Генерал-лейтенант Дитерихс М. К. Письмо Прокурору Екатеринбургского окружного суда, 31 мая 1919 г. // Н. А. Соколов. Предварительное следствие 1919—1922 гг.: [Сб. материалов] / Сост. Л. А. Лыкова. — М.: Студия ТРИТЭ; Рос. Архив, 1998. — С. 52—53. — (Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв; [Т.] VIII).
Секретно
ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТ
М. К. ДИТЕРИХС
Мая 31 дня 1919 года
№ 77
Екатеринбург.
г. прокурору Екатеринбургского
окружного суда
Даю знать Вам, г(осподин) прокурор, что представленные Вами мне сведения о намерении горного инженера Ипатьева продать свой дом, где держалась в заключении Августейшая Семья, мною сего числа были лично доложены господину Верховному правителю. Верховный правитель повелел мне приказать Вам объявить Ипатьеву, что он запрещает Ипатьеву продавать кому-либо этот дом впредь до дальнейших о сем Его, Верховного правителя, распоряжений.
Прилагая при сем шесть тысяч рублей, прошу выдать их г. Ипатьеву, как плату за аренду его дома из расчета по тысяче рублей в месяц, считая началом аренды день очищения дома от Управления начальника инженеров армии.
Расписки Ипатьева в объявлении ему воли Верховного правителя и в получении шести тысяч рублей аренды за шесть месяцев вперед поручаю Вам представить мне.
Генерал-лейтенант Дитерихс
Секретно
М. Ю.
ПРОКУРОР
ЕКАТЕРИНБУРГСКОГО
ОКРУЖНОГО СУДА
27 мая 1919 г.
№ 68 с
Екатеринбург
Его превосходительству
генерал-лейтенанту
М. К. Дитерихсу
Несколько времени тому назад лично Вы сообщили мне о том, что Правительство намерено приобрести в собственность находящийся в городе Екатеринбурге дом, в коем находился в заключении бывший Император Николай II с Семьею и в коем он затем и был убит.
По имеющимся у меня точным сведениям собственник того дома горный инженер Ипатьев в настоящее время ведет переговоры о продаже этого дома Русско-чешской торговой палате, причем вопрос о продаже уже решен в положительном смысле и, как мне известно, дело задерживается за отсутствием в данный момент у Русско-чешской торговой палаты средств. Продажа должна состояться в непродолжительном времени.
Полагая, что в случае перехода этого дома в собственность Русско-чешской торговой палаты вопрос о выкупе его должен значительно осложниться, о вышеизложенном я счел своим долгом довести до сведения Вашего превосходительства на предмет принятия соответствующих мер.
Прокурор Иорданский
Секретарь Богословский
СОСТОЯЩИЙ
В РАСПОРЯЖЕНИИ
ГЛАВКОВЕРХА
ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТ
М. К. ДИТЕРИХС
17 мая 1919 г.
№ 42
Начальнику Штаба
1-го Средне-Сибирского армейского корпуса
Верховным правителем возложено на меня собрать все вещи, драгоценности и документы, принадлежавшие убитым членам б(ывшей) Царской Семьи.
По имеющимся у меня от прокурора Пермского окружного суда сведениям, некоторые вещи были сданы на хранение во вверенный Вам штаб бывшим начальником военного контроля полковником Никифоровым, а некоторые — нынешним начальником военного контроля в Перми13.
Если сведения эти правильны, то прошу Вашего распоряжения препроводить все вещи мне, в Екатеринбург, через прокурора Екатеринбургского окружного суда, сопроводив их указаниями, где каждая вещь была найдена или взята.
Генерал-лейтенант Дитерихс
Сов(ершенно) секретно
ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТ
М. К. ДИТЕРИХС
10 мая 1919 г.
№ 40
Его высокопревосходительству
Верховному правителю
(А. В. Колчаку)
Согласно разрешения Вашего высокопревосходительства, судебный следователь Н. Соколов, 9-го сего мая, имел разговор с г. Ипатьевым, владельцем дома, где проживала в г. Екатеринбурге б(ывшая) Царская Семья, по вопросу о найме этого дома казной.
Г. Ипатьеву частными лицами предлагалось за наем его дома 14 000 рублей в год и отопление за счет нанимающих. Г. Ипатьев согласен уступить казне дом за 12 000 рублей в год без отопления. При этом, оставаясь жить в нижнем этаже дома, г. Ипатьев принимает на себя внутреннюю охрану дома. Для наружной охраны в ночное время надо учредить один наружный милицейский пост (будка у дома имеется). Для поддержания дома зимой в должной температуре потребуется в год 24 сажени дров.
Таким образом, наем дома казною обойдется в год около 25 000 рублей.
Генерал-лейтенант (Дитерихс)
ПРОТОКОЛ
1919 года февраля 9 дня судебный следователь по особо важным делам при Омском окружном суде Н. А. Соколов, прибыв сего числа к генерал-лейтенанту Дитерихсу, предъявил ему подлинный ордер г(осподина) министра юстиции от 7 сего февраля за № 2437, находящийся в деле № 20 об убийстве отрекшегося от престола Государя Императора Николая Александровича и членов Его Семьи, и просил выдать подлинное следственное производство члена Екатеринбургского окружного суда Сергеева об убийстве Великих Князей в г. Алапаевске.
Генерал-лейтенант Дитерихс предъявил подлинное следственное производство названного Сергеева, озаглавленное: “Дело об убийстве бывших Великих Князей в Алопаевске”. В деле этом оказалось сто двадцать четыре пронумерованных, прошнурованных, припечатанных сургучной печатью Екатеринбургского окружного суда и скрепленных подписом Сергеева листа. Кроме того, в деле вшиты копия требования генерал-лейтенанта Дитерихса от 23 января 1919 года за № 119 на имя Сергеева и подлинное постановление сего последнего от 25 того же января о передаче названного дела генерал-лейтенанту Дитерихсу на двух листах.
На нахождение у себя дела генерал-лейтенант Дитерихс предъявил подлинный приказ Верховного правителя от 17 января 1919 года за № 36.
Судебный следователь Н. Соколов
Генерал-лейтенант Дитерихс
ВОЕННЫЙ МИНИСТР
9 февраля 1919 г.
№ 507
УДОСТОВЕРЕНИЕ
По повелению Верховного правителя, все военные и гражданские должностные лица обязываются оказывать полное содействие, предъявителю сего, Генерального Штаба, генерал-лейтенанту Дитерихсу, при проезде его в своем поезде для выполнения особо возложенного на него поручения.
Что подписью с приложением казенной печати удостоверяется.
Генерального Штаба, генерал-майор (Степанов)
Начальник Главного Штаба, Генерального Штаба,
генерал-майор (Марковский)
М. Ю.
ПРОКУРОР
ЕКАТЕРИНБУРГСКОГО
ОКРУЖНОГО СУДА
24 января 1919 г.
№ 66
Екатеринбург
Господину Главнокомандующему
Западным фронтом
(М. К. Дитерихсу)
Согласно приказания от 23 января 1919 года за № 120, основанного на повелении Верховного правителя, подлинные следственные производства по делам об убийстве бывшего Государя Императора Николая II, Его Семьи и других членов Царского Дома должны быть выданы Вашему превосходительству, причем, однако, розыскная и следственная деятельность должна продолжаться по “копиям необходимых документов”.
Считаю своим долгом доложить, что успешное продолжение розыскной и особенно следственной работы по этим делам может быть только при условии, если в руках следователя будут находиться копии со всего следственного производства по каждому из упомянутых дел. Между тем, снять таковые копии в столь краткий срок времени сдачи дел не представляется возможным.
По первому из упомянутых дел — об убийстве бывшего Государя Императора Николая II в самом ближайшем времени предстояло составление постановления о привлечении в качестве обвиняемых целого ряда изобличенных в этом преступлении лиц, каковой акт может быть выполнен при наличности копии с следственного производства. Что касается второго дела — об убийстве в гор. Алапаевске членов бывшего Царского Дома — Великих Князей — то дело это, находящееся в производстве того же члена суда И. А. Сергеева, согласно определения общего собрания отделений Екатеринбургского окружного суда от января 1919 года, основанного на требовании господина министра юстиции, подлежит передаче для дальнейшего следствия члену окружного суда Ф. И. Михновичу, каковое распоряжение исходило из тех соображений, чтобы каждый из членов суда, производящих следствие по этим делам, мог сосредоточить на них неослабное внимание.
Между тем, продолжение следствия по этому последнему делу без наличности у производящего таковое члена суда Михновича, который не знаком с этим делом, копии со всего следственного производства, представляется особенно затруднительным.
Ввиду сего, продолжая свою дальнейшую деятельность по расследованию этих дел, я, вместе с тем, считаю своим долгом ходатайствовать перед Вашим Превосходительством о том, чтобы последовало распоряжение о безотлагательном снятии копий со следственных производств по этим делам на предмет передачи их производящим следствие членам суда.
Прокурор В. Иорданский
Секретарь Богословский
23 января 1919 г.
№ 118
Прокурору
Всех задерживаемых по подозрению в участии и в причастности к убийству бывшей Царской Семьи и прочих членов Дома приказываю содержать в тюрьмах закованными.
Ген(ерал)-лейт(енант) Дитерихс
Копия
ПРОТОКОЛ
1919 года июля 6 дня судебный следователь по особо важным делам при Омском окружном суде Н. А. Соколов в г. Екатеринбурге в порядке 443 ст. уст. угол. суд. допрашивал нижепоименованную в качестве свидетельницы, и она показала:
Елизавета Николаевна Эрсберг, 40 лет, сословного происхождения своего не знаю, постоянное теперь местожительство имею в Тюмени, по Тобольской, 4, православная, грамотная, в деле чужая, не судилась.
В продолжение 16 лет я состояла на службе при Августейшей Семье в качестве помощницы няни Александры Александровны Теглевой.
В момент переворота Августейшая Семья вся, кроме, конечно, Государя, находившегося тогда в Ставке, жила в Царском. Дети в это время болели корью.
Я не знаю, от кого и каким именно способом осведомилась Императрица о перевороте. Об отречении Государя Она, вероятно, узнала из Манифеста Его, напечатанного в газетах.
Она была очень выдержана и держала себя в руках. Она, видимо, не теряла надежды на лучшее будущее. Я помню, что, когда Она увидела меня плачущей после отречения Государя, Она меня утешала и говорила, что “народ одумается, призовет Алексея и все будет хорошо”. Я не могу ничего Вам рассказать про приезд к нам Корнилова. Знаю я только, что Корнилов приезжал арестовать Императрицу. Все, кто согласился быть с Ними после этого, также считались арестованными. Но мне пришлось видеть Императрицу в один из моментов, когда Корнилов был еще у Нее. Я видела Ее в это время плачущей, и Она принимала валерьяну. Сама я ничего не слышала от Императрицы относительно приезда к нам Корнилова и не могу рассказать, как к этому относилась Императрица и как держал себя с Ней Корнилов.
Я помню сцену приезда во дворец Государя. Эта сцена была тяжелая. Государь подъехал к воротам на автомобиле. Ворота были заперты. Часовые Его не пропускали. Я эту сцену наблюдала в окно. Тогда вышел бывший в охране какой-то прапорщик (фамилию я его забыла), такой грубый и грубым жестом приказал: “Пропустите”. Тяжело было видеть эту сцену. Государь сначала прошел к Императрице. Я сама не видела Их встречи. Но Анна Степановна Демидова, личная девушка при Государыне, нам говорила, что Они Оба плакали. Потом Государь прошел к Детям. Он старался быть спокойным.
Жизнь внутри дворца в Царском мало изменилась после переворота. Уклад жизни был тот же. Ограничена была Августейшая Семья в свободе передвижения: Она была арестована и, как арестованная, Она не могла никуда выходить, кроме некоторых отведенных для этого мест парка. Всегда в это время за Ними следовали по пятам офицер и солдат. Все письма, вообще, всякая корреспонденция читалась комендантом.
Душе же Их, конечно, за это время было тяжело. Однажды Государь поздоровался с солдатами, как всегда, Солдаты Ему не ответили на Его приветствие. Был в отряде один офицер. Я забыла его фамилию и не знаю, какой воинской части он был. Но помню, он бывший студент. Он имел особое усердие следить за Ними и, когда он шел за Государем на прогулках, чуть не наступал на Его пятки. Был один или несколько случаев, когда Государь остался с протянутой рукой: офицер не подал Ему руку. Когда Государыня была в парке, к Ней подсел однажды какой-то солдат, непринужденно развалился и завел с Государыней разговор. Отобрали однажды у Алексея Николаевича ружье. Алексей Николаевич очень был этим огорчен. Это ружье потом Кобылинский по частям переносил и передавал Алексею Николаевичу. В нижнем коридоре дворца солдаты вели себя цинично: бранили Государя, называя Его “Николашкой” при прислуге, которая была предана Семье и долго находилась при Ней.
Не могли Они не страдать также еще и от проявления чувств неблагодарности к Ним со стороны некоторых лиц. В эти тяжелые для Них дни около Них были граф Бенкендорф, князь Долгорукий и доктор Боткин. Затем еще были жена Бенкендорфа, мать Долгорукого и старуха Нарышкина. Многие другие повели себя недостойно. Ни разу к Ним не явился сын Нарышкиной свитный генерал Нарышкин. Убежал от Них начальник конвоя граф Граббе. Ушел граф Апраксин. Ушел командир сводного Его Величества полка Рессин. Я думаю, Им неприятно было поведение гвардейского экипажа. Когда экипаж уходил, многие матросы, считавшиеся преданными Семье, те самые матросы, которые находились при “Штандарте” и “Полярной Звезде”64, грозили оставшемуся при Семье Нагорному. Ни разу к Ним не пришел и ушел от Них старший офицер гвардейского экипажа флигель-адъютант Николай Павлович Саблин. Изменил Им считавшийся преданным дядька Алексея Николаевича Деревенько65. Он оказался вором и после переворота проявил даже злобные чувства к Алексею Николаевичу. Относительно Керенского я могу сказать следующее. Я видела его или в первый раз, когда он приезжал во дворец, или в одно из первых его посещений дворца. Лицо у него было надменное, голос громкий, деланный. Одет он был неприлично: в тужурку, без крахмаленного белья. Вероятно, общение с Августейшей Семьей, в которой он не мог не почувствовать хороших людей, повлияло на него к лучшему, и он, вероятно, потом изменился в отношениях с Семьей. Я не помню, от кого, но мне пришлось слышать, что перед отъездом Семьи в Тобольск он, разговаривая с Государем, говорил Ему, что он из добрых побуждений переселяет Семью из Царского в Тобольск, как удаленный от железных дорог, тихий и спокойный город, где Им будет лучше; что он, Керенский, надеется, что Государь не усмотрит в его действиях “ловушки”. Государь ему ответил, что он верит Керенскому.
