« Назад к списку номеров

Первые века "Русской Державы": взгляд из Московского царства XVI в.

image003.png

1547 г. была окончательно подведена черта под падением Византии: на церковно-политической карте мира появилось новое православное «царство» — Московское, к этому времени уже превратившееся в мощное единое государство. Его глава — 17-летний «государь всея Руси» Иван IV, направляемый в этот период митрополитом Макарием, — венчавшись на царство «по отеческому древнему преданию», принял титул равный императорскому, по своему статусу сопоставимый лишь с титулами правителей Священной Римской и Османской империй. Приобретение Великим княжеством Московским принципиально иного статуса — статуса царства — потребовало от книжников этой поры переосмысления прошлого, настоящего и будущего Русской земли, которые должны были в полной мере соответствовать ее новому положению.  

Обращаясь к современному ему положению дел, русский книжник середины XVI в. имел все основания для оптимизма — его взору пред-тали Москва как бесспорный церковно-политический центр русских земель, весьма обширные пределы Русского государства, успешная едва ли не на всех направлениях проводимая им внешняя политика, покоренные или присмиревшие его соседи, независимая от Константинополя Русская церковь. Столь радующая глаз картина «современности» в эпоху господства средневекового сознания рассматривалась как результат естественного возврата к «старине», как своего рода прямое следствие создания удачной копии с совершенного полотна ушедшей эпохи. Степень близости этой копии к оригиналу являлась залогом как прочности сложившегося положения вещей, так и в конечном счете будущего процветания. Именно поэтому поиск первообраза Московского царства стал важнейшей задачей книжников. Очевидно, что относительно недавнее прошлое — русская история XIII–XV вв., по сути, представлявшая собой период раздробленности, междоусобиц и подчинения Орде, — оставляло мало надежд на поиск идеала. Взор мыслителя эпохи первого русского царя неизбежно обратился к «своей Античности»2 — к древнейшему периоду истории Руси, который к этому времени в историческом сознании уже проделал немалый путь, ведущий в область легенд и сказаний. Каким «историк» середины XVI в. увидел образец для подражания Московского царства?

Поиски ответа на этот вопрос потребовали проведения ревизии картины прошлого, начертанной в более ранних исторических сочинениях. Результаты этой работы были представлены в ряде памятников исторической мысли. Среди них своим объемом и фундаментальностью выделяется «Книга степенная царского родословия», которая подвела своего рода логический итог размышлениям авторов предшествующих исторических сочинений.

«Степенная книга» была составлена на рубеже 50–60-х гг. XVI в. по поручению митрополита Макария близким к нему книжником — духовником Ивана IV благовещенским протопопом Андреем (позднее — митрополит Афанасий)3. Конструируя прошлое Руси, этот писатель в значительной мере опирался на труды своих предшественников — «Русский хронограф» редакции 1512 г. (ок. 1516–1522 гг.), Никоновскую (ок. 1526–1530 гг.) и Воскресенскую (начало 1540-х гг.) летописи и некоторые другие. Как, согласно мнению близкого к царю и митрополиту «историка», начиналась история Руси?

Начало русской истории: «национальный» контекст

«Степенная книга» среди предшествующих ей памятников русской средневековой историографии выделяется своей композицией. В отличие от летописей, в которых материал группируется по погодным статьям, составитель «Степенной» представил его в виде жизнеописаний русских государей. Произведение состоит из жития Ольги, а также из 17 степеней (граней), каждая из которых повествует о русских «самодержцах» от крестителя Руси Владимира Святославича до первого царя Ивана IV; степени делятся на главы, самые крупные из которых в свою очередь подразделяются на титла4. О начале русской истории повествует житие Ольги (в его основу была положена пространная редакция ее жития, составленная в середине XVI в.), а также основанная на целом ряде разножанровых источников

1-я степень. Итоги рассмотрения тематической направленности этих разделов «Степенной книги» побуждают обратить внимание на два интересных обстоятельства.

С одной стороны, хронографическая составляющая в тексте сочинения сведена к минимуму — рассказ о начальном этапе истории человечества читается лишь в речи философа, излагающего основы христианского вероучения Владимиру Святославичу. Так, в отличие от более ранних сочинений о прошлом, «Степенная книга» не содержит рассказа о расселении потомков Ноя и т.д.

С другой стороны, нельзя не заметить обилие сведений о древнейшем периоде русской истории, объем которых выделяет «Степенную книгу» в ряду прочих (в том числе и в ряду других памятников истори-

Святая  равноапостольная  великая княгиня  Ольга.  Икона.
Святая равноапостольная 
великая княгиня Ольга. 
Икона.

ческой мысли XVI в., создатели которых также проявляли немалый интерес к этому периоду, «насыщая» его дополнительными подробностями5). К описанию этого периода в «Степенной книге» был привлечен целый ряд произведений древнерусской оригинальной и переводной литературы (жития Ольги пространной редакции, Стефана Сурожского, «Чудеса» Димитрия Солунского, летописи, «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона, «Поучение» митрополита Фотия Василию Дмитриевичу, славяно-русский перевод «Окружного послания» патриарха Фотия, вероятно, «Слово похвальное» Михаилу Черниговскому Льва Филолога и др.6). По обилию использованных источников рассказ о начале русской истории сопоставим лишь с повествованием о центральном, согласно представленному в «Степенной книге» взгляду, событии русской истории — крещении Руси. Вместе с тем отметим, что, если рассказу о правлении каждого князя-христианина — прямого предка Ивана IV — составитель «Степенной» посвятил особую степень, то описание событий языческого периода фрагментарно представлено в служащем введением к памятнику житии Ольги и в первых главах 1-й степени. Тем не менее предшествующий крещению период русской истории составителем не игнорируется, хотя и изображен иначе, чем христианский. Почему в имевшем явно церковную окраску памятнике, созданном по поручению митрополита, описан языческий период? Как представляется, ответ на этот вопрос даст возможность пролить дополнительный свет на те принципы, которыми руководствовался наш книжник, представляя прошлое читателю.

Вопрос об особенностях изображения первых веков русской истории в «Степенной книге» значительно проясняют результаты разбора текста 8-й главы 1-й степени («Царю Феодосию брань съ Русию»). Отметив, что «и преже Рюрикова пришествия въ Словенскyю землю не хyда бяше держава Словенскаго языка», глава повествует о войнах императора Феодосия Великого с «русскими воями», о походах Руси «на многыя страны и на Селyньскии градъ, и на Херсyнь, и на прочихъ тамо… иже и на самыи Царьградъ», а также о войнах Руси с царем «Хоздроем Персидским»7. К написанию данного пассажа был привлечен целый ряд источников («Чудеса» Дмитрия Солунского, житие Стефана Сурожского, летописный материал и др.8), на некоторые из них составитель «Степенной книги» прямо ссыла-

Страница  «Степенной книги».  XVI век.
Страница «Степенной книги». 
XVI век.

ется9. К 8-й главе примыкает и рассказ о крещении Руси и приходе на Русскую землю митрополита, который был почерпнут из славяно-русского перевода «Окружного послания» патриарха Фотия (специально он будет рассмотрен ниже).

Повествуя о начале русской истории, наш книжник особо подчеркивает «славу русского имени» еще до прихода на Русь Рюрика, основателя прославляемой им династии. При описании древнейшего периода ему было важно показать, что «слава» Русской земли была не менее значима, чем добродетели ее правителей10. Есть основания полагать, что в рассказе о начале русской истории развернут заявленный в 6-й главе 1-й степени тезис о том, что «не в новыхъ бо лѣтѣхъ Рyская земля многа и велика пространьствомъ и неисчетно силна воиньствомъ, но велми отъ  древнихъ лѣтъ и временъ многымъ странамъ и царствомъ страшни бяхy и многымъ одолѣвахy»11.

Вероятно, с этой же целью вносились изменения (сравнительно с данными источников «Степенной книги») и в описание соседей Руси. Так, обращает на себя внимание редкое упоминание в «Степенной» этнонима «хазары». В ней они фигурируют лишь трижды: в списке «Имен областей Русских», в повествовании о посланниках от различных вер (в этом рассказе присутствуют «жидове козарьстии») и в описании похода Мстислава Владимировича на Киев в 1023 г.12, то есть на рассматриваемый период приходится лишь одно упоминание. С чем это может быть связано?

