявил, что спрашивал мое имя для того, “чтобы записать в поминаньеце и молиться как за святого человека”.
Из допроса лиц, близко стоявших ко Двору, как, например, семья Танеевых, Воейкова и других я выяснил, что князь Андронников не только не пользовался каким-либо авторитетом при Дворе в Царской Семье, но отношение Ее к нему было критически-ироническое.
Доктор тибетской медицины Бадмаев водил знакомство с Распутиным, но их личные отношения не выходили из рамок отдельных услуг со стороны Распутина по проведению очень немногочисленных ходатайств Бадмаева, (который) будучи бурятом, составил несколько брошюр о своем крае и по этому поводу имел несколько аудиенций у Государя, но эти аудиенции не выходили из ряда обычных и отнюдь не носили интимного характера.
Хотя Бадмаев и был врачом министра внутренних дел Протопопова, однако, Царская семья, относилась критически к способам его врачевания; Григорий Распутин тоже не был поклонником тибетских медицинских средств Бадмаева, а допросом дворцовой прислуги Царской Семьи было несомненно установлено, что Бадмаев в покоях Царских Детей в качестве врача никогда не появлялся.
Дворцовый комендант Воейков допрашивался мною несколько раз в Петропавловской крепости, где он был заключен. Особым авторитетом и влиянием при Дворе, судя по переписке, найденной у него при обыске, главным образом писем его жены, дочери, министра Двора графа Фредерикса, относящимся к 1914—1915, 1916 годам, он не пользовался, но был ценим как преданный человек, по крайней мере Царская Семья его считала таковым, хотя лично я из целого ряда бесед с ним такого впечатления не вынес. Отношения Воейкова к Распутину, настолько насколько его отношение вылилось в письмах первого к жене, было отрицательным. В некоторых из этих писем Воейков называл его злым гением Императорского Дома и России, находя, что этот человек своей близостью ко Двору дискредитирует трон и дает богатую пищу для всякого рода самых невероятных слухов, толков и разговоров, которые могут всегда быть использованы антиправительственными группами. Вместе с тем и считаясь с несомненным влиянием Распутина на Царскую Семью, Воейков не находил в себе достаточно гражданского мужества отказывать Распутину в удовлетворении отдельных частных просьб о назначениях, повышениях, выдаче пособий и т. д. относительно тех лиц, за которых хлопотал Распутин, это видно из пометок Воейкова на вышеупомянутых мною письмах к нему Распутина, найденных при следствии. Вообще Воейков произвел на меня впечатление карьериста, дорожившего своим постом и не способного ценить то внимание и искреннее расположение, которое к нему питали как Государь, так и Императрица. В письмах жены к нему от 1915 года г. Воейкова умоляла его оставить службу ввиду нараставшего революционного движения, причем она предостерегала мужа, что при крушении государственного аппарата его постигнет ужасная участь. Эти письма г-жи Воейковой все проникнуты болезненной ненавистью к Распутину как к несомненному виновнику грядущих, по ее словам, кошмарных событий. Вполне разделяя взгляды жены на этот счет Воейков тем не менее оставался на своем посту, чтобы разоблачить Распутина и выяснить его настоящую физиономию перед Царской Семьей.
Много наслышавшись об исключительном влиянии Вырубовой при Дворе, о ее связи с Распутиным, будучи, можно сказать, насквозь пропитанным теми инсинуациями, которые помещались об этой женщине в нашей прессе и циркулировали в обществе, я шел на допрос к Вырубовой в Петропавловскую крепость, откровенно говоря, настроенный к ней враждебно. Это недружелюбное чувство не оставляло меня и в канцелярии Петропавловской крепости вплоть до момента появления Вырубовой под конвоем двух солдат. Когда же вошла г. Вырубова, то меня сразу поразило особое выражение ее глаз: выражение это было полно неземной кротости. Это первое благоприятное впечатление в дальнейших беседах моих с нею вполне подтвердилось. После первой же недолгой беседы я убедился в том, что она в силу своих индивидуальных качеств не могла иметь абсолютно никакого влияния и не только на внешнюю, но и на внутреннюю политику государства, с одной стороны, вследствие чисто женского отношения ко всем тем политическим событиям, о которых мне приходилось с ней беседовать, а с другой — вследствие чрезмерной ее словоохотливости и полной неспособности удерживать в секрете даже такие эпизоды, которые после достаточного анализа при поверхностной их оценке, могли бы набрасывать тень на нее самое. В дальнейших беседах я убедился, что просьба, обращенная к г. Вырубовой удержать что-либо в секрете, была равносильна тому, чтобы выйти на площадь и об этом секрете объявить всенародно, так как она, узнав что-либо такое, чему она придавала значение, тотчас же рассказывала об этом не только своим близким, но даже мало знакомым людям. Достаточно ознакомившись за время этих бесед с интеллектуальными особенностями г. Вырубовой, я невольно остановился на двух основных вопросах: 1) о причинах нравственного ее сближения с Распутиным; и 2) о причинах сближения ее с Царской Семьей.