Перед отъездом в Тобольск Государь один виделся с Михаилом Александровичем. Керенский, как я слышала, отошел от Них в это время на некоторое расстояние.
Переезд наш в Тобольск протекал в хороших условиях. Мы ехали в удобных вагонах; наш поезд следовал, приноровляясь к нашим удобствам. Августейшая Семья, когда желала, выходила и шла вдоль полотна, а поезд шел медленно за Ней. Настроение было хорошее. Дети были веселы. Сама поездка, конечно, создавала такое настроение, в особенности, быть может, после жизни в Царском, где было неспокойно в последнее время. Однако я не могу забыть одной шутки тогда Алексея Николаевича. Играя с нами в карты, Он, шутя, сказал: “Э, братцы, стойте! И от тюрьмы не уйдем”.
Приехав в Тобольск, мы некоторое время прожили на пароходе “Русь”, на котором мы прибыли туда. В это время дом приводился в порядок. После этого мы перешли в этот дом. Государыня ехала туда с Алексеем Николаевичем в экипаже. Все остальные шли пешком. Разместились в двух домах: в губернаторском доме и в доме Корнилова. В последнем находились: Татищев, Долгорукий, Боткин, Деревенко, Гендрикова, Шнейдер, Буксгевден (прибывшая после нас) и Гиббс. Августейшая Семья и все остальные лица, прибывшие с Ней, поселились в губернаторском доме.
Дом губернаторский был удобный во всех отношениях: теплый, светлый, достаточно просторный, и комнаты были удобно расположены.
Уклад жизни в Тобольске был тот же, что и в Царском. Мария Николаевна, Татьяна Николаевна и Анастасия Николаевна вставали в 8 часов. И Алексей Николаевич вставал в это же время. Ольга Николаевна вставала в 9. Государь тоже вставал в 9. Императрица просыпалась рано, но обыкновенно Она до завтрака оставалась в кровати, занимаясь чем-либо. Государь пил чай у себя в кабинете с Ольгой Николаевной. Императрица пила утренний кофе всегда в постели. Все остальные пили чай в общей столовой. После чая Государь обыкновенно читал у себя в кабинете. Дети, кроме Ольги Николаевны, имели уроки до 11 часов. С 11 до 12 у них была перемена. В 12 часов Им подавались бутерброды и молоко. В это время к Детям всегда приходил закусывать и Император. От 12 до 1 часа тоже были уроки. В час был завтрак. После завтрака Дети и Государь шли гулять. Очень редко выходила гулять Императрица, сидевшая иногда на балконе. В 5 часов был вечерний чай, который Семья пила всегда в кабинете у Государя. После чая Дети занимались опять. Если же не было уроков, занимались чем-либо: рисовали, вышивали. В 8 часов был Медицинское отделение Красного Креста в Харбине.
Медицинское отделение Красного Креста в Харбине. 1905 г.
В центре сидит Евгений Сергеевич Боткин
обед. После обеда Дети играли или вообще свободно проводили время. В 11 часов был чай в гостиной Императрицы.
Стол был хороший: супы, мясные и рыбные блюда, сладкое. Обед был такой же, как и завтрак.
Население города относилось к Ним хорошо. Много разных приношений из провизии присылалось Им. Многие продукты присылал монастырь. Народ оказывал почтение Семье. Когда проходившие мимо дома видели кого-либо в окнах дома из Августейшей Семьи, кланялись и даже крестили. А раз одна старушка, проходя мимо дома, ругательски ругала солдат: “проклятые, прохвосты”, за то, что они держат под арестом Царскую Семью.
Жили Они простой семейной жизнью, как все люди, и Им было на первых порах Их пребывания в Тобольске лучше, чем в Царском: покойнее.
Там хоть разные петроградские газеты не могли Им доставлять удовольствия, а здесь Они были вдали от всего этого.
Многие солдаты из нашего караула относились к Ним хорошо. Такие жалели и на словах и на делах Семью. Помню, особенно хорошо к Ним относился солдат 1-го полка стрелок Мель. Он весьма старался, от души старался устроить в доме, как лучше для Них, когда мы приводили его в порядок. Хорошо относились офицеры Зима, Малышев, Пыжев. В высшей степени хорошо, душевно относился к Ним Кобылинский. Он Их любил, и Они хорошо все относились к нему. Он был весьма предупредителен к Ним и заботился о Них. Но ему было очень тяжело ладить с распущенными солдатами и приходилось быть весьма осмотрительным. Он однако проявлял большой такт. Не будь около Них Кобылинского, я уверена, много худого Они могли бы пережить при ином человеке.
Сначала, когда мы приехали в Тобольск, никаких комиссаров при нас не было. Месяца через два прибыл комиссар Панкратов с помощником Никольским. Панкратов был хороший, честный, добрый человек. Он хорошо в душе относился к Ним и, как заметно было, жалел Их. Особенно он любил Марию Николаевну. Однажды Она зашибла себе глаз: упала. Он, услыхав от этом, сейчас же прибежал и заметно беспокоился из-за этого. Так же он относился к болезням Алексея Николаевича. Он и к Государю относился внимательно. Иногда он приходил к нам и любил рассказывать Княжнам и Алексею Николаевичу о своей ссылке в Сибири. Они любили его слушать. Никольский был страшно грубый и недалекий. Он худо относился не только к Ним, но и к нам. Он нас заставил сняться, чтобы не мог посторонний пробраться в дом. Когда ему кто-то заметил о бесцельности этого, он сказал, приблизительно, так: “Нас заставляли, ну, пусть теперь они (т. е. не Они а “мы” в действительности) почувствуют”. Нам с разрешения правительства было прислано в ящиках из Царского лекарственное вино: “Сен-Рафаэль”. Никольский, как увидал это, вскочил на ящики, давай их рубить и все вино уничтожил. Его даже солдаты за это ругали “идиотом”. Увидал однажды он, что Алексей Николаевич выглянул, кажется, через забор и в грубой форме сделал Ему за это замечание. Алексея Николаевича самая форма замечания обидела. Кобылинский имел тогда с ним, кажется, объяснение по этому поводу.
Оба они, Панкратов и Никольский, были ссыльные и были партийные люди. Никольский, кажется, был с более сильным характером, чем Панкратов. Вероятно, он влиял на него, и они стали читать солдатам “лекции”. После этого солдаты стали разлагаться, и худые из них стали вести себя хуже с нами. Однажды Государь обратился к одному из солдат: “Здорово, стрелок”. Тот ему ответил: “Я не стрелок, а товарищ”. Я помню, что об этом мне передавали, кажется, Дети. Этот солдат потом был в числе тех, которые от нас ездили провожать Государя при перевозе Его из Тобольска и, вернувшись назад, стал совсем другой: его, кажется, проучили большевики в Екатеринбурге. Однажды они вырезали на доске качелей, которыми пользовались Княжны, нехорошее слово. Они из озорства срыли, т. е. перерыли, вообще привели в негодный вид ледяную гору, единственное развлечение для Детей в Тобольске. Они заставили Государя снять погоны. Они запретили Им ходить в церковь, и при богослужениях, которые после этого стали совершаться на дому, стал присутствовать солдат. Они в конце концов выселили из Корниловского дома всех находившихся там лиц в губернаторский дом и всех их считали арестованными.
После ухода от нас Панкратова с Никольским к нам был назначен какой-то комиссар, кажется, из Омска. Но мы его ни разу не видали, и он себя ничем не проявлял.
Большевистский переворот отразился на материальном благополучии Царской Семьи. Содержание от казны было прекращено, и Они были посажены на солдатский паек. Было тогда же уволено 10, кажется, человек прислуги, и вообще произошли урезки. Изменился стол. Но все-таки было все это сносно, пока еще терпимо.
Потом приехал к нам комиссар Яковлев. Я видела Яковлева, когда он шел с Государем по дому. Он был вежлив с Государем и производил впечатление человека сравнительно интеллигентного. Такое же впечатление он производил, как мне известно, и на других. Я не видела встречи Яковлева с Государем и Императрицей в зале и не слышала их разговора. Цель приезда к нам Яковлева заключалась в том, что на него большевистским правительством было возложено поручение увезти Государя из Тобольска. Все тогда знали, что Яковлев приехал из Москвы и распоряжается по уполномочию из Москвы. Княжны передавали мне со слов, конечно, Родителей, что Яковлев везет Государя в Москву. И Государь и Государыня, по словам Княжен, думали, что большевики хотят перевезти Его в Москву, чтобы Он заключил мирный договор с немцами. Из-за этого Государыня и страдала. Она знала слабый характер Государя. Алексей Николаевич болел. Значит, на Государя там они и могли подействовать в желательном для себя направлении, угрожая Ему благополучием Сына и оставшихся с Ним. Вот почему Императрица и решила ехать сама с Государем, думая, что Она может воздействовать на Него в таком направлении, как это лучше для Их блага. Вот такой смысл носили разговоры мои с Княжнами по поводу увоза Государя, цели этого увоза.
Уехали Они втроем: Государь, Императрица и Мария Николаевна. С Ними же уехали Боткин, Долгорукий, Чемодуров, Седнев и Демидова. Условия переезда их были уже совсем не те, что раньше, когда мы ехали в Тобольск. Они поехали в отвратительных тележках, без всяких удобств.
Некоторое время мы совершенно не знали, что делается с Ними. Потом пришла телеграмма, где значилось, что Их остановили в Екатеринбурге. Я, впрочем, хорошо не помню, была ли телеграмма. Почему-то это не удержалось в моей памяти. Возвратившиеся назад офицеры и солдаты, ездившие провожать Их, говорили, что Яковлев из Тюмени поехал на Екатеринбург, но вынужден был вернуться дорогой назад, так как получил сведения, что Екатеринбург Их не пропустит. Тогда он снова из Тюмени поехал по направлению к Омску. Однако и здесь его не пропустили. Тогда, переговорив откуда-то по прямому проводу с Москвой, он отвез Их в Екатеринбург.
Здесь, как рассказывали солдаты и офицеры, Государь с Государыней и Марией Николаевной сначала были отведены в какое-то помещение, а уже потом Они были доставлены в дом Ипатьева.
Спустя некоторое время приехали и за Детьми. К нам пришел в дом комиссар Хохряков, а потом появился Родионов. Главным считался Хохряков. Но он ничем себя не проявлял. Он был похож на простого матроса. А Родионов был не похож на простого, не интеллигентного человека. По моему мнению, это был по всем приемам жандармский офицер, а не солдат. Он худо относился к нам, грубо. Он в грубой форме запретил Ольге Николаевне затворять на ночь двери и предупредил, что иначе он сломает дверь. Он обыскал Нагорного и придирался к нему за то, что увидел у него в кармане записку от Коли Деревенко к Алексею Николаевичу. Как увидел, должно быть, преданного Алексею Николаевичу человека, так и начал его преследовать. Отношение его к Княжнам было такое, что как будто бы он вызывал Их гнев. Он обыскал монахинь, когда они пришли к нам на богослужение, и поставил около священника во время службы красноармейца. Он с видимым удовольствием говорил нам, что в Екатеринбурге режим другой, и прибавлял при этом: “Я устанавливал”. Хохряков держал себя совсем иначе. Он понравился Алексею Николаевичу. Этого Родионова узнал Татищев, и Татищева узнал Родионов.
Татищев ему сказал, что он его знает. Родионов ответил, что и он его знает. Тогда Татищев спросил его: “Интересно знать, при каких условиях я вас видел”. Родионов ему ответил: “Об этом не стоит вспоминать”. Но после этого он стал предупредительным с Татищевым и проявлял ему знаки внимания: велел наклеить ярлычки на чемоданы Татищева для выделения их из общей массы других вещей.
Кажется, 6—7 мая по старому стилю мы выехали из Тобольска и через несколько дней прибыли в Екатеринбург. Дорогой Родионов также худо держал себя с нами. Он не позволял в грубой форме, с придирками затворять Княжнам Их каюты. Алексея Николаевича с Нагорным он запер снаружи на ключ, и Нагорный нарочно разбудил его ночью, требуя выхода.
Утром, когда мы были в Екатеринбурге, в наш вагон (я находилась с Детьми) явилось двое. Один был Заславский, другого я не знаю66. Мне тогда говорили, что это Заславский, но кто говорил, я теперь не помню; там же около вагона говорили. Другого я не знаю и не помню. Фамилии Белобородова я тогда не слышала. Они потребовали от Детей, чтобы Они выходили. Были поданы извозчики. На одном с Ольгой Николаевной сел Заславский. На другом Хохряков с Алексеем Николаевичем, а на третьем Татьяна Николаевна с Анастасией Николаевной. Другой из прибывших в вагон куда-то исчез. Родионов же оставался тут около вагонов. Потом, спустя некоторое время, явился снова Заславский и потребовал Татищева, Гендрикову и Шнейдер. Он сам их куда-то увел. После этого Родионов сказал нам: “Ну, через полчаса и ваша судьба решится. Только ничего страшного не бойтесь”. После этого, кажется, тот же самый, который приходил в вагон с Заславским, увел Труппа, Харитонова, маленького Седнева, Нагорного и Волкова. Хорошо, однако, я не помню этого. Я помню, что тогда же было известно, что Трупп едет сменять Чемодурова, который должен был получить отпуск. Мы все остальные были объявлены свободными и уехали в Тюмень. До выезда в Тюмень я с Теглевой и Буксгевден ходила в город и видела дом, где была помещена Семья. Весь дом был обнесен забором, закрывавшим и ворота: ничего не было видно. Родионов нам тогда же объявил, что мы не имеем права оставаться в Екатеринбурге и должны уехать. Поэтому мы и уехали. Было разрешено остаться только Деревенко.