Отвечая на этот вопрос, вспомним контекст, в который помещено описание хазар в основных источниках «Степенной книги». Так, в Никоновской летописи из четырнадцати упоминаний хазар за период до 986 г. восемь непосредственно связаны с подчинением ими славянских племен. Из шести оставшихся упоминаний одно приходится на пророчество подчинения хазар полянам как воздаяние за века порабощения и еще три — на описание борьбы Святослава с хазарами за контроль над вятичами13. Таким образом, данные пропуски мы вправе связать с нежеланием составителя сообщать о многолетнем подчинении целого ряда славянских племен хазарам и о той упорной борьбе, которую в течение десятилетий вели первые русские князья с хазарами за их подчинение. По-видимому, поэтому «хазарская линия» в «Степенной книге» снята (в ней даже пропущено описание славной для «самодержца» Святослава победы над хазарами). Нежеланием ее составителя сообщать о покорности славянских племен соседям, скорее всего, обусловлен и пропуск описания покорения дулебов обрами (аварами), которые в рассматриваемом историческом сочинении вообще не фигурируют14. Таким образом, характеризуя славное прошлое Руси, наш писатель счел излишним упоминать о подчинении славян хазарам и обрам.

Вероятно, с игнорированием летописного сюжета о подчинении славян соседним народам в древности может быть связано и еще одно сокращение. При сравнении версий летописных источников «Степенной книги» с ее текстом обращает на себя внимание отсутствие в ней описания этнографических подробностей быта восточнославянских племен. Основной источник «Степенной» — Никоновской летопись — противопоставляет «кротких, тихих и стыдливых» полян, имеющих «къ родителемъ и къ племени великое стыдѣние», диким древлянам, радимичам, вятичам и северянам, «живyщим въ лѣсехъ, якоже и всякый звѣрь», которые «ядyще все нечисто, срамословие... предъ родители и племени не стыдятся»15. В «Степенной книге» данный пассаж отсутствует. Можно предположить, что ее составителю представлялось сомнительным, что населенная подобными племенами Русская земля могла в скором времени «въ благочестии просиять». Очевидно, этим же можно объяснить пропуск содержащегося в Никоновской летописи рассказа о страхе варяжских князей перед «звериным» нравом славян при описании прихода Рюрика с братьями на Русь16.

Судя по всему, явное стремление составителя «Степенной книги» к сокращению хронографической части и расширению рассказа о древнейшей истории Руси обусловливалось его желанием связать истоки могущества Руси прежде всего с ее славным прошлым, а не с наследием иных мировых держав прошлого. Отношение к последним книжника середины XVI в. не было однозначным — в целом ряде случае они, а также управляющие ими государи в «Степенной книге» были представлены весьма далекими от идеала17. Как видим, метод изображения прошлого страны в его самой тесной связи с всемирной историей, характерный для ряда предшествующих «Степенной» памятников (например, для «Русского хронографа» редакции 1512 г. и сочинений Филофея) в данном произведении начинает уступать иному способу представления материала о прошлом. В результате история Русской земли в «Степенной книге» приобретала самоценный и самодостаточный характер — ее составителя отличает очевидное стремление опереться на «национальные корни». С последним, по-видимому, и было связано уже неоднократно отмечаемое в историографии отсутствие в «Степенной книге» даже самых туманных намеков на концепцию «Москва — Третий Рим»18. Это, впрочем, не исключало подчеркивания связи Руси (правда, почти исключительно генеалогической) с великими державами прошлого, что, в частности, проявилось в возведении Рюрика к «сроднику» древнеримского императора Августа Прусу19.

Неотъемлемой частью любой картины прошлого, представленной в памятнике средневековой историографии, были портреты правителей. Рассмотрим, как в «Степенной книге», прославляющей Рюриковичей, были изображены

первые русские князья.

Рассматривая особенности представленных в «Степенной книге» описаний событий русской истории дорюриковой поры, обратим внимание на отсутствие сообщений о местных правителях. Так, в произведении опущена характеристика деятельности Кия, о которой повествуют летописные источники20. Ничего не говорится и о новгородском старейшине Гостомысле и некоем «владальце сyщая с нимъ», упоминаемых в Воскресенской летописи21. В рассказе о войне Владимира с Рогволодом Полоцким исключено известие о Туре, правившем в Турове22. В 8-й главе 1-й степени, среди прочего сообавшей о походе Руси на Сурож, опущено имя князя Бравлина, которое содержалось в его источнике — житии Стефана Сурожского. Тем не менее в восходящий к «Окружному посланию» фрагмент, сообщавший о походе Руси на Константинополь, вставлены некие анонимные «рyсские самодержатели», под руководством которых Русь совершила нападение на столицу Византии. Это приводит к мысли о том, что в памятнике намеренно опускались описания действий князей не-Рюриковичей, но тем не менее сохранялись сообщения о безымянных «самодержателях», под предводительством которых Русь совершала победоносные походы на соседей.

По всей видимости, конструируя историю языческой Руси, писатель эпохи первого русского царя, умолчав о конкретных князьях, тем не менее не мог себе представить успешных военных действий без руководящей роли пусть и безымянных «самодержателей». Вероятно, пропуск их имен был обусловлен его нежеланием акцентировать внимание читателя на факте существования на Руси правителей, не принадлежавших к династии, воспеваемой в «Степенной книге».

Имена некоторых известных по летописным источникам «Степенной книги» русских князей дохристианского периода, которые предками династии русских государей не являлись, в ее тексте сохранены. Так, памятник упоминает Аскольда и Дира. Однако рассказы о них значительно сокращены по сравнению с его летописными источниками: повествуя об их правлении в Киеве, составитель «Степенной книги» пропускает сообщения Никоновской летописи об их войне с полочанами, убийстве болгарами сына Аскольда, а также упоминание о победе Аскольда и Дира над печенегами23. В тексте «Степенной» сохранено лишь известие о походе этих князей на Византию.

Очевидно, тенденция к сокращению материала о русских правителях, не принадлежавших к роду Рюрика, может быть соотнесена с отчетливо выраженным стремлением нашего «историка» прославить Рюрика и его потомков. С этим обстоятельством, по всей видимости, и связана отмеченная Я.С. Лурье вставка составителя «Степенной книги» в рассказ о походе Аскольда и Дира на Константинополь (4-я глава 1-й степени). Перед этим рассказом книжник ввел, очевидно, принадлежащее ему рассуждение о том, что «Рюрикъ, Владимировъ прадѣдъ, не токмо самъ въ Рустѣи земли преименитъ бѣ властию, но и мужие его»24. Эта преамбула понадобилась для того, чтобы «в заслугу Рюрику поставить даже походы Аскольда и Дира на Царьград»25. Кратко сообщается в «Степенной книге» и о деятельности князя Олега — 4-я глава 1-й степени лишь лаконично передает рассказ о его вокняжении в Киеве и походе на Царьград.

Характеризуя особенности изображения первых русских князей в «Степенной книге», нельзя не отметить, что ни Аскольд, ни Дир, ни даже «сродник» Рюрика Олег, которому Рюрик поручил своего малолетнего сына Игоря, в ней ни разу не именуются «самодержцами» и «скипетродержцами» (обычными в «Степенной книге» поименованиями потомков Рюрика) — в ней они фигурируют как «князья» (и это при том, что, как уже неоднократно отмечалось в специальной литературе, слова с корнем «держ» — «самодержец», «скипетродержец», «держатель» и т.д. — в «Степенной» являются самыми распространенными26). Это дает основания полагать, что даже поименование отделяло представителей прославляемого рода от прочих правителей. При этом, однако, рассказы о некоторых из последних в 1-ю степень были включены (хотя и в сокращенном виде).

В целом, составителя «Степенной книге» отличало двойственное отношение к первым русских князьям. С одной стороны, они — язычники («поганые»). С другой — Рюрик и его ближайшие наследники являются основателями правящей династии, представители которой воспеваются в памятнике; они совершают смелые походы на соседей, внушая ужас даже гордому Царьграду, а также объединяют славянские племена. Особенно ярко эта тенденция проявилась при описании Святослава Игоревича в житии Ольги и в 1-й степени.

Из всех многочисленных летописных известий об этом князе писатель счел необходимым упомянуть лишь о мести Ольги древлянам (Святослав в этом рассказе помещен на второй план), о славных походах этого князя на Болгарию и Византию и об отказе Святослава креститься, несмотря на настойчивые просьбы его матери27. Помещая в текст произведения почерпнутый из летописей мужественный облик Святослава, а также перечень его славных побед над болгарами и греками, книжник тем не менее считает необходимым осудить этого князя за непослушание матери и нежелание креститься. Таким образом, сохраняя героические черты Святослава, «Степенная» подчеркивает его упорное нежелание принять христианство, что заслуживает самого сурового порицания.  

Обращают на себя внимание различия в изображении этого князя  в созданной при митрополичьей кафедре «Степенной книге» и совре-

Миниатюра из  «Степенной книги».  XVI век.
Миниатюра из «Степенной книги». 
XVI век.