При разрешении первого вопроса я натолкнулся случайно в разговоре с ее родителями г. г. Танеевыми (статс-секретарь Александр Сергеевич Танеев, управляющий собственной Его Величества канцелярией, женатый на графине Толстой) на один эпизод в жизни их дочери, который, по моему мнению, сыграл роковую роль в подчинении ее воли влиянию Распутина. Оказалось, что г. Вырубова, будучи еще 16-ти летним подростком, заболела брюшным тифом в тяжелой форме. Болезнь эта вскоре осложнилась местным воспалением брюшины, и врачами положение ее было признано почти безнадежным. Тогда г. г. Танеевы, большие почитатели гремевшего в то время на всю Россию протоиерея отца Иоанна Кронштадтского, пригласили его отслужить молебен у постели болящей дочери. После этого молебна в состоянии больной наступил благоприятный кризис и она стала быстро оправляться. Этот эпизод произвел несомненно огромнейшее впечатление на психику религиозной девушки-подростка, с этой минуты ее религиозное чувство получило преобладающее значение при решении всех тех жизненных вопросов, которые возникали у нее по различным поводам.
С Распутиным г. Вырубова впервые познакомилась в гостиной Великой Княгини Милицы Николаевны, причем знакомство это не носило случайного характера, а Великая Княгиня Милица Николаевна подготовляла к нему Вырубову путем бесед с ней на религиозные темы, снабжая ее в то же время соответствующей французской окультической литературой, затем однажды Великая Княгиня пригласила Вырубову к себе, предупредив, что в ее доме она встретится с Великим молитвенником земли Русской, обладающим даром прорицания и способностью врачевания. Эта первая встреча г. Вырубовой, тогда еще девицы Танеевой, произвела на нее большое впечатление, в особенности в силу того, что она намеревалась тогда вступить в брак с лейтенантом Вырубовым. При этой первой встрече Распутин много говорил на религиозные темы, а затем на вопрос своей собеседницы — благословляет ли он ее намерение вступить в брак, ответил иносказательно, заметив, что жизненный путь усеян не розами, а терниями, что он очень тяжел, и что в испытаниях и ударах судьбы человек совершенствуется.
Вскоре последовавший брак этот был совершенно неудачным, по словам г. Танеевой, муж ее дочери оказался полным импотентом, но притом с крайне извращенной половой психикой, выражавшейся в различных проявлениях садизма, чем он причинял своей жене неописуемые нравственные страдания и вызывал чувство полного отвращения. Однако г. Вырубова, памятуя слова Евангелия “Еже Бог сочетав человек не разлучает”, долгое время скрывала свои нравственные переживания ото всех и только после одного случая, когда она была на волосе от смерти на почве садистических половых извращений своего супруга, она решила открыть матери свою ужасную семейную драму. Результатом такого признания г. Вырубовой было расторжение брака в установленной законом форме. При дальнейшем производстве следствия эти объяснения г. Танеевой о болезни супруга ее дочери дали себе полное подтверждение в данных медицинского освидетельствования г. Вырубовой, произведенных в мае 1917 года по распоряжению Чрезвычайной следственной комиссии, данные эти установили с полной несомненностью, что г. Вырубова девственница.
Вследствие неудачно сложившейся семейной жизни религиозное чувство А. А. Вырубовой развивалось все сильнее, и можно сказать, стало принимать характер религиозной мании, при этом предсказание Распутина о терниях жизненного пути для Вырубовой оказались истинным пророчеством. Благодаря этому она стала чистой и самой искренней поклонницей Распутина, который до последних дней своей жизни рисовался ей в виде святого человека, бессребреника и чудотворца.