Я вижу предъявленные мне Вами фотографические изображения: рамочки для портретов, серьги, раздавленной жемчужины, бус, разломанных частей украшения из золота, трех образков, пальца, челюсти, бриллианта, креста, двух пряжек от туфель, пряжки от пояса мальчика, корсетных планшеток с застежками, стекол от пенсне и очков, пуговиц с гербами, 4 больших пуговиц от дамского пальто, медной пряжки от мужского пояса, двух тоненьких железных пластинок, трех металлических пряжек, пуговиц, петель, крючков, кнопок, обломка от сумочки или портмоне, блузки, платка, сумочки и георгиевской ленты (предъявлены фотографические изображения сих предметов, описанных в пунктах “а” 1—3, 4—8, “в”, “г” протокола 10 февраля сего года л. д. 10—13 об., том 2-й; в пунктах 2, 4—17, 21—22 протокола 15—16 того же февраля, л. д. 45—49 об., том 2-й; 3, 4, 5, 8 протокола 14 марта сего года, л. д. 147, том 3-й) и могу сказать следующее:
Таких складных портретных рамочек было много у Княжен. Это были Их дорожные рамочки, которые Они брали с собой всегда в дорогу.
Серьга — это безусловно серьга Государыни. Это были Ее любимые серьги, с которыми Она не расставалась и, по-моему, Она в них и уехала из Тобольска. Мы их не зашивали. Они в Тобольске не оставались.
Раздавленные части жемчужины — это жемчуг от другой парной с этой серьги Ее.
Такие бусы — от ожерельев Княжен. Они все носили их. Они были у них взяты с собой.
Одна из частей разломанного украшения — это, по-моему, и есть часть серьги Государыни.
Про образки я могу сказать, что у Них у всех были такие маленькие образки, которые Они брали с собой в дорогу. Один из них: образ Николая Чудотворца я узнаю. Это образ Ольги Николаевны. Остальные тоже Княжен, но которой и чей именно, я не могу сказать.
Палец напоминает мне палец Государыни и Ольги Николаевны.
У Боткина, я знаю, была искусственная верхняя, кажется, челюсть, но я ее не видела.
Бриллиант — это от колье Императрицы. Их было несколько таких. Вот их мы и зашивали вместо пуговиц в кушаки Княжен у синих костюмов из шевиота.
Такого креста я у Них не видела.
Пряжки от туфель две — это пряжки или от туфель Императрицы или от туфель Княжен.
Медная пряжка от пояса мальчика — пряжка от пояса Алексея Николаевича. Это Его пряжка.
Такие именно пряжки на подвязках были у Княжен. Корсеты носили все: Государыня и Княжны. Государыня не любила, когда Они ходили без корсетов. Носила всегда корсет и Демидова.
Про очки и пенсне я могу сказать следующее. У доктора Боткина было пенсне с золотой оправой только на переносице. Государыня в Тобольске носила за работой очки. Ей их назначил тобольский врач.
Я ничего не могу сказать про пуговицы с гербами. Дамские пуговицы могли быть только от верхних костюмов Марии Николаевны и Императрицы.
Также ничего не могу сказать про большую пряжку от пояса.
Две какие-то металлические пластинки могут принадлежать к пальто Княжен или Императрицы. Такие пластинки вкладывались в Их костюмы, чтобы они не поднимались кверху.
Такие пуговицы, кнопки, крючки, петли вполне могли быть у Их костюмов.
Обломок от сумочки или портмоне также может относиться к одной из Их вещей.
Медные монетки могут принадлежать Алексею Николаевичу. Он любил собирать такие вещи.
Блузка, платок и сумочка, по-моему, принадлежат Демидовой, а георгиевская ленточка может принадлежать всем Им: и Государю, и Государыне, и Алексею Николаевичу, и Княжнам.
Я вижу предъявленные мне Вами вещи: ботинок, крышку от коробочки с зубным порошком и осколок блюдца (предъявлены вещи, найденные 23 мая около костра вблизи тропы). Это не Их вещи. Таких вещей у Них не было.
Я вижу предъявленные мне Вами перчатки (предъявлены перчатки, найденные около Красной казармы 23 мая). Это перчатки не Государя и не Алексея Николаевича. Они вообще не любили носить перчаток, ни Государь, ни Алексей Николаевич. Алексей Николаевич считал это бабьей прихотью и любил, чтобы руки у Него были грубые. Может быть, это Боткина перчатки, но я положительно не знаю, чьи они.
Я вижу предъявленный мне Вами клочок белой и защитной материи (предъявлены кусочки материи, найденные 24 мая на дорожке л. д. 41 об., том 5). Белая материя — простая. Такой не могло быть и у Демидовой. А защитная — может быть от кармана Алексея Николаевича.
Осколки посуды, которые я вижу (предъявлены осколки чашки, блюдца, стаканов, найденные 25 мая на поляне вблизи глиняной площадки, л. д. 41 об., том 5), это от простой посуды, не Их посуды.
Я вижу три предъявленные мне Вами кусочка войлока и кусок материи, замазанный глиной (предъявлены эти вещи, найденные 25 мая вблизи костра на глиняной площадке, л. д. 41 об., том 5). Возможно, что это от шинели Государя или Алексея Николаевича, а кусок материи, замазанный глиной, — подкладка от Их шинели.
Я вижу предъявленные мне Вами предметы: обгорелые куски обуви и материи, корсетные кости с проволокой, осколок зеленого флакона, 14 осколков какого-то предмета и 4 осколка белого стекла (предъявлены эти предметы, найденные 26 мая на глиняной площадке вблизи костра, л. д. 41 об., том 5). Я могу сказать про них следующее. Я не думаю, чтобы материя, попадающаяся в обгорелых кусках, была частью этих кусков, видимо, являющихся обувью. Эти кусочки, вероятно, при сжигании материи и обуви слились с обувью. Материя эта весьма напоминает шевиот на костюмах Княжен, но только она потеряла цвет от огня. Самый же ее характер весьма напоминает материю Их костюмов. Проволока может быть от фуражки Государя или Алексея Николаевича. У Них была проволока в фуражках. Осколки зеленого флакона — это от флакона с английскими солями, какой был у Анастасии Николаевны. Белое стекло — простое от бутылки. У Них могла быть с собой святая вода.
Я вижу предъявленные мне Вами предметы: кусочки материи, застежку подвязок, две пуговицы, кнопки и колечки от них же (предъявлены эти предметы, найденные у костра у старой березы 26 мая, л. д. 42, том 5). Материя эта может быть от Их каких-либо костюмов. Среди этих кусочков есть шелковые. Все остальные вполне могут принадлежать Их же костюмам.
Я вижу предъявленные мне Вами предметы: 5 топазных бус, 1 осколок рубина, 7 осколков от белого флакона, кусочки свинцовой бумаги, осколки зеленого флакона, 3 осколочка белого стекла (предъявлены эти предметы, найденные 26 мая на глиняной площадке, л. д. 42, том 5). Бусы — это безусловно от Их ожерелий. Рубин, мне думается, скорее всего от перстня Анастасии Николаевны. Осколки белого флакона — это, скорее всего, от флакона с английскими солями, которые были у Княжен. Осколки белого стекла — это от их портретных рамочек. Свинцовую бумагу всегда, бывало, собирал Алексей Николаевич и набивал себе ею карманы.
Я вижу предъявленные мне Вами предметы: 1 осколок толстого стекла желтого цвета, 22 осколка белого стекла, 6 топазных бус, 2 бриллиантовых камня, тоненькую золотую цепочку, 11 круглых жемчужин, 2 маленьких топазных бусинки, 2 осколка от жемчуга, 2 осколка сапфира, 1 рубина, 2 осколка изумруда (предъявлены эти вещи, найденные 27 мая на глиняной площадке, л. д. 42, том 5). Все они, кроме осколка толстого стекла (вероятно, это простая бутылка), могут быть от вещей Августейшей Семьи. Стекло белое от флаконов и от рамочек Их. Бусы — это Княжен. Тоненькая золотая цепочка — это от браслета одной из Княжен или от цепочки, на которой был крест у одной из Них. Такие круглые жемчужины были у Них. 2 осколка от жемчуга — это осколки от серьги Государыни: тот же жемчуг. Рубин или от кольца или от броши одной из Княжен. К чему могли принадлежать изумруды, затрудняюсь сказать. Сапфир это от перстня Государя. Его перстень был кабошон и такого же совершенно цвета камни. Это кольцо Государь носил вместе с обручальным и никогда не снимал.
Я вижу предъявленные мне Вами предметы: 2 гвоздя, 2 фестона, 1 петлю, 1 пуговицу и бриллианты в оправе, 2 кусочка стекла, 2 осколка эмали (предъявлены вещи, найденные 28 мая на глиняной площадке, л. д. 42 т. 5). Я ничего не могу сказать про гвозди. 2 фестона — это от корсетов. Петля — от юбки. Пуговица — от мужского нижнего белья. Оправа с бриллиантами — это часть какого-либо украшения Императрицы, вероятно, того же колье. 2 кусочка стекла — от рамочек, эмали — от икон.
Я вижу предъявленные мне Вами вещи: малую жемчужину, обрывок золотой цепочки, обломок золотого украшения, крючок, петелку, осколки белого и зеленого стекла, осколок стекла фиолетового цвета, 1 пуговицу от дамского пальто, 1 перламутровую пуговицу, кусочки материи темно-зеленого цвета (предъявлены эти предметы, найденные 1 июня на глиняной площадке, л. д. 42 об., том 5). Такая жемчужина уже встречалась ранее. Цепочка и золотое украшение — это части браслета. Крючок и петелка — это, вероятно, от юбок. Осколки белого стекла от рамочек, синего — от флакона с солями. Большая пуговица — весьма напоминает пуговицы на пальто Императрицы, а малая перламутровая — на кофточках Княжен у рукавов. Кусочки материи, вероятно, от костюма Демидовой.
Оправа, которую я вижу (предъявлена оправа от пенсне, найденная 27 мая, л. д. 42 об., том 5), по-моему, от пенсне Боткина. Шнурок не его. У него не было шнурка на пенсне. Это ручной работы шнурок, от чего, не знаю.
Я вижу предъявленный мне Вами флакон с солями (предъявлен флакон с солями, найденный 17 июня, л. д. 43, том 5). Это флакон Императрицы.
Именно Ее это флакон. У Ее Величества был совершенно такой. У Княжен были такие же флакончики, но меньше.
Я вижу предъявленную мне Вами рамочку и обломки рамочек (предъявлены эти вещи, найденные 26—27 июня, л. д. 48, 52 об., том 6). Рамочка от иконы, безусловно, это Их вещь, но чья именно, точно не скажу. Рамочки, обломки которых я вижу, были у Княжен. В таких рамочках были у Них образочки.
Я вижу платок (предъявлен платок, найденный 12 июня, л. д. 47, том 6). Это не платок Княжен, и я не могу сказать, принадлежит ли он кому-либо из Них.
Я видела собачку, которую Вы мне предъявляли. Это, безусловно, Джемми Анастасии Николаевны. Она ее носила на руках. Это была очень маленькая собачка, которых всегда носят на руках, так как они настолько малы, что они не могут долго двигаться сами.
Я могу сказать следующее про лиц Августейшей Семьи.
Ольге Николаевне было 22 года. Она была среднего роста, стройная, худенькая блондинка. У Нее были голубые продолговатые глаза, красивые, добрые; хорошие зубы. Характером Она была вспыльчивая, но отходчивая. Она была простая русская девушка. Хорошо Она играла на пианино, любила поэзию и литературу. Я не слышала, чтобы Она писала стихи. Стихи, кажется, писала Гендрикова. Хозяйства и вообще дамских таких интересов Она не переваривала и в жизни была не практична.
Татьяне Николаевне было 20 лет. Она была выше Ольги Николаевны, худенькая, бледная. Она была темнее Ольги Николаевны. Глаза Ее были светло-карие. Она была энергичная, замкнутая, самостоятельная, деловая. Она любила страшно рукоделия. Хорошо играла по нотам на пианино. Она была ближе всех к Императрице.
Марья Николаевна имела 18 лет. Она была такая же блондинка, как и Ольга Николаевна, волосы Ее вились. Глаза Ее были громадные, светло-голубые. Она была красивая. Характер у Нее был приветливый, ласковый. Она была попроще других и любила страшно возиться с ребятами. Анастасия Николаевна была “толстушка”. Она была весельчак и хорошо играла комические роли в любительских спектаклях.
Императрица сильно постарела за революцию. Она похудела и поседела. Стан Ее согнулся. Как женщина Она еще сохранилась. Менструаций Она не потеряла. Но на вид Она была старуха. Она была властная, с сильным характером. Но для нас Она была весьма доступна и простая. Государя Она покоряла своим характером. Он уступал Ей. Она любила Его и только Его одного. Это ясно было видно всем. Она была очень религиозна и верила в силу молитвы. Распутина Она таким и считала. Я видела у нас Распутина раза два-три. Каждый раз я его видела около больного Алексея Николаевича. На этой почве он у нас и появился: Государыня считала его праведником и верила в силу его молитв.
Государь был проще Императрицы. Он был очень простой и добрый. Он любил простой народ, и Его любили многие солдаты, которые с Ним соприкасались. В Тобольске Он любил зайти в караульное помещение к солдатам и поиграть с ними в шашки, поговорить. То, что случилось с Россией после Его отречения, Его сильно трогало. Это заметно было по Его настроению. Однажды Он читал какую-то газету. Там была какая-то большевистская заметка: “Корнилов изменник”. Он тогда сильно возмутился этой статьей за генерала Корнилова. Он с горечью сказал: “Это Корнилов-то изменник”? Он сильно любил Семью и был по натуре редкий семьянин.
Алексей Николаевич был прекрасный мальчик: остроумный, веселый, ласковый. Он был очень хорошенький. Его все любили.
Татищев говорил нам, что он встречал Родионова где-то в Берлине. Кажется, Буксгевден говорила, что она видела его где-то на границе с Германией: он служил там жандармским ротмистром и отбирал у нее паспорт.
Драгоценности мы зашивали в костюмы Княжен. Я сама зашивала только в серые костюмы Княжен и в синие из шевиота. Для этого я спорола пуговицы на серых костюмах и у кушаков на синих костюмах (у синих костюмов пуговиц больше не было, кроме еще пуговиц на рукавчиках), а также у рукавов; обернула драгоценности ватой, обшила шелком, и все это пришила вместо пуговиц. Какие именно драгоценности я так заделывала, я не помню. Это лучше всех знает Тутельберг.
Все остальные драгоценности зашивала она и Теглева.
Больше я ничего показать не могу.
Показание мое, мне прочитанное, записано правильно.
Елизавета Эрсберг
Судебный следователь Н. Соколов
С подлинным верно.