менной ей «Казанской истории» (по-видимому, 1560-е гг.28), связь которой с кругом Макария, в который входил составитель «Степенной», более чем сомнительна. В «Казанской истории» Иван IV перед взятием Казани сравнивается с его славным предком — князем-язычником Святославом Игоревичем, который «многажды Греческую землю плени»29. Близкий к митрополичьей кафедре создатель «Степенной книги» подобных рискованных аналогий (между неисправимым язычником Святославом и хранителем чистоты русского православия Иваном IV) предпочитал избегать.

 Рассматривая специфику изображения первых русских князей в «Степенной книге», отметим, что, как прямо следует из полного названия памятника («Книга степенная царского родословия»), роль Рюриковичей-язычников в памятнике не ограничивается их положением предшественников христианина Владимира и его потомков — внимание читателя специально обращается на то, что первые являются прямыми предками вторых. Это проявилось в двойном счете в родословии потомков Рюрика (от христианина Владимира и от язычника Рюрика).   

Очевидно, полагая, что истинными государями являлись лишь православные «самодержцы», книжник счет русским князьям ведет от первого христианина на русском княжеском столе — князя Владимира. Каждая степень/грань начинается с указания на степень родства соответствующего князя с крестителем Руси — 2-я, 3-я и другая «степень» от Владимира30. Однако, представляя родословную князей таким образом, писатель столкнулся с известным противоречием — не христианин Владимир основал воспеваемую в памятнике династию, а язычник Рюрик. Отсчет родословия русских князей от Владимира мог означать умаление роли его предков и, в конечном счете, сокращение истории правящего рода. Каким образом было снято данное противоречие?

Есть основания полагать, что на определенном этапе создания «Степенной книги» (вероятно, в самом начале работы над ней) ее составитель планировал внесение двойных указаний на родословие русских князей, в которых бы отражались происхождение как от основателя династии Рюрика, так и от первого христианского правителя Владимира. Во 2-й степени, посвященной Ярославу Владимировичу, указывается, что он от Владимира «вторый степень», «отъ Рюрика же 5»31. Вероятно, двойным счетом княжеского родословия книжник пытался соединить два периода русской истории и истории княжеского рода — языческий и христианский, связывая прошлое Руси не только религиозными, но и династическими нитями.

Эти и некоторые другие нити, связавшие воедино Русь Московскую с Русью Киевской, на страницах «Степенной книги» становятся своего рода «сквозными» темами, берущими начало в древнейшем периоде русской истории и в той или иной мере проходящими через весь ее текст. Некоторые из них оказали значительное влияние на позднейших читателей «Степенной книги» — русских историков эпохи Просвещения, которые в своих  «Историях» вольно или невольно воспроизвели ряд представленных в ней постулатов32. К числу подобных сквозных тем относится тема

пределы Русской земли.  

Исследователи, неоднократно обращая внимание на содержащийся в списке «Имен областей Русских» (7-я глава 1-й степени) перечень народов, подвластных древнерусским князьям, рассматривали его как попытку книжника выдвинуть претензии на земли соседей. Оставляя в стороне вопрос о том, в какой степени этот фрагмент отражал внешнеполитические амбиции русского правительства XVI в.33, обратим внимание на окончание текста этой главы. После перечисления соответствующих народов в ней указано на то, что «сии вси Рyская бяше едина дръжава»34.

Как указал Я. Пеленский35, идея единства и могущества Русской земли в древности была также представлена и в «Казанской истории», которая, по-видимому, имела общие со «Степенной книгой» источники36. Третья глава Казанской истории сообщает: «…изначала же и исперва едино царство бысть и едино государство, и едина держава и область Руская и поляне, и древляне, и новогородцы, и полочане, и волыняне, и подоле, — то все Русь едина, и единому великому князю служаху, тому же и дани даяху, и повиновахуся, Киевскому и Владимирскому»37.

Есть основания полагать, что указания на единство «Русской державы» в древности в «Степенной книге», а также в «Казанской истории» имеют ключевое значение при описании всей древнейшей истории восточных славян в памятниках историографии XVI столетия. Откуда же «историк» этой поры мог почерпнуть представление о пределах Руси, включавших в себя целый ряд народов, в том числе и тех, которые, согласно летописным источникам, в состав «Русской державы» в древности не входили (чехи, литва, ляхи, лютичи, мазовшане, поморяне, угры)?

Ответ на этот вопрос содержит текст «Слова о погибели Русской земли», которое было привлечено к созданию «Степенной книги». Вероятно, в ее 7-й главе 1-й степени был использован содержащийся в «Слове» перечень соседей Руси.

В соответствии со своим источником книжник отмечает, что древнерусским князьям «присягаху и повиновахуся многия страны и дань даяху отъ моря и до моря» угры, чехи, ляхи, ятвяги, литва, «немцы», чудь, корелы, «обои болгары», буртасы, черкасы, мордва, черемисы. При этом те народы, которые в «Слове о погибели Русской земли» представлены в качестве соседей Руси (чехи, ляхи, литва, угры, немцы и др.), в «Степенной» фигурируют в числе «Имен областей Русских»38. Есть основания полагать, что таким образом составитель памятника понял фрагмент своего источника.

Несомненно, что отрывок «Слова», которое отделяло от «Степенной книги» несколько веков, содержал ряд историко-географических реалий, малопонятных для писателя XVI в.39, тем самым предоставляя в его распоряжение целый веер возможных интерпретаций. Вряд ли можно говорить о непосредственном «отражении» политических амбиций московского правительства в «Степенной книге» в случае с помещением соседей Руси в число ее данников — важно отметить другое: именно такое толкование для автора макарьевской поры представлялось естественным.

Карта Московии.  Иллюстрация из книги Сигизмунда Герберштейна «Записки о Московии». XVI век.
Карта Московии. 
Иллюстрация из книги Сигизмунда Герберштейна «Записки о Московии». XVI век.

Развивая представление об обширности и единстве «Русской державы» в древности, книжник соответствующим образом интерпретирует и данные своих источников. Так, если Никоновская и Воскресенская летописи вслед за описанием расселения древних славян сообщают о наличии у них племенных княжений (по крайней мере у полян, древлян, полочан и словен), то составитель «Степенной» при перечислении славянских племен лишь ограничивается указанием на то, что у них были «сильныя грады и многи велики области». Как видим, он счел нужным опустить малейший намек на возможность полицентричного характера власти на Руси в предшествовавший призванию варягов период.

Вероятно, этим же обусловливался и лаконизм «Степенной книги» относительно подчинения славянских племен первыми русскими князьями. Так, описание княжения Олега фактически ограничивается упоминанием того, что тот «многыхъ окресныхъ одолѣ»40. В «Степенной книге» отсутствует известие о подчинении им целого ряда славянских племен, в то время как летописные источники сообщают о покорении Олегом древлян и северян, а Воскресенская летопись — и о завоевании радимичей.

В текст памятника также не вошли и летописные рассказы о подавлении Игорем Рюриковичем восстания древлян в начале своего правления, известия о подчинении им уличей, а также о присоединении его сыном Святославом вятичей. Весьма кратко в «Степенной книге» сообщается и о победе Владимира Святославича над вятичами и радимичами; не упомянута и победа его воеводы Волчьего Хвоста над радимичами41. В тексте 1-й степени отсутствует указание и на вторичное покорение вятичей (после смерти Святослава). Очевидно, эти пропуски обусловливались указанием списка

«Имен областей Русских» на то, что «Рyсская бяше едина держава» — если Русь была изначально едина, то отпадала надобность в описании действий первых князей-язычников по подчинению окрестных племен.

Составитель «Степенной», следуя за другим своим источником, содержащим соответствующий пассаж, — «Словом похвальным» Михаилу Черниговскому Льва Филолога, — обращает внимание читателя на утрату единства «Русской державы» вследствие «возрастания злобы» (междоусобных войн), а также под воздействием усилившихся «гордости», «зависти» и «неправды» «в Русьтей земьли, паче же во владующихъ». Согласно взгляду, выраженному в 4-й главе 7-й степени, все это привело к тому, что «преторжеся царство Русское на многие части»42. В связь с представлением о распаде единства Русской земли, о котором прямо говорится в 7-й степени (то есть применительно к середине XIII в.), можно поставить созвучие идеи другого источника «Степенной книги» — «Слова о погибели Русской земли» — о своего рода разрыве в течении русской истории в этот период.

В последующих степенях писатель возвращается к идее единства Руси, обращая внимание читателя на ее объединение московскими князьями. Время «собирания» русских земель в «Степенной книге» представлено несколько размыто. При описании деятельности московских государей в тексте произведения прямо не указывается на то, что тот или иной потомок Даниила Александровича объединил Русь, — в «Степенной книге» объединение Руси под властью Москвы связывается с периодом между правлениями Ивана Калиты и Дмитрия Ивановича.