При разрешении второго из поставленных мною выше вопросов, уяснив себе нравственный облик Вырубовой, а также и детально изучив во время следствия условия жизни Царской Семьи и нравственный облик Императрицы Александры Федоровны, я невольно остановился на признанном психологией положении, что противоположности часто сходятся, и дополняя друг друга, придают этим себе нравственное устойчивое равновесие. Неглубокий ум Вырубовой и чисто философский склад мышления Императрицы были двумя противоположностями, друг друга дополнившими, разбитая семейная жизнь Вырубовой заставила ее искать нравственного удовлетворения в удивительно дружной, можно сказать, идеальной семейной обстановке Императорской Семьи. Общительная и бескорыстная натура Вырубовой вносила ту искреннюю преданность и ласку извне, которой не хватало в тесно замкнутой Царской Семье со стороны царедворцев, их окружавших. А общее у этих, столь различных, двух женщин нашлось то же — это любовь к музыке. Императрица обладала приятным сопрано, а у Вырубовой было хорошее контральто, и они часто в минуты отдохновения, пели дуэты. Вот те условия, которые у непосвященных в тайны близких отношений между Императрицей и Вырубовой должны были породить слухи о каком-то исключительном влиянии Вырубовой на Царскую Семью. Но как раньше сказано, влиянием при Дворе Вырубова не пользовалась и пользоваться не могла: слишком большой был перевес умственных и волевых данных у Императрицы по сравнению с бесхарактерной и умственно-ограниченной, но беззаветно преданной и горячо любящей сначала фрейлиной Танеевой, а затем сделавшейся домашним человеком в Царской Семье — госпожой Вырубовой. Отношения Императрицы к Вырубовой можно определить отношениями матери к дочери, но не больше того. Дальнейшим связывающим звеном этих двух женщин было одинаково развитое, как у одной, так и у другой, то религиозное чувство, которое привело их к трагическому поклонению личности Распутина.
Мои предположения о нравственных качествах г. Вырубовой, вынесенные из продолжительных бесед с ней в Петропавловской крепости, в арестном помещении, и наконец в Зимнем дворце, куда она являлась по моим вызовам, вполне подтвердились проявлением ею чисто христианского всепрощения в отношении тех, от кого ей много пришлось пережить в стенах Петропавловской крепости. И здесь необходимо отметить, что об этих издевательствах над госпожой Вырубовой со стороны крепостной стражи я узнал не от нее, а от госпожи Танеевой; только лишь после этого г. Вырубова подтвердила все сказанное матерью, с удивительным спокойствием и незлобивостью заявила: “они не виноваты, не ведают, бо что творят”. По правде сказать, эти печальные эпизоды издевательства над личностью Вырубовой тюремной стражи, выражавшиеся в форме плевания в лицо, снимания с нее одежды и белья, сопровождаемого битьем по лицу и по другим частям тела больной, еле двигавшейся на костылях женщины, и угрозами лишить жизни “наложницу Государя и Григория”, побудили следственную комиссию перевести г. Вырубову в арестное помещение при бывшем губернском жандармском управлении.
В смысле освещения интересовавших меня событий г. Вырубова являлась полной противоположностью князя Андронникова: все ее объяснения на допросах в дальнейшем, при проверке их на основании подлежащих документов, всегда находили себе полное подтверждение и дышали правдой и искренностью: единственным недостатком показаний г. Вырубовой являлось чрезвычайное многословие, можно сказать болтливость, и поразительная способность перескакивать с одной мысли на другую, не отдавая себе в этом отчета, т. е. опять-таки такие качества, которые не могли создать из нее политическую фигуру. Г. Вырубова всегда просила за всех, потому к ее просьбам при Дворе и было соответствующее осторожное отношение. Как бы учитывалось ее простодумие и простота.
Нравственный облик Императрицы Александры Федоровны достаточно ярко выяснился для меня из ее переписки с А. А. Вырубовой и с Государем. Эта переписка, веденная на французском и на английском языке, была вся проникнута горячим чувством любви к Мужу и Детям. Воспитанием и образованием своих Детей Императрица заведовала лично сама, почти по всем предметам, кроме узкоспециальных. В помянутой переписке Императрица неоднократно указывала на то, что Детей не надо баловать игрушками и пробуждать у них страсть к роскоши. Вместе с тем, также переписка носила печать глубокой религиозности. Государыня в письмах к Мужу часто описывает свои переживания во время прослушанных ею богослужений и часто говорит о чувстве полного удовлетворения и нравственного покоя, которые она испытывала после горячей молитвы. Вообще надо заметить, что во всей этой обширной переписке почти нет никаких указаний или рассуждений на политическую тему; переписка эта носит чисто интимный, семейный характер. Те места переписки, в которых говорится о Распутине, именуемым в ней “Старцем”, достаточно освещают отношения Императрицы к этому человеку, как к проповеднику Слова Божия, к прорицателю и искреннейшему молитвеннику за Царскую Семью. Во всей этой переписке на протяжении почти десяти лет мне не попалось ни одного письма, написанного на немецком языке, а допросом приближенных ко Двору лиц я установил, что немецкий язык еще задолго до последней всемирной войны при Дворе не применялся. В связи с упорными слухами об исключительной симпатии Императрицы к немцам и о существовании в Царских Покоях прямого провода на Берлин мною были тщательно произведены осмотры помещений Императорской Фамилии, причем никаких указаний на сношение Императорского Дома с немецким во время войны установлено не было.