Судебный следователь по особо важным делам Н. Соколов
Копия
ПРОТОКОЛ
1919 года июля 5—6 дня судебный следователь по особо важным делам при Омском окружном суде Н. А. Соколов в г. Екатеринбурге в порядке 443 ст. уст. угол. суд. допрашивал нижепоименованную в качестве свидетельницы, и она показала:
Александра Александровна Теглева, 35 лет, потомственная дворянка Петроградской губернии, живу в настоящее время в г. Тюмени, Тобольской губернии, по Тобольской улице, в доме № 4, православная, грамотная, в деле чужая, не судилась.
Я служила при Августейшей Семье 17 лет в должности няни при Детях. Состояла я при всех Детях. Когда я поступила на службу, Ольге Николаевне было 6 лет, Татьяне Николаевне — 4 года, Марии Николаевне — 2 года и Анастасии Николаевне — несколько месяцев, приблизительно, месяца 4.
Мы жили в Царском, когда произошел переворот в Петрограде. Государь находился в Ставке. Я не знаю, кто и каким образом известил Ее Величество о событиях в Петрограде. Мне думается, что Она не придавала серьезного значения этим событиям и не ждала того, что произошло. Когда около дворца появились солдаты, городовые, охранявшие нас, Государыня говорила нам: “Не беспокойтесь! Это в Петрограде “бунт”.
Это пройдет”. Видимо, Она думала, что это обыкновенные беспорядки. Я не могу Вам вообще рассказать в подробностях о событиях, которые происходили во дворце до прибытия Государя из Ставки, так как мы всецело были поглощены одним: болезнью Детей. Все Дети тогда болели корью, а у Анастасии Николаевны и Марии Николаевны тогда было еще воспаление легких. Я не могу Вам также сказать, каким образом узнала Императрица об отречении Государя. Мне помнится, что до обнародования еще Манифеста слухи об этом были во дворце. Слухи были неопределенные. Но, конечно, они создавали тревогу. Потом был объявлен манифест Государя, где Он отрекался за Себя и за Сына. Государыня этого, видимо, не ожидала. Весьма выдержанная, страшно собой владевшая, Она плакала. Однако Она и тогда не впадала в отчаяние. Она говорила Елизавете Николаевне Эрсберг, когда та плакала по поводу отречения Государя, что “народ одумается и будет просить на царство Алексея Николаевича”. Потом приехал генерал Корнилов и объявил Ее Величеству об аресте Ее и всех остальных, кто останется при Ее Величестве. Государыня объявила об этом нам сама. Она была взволнована арестом Ее, но Она не впадала в отчаяние, держала Себя в руках, хотя и плакала временами, и не теряла, видимо, надежды на лучшее. Сообщая нам об аресте, Она сообщила только о самом факте. Никаких враждебных ноток лично к генералу Корнилову я у Нее не заметила.
Потом приехал Государь53. Он виделся сначала с Императрицей в Ее комнатах внизу дворца. После этого Он прошел к Детям. Здесь я тогда впервые и увидела Государя после отречения. Меня поразило Его спокойствие. Но Анна Степановна Демидова, когда я высказала ей это свое удивление, мне ответила, что это не так. Она сказала, что сцена Их встречи была потрясающая: Ее Величество плакала, Государь был очень потрясен, когда происходило это Их свидание.
После посещения дворца Корниловым мы были действительно арестованы. Дворец был оцеплен солдатами. Мы могли выходить только в парк. Августейшая Семья могла выходить в парк только в определенные часы, и гулять можно было не по всему парку, а только в определенных местах его. По пятам Семьи следовал офицер и солдат. Если Семья работала в парке, стража стояла недалеко. Все корреспонденция, которая получалась и которая отправлялась, проходила через цензуру коменданта.
Во всем остальном наша жизнь после переворота текла так же, как и раньше.
Первым комендантом дворца был Коцебу, потом Коровиченко, потом Кобылинский, он же и начальник гарнизона. Коцебу был недолго, и я про него ничего не могу сказать. Коровиченко Они не любили. Он был невоспитанный и не умел себя держать. Мне кажется, что он был грубоватый. Спросите Волкова, камердинера Ее Величества. Он Вам расскажет, как невоспитанно однажды он приветствовал Государыню. Просто он, должно быть, не бывал в высоком обществе и не умел себя держать. Кобылинский хорошо, душевно относился к Августейшей Семье, и Они к нему относились также хорошо. Но ему, конечно, было трудно: солдаты тогда были распущены, и ему, вероятно, приходилось тяжело с ними. Иногда приходилось слышать, что он, вероятно, выходя из себя “кричал” на солдат.
Я была невольной свидетельницей первого прибытия к нам Керенского и его первого приема Государем. Он был принят тогда Их Величествами в классной комнате в присутствии Алексея Николаевича, Ольги Николаевны и Татьяны Николаевны. Я как раз застряла тогда в ванной, и мне нельзя было пройти в первое время. Я видела лицо Керенского, когда он один шел к Их Величествам, препротивное лицо, бледно-зеленое, надменное. Голос искусственный, металлический. Государь ему сказал первый: “Вот моя Семья. Вот Мой Сын и две старшие Дочери. Остальные больны, в постели. Если Вы хотите, Их можно видеть”. Керенский ответил: “Нет, нет. Я не хочу беспокоить”. До меня донеслась сказанная дальше им фраза: “Английская Королева справляется о здоровье бывшей Государыни”. Дальнейшего разговора я не слышала, так как я удалилась. Я видела лицо Керенского, когда он уходил, важности нет, сконфуженный, красный; он шел и вытирал пот с лица. Целью его первой поездки к нам было, между прочим, назначение комендантом Коровиченко. Он приезжал потом. Дети высказывали мне Их общее впечатление о приездах Керенского. Они говорили, что Керенский изменился в обращении с Ними. Он стал относиться к Ним гораздо мягче, чем в первый раз, проще. Он справлялся у Них, не терпят ли Они каких притеснений, оскорблений от солдат, высказывая готовность все это устранить.
Конечно, Августейшая Семья не могла не испытывать чувства горечи и в этот период Ее заключения, Царскосельский. Многие изменили Им: командир сводного полка Рессин, граф Апраксин ушел от Них, убежал начальник конвоя граф Граббе. Забыл Их близкий Государю человек свитный генерал Нарышкин, ни разу Их не навестивший в Царском.
Бывали случаи проявления хулиганства со стороны солдат и даже некоторых офицеров. Я знаю, что однажды один или два офицера отказались как-то подать руку Государю, не приняли Его руки, когда Он протянул им Свою руку. Об этом мне передавали с чувством глубокого возмущения Дети. Солдаты из любопытства окружали Семью, когда Она во время прогулок работала. А однажды, когда Ее Величество сидела в парке на скамейке, к Ней подсел какой-то солдат, развалился непринужденно, закурил и повел с Ее Величеством разговор. Никак не называя Ее Величества, он стал Ей предлагать разные вопросы. Я своими глазами видела эту сцену. Государыня занималась рукоделием в это время. Она улыбалась и отвечала на вопросы солдата. Такая “беседа” продолжалась довольно долго, Государыня потом говорила по этому поводу, смеясь, что Она не желает, чтобы подобные разговоры повторялись часто. Однажды Государь обратился к какому-то солдату: “Здорово, стрелок”. Стрелок ответил Его Величеству: “Я не стрелок, а товарищ”. Детям позволено было кататься на пароме. Солдаты тоже катались на этом пароме, зная, кому он принадлежит.
Я думаю, что Им тяжело было читать всю бессмысленную нелепицу, которой тогда полны были все русские газеты про Них. Однажды Государыня сказала мне по этому поводу: “Знаете, такие ужасы, такие гадости пишут. Мне бы не хотелось, чтобы это читали Дети”.
Я забыла сказать, что тогда проявил преданность Им офицер сводного Его Величества полка Лазарев. Он сильно тогда убивался и, когда он приходил проститься с Государыней, он сильно плакал.
Больше я ничего не имею Вам показать про Царскосельский период нашего заключения. В общем, жизнь за этот период можно обрисовать так. Жизнь внутри дворца протекала так же, как и до переворота. Государь не показывал вида от перемены положения. Также старалась держаться бодро и Ее Величество. Они были ограничены в передвижении и в праве корреспонденции. Солдаты и офицеры иногда позволяли себе недостойные выходки по Их адресу. Я указывала Вам эти случаи и забыла еще отметить следующее. Было установлено, что офицеры караула каждый день должны были видеть всю Семью. Это бывало перед завтраком, когда вся Семья выходила к столу. Однажды какой-то караульный офицер увидел в руках у Алексея Николаевича маленькое ружье. Он отобрал его у Алексея Николаевича и очень тем Его огорчил. Но Кобылинский, узнав об этом, отобрал ружье у офицера и по частям перенес его к нам и отдал Алексею Николаевичу.
1-го, кажется, августа мы выехали в Тобольск, уехали в этот день из Царского. Мне говорили Дети, что причиной нашего переезда в Тобольск послужило опасение Правительства за наше благополучие. Правительство опасалось ожидавшихся тогда беспорядков. Я помню, что в день отъезда у Государя был Великий Князь Михаил Александрович. Был в это время и Керенский. Дети мне передавали, что Керенский был “настолько любезен”, что отошел в сторону, когда Государь беседовал с Михаилом Александровичем.
Ехали мы с удобствами, в хороших вагонах и без приключений. Только один раз нас где-то остановили и, кажется, не хотели пропускать, но все обошлось благополучно. Поезд не останавливался на больших станциях, а на промежуточных. Семья выходила иногда из вагонов и шла пешком, кроме Императрицы. Поезд следовал медленно за Ними.
Из приближенных к Августейшей Семье лиц за ними последовали в ссылку, князь Василий Александрович Долгорукий, генерал Илья Леонидович Татищев, графиня Гендрикова, гофлектрисса Екатерина Адольфовна Шнейдер, баронесса София Карловна Буксгевден и два гувернера, швейцарский подданный Петр Андреевич Жильяр и англичанин Сидней Иванович Гиббс.
Из всех этих лиц Татищев не был придворным. Он до того бывал только на приемах. Я не могу сказать, почему именно на него пал выбор Государя. Но это был человек, преданный Государю, и, не в пример многим, решивший отдать себя Августейшей Семье, как и два иностранца, Жильяр и Гиббс, свободно имевшие возможность, как иностранные подданные, уехать от Августейшей Семьи, но не пожелавшие сделать этого. Гиббс же в особенности: он не был допущен к нам во дворец после нашего ареста, но тем не менее он сам приехал в Тобольск впоследствии. Впоследствии также приехала в Тобольск Буксгевден, болевшая во время нашего отъезда. Прибыв в Тобольск, мы несколько дней провели на пароходе “Русь”, на котором мы приехали, так как губернаторский дом54, где мы должны были жить, был не готов. Потом мы перебрались в дом. Императрица с Алексеем Николаевичем и одной из Княжен ехала в экипаже. Все остальные шли пешком.
Вот кто поселился в Тобольске при Августейшей Семье: 1) Илья Леонидович Татищев, 2) Василий Александрович Долгорукий, 3) доктор Евгений Сергеевич Боткин, 4) доктор Владимир Николаевич Деревенко, 5) Анастасия Васильевна Гендрикова, 6) София Карловна Буксгевден, 7) Екатерина Адольфовна Шнейдер, 8) Петр Андреевич Жильяр, 9) Сидней Иванович Гиббс, 10) Елизавета Николаевна Эрсберг, 11) Мария Густавовна Тутельберг, 12) Анна Степановна Демидова, 13) воспитательница Гендриковой Викторина Владимировна Николаева, 14) прислуга при Гендриковой Паулина Межанц, 15) прислуга Шнейдер Екатерина Живая и Маша (фамилии не знаю), 16) камердинер Государя Терентий Иванович Чемодуров, 17) его помощник Степан Макаров, 18) камердинер Государыни Алексей Андреевич Волков, 19) лакей при Княжнах Иван Дмитриевич Седнев, 20) человек при Княжнах Михаил Карпов, 21) дядька при Алексее Николаевиче Клементий Григорьевич Нагорный, 22) лакей Жильяра Сергей Иванов, 23) лакей при Татищеве и Долгоруком Тютин, 24) официант Франц Журавский, 25) лакей Алексей Трупп, 26) лакей Григорий Солодухин, 27) буфетчик Дормидонтов, 28) лакей Киселев, 29) лакей Ермолай Гусев, 30) повар Иван Михайлович Харитонов, 31) повар Кокичев, 32) повар Верещагин, 33) поварской ученик-мальчик Леонид Седнев, 34) кухонный служитель Сергей Михайлов, 35) кухонный служитель Франц Пюрковский, 36) кухонный служитель Терехов, 37) писец Кирпичников, 38) парикмахер Дмитриев, 39) заведующий погребом Рожков и 40) я.
Августейшая Семья и почти все из указанных лиц, кроме Долгорукого, Татищева, Боткина, Деревенко, Гендриковой, Шнейдер, Гиббса и Буксгевден, поселились в губернаторском доме. Эти же указанные лица поселились в Корниловском доме, но Буксгевден солдаты потом выселили и она уехала на частную квартиру. Распорядок дня был такой же, как и в Царском. Утренний чай был в 8 часов 45 минут. Государь с Ольгой Николаевной пили чай в Его кабинете. Государыня — у Себя. Алексей Николаевич и остальные Княжны пили чай в общей столовой. Государь после чая часов до 11 читал обыкновенно у себя в кабинете. Дети после чая занимались: у них были уроки. Государыня занималась у Себя. С 11 до 12 у Детей была “перемена”, и они обыкновенно гуляли. В 12 Они опять занимались до часа, когда подавался завтрак. В 12 часов после перемены Детям подавались бутерброды. К Ним обыкновенно заходил и Государь и закусывал вместе с Ними. После завтрака обыкновенно шли гулять во двор и занимались физическим трудом. Государь пилил и рубил дрова. В этом принимали участие и Княжны. Они сделали на оранжерее площадку, где Они любили сидеть на солнечной стороне. Если не занимались физическим трудом, просто гуляли. Это было единственное Их развлечение. Больше ничего нельзя было делать Им и нечем развлекаться. В сумерки шли домой. В 5 часов подавался чай. За час до чая Государь иногда преподавал Алексею Николаевичу историю. Чай в 5 часов Они пили своей Семьей в кабинете Его Величества. После чая Государь читал. Государыня шла отдыхать и отдыхала до обеда. Дети садились опять за занятия и занимались до 7, имели уроки, а от 7 до 8 Они готовили уроки. В 8 часов был обед. Чаще всего Государыня с Алексеем Николаевичем обедали в комнате Ее Величества: Ей тяжело было ходить по лестнице, и поэтому Она чаще всего обедала у Себя. Государь, Княжны и свита обедали в общей столовой. После обеда чаще всего разговаривали, играли в какие-нибудь игры. Алексей Николаевич скоро ложился спать. В 11 часов был чай у Ее Величества в гостиной. После этого расходились спать.