Так, в почерпнутом из рассказа о митрополите Петре пророчестве этого святителя Калите содержалось предсказание о «распространении града сего (Москвы. — А.У.) паче иных градов» (2-я глава 10-й степени)43. В 1-й главе 12-й степени, повествующей о Дмитрии Ивановиче, упоминая Калиту, составитель, основываясь на данных «Слова о житии и преставлении Димитрия Ивановича, царя русского», последнего именует «собрателем Русской земли»44. В рассказе о Куликовской битве (7-я глава 12-й степени) уже прямо указывается на то, что «вся князи Руськиа земля, сущая под властию» Дмитрия Ивановича, который, в соответствии со «Словом о житии», именуется «господином», «царем и государем всей земли Русьскои», ее «держателем», а «великое княжество Русьское» — его «отечеством» (11–13-я главы 12-й степени)45. При описании начала правления Василия Дмитриевича 1-я глава 13-й степени прямо сообщает об «отеческом наследии скипетродержания Русского царствия»46.

Таким образом, как видим, на страницах «Степенной книги» выстраивается и последовательно воплощается мысль об изначальном единстве, могуществе и «славе» Русской земли в древнейший период ее истории, которые она временно утратила вследствие междоусобных войн и монгольского нашествия и сумела в полной мере восстановить благодаря деятельности московских князей XIV в.

В виде целостной тематической линии, тесно связанной с предыдущей, в «Степенной книге» представлено

«самовластие» новгородцев.

Носящий явно назидательный характер рассказ об их мятежном нраве и неизбежности подчинения великим князьям проходит красной нитью через весь ее текст.  

Сообщая о приходе Рюрика в Новгород (3-я глава 1-й степени), книжник вкладывает в уста горожан «проречение» о прочности и долговечности власти новой династии, специально отметив, что «аще тогда и нечестиви бяхy новогородцы, но обаче по проречению ихъ паче же благово лениемъ Божиимъ и донынѣ непременно царствyютъ ими отъ Рюрикова сѣмени благородное изращение»47. В «Степенной» новгородское своеволие демонстрируется в рассказе о Всеволоде Псковском: в основанной на материале его жития редакции Василия-Варлаама 9-й главе 5-й степени в рассказ об этом князе делается ряд летописных вставок, подчеркивающих «самовластный» нрав новгородцев, изгнавших этого князя48.

Осуждающий новгородцев мотив пронизывает и рассказ о походе войск Андрея Боголюбского на этот город49. В этом рассказе писатель, нарушив хронологическую последовательность в изложении, счел необходимым отметить, что спустя три столетия Иван III «самовльство ихъ упраздни, и бесчинныя ихъ съвѣты разори, и облада ими, якоже въсхотѣ» (13-я титла 12-й главы 6-й степени)50. Описание покорения постоянного очага сопротивления воле русских самодержцев занимает центральное место в 15-й степени, посвященной жизнеописанию Ивана III (1–11-я титла 4-й главы, 6, 7 и 8-я главы).

Порицающий самовольство новгородцев мотив «Степенной книги» созвучен ее источнику — «Словесам избранным от святых Писаний… и о гордости величавых мужей новгородских…». Последние указывали на то, что жители Новгорода, начиная со времен Владимира Святославича, «великыхъ государей князей держави на собѣ честно и грозно, а въ земли и въ воды не вступалися, ни пошлинъ господарьскыхъ у собе въ земли не таили», лишь при Иване III «тое старины все по грѣхомъ забыли»51. Отмечая несомненное влияние «Словес избранных» на осуждение новгородцев в «Степенной книге», зафиксируем, что в ней этот мотив наполняется дополнительными историческими аргументами, свидетельствующими о мятежном нраве новгородцев уже начиная с Рюрика.

Наряду с пределами «Русской державы» и отдельными ее областями на протяжении всего текста «Степенной книги» рассматриваются и 

соседи Руси.

На основе своих источников ее составитель повествует о прошлом и настоящем Казани, последовательно соотнося Волжскую Болгарию с Казанским ханством. При этом внимание читателя обращается на многолетние войны русских государей с тюркским государством на Волге. Так, уже в 1-й степени, повествующей о Владимире Святославиче, отмечаются «лукавные обычаи» волжских и камских болгар, которые начиная с X в. «всегда мирныи завѣтъ раздрушаху и клятву свою преступаху». Как показано в 55-й главе этой степени, и в более поздний период болгары/казанцы «многа лѣта льстяше и лукавнующе, яко же обыкошя своимъ поганьскимъ обычаемъ, пронырьствено пребывающе и христианьству многу вражду и кровопролитие и плѣнъ съдѣвающе непрестаяху. Дондеже ревностию Божиею подвижеся на нихъ боговѣнчанныи царь и великии князь Иванъ Василиевичь, всея Русии самодръжець… и тои Божиимъ пособиемъ преславно побѣди ихъ, и все лукавьственое ихъ злохитрьство низложи, и вся поганьскиа ихъ съвѣты и коварьства разори, и грады и жилища ихъ разруши, и безчисленое множество плѣна христианьскаго свободи, и всѣмъ царствомъ Казаньскимъ и Блъгарьскимъ, иже по Волзѣ и по Камѣ, облада и до самого моря, и Азстороханьское царство взятъ»52.

Экскурс в историю Казанского ханства представлен и в 15-й главе 17-й степени, повествующей о взятии Астрахани. В нем подчеркивается, что «Казаньская земьля, иже преже Болгарская земля именовася, ея же отъ искони обладающе бяху рустии государи отъ перваго великаго князя Рюрика, дани емлюще по Волгѣ и до Хвалинскаго моря и по Камѣ, тако же и Азъторохань, иже преже зовомъ бѣ Тьмутороханъ». Далее в «Степенной» отмечается, что после смерти Всеволода Юрьевича (Большое Гнездо) начались междоусобицы среди русских князей. Ими воспользовались «нечестивые цари», основав на Волге «Большую Орду Волжскую», совершавшую набеги на Русь. Все это привело к тому, что «рустии государи воеваху ихъ, яко измѣнниковъ, за ихъ неисправление» вплоть до правления Ивана IV, которому «предаде ихъ Богъ»53.

Волжская Болгария идентифицировалась с Казанью уже в источниках «Степенной книги» — в Никоновской летописи и в продолжении «Летописца начала царства» (в них также представлено соотнесение Астрахани и Тмутаракани)54; сходным образом поступал и автор «Казанской истории»55, которая писалась, по-видимому, в период, близкий к созданию «Степенной книги». В сочетании с упоминаниями о подчинении Волжской Болгарии и Тмутаракани русским князьям эти соотнесения сообщали присоединению Казанского и Астраханского ханств характер возвращения московским государем своих «отчин» — владений Владимира и его потомков. Вряд ли стоит сомневаться в том, что в данном случае речь может идти о выражении в «Степенной книге» обоснований русских присоединений на Волге56. В связь с этим можно поставить ярко выраженный интерес русских книжников к Казани, которым отмечены памятники, созданные либо накануне, либо вскоре после ее присоединения (сочинения И.С. Пересветова, «Летописец начала царства», «Казанская история» и др.)57.

Сходным образом дело обстоит и с описанием «немцев», населявших Ливонию. Так, обращает на себя внимание очень краткое уточнение «Степенной книги» относительно чуди в 41-й главе 1-й степени. Если Никоновская летопись — источник этой главы — под 6498 г. сообщает о поставлении Владимиром городов и их заселении «...и чюдью и вятичи...»58, то составитель «Степенной книги» поясняет, что чудь — «иже суть нѣмци»59. Данное уточнение может быть связано с упоминанием о подчинении чуди еще киевскому князю Ярославу Владимировичу в 18-й главе 17-й степени. В ней перед описанием непосредственно событий начала Ливонской войны как о непреложном факте сообщается о том, что «земля Ливонская… въ древняя же лѣта земля та зовома Чюдьци, идеже великии князь Ярославъ Владимиричь и градъ созда въ свое имя Юрьевъ, и многи святыя церкви постави. И тамо бяху епископи православни, иже подлежаху Рустеи митрополии»60.

По-видимому, источником соотнесения чуди с «немцами», а Чудской земли с территорией Ливонского ордена послужило соответствующее сообщение летописного источника «Степенной книги» (вероятно, «Свода 1560 г.»). Под 7068 г. он приводит речь А.Ф. Адашева и И.М. Висковатого литовским послам: «Ливонская земля изначала государей нашихъ даньщины, отъ великого князя Ярослава Владимировича и по се время, и коли проступятъ, и государи наши ихъ казнятъ»61.