При проверке же мною слухов об исключительно благожелательном отношении Императрицы к раненым военнопленным немцам, выяснилось, что отношение ее к раненым немцам было таким же одинаково теплым, как и к раненым русским воинам, причем такое свое отношение к раненым Императрица объясняла выполнением лишь Завета Спасителя, говорившего, что кто посетит больного, тот посетит Его самого.
В силу многих обстоятельств, в том числе и постоянного болезненного состояния Императрицы, вследствие ее болезни сердца Царская Семья вела удивительно замкнутый образ жизни, что естественно способствовало самоуглублению и развитию религиозного чувства, принявшего у Государыни совершенно исключительный, преобладающий характер. На почве этой религиозности Императрица Александра Федоровна вводила монастырский устав Богослужения в некоторых придворных Церквах и с особым наслаждением, несмотря на болезненное состояние, выстаивала до конца длившиеся долгими часами службы. Это исключительное настроение Императрицы Александры Федоровны и послужило единственной причиной преклонения ее перед личностью Григория Распутина, который несомненно, как уже было объяснено, обладая способностью внушения, благотворно действовал в некоторых случаях на состояние здоровья тяжко больного Наследника. При этом, вследствие своей религиозной настроенности, Императрица не могла объективно оценивать источник несомненно поразительного влияния Распутина на состояние здоровья Наследника и искала этот источник не в гипнотической силе, а в тех высших Небесных Силах, которыми был наделен, по ее глубокому убеждению, за свою святую жизнь Распутин.
Года за полтора до переворота 1917 г. известный бывший монах Илиодор Труфанов, о котором было уже выше упомянуто, прислал в Петроград из Христиании свою жену с поручением предложить Царской Семье купить у него в рукописи написанную им книгу, выпущенную под название “Святой Черт”, где он описывает отношения Распутина к Царской Семье, набрасывая на эти отношения тень скабрезности. Этим вопросом заинтересовался департамент полиции и на свой риск и страх вступил в переговоры с женой Илиодора о приобретении этой книги, за которую Илиодор просил, насколько помню, 60 999 рублей. В конце концов дело это было представлено на усмотрение Императрицы Александры Федоровны, которая с негодованием отвергла гнусное предложение Илиодора, заявив, что “белое не сделаешь черным, а чистого человека не очернишь”.
Считаю нужным обратить внимание, заканчивая этот очерк, что в деле выдвижения Распутина ко Двору принимали в свое время особо горячее участие: Великие Княгини Анастасия и Милица Николаевны, Духовник Их Величеств епископ Феофан и епископ Гермоген. Поэтому отношение Императрицы Александры Феодоровны к Распутину было с первых же шагов доверчиво-благожелательным и с течением времени оно только усиливалось вследствие причин, уже нами указанных.
Подлинное подписал: Бывший командированный в чрезвычайную следственную комиссию по расследованию злоупотреблений министров, главно-управляющих и других должностных лиц с правом производства следственных действий, товарищ прокурора Екатеринославского окружного суда Владимир Михайлович Руднев
г. Екатеринодар 28 марта 1919 г.
Настоящим передаю генерал-майору Михаилу Дмитриевичу Нечволодову право на перевод и издание на всех европейских языках рукописи моей об обследовании деятельности “темных сил”, составлено мною на основании данных, полученных во время командирования моего в 1917 году в Чрезвычайную следственную комиссию по рассмотрению злоупотреблений бывших министров, главноуправляющих и других высших должностных лиц.
Влад. Мих. Руднев
31 марта 1919 г. Екатеринодар
Подпись руки Владимира Михайловича Руднева сим свидетельствую.
Состоящий при управлении иностранных дел Добровольческой армии д. с. с. Михаил Догель
31 марта 1919 г. Екатеринодар
Копию подлинного документа у генерал-майора Нечволодова 10/23 мая 1919 года в Париже читал русской Добровольческой армии лейб-гвардии Петроградского полка капитан Булыгин
5/18 октября 1919 г. Омск.
Подпись рук д. с. с. Михаила Ивановича Догель и капитана Булыгина при снятии копии в штабе главного начальника военно-администра тивных управлений восточного фронта армий сим свидетельствую, обер-офицер для поручений названного управления Александрийского гусарского полка корнета (нрзб.)
5/18 октября 1919 года Омск