Стол был хороший. Обыкновенно был суп, рыба, жаркое и сладкое. Обед был повторением завтрака. Фрукты подавались, но какие же собственно фрукты? С собой не было привезено ничего, а в Тобольске только и можно было доставать плохие яблоки. Вот это и были фрукты. В общем жизнь была сносная. Первое время было лучше, чем в Царском, покойнее. Но было скучновато. Сидели узниками и были оторваны от России и даже от города.
Про солдат я могу сказать вот что. Все они разделялись на две партии. Одна партия относилась к Семье хорошо, другая худо. С этими Кобылинскому приходилось плохо. Когда дежурили хорошие солдаты, Государь ходил к ним в их караульное помещение, где помещались дежурные солдаты, разговаривал с ними и играл в шашки. Ходил туда к ним и Алексей Николаевич и Княжны тоже ходили с Государем. Плохие — хулиганичали. Однажды они вырезали какие-то нехорошие слова на доске качелей, которыми пользовались Княжны. Однажды они перерыли широчайшей канавой ледяную гору, которую собственноручно делала Августейшая Семья при помощи свиты и прислуги. Этим они лишили Ее в сущности единственного развлечения на воздухе. После многолетия, провозглашенного в церкви диаконом Их Величествам, солдаты перестали пускать Их в церковь55. Богослужения совершались на дому, причем на богослужении присутствовал представитель от солдат. В конце концов Государь принужден быть снять с себя погоны56.
Я бы сказала, что жизнь наша постепенно ухудшалась, она постепенно делалась все хуже и хуже, т. е. солдаты все более и более распускались. Кобылинскому приходилось туго. Он однажды потерял надежду справиться с ними и заявил об этом Государю. Государь просил его остаться, и он остался. Я должен сказать про него, что он явно был на стороне Августейшей Семьи, делал для нее все, что мог, хорошее и всячески боролся с хулиганскими проявлениями солдатского настроения.
Сначала, когда мы приехали в Тобольск, никаких комиссаров при нас не было. А потом, месяца через 11/2 — 2 появился Панкратов и его помощник Никольский57. Про Панкратова я должна по совести сказать, что он был человек по душе хороший. Он был социалист и был в ссылке где-то в Сибири. Он был человек добрый и сердечный. К Семье, в особенности к Княжнам и особенно к Марии Николаевне, он относился хорошо. Марию Николаевну он любил больше всех. Государь при встрече разговаривал с ним. Никольский же был груб и непорядочен. Он был противоположность Панкратову. Панкратов проявлял заботу о Семье, как мог. Никольский держал себя совсем по-другому, и не будь около нас Кобылинского, он бы, пользуясь слабохарактерностью Панкратова, наделал бы нам много плохого. Однажды, например, он, взрослый человек, имел глупость и терпение долго из своей комнаты через окно наблюдать за Алексеем Николаевичем и, увидев, что Он выглянул через забор, поднял целую историю из-за этого. Вот со времени появления их около нас солдаты и стали распускаться. Это происходило оттого, что Панкратов с Никольским “просвещали” их разговорами о политике.
Сначала, когда произошел большевистский переворот в России, на нас это не отражалось. Но потом, уже в начале 1918 года, мы это почувствовали.
Пришла из Москвы или из Петрограда от большевистского правительства какая-то бумага, где нам приказывали жить на свои средства. Больше от казны нам денег было решено не давать. Тут режим нашей жизни пришлось менять. Уволено было несколько человек. Пришлось изменить стол. Стало готовиться только два блюда, без сладкого, и не было уже за столом кофе, сливок, масла. Сахар отпускался по карточкам. Потом солдаты переселили всех, живших в Корниловском доме, в дом губернатора и подвергли аресту.
До появления Яковлева никаких комиссаров, кроме Панкратова и Никольского, около нас не было. Их потом те же самые солдаты прогнали. Я слыхала, что приехал какой-то комиссар из Омска, но я не знаю его фамилии, и он у нас в доме ни разу не появлялся58.
Первый комиссар, который появился у нас после большевистского переворота, был Яковлев. Его приезда ждали. Об этом говорили солдаты, ездившие зачем-то в Москву до приезда к нам Яковлева. Его появления у нас в первый раз я не видела. Я его видела как-то потом, когда он приходил в детскую, где находился Алексей Николаевич, тогда болевший. Около Алексея Николаевича в то же время находилась и Императрица. Пришел он в сопровождении какого-то блондина в солдатском платье, не интеллигентного, видимо, человека. Сам Яковлев производил впечатление человека полуинтеллигентного. Он держал себя с Государыней вполне прилично. Когда он вошел к нам, он сказал: “Я извиняюсь. Я еще раз хотел посмотреть”, не называя Алексея Николаевича. Молча он посмотрел на Алексея Николаевича и ушел. Ее Величество Яковлеву подавала руку. Руки Ее Величества он, конечно, не целовал, но все-таки он был приличен с Ней. Этому же другому Она руки не давала. Я не видела свидания Яковлева с Государем и Государыней. Я не знаю, как это происходило. Знаю же о цели прибытия Яковлева от Детей. Они говорили мне, что Яковлев приехал из Москвы с полномочиями от московских большевиков и увозит куда-то Государя, что с Государем решила ехать и Императрица, что с Ними же едет и Мария Николаевна, причем этот вопрос о поездке именно Марии Николаевны был решен самими Детьми. Дети передавали мне как Их убеждение, что Яковлев увозит Их в Москву. Ни слова тогда не говорилось про Екатеринбург. Были тогда разговоры, что Яковлев недели через три возвращается и перевозит всех остальных Детей. Императрица сильно убивалась в это время. Она плакала. Я не могу Вам определенно и точно ответить на вопросы, что Ее убивало и заставляло страдать, только ли разлука с больным Алексеем Николаевичем или же еще иные какие-либо подозрения и опасения в связи с намерениями увоза Его Величества и, в частности, Государя из Тобольска.
Видно было, что не по себе и Государю. Он сдерживался, но Он был бледен и молчалив.
Яковлев же страшно почему-то торопился и говорил, что не надо брать много вещей, видимо, желая поскорее уехать. Числа Их отъезда я не помню59. Уехали Они рано утром в простых тележках, только одна из тележек была с верхом, в ней поехала Императрица с Марией Николаевной. С Ними же уехали Боткин, Долгорукий, Чемодуров, Демидова и Седнев.
Несколько дней мы не получали известий о Них. Знали только по кратким сообщениям, одно из которых было доставлено одним из кучеров, что Они едут благополучно, что Они проехали Тюмень. Вдруг была получена от кого-то, вероятно, Кобылинским, телеграмма, что Их “задержали” в Екатеринбурге. Это было для всех полной неожиданностью. Никто этого не ожидал и никто ничего не понимал. Потом стали приходить письма. Были получены письма от Государыни и Марии Николаевны на имя Княжен и мной от Марии Николаевны и Демидовой. Из этих писем можно было понять, что им живется худо. Мария Николаевна писала, что Они спят в одной комнате, что Они все (вместе с прислугой) обедают вместе, что Им Седнев варит только одну кашу и что обед Они получают из “советской” столовой. Демидова мне писала: “Уложи, пожалуйста, хорошенько аптеку и посоветуйся об этом с Татищевым и Жильяром, потому что у нас некоторые вещи пострадали”. Мы поняли тогда, что пострадали у Них некоторые ценные вещи, и решили, что это Императрица дает нам приказание позаботиться о драгоценностях. Впоследствии мы и поступили с ними таким образом. Мы взяли несколько лифчиков из толстого полотна. Мы положили драгоценности в вату, и эту вату мы покрыли двумя лифчиками, а затем эти лифчики сшили. Таким образом, драгоценности, значит, были зашиты между двумя лифчиками, а сами они были с обеих сторон закрыты ватой. В двух парах лифчиков были зашиты драгоценности Императрицы. В одном из таких парных лифчиков было весом 41/2 фунта драгоценностей вместе с лифчиками и ватой. В другом было столько же весу. Один надела на себя Татьяна Николаевна, другой — Анастасия Николаевна. Здесь были зашиты бриллианты, изумруды, аметисты. Драгоценности Княжен были таким же образом зашиты в двойной лифчик и его (не знаю, сколько в нем было весу) надела на себя Ольга Николаевна. Кроме того, Они под блузки на тело надели много жемчугов. Зашили мы драгоценности еще в шляпы всех Княжен между подкладкой и бархатом (шляпы были черные бархатные). Из драгоценностей этого рода я помню большую жемчужную нитку и брошь с большим сапфиром (не помню, кабошон или нет) и бриллиантами. У Княжен были верхние синие костюмы из шевиота. На этих костюмах (летних, в которых Они и поехали) пуговиц не было, а были кушаки и на каждом кушаке по две пуговицы. Вот эти пуговицы мы отпороли и вместо пуговиц вшили драгоценности, кажется, бриллианты, обернув их сначала ватой, а потом черным шелком. Кроме того, у Княжен были еще серые костюмы из английского трико с черными полосками; это были осенние костюмы, которые Они носили и летом в плохую погоду. Мы отпороли на них пуговицы и также пришили драгоценности, так же обернув их ватой и черным шелком.
Хохряков, а потом Родионов появились у нас в доме незадолго до нашего отъезда. Они, как я понимаю, специально и прибыли к нам, чтобы нас перевозить в Екатеринбург. Комиссаром тогда был Хохряков, а Родионов был начальником отряда, который заменил наших солдат60. Это был отряд красноармейцев. Он был, отчасти, из русских красноармейцев, отчасти, из нерусских, но какой именно национальности, я не могу определить и не знаю, латыши это были или мадьяры. Про Хохрякова я не могу сказать ничего плохого. Он и не играл значительной роли. Заметно было, что главным лицом был не он, а именно Родионов. Это был гад, злобный гад, которому, видимо, доставляло удовольствие мучить нас. Он это делал с удовольствием. Между ним и Яковлевым была такая же разница в обращении с нами и с Детьми, как между небом и землей. Он явился к нам и всех нас “пересчитал”, как вещи. Он держал себя грубо и нагло с Детьми. Он запретил на ночь даже запирать комнаты Княжен, объясняя, что он имеет во всякое время право входить к Ним. Волков что-то сказал ему по этому поводу: девушки, неловко. Он сейчас же помчался и в грубой форме повторил свой приказ Ольге Николаевне. Он тщательно обыскал монахинь, когда они приходили к нам петь при богослужении, и поставил своего красноармейца у престола следить за священником. Когда мы укладывались, и я, убрав кровать, собиралась спать на стуле, он мне сказал: “Это полезно. Вам надо привыкать. Там совсем другой режим, чем здесь. Я сам там его устанавливал”. Этого Родионова узнали Татищев с Гендриковой или Буксгевден. Татищев говорил, что видел его в Берлине. Гендрикова или Буксгевден — в Вержболове при поездке за границу.
Из Царского были взяты, кроме платья, обуви и мелких вещей, лишь столовая чайная и умывальная посуда, ковры, походные постели, лампы и некоторые картины. Из обстановки же ничего взято не было, кроме кушетки и коляски для Императрицы и Алексея Николаевича. Обстановка в Тобольске вся была губернаторская. Я удивляюсь, что они все это “тащили”. Они положительно все взяли из обстановки. Хохряков при этом сказал какую-то странную фразу по поводу увоза обстановки: “Это в наших интересах”. У Родионова же с Алексеем Николаевичем вышел спор по этому поводу. Алексей Николаевич сказал ему, что они напрасно берут для Них чужие вещи. Родионов ответил Ему: “А Вы укажите хозяина этих вещей”. Алексей Николаевич сказал: “Эти вещи принадлежат губернатору. Вероятно, ими и будет пользоваться новый губернатор, когда он будет”. На это Родионов ему ответил: “Ну, это не известно, будет ли еще губернатор, или нет”. В частности, про кровати Их я могу сказать, что у Них у всех эти привезенные в Тобольск походные кровати были одинаковые. Они были никелированные и имели вместо сетки натянутый тик из белых и красных полосок, как часто это бывает на диванах в вагонах, а матрасы на них были обтянуты замшей. У всех у Них было по кровати. Когда Государь, Государыня и Мария Николаевна уезжали, Они взяли с собой три кровати, а потом, когда уезжали Дети с нами, все Их кровати также были взяты.
До Тюмени мы ехали на пароходе, том же самом, на котором мы ехали и в Тобольск. Родионов запретил Княжнам запирать на ночь Их каюты, а Алексея Николаевича с Нагорным он запер снаружи замком. Нагорный устроил ему скандал и ругался: “Какое нахальство! Больной мальчик! Нельзя в уборную выйти!” Он вообще держал себя смело с Родионовым, и свою будущую судьбу Нагорный предсказал сам себе61. Потом, когда мы приехали в Екатеринбург, он мне говорил: “Меня они, наверное, убьют. Вы посмотрите, рожи-то, рожи-то у них какие! У одного Родионова чего стоит! Ну, пусть убивают, а все-таки я им хоть одному-двоим, а наколочу морды сам!” В Тюмени мы пересели в вагоны. Детей поместили в классный вагон первого класса. С Ними ехали Татищев, Гендрикова, Шнейдер, Деревенко, Буксгевден, Нагорный, Эрсберг. Все остальные ехали в теплушке.
Прибыв ночью в Екатеринбург62, мы утром были передвинуты куда-то за город, и Детей увезли. Я только в щель вагона видела, как Татьяна Николаевна сама тащила тяжелый саквояж с подушкой, а рядом с Ней шел солдат, ничего не имея в руках. Из числа нас были увезены в дом Нагорный, маленький Седнев, Трупп и Харитонов. Затем из нас взяли Гендрикову, Шнейдер и Татищева. Нам же Родионов объявил, что мы свободны.
В числе 18 человек мы, спустя некоторое время, уехали в Тюмень, откуда и разъехались по разным местам, по большей части, в Тобольск.