Нельзя не заметить, что составитель «Степенной книги» данное утверждение русских дипломатов наполняет конкретным историческим материалом, связывая чудь с «немцами», а подчинение Чудской земли — Ливонии с основанием Ярославом Владимировичем Юрьева62. Указание на приход «богомерзких немцев», поначалу плативших дань «русским государем к Великому Новуграду», а затем «брань супротивную» и «пакости» «воздвигавших» русским северо-западным землям, служит завершающим штрихом к картине прошлого Ливонии. Последняя, таким образом, вполне однозначно рассматривается как «отчина» русских государей — потомков Ярослава63.

Особое внимание в произведении, созданном по поручению митрополита Макария, уделено такой теме, как

история Русской церкви.

Начало проникновения христианства на Русскую землю в «Степенной книге» связывается с ее посещением апостолом Андреем. Представленный в ней рассказ о нем по своей подробности не имеет аналогов в памятниках древнерусской книжности64. Как уже отмечалось в специальной литературе, подобное внимание к апостолу Андрею в России XVI в. было обусловлено стремлением мыслителей этой поры связать начало русского православия еще с апостольскими временами и тем самым пересмотреть роль дискредитировавшей себя в результате заключения Ферраро-Флорентийской унии Византии в деле христианизации Руси65.

Работавший после установления автокефалии Русской церкви книжник, стремясь обосновать древность церковной организации на Руси, поместил в текст «Степенной книги» рассказ о крещении русских князей, почерпнутый из славяно-русского перевода «Окружного послания» патриарха Фотия (6-я глава 1-й степени)66. Если в источнике данного рассказа фигурирует епископ, то в «Степенной» подчеркивается, что от патриарха Фотия Русская земля получила не одного епископа, а целую церковную организацию — митрополита и епископов: в «Окружном послании» читается «яко епископа и пастыря приати», в 6-й главе — «яко епископовъ и самого пастыря приашя святѣишаго митрополита»67. Как видим, составитель допустил два отклонения от текста своего источника: «епископ», который в «Окружном послании» упомянут в единственном числе, в «Степенной книге» превратился в «епископов» и появилось уточняющее указание на пастыря как на «святейшего митрополита»68.

По всей видимости, стремлением книжника подчеркнуть древность и авторитет Русской церкви обусловливалось и беспрецедентно подробное (в сравнении с данными иных произведений древнерусской письменноcти) изложение событий, связанных с крещением Руси. Последнее в «Степенной книге» представлено в качестве важнейшего события русской истории69. Так, итоги реконструкции круга источников составителя «Степенной книги» убеждают в том, что при описании этого события он использовал наибольшее число источников в сравнении с каким-либо другим рассказом.

Если о большинстве событий русской истории «Степенная книга» повествует на основе 1–2 источников (как правило, летописных или агиографических, которые могли взаимодополнять друг друга), то при описании крещения Руси был привлечен целый ряд разножанровых памятников: Никоновская и Воскресенская летописи, «Поучение на память» Владимира, «Слово о законе и благодати», жития Константина Великого, Климента Римского, Ольги и Владимира, «Память и похвала» Иакова Мниха, вероятно, «Азбуковник» старшей редакции и т.д.70 С той подробностью, которую только позволяли «историку» его источники, он повествует о первых годах существования церковной организации на Руси. Так, в 1-ю степень вводится пространный рассказ об установлении церковной десятины Владимиром (58-я глава)71. Для его создания наряду с «Уставом Владимира» (как установил Я.Н. Щапов, синодальной редакции72), текст которого неоднократно помещался в летописях, было привлечено и «Правило о церковных людях», использование которого не характерно для памятников русской историографии. Желанием книжника представить древность церковной организации на Руси обусловливалось и предпочтение им пространной версии рассказа о крещении Руси, представленной в Никоновской летописи. Эта летопись сообщает о крещении при патриархе Фотии, в то время как другие летописи имени современного Владимиру константинопольского патриарха не указывают.

Повествуя об истории Русской церкви в последующий период, наш писатель обращает внимание читателя на избрание «советом» русских епископов двух митрополитов (Илариона и Климента Смолятича) уже в самом начале церковной жизни на Руси (4-я глава 2-й степени и 4-я глава 5-й степени). Эти особенности описания Церкви в «Степенной книге» определялись стремлением ее составителя подчеркнуть древность церковной организации на Руси и факты, свидетельствующие об ее независимости от константинопольского патриархата. Очевидно, желанием сподвижника митрополита Макария повысить авторитет русской митрополичьей кафедры и всей Церкви в целом обусловливалось и включение в текст «Степенной книги» житий русских первосвятителей — Петра, Алексея и Ионы. Жизнеописание последнего имело особое значение — в нем обосновывалась легитимность установления автокефалии в России, которая оправдывалась вероотступничеством греков, заключивших Флорентийскую унию с «латинами» (19-я глава 14-й степени). Материал жития Ионы, относящийся к рассказу о подписании Флорентийской унии, был включен и в жизнеописание Василия II, в котором особое внимание обращается на его верность православию (7-я глава этой же степени). Вероятно, со стремлением повысить престиж русской митрополичьей кафедры может быть связана и четкая последовательность митрополитов, которая соблюдается в «Степенной книге»: по всей видимости, используя материал митрополичьих списков, ее составитель при первом упоминании каждого митрополита обращает внимание читателя на его место (порядковый номер) в ряду русских первосвятителей73.

Таким образом, особенности изображения истории Русской церкви в «Степенной книге» определялись стремлением книжника показать древность православия на Русской земле. При этом подчиненное положение Русской церкви по отношению к константинопольскому патриарху не акцентируется — более того, в памятнике подчеркиваются, во-первых, факты независимого от Византии поставления русских митрополитов (Илариона, Климента Смолятича и русских первосвятителей начиная с Ионы), во-вторых, отмечается нетвердость греческой Церкви в православии, выразившаяся в заключении Флорентийской унии. Эти особенности в изображении Русской церкви в «Степенной» самым тесным образом связаны с русско-греческими церковными отношениями первой половины — середины XVI в. Их отличал противоречивый характер: Русская церковь, с одной стороны, признавала авторитет константинопольского патриарха, с другой — подчеркивала свое право на автокефалию74.

Рассматривая историю «Русской державы» на максимальной хронологической глубине, какую ему только позволяли источники, наш книжник в поисках предшественников Москвы как центра Русской земли обратился к «географической оси» русской истории, уделив особое внимание теме

церковно-политические центры Руси.  

В полном названии «Степенной книги» Русская земля в ее прошлом и настоящем представлена в виде лестницы, «степени» которой — добродетели русских государей — ведут к Богу75. В основном тексте произведения этот художественный образ приобретает отчетливые историографические очертания: путь Руси к Богу пролегает через вполне конкретные периоды ее истории, четко привязанные не только к правлениям русских государей, но и к географии — как уже отмечалось нашими предшественниками76, течение русской истории с древнейших времен в «Степенной книге» впервые представлено в виде перемещения «самодержства» последовательно от Киева к Владимиру-на-Клязьме, а затем к Москве.

В концентрированном виде периодизация русской истории представлена в концовке 8-й степени, повествующей об Александре Невском: «Родославнаго кореноплодиа, иже благочестно державъствующихъ въ Русьстѣи земьли, отъ блаженнаго Владимира наченши, пять степенеи въ градѣ Киевѣ сконьчашяся. Три же степени градъ Владимиръ стяжа. Девятыи же степень начяся въ богоспасаемомъ градѣ Москвѣ»77.

Как прямо следует из этого фрагмента, правления Владимира Святославича, Ярослава Владимировича, Всеволода Ярославича, Владимира Мономаха, Юрия Долгорукого (1–5-я степени) принадлежат киевскому периоду; княжения Всеволода Юрьевича, Ярослава Всеволодовича и Александра Ярославича (6–8-я степени) — владимирскому; «самодержство» русских государей начиная с Даниила Александровича (9–17-я степени) — московскому.

Представление о трехчастной структуре христианского периода русской истории пронизывает весь текст «Степенной книги». Обращая внимание на первый центр власти над Русью — Киев, составитель вслед за летописцем отмечает, что этот город «наречеся мати всѣмъ градовомъ рускимъ»78. Важно отметить, что если в летописной записи под 6390 г. эти слова относятся к рассказу о вокняжении Олега в Киеве79, то в 38-й главе 1-й степени они помещены в принципиально иной контекст. «Степенная книга» сообщает о том, что лишь после крещения в память об этом событии «преименитый Киевъ наречеся мати всѣмъ градовомъ русьскимъ», и при этом уточняет, что «не туне бо тако наречеся, но яко в немъ преже Русьская земля обновися благочестием», «в том же градѣ прьвие вся люди своя въ богоразумие приведе»80. Нельзя не отметить смещение акцента в «Степенной книге» — в ней внимание читателя обращается прежде всего на связь «материнства» Киева с началом крещения Руси. Сказанное выше позволяет предположить, что, выстраивая вектор преемственности «Киев — Владимир — Москва», книжник сосредоточивает внимание читателя в первую очередь на месте «матери» русских городов в церковной истории Руси.

Церковную составляющую преемственности подчеркивают и включенные в «Степенную книгу» произведения о Владимирской иконе Богоматери. Как повествуют сказание о ней, а также повесть на ее сретенье (12-я глава 6-й степени, 24-я глава 13-й степени)81, маршрут следования главной святыни Русской земли — с юга Руси на ее северо-восток — совпал с направлением перемещения центра политической власти над Русью82.

Обращая внимание на преемство Киеву Владимира-на-Клязьме, «Степенная» фиксирует политическое преобладание владимирских князей. Так, в 5-й главе 5-й степени, повествующей о Юрии Долгоруком, указывается: «Христолюбивый же великий князь Георгий, аще и благостроино державьствова въ Киеве, но обаче киевское господоначальство оттоле и со благодатию уступаше тогда на градъ Владимеръ, последи же отъ Владимера на Москву». В 3-й главе 6-й степени, сообщавшей об усобицах второй половины XII в., отмечается, что со времени Андрея Боголюбского «киевьстии велиции князи подручни бяху владимирьскимъ самодръжцемъ»83.

Не забывает писатель напомнить и о преемстве Москвы Владимиру и Киеву. Кратко характеризуя правление Даниила Александровича, он, прямо не говоря о наследовании Москвы Владимиру, подчеркивает, что «прьвоначалие русьскаго скипетродръжаниа безъ крамолы прикладашеся ему»84.

Икона  Владимирской  Богоматери.  XII век.
Икона Владимирской Богоматери. 
XII век.

Книжник считает необходимым подготовить читателя к мысли о будущем величии Москвы уже в первых разделах памятника. Так, даже описывая события, имеющие весьма отдаленное отношение к Москве, он не упускает случая напомнить адресату своего труда о великом будущем этого города. Например, заканчивая 4-ю степень, повествующую о Владимире Мономахе, он отмечает, что теперь «пятыи степень (она посвящена Юрию Долгорукому. — А.У.) начинается, иже есть начало Московьскому царствию»85. Описывая междоусобные войны середины XII в., ведущиеся за киевский стол, «Степенная книга» фиксирует первое летописное упоминание Москвы — города, «идѣже нынѣ благородное ихъ сѣмя царское преславно царствуютъ». Здесь же отмечается, что Юрий Долгорукий в «въ богоспасаемомъ градѣ Москвѣ» «обновлял… первоначальственое скипетродержание благочестивого царствия» (3-я глава 5-й степени)86.

Как видим, «Степенная книга» является первым памятником русской историографии, содержащим не только помещенную в историко-географический контекст периодизацию истории страны, дополняющую периодизацию по правлениям потомков Владимира, но и произведением исторической литературы, в котором определен вектор развития прошлого Руси (от одного центра к другому). Конечно, нельзя говорить о рождении идеи этой преемственности ex nihilo — на ее оформление оказывал влияние целый ряд произведений древнерусской книжности, которые содержали отдельные идеи («Сказание о князьях Владимирских», «Сказание о Владимирской иконе Богородицы» и др.)87. Их, однако, составитель «Степенной» отлил в законченную форму преемственности «Киев — Владимир — Москва». Она позволила ему связать воедино Московскую Русь с Русью Киевской, сообщив Москве статус бесспорно легитимной наследницы «Русской державы», основанной еще первыми русскими князьями.

***

Резюмируя, зафиксируем, что c поставленной задачей — поиском достойного предка Московского царства XVI в. в прошлом — наш книжник, как представляется, справился вполне успешно. Перед взором читателя он развернул грандиозную картину первых веков существования Руси. Под кистью составителя «Степенной книги» полотно древнейшего периода русской истории приобрело дополнительный колорит (в сравнении с данными более ранних памятников русской средневековой историографии): заново интерпретируя традиционные летописные источники, а также привлекая дополнительные, сподвижник митрополита Макария создал образ изначально могущественной и единой «Русской державы», основные черты которой самым удивительным образом напоминали контуры современного ему Московского царства.

В «Степенной книге» явления прошлого представлены в их развитии, которое направлено к итогу, хорошо известному читателю, жившему в эпоху первого русского царя, — присоединение «отчин» древнерусских князей, подчинение московским государям непокорного воле «державных» Новгорода, древность и независимость от Константинополя Русской церкви, перемещение центра власти и главной русской святыни с юга Руси на ее северо-восток. Как видим, составитель «Степенной» последовательно, через весь ее текст, протягивает ряд нитей из древнерусского прошлого в Россию времени Ивана IV. Это, по сути, делало условной границу между прошлым и настоящим, между оригиналом и копией, побуждая читателя рассматривать Древнюю Русь и Русь Московскую в виде целостного пространственно-временного феномена, спаянного единством территории, династии и ключевых явлений.

-----------------------------------------------------------------------------------