Больше, собственно, я ничего не могу рассказать по делу. Я могу удостоверить, что, когда Яковлев увозил Государя с Государыней и Марией Николаевной, их провожало несколько человек наших солдат и два офицера: Матвеев и Набоков. Возвратившись, они рассказали нам всем, что из Тюмени Яковлев повез Их в Екатеринбург, но вернулся, так как получил сведения, что Екатеринбург Их не пропустит. Тогда он повез их в Омск и довез Их до самого Омска. Однако и Омск их не пропускал. Там, в Омске, Яковлев говорил по прямому проводу с Москвой и получил приказание оставить Их в Екатеринбурге, что он и сделал63.
Вы спрашиваете меня, как относилось население к Августейшей Семье в Тобольске? Относилось оно хорошо. Когда народ проходил мимо дома, многие кланялись, некоторые крестили дом. Много присылалось разных продуктов Семье. Хорошо относились монахини к Ним. Они мыли прекрасно Их белье, присылали Им кое-какие продукты, варенье.
Я вижу предъявленные мне Вами фотографические изображения: рамочки для портрета, серьги, раздавленной жемчужины, бус, тоненьких пружиночек, разломанных частей золотого украшения, топазов, застежки от дамской сумочки, трех образков, пальца, челюсти, бриллианта, креста, двух пряжек от туфель, медной пряжки от пояса мальчика, корсетных пластинок и пряжек с крючками, стекол от пенсне и очков, пуговиц с гербами, 4 больших пуговиц от дамского пальто, медной пряжки от мужского пояса, двух тоненьких железных пластинок, трех металлических пряжек, пуговиц, колечек, петель, крючков, обломка от сумочки, блузки, платка, сумочки, георгиевской ленточки (предъявлены фотографические изображения сих предметов, описанных в пунктах “а” 1—3, 4—8, “в”, “г” протокола 10 февраля сего года, л. д. 10—13 об., том 2-й; в пунктах 2, 4—17, 21—22 протокола 15—16 того же февраля, л. д. 45—49 об., том 2-й; 3, 4, 5, 8 протокола 14 марта сего года, л. д. 147 том 3-й) и могу относительно этих вещей сказать следующее.
Рамочка — это одна из многочисленных рамочек Княжен, где у них были разные портреты.
Серьга и осколочки от нее — это, безусловно, серьги Государыни, которые Она очень любила. Я только не помню, были они зашиты, или Она в них уехала.
Бусы — это от ожерелий Княжен. Это бусы горного хрусталя. Они были разной величины на ожерельях. Их мы не зашивали, а они просто были у них в ридикюлях.
Про застежку от дамской сумочки я затрудняюсь сказать что-либо определенное.
Образки — это Княжен. Они висели у Них на кровати, а на дорогу Они всегда надевали их на себя. Из них образок Николая Чудотворца — это Ольги Николаевны, а Ангела Хранителя — Анастасии Николаевны, чей третий и какой был у четвертой Княжны, не помню.
Палец никоим образом не Государя: Он не занимался никогда маникюром. Он мне напоминает больше всего палец Императрицы, но только он как будто бы здесь на снимке распух, а у Нее пальцы были тонкие.
Про челюсть я ничего сказать не могу. Боткин носил пенсне. Государыня от слез стала жаловаться в Тобольске на глаза, и к Ней в Тобольске приглашался какой-то доктор, который Ей и прописал очки. В них Она и работала.
Бриллиант — это подвес от какого-то Ее ожерелья, колье. Мы из него сделали пуговицу на кушаке синего костюма одной из Княжен.
Креста такого я никогда ни у кого из Них не видела.
Две пряжки от туфель — это пряжки от туфель одной из Княжен. У Них всех были такие пряжки на туфлях. Такие же, впрочем, пряжки были и на туфлях Императрицы.
Пряжка от пояса мальчика — это, безусловно, пряжка от пояса Алексея Николаевича.
Корсетные планшетки и застежки, конечно, я опознать не могу. Но я удостоверяю, что Императрица и Княжны, и Демидова всегда носили корсеты. Только Государыня иногда снимала с себя корсет, когда надевала капоты. Вообще же Она этого требовала от Княжен и говорила, что не носить корсета — это распущенность.
Пуговицы с гербами — это от шинели Государя.
4 большие пуговицы — это пуговицы с верхнего платья Императрицы.
Медная пряжка от пояса мужчины похожа на пряжку пояса Государя.
Две тоненьких пластинки — это могут быть от пальто Государыни, куда они были положены для тяжести, как это часто делается на дамских пальто.
Одна из трех пряжек — от туфель или Императрицы или одной из Княжен, у Них были такие на туфлях.
Другая пряжка, как мне кажется, от пояса Демидовой, а третья — это мужская, от помочей.
Мужские пуговицы похожи на пуговицы от брюк Алексея Николаевича, такие дамские пуговицы были на блузках Княжен, кнопки были на юбках Княжен. Блузка и сумочка — это Демидовой, а платок — детский.
Георгиевские ленточки были и у Императрицы, и у Княжен.
Я вижу предъявленный мне Вами ботинок, коробочку от зубного порошка и осколок блюдца (предъявлены эти вещи, найденные 23 мая около костра у тропы). Таких ботинок никогда не было ни у кого из лиц Августейшей Семьи. Они никогда не носили ботинок на шнурках: терпеть этого не могли. Для Демидовой он мал. Зубного порошка Они не имели в коробочках. Он насыпался для Них в стеклянные баночки с крышками. Осколок от блюдца — это от простой чашки.
Я вижу предъявленный мне Вами обрывок белой материи (предъявлен обрывок белой материи, найденный 24 мая на дорожке, л. д. 104 об., том 5) — это не от Их белья и не Демидовой. Это крестьянское белье.
Ничего не могу сказать про обрывок защитной материи (предъявлен кусочек этой материи, найденный там же, л. д. 104 об., том 5). Возможно, что это от кармана шинели или брюк Алексея Николаевича.
Осколки посуды (предъявлены осколки чашек, блюдца и стакана) — это не Их посуда. Это простая посуда. У Них такой не было.
3 кусочка войлока, которые Вы мне показываете (предъявлены три кусочка войлока, найденные 25 мая на глиняной площадке, л. д. 105 об., том 5), — это, по-моему, кусочки шинели, возможно, Государя или Алексея Николаевича.
Материя, покрытая глиной, возможно, что и от подкладки шинели. Я вижу предъявленные мне Вами осколки зеленого флакона (предъявлены осколки флакона, найденные 26 мая на глиняной площадке, л. д. 107, том 5) — это осколки от флакона с английскими солями, которые у Них были.
Я вижу предъявленные мне Вами осколки белого стекла (предъявлены осколки белого стекла, найденные 26 мая, 27 мая, 28 мая, 1 июня, 4 и 5 июля, л. д. 107, 109, 109 об., 110, 110 об., 112, 113 об., 114 об., том 5). Одни из них, по-моему, от простой бутылки (возможно, Они взяли с собой святую воду), другие от рамочек, а третьи мне напоминают осколки маленьких флаконов с солями, которые были у Них у всех и которые Они обязательно взяли бы с собой, если бы куда-либо поехали.
Я вижу предъявленный мне Вами флакон с такими солями (предъявлен флакон с солями, найденный 17 июня на дне старой ямы, л. д. 115, том 5). Вот от такого флакона и есть некоторые среди этих осколков.
Я вижу предъявленные мне Вами кусочки материи и кнопки (предъявлены кусочки материи и кнопки, найденные у старой березы 26 мая, л. д. 107 об., том 5). Это кусочки материи, вероятно, от юбок Княжен, где они были подшиты в области кнопок. Такие кнопки могли быть у Их юбок.
Я вижу предъявленные мне Вами бусы (предъявлены бусы, найденные 26 мая, 27 мая на глиняной площадке, л. д. 109—111, том 5). О них я уже говорила Вам ранее по снимкам. Вот такие у Них и были на Их ожерельях.
У Них было много вещей с рубинами. Было у одной из Княжен, как я помню, колечко с рубином (предъявлены осколки рубина, найденные на глиняной площадке 26 и 27 мая, л. д. 109—111 об., том 5).
Кусочек оловянной бумаги или свинца мог быть в кармане у Алексея Николаевича (л. д. 110, том 5). Я помню, Он собирал свинцовую бумагу.
Я вижу предъявленные мне Вами малые жемчужины (предъявлены 11 жемчужин, найденных 27 мая на глиняной площадке, л. д. 111, том 5). Из таких жемчужин у всех Княжен были нитки, которые Они носили на шее. Бриллиантовые камни, которые я вижу (предъявлены бриллианты, найденные там же и того же числа, л. д. 111, том 5), дорогие и прекрасные. Они могли быть от очень многих Их украшений.
Я вижу два обрывочка тоненькой золотой цепочки (предъявлены два обрывочка золотой цепочки, найденные 27 мая и 1 июня там же, л. д. 111—112 об., том 5), вероятно, от браслетов Княжен. У Них были такие цепочки при браслетах. 2 осколка сапфира — от перстня Государя. Именно такой сапфир был у Него в перстне, который Он носил на одном пальце с обручальным кольцом и говорил, что не может его снять (предъявлены два осколка сапфира, найденные 27 мая на той же площадке, л. д. 111 об. том 5).
Часть украшения с бриллиантиками (предъявлено это украшение, найденное 28 мая на глиняной площадке, л. д 112, том 5), по моему мнению, от того же колье, что и большой бриллиант.
Совершенно такие вот пуговицы, как та, которую Вы мне показываете (предъявлена пуговица, найденная 1 июня на глиняной площадке, пункт 96 л. д. 113, том 5), — были у Княжен на рукавах Их блузок.
Одна большая пуговица от дамского пальто (предъявлена такая пуговица, найденная там же и тогда же, пункт 97 л. д. 113, том 5), по-моему, от пальто Императрицы.
Оправа от пенсне (предъявлена оправа, найденная 27 мая около шахты в яме, л. д. 114, том 5) совсем такая же, как и у пенсне Боткина.
Я вижу предъявленную мне Вами рамочку и обломки рамочки (предъявлены эти предметы, найденные 26—27 июня, л. д. 48—52, том 5), скорее всего от образа Государыни, который Она носила на груди, а пластинки — от образов, которые носили на груди Княжны, когда ехали в дорогу.
Я видела собаку, извлеченную из шахты. Это положительно Джимми, маленькая собачка Анастасии Николаевны. Это была Ее собачка, которая почти не могла ходить, так как она не могла, например, совершенно подниматься по ступеням даже лестницы внутри дома. Ее Анастасия Николаевна всегда носила на руках.
Я 17 лет жила при Августейшей Семье. Вот что я могу сказать про Них.
Ольга Николаевна была старшая из сестер. Ей было 22 года в момент отъезда из Тобольска. Она была среднего роста, не полная и не худая, блондинка пепельного оттенка. У Нее были большие, глубокие, ясные глаза, очень добрые. Это Ее красило больше всего, черты Ее лица не имели правильных линий, но лицо Ее было очень милое. Она любила чтение и музыку. Она любила поэзию и много переписывала стихов. Но я не знаю, чтобы Она писала стихи. Стихи, как я слышала, писала Гендрикова. Она импровизировала на пианино. В жизни Она была не практична, хозяйства, будничной жизни не любила. Она была добрая, но не ровная: вспыльчивая, однако отходчивая.
Татьяна Николаевна моложе Ее на два года. Она была выше Ольги Николаевны, темнее Ее. Она была очень худа, но крепкая, сильная. Ее синевато-голубые глаза были несколько широко расставлены. Ее характер был ровный, но замкнутый и властный. Она была более горда, чем все Ее сестры. Она была очень исполнительная, аккуратная, самая обстоятельная и серьезная. Она хорошо играла на пианино и любила рукоделия.
Мария Николаевна имела 18 лет. Она немного была пониже Татьяны Николаевны. Ее волосы были светлее волос Татьяны Николаевны и у одной из всех вились. Глаза Ее были большие, голубовато-серые. Она была самая добродушная, простая и откровенная. Она очень любила детей и, если к Ней попадался ребенок, это Ей доставляло большое удовольствие: нянчиться с ним.
Анастасия Николаевна была 16 лет. Это была низенькая толстушка. Она особенно пополнела в Тобольске и имела вид “кубышки”. Никак нельзя Ее было назвать гармоничной, пропорционально сложенной. Нос Ее не имел никакой горбинки. Она была светлее Марии Николаевны. Ее глаза были светло-серые. Она была с ленцой. Она любила читать, но не любила готовить уроков. Она очень любила животных.
И Мария Николаевна, и Анастасия Николаевна играли на пианино, но не особенно хорошо.
Алексею Николаевичу было 14 лет. Он был высокий, вытянутый, худенький и болезненный. Он страдал болезнью Гессенских, очевидно, переданной ему Государыней. Врачи говорили, что это с возрастом должно было у Него пройти. Он был живой, любознательный и любил общество. Он слушался Государя и, как заметно было, составлял слабость Императрицы.
Государыня была высокого роста, средней полноты. Она была раньше очень красива, но в последнее время, особенно после революции, Она сильно постарела. У Нее появилось в Тобольске очень много седых волос, и Она здесь утратила прямоту своего стана: в Тобольске Она согнулась. Она была властна. Но Она была добра и весьма доступна. К Ней можно было пойти всегда и Ей можно было сказать все. Она была сердечна. Она всегда казалась Императрицей. Только в детской Она была проста. Она много молилась и была очень религиозна. Я не видела никогда никого столь религиозного человека. Она искренно верила, что молитвой можно достичь всего. Вот, как мне кажется, на этой почве и появился во дворце Распутин. Она верила, что его молитвы облегчают болезнь Алексея Николаевича. Вовсе он не так часто бывал во дворце. Я сама лично, например, видела его только один раз. Он шел тогда в детскую к Алексею Николаевичу, который тогда болел. Она была больна сердцем и часто лежала. Она очень много занималась разными рукоделиями и имела талант к рисованию. Любила Она только одного Государя. Это ясно было каждому, кто жил при Них. Женщиной Она сохранилась до отъезда Ее из Тобольска. Я знаю, что она не потеряла менструаций.
Государь был добрый, очень простой. Он страшно любил свою Семью. Он сильно любил родину. Я знаю, что Ему на первых же порах Керенский предлагал отъезд за границу. Но Они все боялись этого больше всего. В Тобольске, по мере хода и “углубления” революции, заметно было, что Он страдал за Россию.