1Статья подготовлена при поддержке гранта РГНФ (проект № 10-04-00260а). 
2Некоторые замечания относительно значения этого понятия применительно к русской (и не только) книжности эпохи позднего Средневековья см.: Турилов А.А. «Своя Античность» в русской книжности конца XIV — первой половины XVI в. // Древняя Русь: вопросы медиевистики. 2009. № 3 (37). С. 115–116; Голубев О.Е. Феномен «своей Античности» в истории Руси и Великого княжества Литовского: к постановке проблемы // Вялікае княства Літоўскае і яго суседзі ў XIV–XV стст.: саперніцтва, супрацоўніцтва, урокі: да 600-годдзя Грунвальдскай бітвы: матэрыялы міжнар. навук. канф. (Гродна, 
8–9 ліп. 2010 г.). Мінск, 2011. С. 193–198. 
3 Об авторстве и датировке памятника см.: Васенко П.Г. «Книга степенная царского родословия» и ее значение в древнерусской исторической письменности. Ч. 1. СПб., 1904. С. 168–217; Усачев А.С. «Степенная книга» и древнерусская книжность времени митрополита Макария. М.; СПб., 2009. С. 125–197, 362–464. 
4Подробнее о композиции «Степенной книги» и ее возможных образцах см.: Васенко П.Г. «Книга Степенная царского родословия». С. 218–240; Lenhoff G. The «Stepennaja kniga» and the Idea of the Book in Medieval Russia // Germano-Slavistische Beiträge. Festschrift für Peter Rehder zum 65. Geburstag. Münhen, 2004. S. 449–458; Она же. «Степенная книга»: замысел, идеология, адресация // Степенная книга царского родословия по древнейшим спискам. Тексты и комментарии: В 3 т. / Отв. ред. Н.Н. Покровский и Г.Д. Ленхофф. Т. 1 «Житие св. княгини Ольги. Степени I–X». М., 2007. С. 120–144; Сиренов А.В. «Степенная книга»: история текста. М., 2007. С. 371–376; Он же. «Степенная книга» и русская историческая мысль XVI–XVIII вв. М.; СПб., 2010. С. 99–111; Усачев А.С. «Степенная книга». С. 467–483; Schmidt W.-H. The Serbian Danilov zbornik and the Stepennaia kniga: Towards a Comparative Analysis of their Genres and Functions // The Book of Royal Degrees and the Genesis of Russian Historical Consciousness / Ed. by G. Lenhoff, A. Kleimola. Bloomington, 2011. P. 125–140. 
5Об этом подробнее см.: Усачев А.С. Особенности представлений о первых веках русской истории в памятниках историографии XVI в. // История: электронный научно-образовательный журнал. 2012. Вып. 5 (13): Начала Древнерусского государства [Электронный ресурс]. Доступ для зарегистрированных пользователей. URL: http://mes.igh.ru/ magazine/announce/osobennosti-predstavlenii.html 
6Например, см.: Кусков В.В. «Степенная книга» как литературный памятник XVI в.: дис. канд. филолог. наук. М., 1951. С. 83–111; Турилов А.А. Древнейшая история славян и Руси в «Книге степенной царского родословия» (хронология, круг источников, их отбор и использование) // Славяне и их соседи. Миф и история. Происхождение и ранняя история славян в общественном сознании позднего Средневековья и раннего Нового времени (тезисы 15-й конференции). М., 1996. С. 46–51; Околович Н.Ф. Жития святых, помещенные в «Степенной книге» / Вступ. ст., публ., коммент. А.С. Усачева. М.; СПб., 2007. С. 18–82; Усачев А.С. Образ языческой Руси в «Степенной книге» // Образы прошлого и коллективная идентичность в Европе до начала нового времени. М., 2003. С. 349–364; Он же. Источники «Степенной книги» по истории домонгольской Руси // Средневековая Русь. М., 2006. Вып. 6. С. 210–340; Степенная книга. Т. 3: Комментарий / Сост. Г.Д. Ленхофф. М., 2012. С. 8–46. 
7 Степенная книга. Т. 1. С. 226. 
8Подробнее см.: Усачев А.С. Образ языческой Руси. С. 352–356. 
9См.: «Яко же свидѣтельствyетъ нѣчто мало отчасти въ чюдесѣхъ великомyченика Димитрия и святаго архиепископа Стефана Сyрожьскаго» (см.: Степенная книга. Т. 1. С. 226). 
10Об этом подробнее см.: Усачев А.С. Образ языческой Руси. С. 363–364. 
11 Степенная книга. Т. 1. С. 225. 
12 Степенная книга. Т. 1. С. 226, 246, 373. 
13 Полное собрание русских летописей (далее — ПСРЛ). Т. 9. М., 2000. С. 6–8, 31. В Воскресенской летописи аналогичная картина: из четырнадцати упоминаний хазар до 986 г. девять прямо связаны с указанием на подчинение ими славянских племен, одно помещено в пророчество о подчинении хазар Руси как наказание их за господство над славянами и три поименования содержатся в рассказе о войне Святослава с хазарами после подчинения им вятичей. См.: ПСРЛ. Т. 7. М., 2001. С. 264, 266, 267, 269, 287. 
14 ПСРЛ. Т. 9. С. 5; Т. 7. С. 264. 
15 ПСРЛ. Т. 9. С. 5. 
16 Там же. С. 9. 
17 Например, отмечая несомненные заслуги Константина Великого в деле утверждения веры, составитель «Степенной книги» подчеркивал, что его наследники — правители Римской и Византийской империй (Юлиан Отступник, византийские императорыиконоборцы) — нередко впадали в ересь (в отличие от русских князей, из которых «и донынѣ никто же не отпаде благодатнаго Христова закона») (см.: Степенная книга. Т. 1. С. 336). Подробнее об особенностях изображения всемирной истории в «Степенной книге» см.: Алпатов М.А. Русская историческая мысль и Западная Европа XII–XVII вв. М., 1973. С. 210–211; Усачев А.С. «Степенная книга». С. 512–527. 
18 Например, см.: Nitsche P. Translatio imperii? Beobachtungen zum historischen Selbstverständnis im Moskauer Zartum um die Mitte des 16. Jahrhunderts // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 1987. Bd. 35. H. 3. S. 327; Усачев А.С. «Третий Рим» или «Третий Киев»? (Московское царство XVI в. в восприятии современников) // Общественные науки и современность. 2012. № 1. С. 78–83. 
19 Гольдберг А.Л. Историко-политические идеи русской книжности XV–XVII вв. // История СССР. 1975. № 4. С. 66. 
20 ПСРЛ. Т. 9. С. 4; Т. 7. С. 263. 
21 ПСРЛ. Т. 7. С. 262, 268. 
22 Степенная книга. Т. 1. С. 236; ПСРЛ. Т. 9. С. 39; Т. 7. С. 292. 
23 ПСРЛ. Т. 9. С. 9. 
24 Степенная книга. Т. 1. С. 223. 
25 Лурье Я.С. Россия Древняя и Россия Новая: Избранное. СПб., 1997. С. 70. 
26 См.: Соболевский А.И. Поп Сильвестр и Домострой // Известия Отделения русского языка и словесности АН. 1929. Т. 2. Кн. 1. С. 202; Покровский Н.Н. Томский список «Степенной книги царского родословия» и некоторые вопросы ранней текстологии памятника // Общественное сознание и литература XVI–XX вв. Новосибирск, 2001. С. 3; Ingham N. Genealogy and Identity in the Rhetoric of the Muscovite Rulership // Московская Русь (1359–1584): культура и историческое самосознание. М., 1997. 
C. 178. 
27 Степенная книга. Т. 1. С. 156, 170–172, 224, 231. 
28 Время появления памятника остается предметом дискуссии. Согласно получившей наибольшее распространение в науке датировке Г.З. Кунцевича, написание «Казанской истории» относится ко времени ок. 1564–1566 гг. По мнению И.Г. Добродомова и В.А. Кучкина, памятник в дошедшем виде был составлен в конце XVI в. Я.Г. Солодкин высказал предположение о создании Казанской истории ок. 1561–1563 гг. См.: Кунцевич Г.З. История о Казанском царстве, или Казанский летописец (историко-литературное исследование). СПб., 1905. С. 542; Кучкин В.А., Добродомов И.Г. «Казанская история» и основание Казани // Герменевтика дpевнеpусской литеpатуpы. М., 1989. Сб. 1. С. 430–479; Солодкин Я.Г. О времени создания «Казанской истории» // ТОДРЛ. СПб., 2001. Т. 52. С. 615–623. 
29 См.: ПСРЛ. Т. 19. М., 2000. Стб. 99. 
30 Например, см.: Степенная книга. Т. 1. С. 379, 386. 
31 Степенная книга. Т. 1. С. 379. 
32 Например, см.: Рубинштейн Н.Л. Русская историография. М., 1941. С. 126; Тихомиров М.Н. Развитие исторических знаний в Киевской Руси, феодально раздробленной Руси и Российском централизованном государстве (X–XVII вв.) // Очерки истории исторической науки в СССР. Т. 1. М., 1955. С. 209; Горский А.А. Русь: от славянского расселения до Московского царства. М., 2004. С. 151–153; Усачев А.С. «Долгий XVI век» российской историографии // Общественные науки и современность. 2008. № 2. С. 104–115; Сиренов А.В. «Степенная книга» и русская историческая мысль. С. 458–502. 
33 Подробнее о связи памятников русской историографии XVI в. с внешнеполитическими амбициями русского правительства см., например: Pelenski J. Russia and Kazan: Conquest and Imperial Ideology (1438–1560s). The Hague; Paris, 1974.; Ерусалимский К.Ю. История на посольской службе: дипломатия и память в России XVI века // История и память: историческая культура Европы до начала Нового времени. М., 2006. С. 664–731. 
34 Степенная книга. Т. 1. С. 226. 
35 Pelenski J. Russia and Kazan. P. 112–113, 117–118. 
36 Кунцевич Г.З. История о Казанском царстве. С. 542. 
37 ПСРЛ. Т. 19. Стб. 5. 
38 Ср.: Бегунов Ю.К. Памятник русской литературы XIII в. «Слово о погибели Русской земли». М.; Л., 1965. С. 154; Степенная книга. Т. 1. С. 487. 