Я не слышала никогда отзывов Государя или Государыни об Императоре Вильгельме. Княжны Его терпеть не могли. Однажды, когда в шхерах Ольга Николаевна получила от Него подарок — брошь. Она тотчас же подарила мне ее и сказала: “Я ничего от Него не хочу иметь”. Я знаю взгляды Княжен на революцию. Они, конечно, выражали взгляды Родителей. Они говорили, что она есть порождение Германии, которая действовала для развала России через большевистских главарей, преимущественно евреев.
Прочитано.
А. Теглева
Судебный следователь Н. Соколов
С подлинным верно.
Судебный следователь по особо важным делам Н. Соколов
Копия
ПРОТОКОЛ
1919 года июля 1 дня судебный следователь по особо важным делам при Омском окружном суде Н. А. Соколов в г. Екатеринбурге в порядке 443 ст. уст. угол. суд. допрашивал нижепоименованного в качестве свидетеля, и он показал:
Сидней Иванович Гиббс — сведения о личности см. л. д. 131, том 5.
До 1916 года я состоял приходящим преподавателем английского языка Великим Княжнам и Алексею Николаевичу. С Великими Княжнами Ольгой Николаевной, Татьяной Николаевной и Марией Николаевной я стал заниматься с 1908 года. Потом, когда подросла Анастасия Николаевна, я занимался и с Нею. С Алексеем Николаевичем я начал занятия в 1914 году. В 1916 году я был назначен гувернером к Алексею Николаевичу. В этом году я получил квартиру в Екатерининском дворце. В 1917 году обязанности гувернера при Алексее Николаевиче делились между мною и Жильяром.
Государственный переворот застал Августейшую Семью в Царском. Здесь была Государыня Императрица и все Дети. Сам же Государь был в Ставке. В момент переворота дети болели. У них была краснуха, которой сначала заболел в январе или феврале Алексей Николаевич, потом она перебрала и Дочерей.
Я сам не был свидетелем того, как Императрица реагировала на известия о перевороте. Мне приходилось слышать от кого-то из ближних к Ней, что Она плакала. Я же сам, как и наблюдал Ее и сколько я знаю Ее, могу сказать, как мое убеждение, что Императрица не ожидала его. Она думала, как мне кажется, что придется сделать некоторые уступки. Того же, что случилось, и отречения Государя Она не ждала. Все это было для Нее ударом, и поэтому Она страдала и, будучи очень выдержанной, Она тем не менее плакала.
Императрицу и Семью арестовал генерал Корнилов38. Меня в это время во дворце не было. Я не могу сказать, как это произошло. Я знаю, что Корнилов был принят Ее Величеством и объявил Ей о Ее аресте. Императрица мне говорила об этом событии. Она мне не рассказывала подробностей. Она мне так, в общих чертах, говорила об этом и, между прочим, сказала, что Она приняла сухо Корнилова и не давала ему руки. После объявления Корниловым Ее Величеству о Ее аресте я не был пропущен в дом. На мое ходатайство об этом был получен отказ. Временное Правительство не позволило мне быть при Них. Отказ, я очень хорошо это помню, имел подписи пяти министров. Я не помню теперь, каких именно, но я помню, что именно пяти министров, причем из моего ходатайства было видно, что я преподавал науки Детям. Я не помню, была ли среди подписей министров и подпись министра народного просвещения. Мне, англичанину, это было смешно. Так я и не был при Детях в период Царскосельского Их заключения, и я сам ничего не видал и не наблюдал, как Они жили.
Потом в Тобольске мне приходилось узнавать, что не все было хорошо. Были грубы с Ними солдаты и некоторые офицеры. Сам Государь мне в Тобольске говорил, что однажды какой-то офицер не подал руки Государю и сказал, что он, офицер, — караульный и руки подавать не может. Государь мне немножко рассказывал про Керенского. Он мне говорил, что Керенский очень нервничал, когда бывал с Государем. Его нервозность однажды дошла до того, что он схватил со стены нож столовой кости для разрезывания книг и так его стал вертеть, что Государь побоялся, что он его сломает, и взял его из рук Керенского. Государь мне рассказывал, что Керенский думал про Государя, что Он хочет заключить мирный сепаратный договор с Германией, и об этом с Государем говорил. Государь это отрицал, и Керенский сердился и нервничал. Производил ли Керенский у Государя обыск, я не знаю. Но Государь говорил мне, что Керенский думал, что у Государя есть такие бумаги, из которых было бы видно, что Он хочет заключить мир с Германией. Я знаю Государя и я понимал и видел, что, когда Он рассказывал, у Него в душе было чувство презрения к Керенскому за то, что Керенский смел так думать. Керенский вообще очень нервничал и в день Их отъезда был неприличен: он ночью звонил по телефону министру путей сообщения, требуя, чтобы он явился в Царское, а министр в это время уже был в постели.
Больше я ничего не знаю про Царскосельский период.
Я приехал в Тобольск сам. Я хотел быть при Семье, так как я Им предан. Я добился этого через инженера Макарова, который Их отвозил в Тобольск. В Тобольск я приехал в первых числах октября. От Тюмени мы туда ехали вместе с Клавдией Михайловной Битнер. Два дня я прожил в Корниловском доме39, а на третий день я был принят Государем. Это было в час дня. Я был принят Государем в Его кабинете, где была Императрица и Алексей Николаевич. Я очень рад был Их видеть. Они рады были меня видеть.
Императрица в это время уже понимала, что не все, которых Она считала преданными Им, были Им преданы. Им не оказался преданным полковник Рессин и начальник конвоя граф Граббе. Граббе убежал от Них на Кавказ во время революции40.
Мы жили в Тобольске неплохо. Я не вижу ничего плохого в нашей жизни. Не было прошлого, и были разные мелочи, но это мелочи, с которыми можно было мириться.
Мы усиленно занимались. Императрица преподавала Детям богословие. (Из Детей учились все, кроме Ольги Николаевны, которая кончила курс наук в 1914 году.) Немножко Она занималась немецким языком с Татьяной Николаевной. Сам Государь преподавал историю Алексею Николаевичу. Клавдия Михайловна Битнер преподавала Им математику и занималась по русскому языку с Марией Николаевной, Анастасией Николаевной и Алексеем Николаевичем. Гендрикова занималась по истории с Татьяной Николаевной. Я преподавал им английский язык, Жильяр — французский.
Наши уроки начинались в 9 утра и продолжались до 11. От 11 до 12 был свободный час, и Дети гуляли. С 12 до часу опять были занятия. В час был завтрак. После завтрака был кофе. Алексей Николаевич, по совету врача, должен был немножно лежать на диване. Или я или Жильяр что-нибудь читали Ему. Потом приходил Нагорный, одевал Его и мы были во дворе до 4 или до 5. После гулянья Государь преподавал ему историю. После этого Алексей Николаевич очень, очень любил играть в “тише едешь, дальше будешь”. Мы делились на две стороны: с одной стороны, Алексей Николаевич и кто-нибудь из нас двоих: или я, или Жильяр, а с другой стороны, Долгорукий и Шнейдер. Так всегда бывало, и Алексей Николаевич очень, очень любил эту игру. Шнейдер всегда играла “сердцем” в эту игру и ссорилась немножко с Долгоруким. Это было очень весело. Почти каждый день мы играли, и почти каждый день Шнейдер говорила, что она больше играть не будет. От 6 до 7 с Алексеем Николаевичем занимались или я, или Жильяр, или кто другой. От 7 до 8 готовились уроки. В 8 часов был обед. После обеда семья собиралась наверху. Иногда играли в карты: я с Шнейдер в двойной пассьянс, Татищев, Ольга Николаевна, Боткин, Шнейдер, Жильяр, Долгорукий — в бридж. Дети, Императрица иногда играли в безик. Иногда Государь читал вслух.
Иногда после обеда Ольга Николаевна, Мария Николаевна и Анастасия Николаевна шли в комнату Демидовой, где обедали Тутельберг, Эрсберг и Теглева. Иногда туда приходили: я, Жильяр, Долгорукий, Алексей Николаевич. Сидели немножко, очень смеялись, шутили.
Государь вставал рано. В 9 Он всегда пил чай у себя в кабинете и читал до 11. Затем он шел гулять во двор, где всегда почти занимался физическим трудом. В Тобольске Он часто пилил дрова. Он при помощи других устроил на оранжерее площадку, куда вела сделанная общими усилиями лестница. На этой площадке Они любили посидеть на солнце. Я вижу фотографическую карточку, которую Вы мне показываете (предъявлена фотографическая карточка, имеющаяся в распоряжении судебного следователя). На этой площадке Они и любили сидеть. До 12 Государь гулял. Потом Он шел всегда в комнаты Дочерей, где в это время подавались бутерброды, и Он любил немножно покушать бутерброды. Потом Он шел к себе и занимался до завтрака. После завтрака Государь шел во двор и гулял или трудился физически до сумерек. После этого Семья в 5 часов пила чай. После чая Государь читал в кабинете до ужина.
Императрица вставала позже других, в разное время. Иногда Она вставала, как и Все, но долго не была готова для выхода к посторонним.
Она иногда выходила только к завтраку. В это время у себя Она иногда занималась с Детьми, что-нибудь работала. В хорошую погоду Она выходила гулять во двор. Она занималась чаще всего ручной работой: вышивала или же рисовала. Когда никого не было в доме и Она оставалась одна, Она играла на пианино.
Завтрак и обед был хороший. За завтраком было в первые дни суп, рыба, мясо и сладкое. После завтрака наверху был кофе. Обед был такой же, как и завтрак, но подавались еще фрукты.
За обедом, если обедала Императрица, сидели так. Посредине стола Государь, а против Государя Императрица. Справа от Государя Гендрикова, а рядом с ней — Мария Николаевна. Слева от Государя сидела Шнейдер, дальше Долгоруков. Справа от Императрицы — Алексей Николаевич, а рядом с ним — Ольга Николаевна. Слева от Императрицы — Татищев, а рядом с ним — Татьяна Николаевна. На углу стола сидел Жильяр, а против него — я и Анастасия Николаевна. Если Императрица обедала у Себя, то Ее место занимала Ольга Николаевна.
Обедал с Семьей всегда Боткин. Он завтракал у себя в семье, а обедал с Августейшей Семьей. Так он делил себя между своей семьей и Ими. Он сидел между Ольгой Николаевной и Алексеем Николаевичем. По праздникам иногда приглашался доктор Деревенко и его сын Коля.
Обед готовил повар Харитонов. Стол был хороший и всего было довольно.
Кроме обеда и завтрака, два раза был чай. Утренний чай Государь пил у себя в кабинете с Ольгой Николаевной. Вечерний чай всегда был в кабинете Государя, где пила чай только Семья.
Когда я приехал в Тобольск, там были комиссары: Панкратов и Никольский. Панкратов был не плохой, но он был слабый, и на него влиял Никольский.
Панкратов не делал нам никаких стеснений. Государь разговаривал с ним, и Панкратов рассказывал Ему много интересного про Сибирь, куда он был сослан. Государь относился к нему немножно с иронией и называл его “маленький” человек: он имел маленький рост. А Никольский был грубый, и Они его не любили. Я не помню, причинял ли Никольский Им стеснения, и не помню, плакал ли однажды и по какому поводу от него Алексей Николаевич. Никаких комиссаров к нам не пускалось при большевиках. Кажется, какие-то комиссары приезжали, но солдаты их не признавали41. Первый комиссар, который был у нас в доме, был Яковлев42.
Большевистский переворот в первое время у нас не замечался: про нас, должно быть, забыли. Но потом вспомнили и нам перестали давать денег. Нам дали солдатский паек и велели жить на свои деньги, чтобы каждый мог проживать в неделю 150 рублей, а больше нельзя. Тогда несколько человек было уволено, настал другой стол. Было только два блюда: суп и мясо43.
Я не говорил с Государем про Брестский договор. Но я замечал, что Он страдал после большевистского переворота44. Государь отрекся от Престола, потому что думал, что так будет лучше России. А вышло хуже. Он этого не ожидал. И от этого Он страдал. Когда мы получали известия, что дела в России плохи, Государь два раза был очень невесел и долго молчал. Личное положение Его не огорчало. Он его переносил без всякого ропота.
Яковлев к нам приехал в начале апреля, когда Алексей Николаевич был болен. Я дежурил у Него. Пришел в нашу комнату Государь с Яковлевым и еще каким-то человеком, кажется, своим помощником. Он смотрел на Алексея Николаевича. Государь сказал Яковлеву: “Мой сын и Его воспитатель”. Яковлев не показался мне интеллигентным человеком, а интеллигентным матросом. А другого я не помню. Яковлев внимательно смотрел на Алексея Николаевича, и они ушли. Потом Государь опять пришел с ним без другого. Он смотрел на Алексея Николаевича и ничего не говорил. Через несколько дней я опять дежурил около Алексея Николаевича.
Он был очень болен и страдал. Императрица обещала после завтрака прийти к Нему. Он все ждал, ждал, а Она все не шла. Он все звал: “Мама, Мама”. Я вышел и посмотрел через дверь. У меня сохранилось впечатление, что среди зала стояли Государь, Императрица и Яковлев. Я не слыхал, что они говорили. Я опять пришел к Алексею Николаевичу. Он стал плакать и все звал: “Где Мама?”. Я опять вышел. Мне кто-то сказал, что Она встревожена, что Она поэтому не пришла, что встревожена; что увозят Государя. Я опять стал сидеть. Между 4 и 5 часами Она пришла. Она была спокойна. Но на лице Ее остались следы слез. Чтобы не беспокоить Алексея Николаевича, Она стала рассказывать “с обыкновенными манерами”, что Государь должен уехать с Ней, что с Ними едет Мария Николаевна, а потом, когда Алексей Николаевич поправится, поедем и все мы. Алексей Николаевич не мог спросить Ее, куда Они едут, а я не хотел, чтобы не беспокоить его. Я скоро ушел. Они собирались в дорогу и хотели быть одни. Они все тогда обедали одни наверху. Вечером мы все были приглашены в будуар Государыни (красная комната), где был чай. Разговор был “дорожный”: о вещах. В 2 часа ночи были поданы “кареты” (коробки?), а одна с верхом. Я с Ними прощался в передней. Государь сел с Яковлевым, а Государыня с Марией Николаевной. Потом Они уехали. С Ними уехал Боткин, Чемодуров, Долгорукий, Демидова и Седнев. Мы не знали, куда Они уехали. Мы никто не думали, что Их везут в Екатеринбург. Мы все думали, что их везут или на восток или в Москву. Так думали и Дети.