39 О степени информированности книжника середины XVI в. об историко-географических реалиях древнейшего периода русской истории красноречиво свидетельствует следующий фрагмент пространной редакции жития Ольги (он полностью вошел в «Степенную книгу»): «И иде Ольга съ сыномъ своимъ и с воиньствомъ по Деревьскои земли, уставляющи уставъ, и уроки, и ловища. Нѣции же глаголютъ, яко Деревьская земля бѣ иже во области Великаго Новаграда, нынѣ же Деревьская пятина именуема; инии же глаголютъ, яко Сѣверьская страна бѣ, идѣже бѣ Черниговъ градъ» (см.: Степенная книга. Т. 1. С. 157; ОР РГБ. Ф. 98 (Собрание Е.Е. Егорова). № 124. Л. 315). Как видим, писатель эпохи первого русского царя представляет на суд читателя две (и обе неверные) версии локализации «Деревской земли» (земли древлян), не считая возможным присоединиться ни к одной из них. 
40 Степенная книга. Т. 1. С. 223. 
41 Там же. С. 237. 
42 Там же. С. 493. Ср.: Великие Минеи Четьи. Сентябрь. Дни 14–24. СПб., 1869. Стб. 1310–1311. 
43 Степенная книга. Т. 1. С. 562. 
44 Степенная книга. Т. 2: Степени XI–XVII. Приложения. Указатели. М., 2008. С. 47; ПСРЛ. Т. 6. СПб., 1853. С. 105. 
45 Степенная книга. Т. 2. С. 52, 60–61, 64. Ср.: ПСРЛ. Т. 6. Вып. 1. М., 2000. С. 105–111. 
46 Степенная книга. Т. 2. С. 71. 
47 Степенная книга. Т. 1. С. 222–223. 
48 Подробнее о редактировании этого рассказа в «Степенной» см.: Охотникова В.И. Житие Всеволода-Гавриила в составе «Степенной книги» // Русская агиография. Исследования. Публикации. Полемика. СПб., 2005. С. 484–503; Усачев А.С. Источники. С. 287–291. 
49 Об особенностях представления этого сюжета в «Степенной книге» см.: Дмитриев Л.А. Житийные повести Русского севера как памятники литературы XIII–XVII вв. (Эволюция жанра легендарно-биографических сказаний). Л., 1973. С. 138–140; Lenhoff G. Novgorod’s Znamenie Legend in Moscow’s Stenennaia kniga // Московская Русь: специфика развития. Budapest, 2003. P. 175–182. 
50 Степенная книга. Т. 1. С. 470. 
51 ПСРЛ. Т. 6. Вып. 1. С. 3. 
52 Степенная книга. Т. 1. С. 308. 
53 Там же. Т. 2. С. 377. 
54 ПСРЛ. Т. 13. М., 2000. С. 235–236. 
55 Например, см.: Кунцевич Г.З. История о Казанском царстве. С. 195; Клосс Б.М. Никоновский свод и русские летописи XVI–XVII вв. М., 1980. С. 101. 
56Например, см.: Kämpfer F. Die Eroberung von Kasan 1552 als Gegenstand der zeitgenössischen russischen Historiographie // Forschungen zur osteuropäischen Geschichte. 1969. Bd. 14. S. 125, 141–144; Pelenski J. Russia and Kazan. Р. 7–20; Idem. The Contest for the Legacy of Kievan Rus’. N.Y., 1998. P. 194, 197–198. 
57 Об этом подробнее см.: Зимин А.А. И.С. Пересветов и его современники: очерки по истории русской общественно-политической мысли середины XVI в. М., 1958. С. 31–33, 36–41, 377–379; Kämpfer F. Die Eroberung von Kasan 1552; Pelenski J. Russia and Kazan; Филюшкин А.И. Грамоты новгородского архиепископа Феодосия, посвященные «Казанскому взятию» // Герменевтика древнерусской литературы. М., 2000. Сб. 10. С. 327–346; Lenhoff G. Politics and Form in the Stepennaia kniga // The Book of Royal Degrees and the Genesis of Russian Historical Consciousness / Ed. by G. Lenhoff, A. Kleimola. Bloomington, 2011. P. 157–174. 
58 Степенная книга. Т. 1. С. 298; ПСРЛ. Т. 9. С. 58; Кусков В.В. «Степенная книга». С. 99. 
59 Вставка была произведена в древнейшем списке «Степенной книги» — Волковском (50–60-е гг. XVI в.): в нем данные слова написаны на верхнем поле Л. 178 об. (см.: Российский государственный архив древних актов. Ф. 181 (МГАМИД). № 185); в последующих списках эти слова уже читались в основном тексте. 
60 См.: Степенная книга. Т. 2. С. 380–381. 
61 Цит. по: ПСРЛ. Т. 20. Ч. 2. М., 2005. С. 620. 
62 Вполне вероятно, именно Юрьеву особое внимание книжник уделил в силу того, что поводом к началу успешно начавшейся для России Ливонской войны послужила многолетняя задержка выплаты так называемой юрьевской дани, которую магистр Ливонского ордена обязался выплачивать Ивану III в 1503 г. Подробнее см.: Хорошкевич А.Л. Россия в системе международных отношений середины XVI в. М., 2003. С. 197–201. 
63 Степенная книга. Т. 2. С. 381. 
64 Подробнее об этом см.: Околович Н.Ф. Жития святых. С. 58; Турилов А.А. Древнейшая история славян и Руси. С. 50; Усачев А.С. «Степенная книга». С. 339–340. 
65См.: Кусков В.В. «Степенная книга». С. 99–100; Miller D. The Velikie Minei Chetii and the Stepennaia kniga of Metropolitan Macarii and the Origins of Russian National Consciousness // Forschungen zur osteuropäischen Geschichte. 1979. Bd. 26. S. 326–338; Nitsche P. Translatio imperii? S. 329, 338; Idem. «Nicht an die Griechen glaube ich, sondern an Christus» (Russen und Griechen im Selbstverstandnis des Moskauer Staates an der Schwelle zur Neuzeit). Düsseldorf, 1991. S. 42–47. 
66 Степенная книга. Т. 1. С. 224–225. 
67 Ср.: Там же. С. 225; Буланин Д.М. «Окружное послание» константинопольского патриарха Фотия в древнерусских рукописях XVI–XVII вв. // Palaeodulgarica (Старобългаристика). София, 1981. Т. V, вып. 2. С. 52. 
68 Вторая правка отразилась в Волковском списке «Степенной книги» (РГАДА. Ф. 181. № 185): на Л. 108 об. писец этого списка первоначально в основном тексте точно воспроизвел цитату из «Окружного послания», затем редактор на левом поле того же листа со знаком вставки вписал слова «святейшаго митрополита»; правка была учтена в последующих списках памятника (об этом см.: Усачев А.С. «Степенная книга». С. 548). 
69 Об этом см.: Кусков В.В. «Степенная книга». С. 97; Miller D. The Velikie Minei Chetii. S. 328–329. 
70 Подробнее см.: Околович Н.Ф. Жития святых. С. 57–71; Кусков В.В. «Степенная книга». С. 97–101; Усачев А.С. Образ Владимира Святославича в «Степенной книге»: как работал русский книжник середины XVI в.? // Диалог со временем: альманах интеллектуальной истории. М., 2005. Вып. 14. С. 66–105. 
71 Степенная книга. Т. 1. С. 311–314. 
72Древнерусские княжеские уставы ХI–ХV вв. / Изд. подг. Я.Н. Щапов. М., 1976. С. 81. 
73 Об этом подробнее см.: Усачев А.С. «Степенная книга». С. 291–293. 
74О русско-греческих связях в этот период см.: Каптерев Н.Ф. Характер отношений России к православному Востоку в XVI и XVII столетиях. Сергиев Посад, 1914. С. 26–33; Каштанов С.М. Эволюция великокняжеского и царского титула в грамотах афонским монастырям XVI в. // Россия и христианский Восток. Вып. 1. М., 1997. С. 105–134; Он же. О взаимоотношениях правительства Ивана IV с Константинопольским патриархатом в 1557–1561 гг. // Общественная мысль и традиции русской духовной культуры в исторических и литературных памятниках XVI–ХХ вв.: Сб. науч. тр. Новосибирск, 2005. С. 20–28; Фонкич Б.Л. Греческие рукописи и документы в России XIV — начала XVIII в. М., 2003. С. 373–376; Россия и греческий мир в XVI веке. Т. 1. М., 2004; Bogatyrev S.N. Reinventing the Russian Monarchy in the 1550s: Ivan the Terrible, the Dynasty, and the Church // The Slavonic and East European Review. 2007. Vol. 85, № 2. P. 282–293. 
75 См.: Степенная книга. Т. 1. С. 147. 
76 Например, см.: Miller D. The Velikie Minei Chetii. S. 317; Горский А.А. Русь. С. 151–153. 
77Степенная книга. Т. 1. С. 535. 
78 Там же. С. 295. 
79 В 4-й главе 1-й степени, кратко повествующей о его правлении, это сообщение пропущено. 
80 Степенная книга. Т. 1. С. 295. 
81 Степенная книга. Т. 1. С. 461–466; Т. 2. С. 88–108. 
82Об этом, например, см.: Miller D. Legends of the icon of our Lady of Vladimir: a study of the development of Muscovite national consciousness // Speculum. 1968. Vol. 43. № 4. P. 657–670; Idem. The Velikie Minei Chetii. S. 363; Ebbinghaus A. Die altrussischen Marienikonen-Legenden. Wiesbaden, 1990. S. 149–150; Гребенюк В.П. Икона Владимирской Богоматери и духовное наследие Москвы. М., 1997. С. 83–84; Он же. Теория «Москва — Третий Рим» и «Сказание об иконе Владимирской Богоматери» // Россия — Восток — Запад. М., 1998. С. 95–99. 
83 Степенная книга. Т. 1. С. 450. 
84 Там же. С. 538. 
85 Степенная книга. Т. 1. С. 411. 
86 Там же. С. 413. 
87 Подробнее о возможных источниках составителя «Степенной книги» по данному вопросу см.: Усачев А.С. «Долгий XVI век». С. 110–112; Он же. «Степенная книга». С. 536–544.

image014.png


Автор:  А.С. Усачев, .

« Назад к списку номеров

Библиотека Энциклопедия Проекты Исторические галереи
Алфавитный каталог Тематический каталог Энциклопедии и словари Новое в библиотеке Наши рекомендации Журнальный зал Атласы
Алфавитный указатель к военным энциклопедиям Внешнеполитическая история России Военные конфликты, кампании и боевые действия русских войск 860–1914 гг. Границы России Календарь побед русской армии Лента времени Средневековая Русь Большая игра Политическая история исламского мира Военная история России Русская философия Российский архив Лекционный зал Карты и атласы Русская фотография Историческая иллюстрация
О проекте Использование материалов сайта Помощь Контакты
Сообщить об ошибке
Проект "Руниверс" реализуется при поддержке
ПАО "Транснефть" и Группы Компаний "Никохим"