У нас была тревога. Мы не знали, что с Ними. Старшим оставался Татищев, а из Семьи старшей оставалась Татьяна Николаевна, а не Ольга Николаевна.
Алексей Николаевич поправлялся, но очень медленно. Первое известие было получено через “извозчика”, который Их возил. Там сообщалось, что благополучно проехали Тюмень. Потом от кого-то пришла телеграмма, что Их “задержали” в Екатеринбурге45. Это нас всех поразило.
Яковлев совсем не говорил про Екатеринбург, и я слыхал от кого-то, что он был посланный из Москвы, а вовсе не из Екатеринбурга. Это безусловно так.
Потом к нам пришел Хохряков. Он, кажется, до этого недолго был в Тобольске, но мы его в доме не видали. Он считался посланным Яковлева. Он приходил и смотрел Алексея Николаевича. Он, должно быть, не верил Его болезни, потому что, посмотрев Его, он ушел, но тут же вернулся, думая, должно быть, что Он после его ухода встанет. Дня за три наш караул был распущен и заменен красным отрядом. Начальником отряда был какой-то Родионов. Он мне “давал не очень хорошее впечатление”. Но он был нахал. Он нас очень интересовал. Его Татищев знал, но он не мог припомнить хорошо, кто он такой и где он его видел. Его также знала и Гендрикова. Татищев думал, что он видел Родионова в Берлине, а Гендрикова — в Вержболове. Татищев состоял при императоре Вильгельме и думал, что он видел Родионова в русском посольстве в Берлине. Татищев его спрашивал, чем он занимался раньше. Но Родионов не желал говорить и отвечал: “Я забыл”. Нам было это очень интересно. Татищев так и шутил и называл Родионова “мой знакомый”. А я помню случай такой. В 1916 году я был в Петрограде у своего знакомого Дитвейлера, кажется, еврея, русского подданного, который служил в кабельном заводе. Я имел с ним разговор и спросил его, где он был. Он мне сказал, что он был у такого-то, которому фамилию я теперь забыл. Я Дитвейлера спросил, кто он такой. Он мне сказал: “Должно быть, германский шпион”. При этом он мне сказал, что там же был офицер Родионов.
Родионов не позволял нам никому на ночь запирать двери. Потом мы уехали на пароходах в Тюмень46. За несколько дней до отъезда Хохряков сказал, что он не знает, пустят ли всех в дом, где находится Государь, Императрица и Мария Николаевна. Родионов сказал, что будет нам хуже, а не лучше. В Тюмени в классный вагон поместили Детей, Гендрикову, Шнейдер, Татищева, Буксгевден, Нагорного и Волкова. Всех остальных вместе с прислугой поместили в вагон с теплушкой. Мы приехали в ночь на 9 мая. Было холодно. Нас гоняли всю ночь по путям. Около 7 часов утра наши вагоны передвинули за город. Были приготовлены извозчики, и я видел, как увозили Детей. Я проститься с Ними не мог — не пустили. Около 10 часов утра нас передвинули к платформе и увели из вагона Татищева и Шнейдер, а Гендрикову я что-то не заметил47. Потом пришел Родионов и сказал, что маленький Седнев48 и Трупп должны ехать в дом. Они уехали. Потом приходил Нагорный, и брал и увозил с собой вещи и кровати для Детей. Когда уезжал Государь, тоже были взяты несколько кроватей. Все кровати были одинаковые: походные, никелированные, образца кровати Александра II во время турецкой кампании, удобные, но тяжелые. Потом приходил Родионов и нам всем говорил: “Господа, вы свободны. Можете ехать куда угодно”.
Я остался в Екатеринбурге. Дня через два-три я шел по Вознесенскому проспекту с Деревенко и Жильяром. На двух извозчиках отъезжали от дома Нагорный и Седнев, окруженные солдатами. Мы за ними следили. Их увезли в тюрьму.
Потом бывший первый министр князь Георгий Евгеньевич Львов, который сидел в это время в Екатеринбурге в тюрьме, мне говорил, что Нагорный и в доме ссорился с большевиками из-за Алексея Николаевича. Они оставляли Ему одну пару сапог. А Нагорный настоял, чтобы оставили две пары, потому что мальчик больной и может промочить ноги и Ему не будет других сапог. Потом они взяли от постели Алексея Николаевича золотую цепочку, длинную, на которой у Него всегда висели образки. Нагорный с ними имел объяснения. Я тогда понял, что его расстреляли.
Потом, когда большевиков не было в Екатеринбурге, ко мне Чемодуров приходил. Он говорил: “Слава Богу, Дети спасены”. Но я его плохо понимал. Он потом опять меня же спрашивал: “Как Вы думаете? Они спасены?” А дней за 10 до своей смерти он мне прислал письмо и спрашивал, есть ли надежда, что Они живы?49 Чемодуров мне говорил, что здесь Им было плохо: с ними обращались грубо. Он говорил, что на Пасху у Них был маленький кулич и пасха. Комиссар пришел, отрезал себе большие куски и съел. Он вообще говорил про грубости, но мне трудно было его понимать. Он говорил, что у Княжен не было кроватей, а Деревенко говорил, что были.
Потом я был в доме Ипатьева и его видал. В доме ничего не было. Он был разгромлен. В печах было очень много Их вещей сожжено. Я видел много мелких сожженных вещей: портретных рамок, разных щеток, корзиночку, в которой у Алексея Николаевича сохранялись щетки. Очень мало было разных мелких вещей, брошенных. А так ничего не было из Их вещей. Я вижу фотографические изображения: портретной рамки, серьги, топазов, образков, пальца, челюсти, поддержки для галстука, подвеса бриллиантового, креста, двух пряжек от туфель, маленькой пряжки от пояса, стекол от пенсне и очков, пряжки от большого пояса и вещи: осколки рубинов, два осколочка сапфира и осколки синего флакона с английской надписью (предъявлены фотографические изображения рамки, описанной в пункте “а” 1 протокола 10 февраля 1919 года, л. д. 10, том 2-й; серьги, описанной в том же пункте, топазов, описанных в пункте “а” 2 того же протокола, л. д. 10 об., том 2-й; образков, описанных в пунктах 4—6 того же протокола, л. д. 11 об. — 12, том 2-й; пальца, описанного в пункте 7 того же протокола л. д. 12, том 2-й; челюсти, описанной в пункте 8-м того же протокола, л. д. 12, том 2-й; поддержки для галстука, описанной в пункте 13-м того же протокола, л. д. 12 об., том 2-й; бриллиланта и креста, описанных в пунктах “в” и “г” того же протокола, л. д. 13 об., том 2-й; двух пряжек от туфель, описанных в пункте 2-м протокола 15—16 того же февраля, л. д. 45, том 2; пряжек от поясов, описанных в пунктах 4 и 16 того же протокола, л. д. 45 об. и 48, том 2-й; стекол, описанных в пунктах 12 и 13 того же протокола, л. д. 47 об., том 2-й, и предъявлены осколки рубинов, два осколочка сапфира и осколки от флакона с английской надписью, найденные 26 и 27 мая 1919 года на глиняной площадке у шахты) и могу сказать следующее. Таких рамочек, как эта, у Них было много. Серьгу эту и бриллиант, а также и челюсть мне показывали раньше: серьгу и бриллиант Сергеев, а палец и челюсть генерал Дитерихс. Про палец я затрудняюсь сказать что-либо. Серьга безусловно Государыни. Это Ее были любимые серьги, и Она часто их носила. Бриллиант — это от Ее жемчужного украшения подвес. Челюсть — доктора Боткина. Из таких топазов у Княжен были ожерелья. Чаще других их носила Ольга Николаевна. Креста такого я никогда у Них не видал. Малая пряжка — безусловно от пояса Алексея Николаевича, а большая весьма вероятно, что от пояса Государя, офицерского образца. Про стекла я затрудняюсь сказать что-либо. Боткин носил пенсне, а Государыня в Тобольске за работой имела очки. У Княжен были на туфлях пряжки, похожие на эти. Про образки и про поддержку для галстука я ничего сказать не могу. Я вижу фотографическое изображение предъявленных мне Вами пуговиц (предъявлены пуговицы, описанные в пункте 14 протокола 15—16 февраля 1919 года, л. д. 48 том 2-й). Такие пуговицы были на шинели Государя и Алексея Николаевича. Государь носил офицерского образца брюки, заправленные в сапоги, часто починенные, китель или гимнастерку. Алексей Николаевич — брюки защитного цвета, заправленные в сапоги, и гимнастерку.
Что касается предъявленных мне Вами рубинов, то я могу сказать, что у Них было много таких вещей. У Ольги Николаевны была брошь с такими рубинами. Ее подарила Ей наша королева Виктория.
Сапфиры же весьма похожи на осколки камня в перстне Государя. Также кабошон и совершенно такого же цвета, как и эти. Я думаю, что здесь полнейшее сходство. Государь носил этот перстень на одном пальце с обручальным кольцом и говорил, что снять его не может50. Возможно, что осколки от флакона — это осколки от флакона с солями аммония. В таких бутылочках он продается у нас в Англии. Лично про каждого в отдельности из Особ Августейшей Семьи я могу сказать следующее.
Ольга Николаевна имела, кажется, 23 года. Блондинка, самая светлая из всех.
После болезни Она сильно похудела. У Нее были чудные глаза: голубые, и Она вся была видна в Ее глазах. Она была справедливая, прямая, честная, простая, добрая, откровенная. Она была вспыльчива и имела несколько жесткие манеры. В Ней чувствовался честный человек. Она была отличный музыкант. В этом она имела способности. Она импровизировала. Я не думаю, чтобы Она писала стихи. Стихи, как мне кажется, писала Гендрикова, имевшая к этому способности. Ольга Николаевна была очень скромная. Она любила скромность и в костюмах и не занималась собой или мало занималась. Душой Она больше походила на Отца. Она была очень религиозна. Она, как мне кажется, больше любила Отца.
Татьяна была очень худенькая, как редко видишь, 21 года, высокая, темнее всех, элегантная. Глаза ее были темно-серые. Своими глазами Она отличалась от всех своих сестер. У тех вся душа была видна в глазах. У Нее — нет. Она была замкнутая, гордая, не откровенная. Но Она была самая обстоятельная. Она была также религиозна. Но у Ольги Николаевны религия была в душе, а у Татьяны Николаевны: так надо, от чувства долга. Она была всегда озабоченная и задумчивая. Но нельзя было понять, о чем Она думала. Она играла на пианино. И Она играла лучше всех, но лучше технически, а не душой. В ее игре был слышен техник, но не Ее душа. Она хорошо рисовала и вышивала. Она была самой доверенной дочерью у Матери, и Мать, вероятно, любила Ее больше других, как и Она больше всех любила Мать. Если нужно добиваться чего-либо, то тогда нужно было делать это через Татьяну Николаевну.
Марья Николаевна была сложена из широкой кости. Она была очень сильная и меня, например, Она поднимала с земли. Она была светлее Татьяны и темнее Ольги (у Ольги Николаевны волосы были коричневые с золотистым оттенком, а у Марии Николаевны — с светлым). У Нее были очень красивые, светло-серые глаза. Она была очень красивая, но сильно похудела после болезни. Она имела большой талант к рисованию и всегда рисовала.
Играла Она на пианино, но плохо. Она была менее способная, чем Ольга и Татьяна. Она была нетребовательная, простая. Это была бы хорошая жена и мать. Она очень любила детей. Она была несколько с ленцой. В Тобольске Ей нравилось, и Она мне говорила, что в Тобольске она с удовольствием бы осталась. Я затрудняюсь сказать, кого Она больше любила: Отца или Мать.
Анастасия Николаевна имела 16—17 лет, была низенькая, полная и, одна из всех, не грациозная. Она была немного светлее Марии Николаевны, но волосы Ее не были волнистыми и мягкими, а прямыми и спереди несколько как бы стояли. Ее глаза были серые, красивые, нос не имел никакой горбинки. Если бы Она выросла и похудела, Она была бы самая красивая. Она была очень тонкая, удивительно остроумная, весьма сдержанная. Она была настоящий комик. Всех Она смешила. Сама никогда не смеется. Только глаза блестят. Болезнь на Ней нехорошо отразилась. Она как бы остановилась в развитии, и Ее способности несколько потускнели.
Она играла на пианино и рисовала. Но Она находилась в периоде обучения. Немножно Она была с ленцой.
Алексей Николаевич для своего возраста был высокий, очень худенький, болезненный, много страдавший мальчик. Болезнь Его — известная болезнь Гессенская51. В Тобольске Ему было хуже, потому что не было тех способов лечения, как в Царском. Он был веселого нрава, резвый мальчик. Он очень любил животных и имел доброе сердце. На Него можно было действовать, действуя, главным образом, на Его сердце. Требования мало на Него действовали. Он подчинялся только Императору. Он был умный мальчик, но не особенно любил книги. Мать любила Его безумно. Она старалась быть с Ним строгой, но не могла, и Он большую часть своих желаний проводил через Мать. Неприятные вещи Он переносил молча, без ропота. Он был добрый и в последнее время один из всех любил дарить что-либо. Имел некоторые фантазии: собирал в Тобольске старые гвозди: пригодится на что-нибудь.
Княжны знали хорошо английский язык и французский, плохо немецкий. Алексей Николаевич по-немецки совсем ничего не знал. Его не учили немецкому языку. Отец говорил с Ними по-русски. Мать — по-английски, по-французски.
Государыня была раньше очень красивая, грациозная. Но Она имела больные ноги. Я очень удивился, когда увидел Ее в Тобольске: Она сильно постарела и у Нее было очень много внизу головы седых волос. У Нее были замечательно мягкие, серые глаза. Она была умная. Но Она издали казалась умнее, чем вблизи. Она была самоуверенная. Она не была гордая, в грубом значении этого слова, но Она постоянно сознавала и никогда не забывала своего положения. Поэтому Она всегда казалась Императрицей. С Ней я никогда не мог чувствовать себя просто, без стеснения. Но я очень любил быть с Ней и говорить. Она была добрая и любила добрые дела. Без цели Она никогда не работала. Она любила “домашние тайны”: что-нибудь приготовить в виде подарка, чтобы раньше этого не знали. Немку в Ней я чувствовал: Она была более бережлива, чем англичанка. Она любила Россию и считала себя русской. Больше всего Она боялась потерять Россию. Сколько раз за царствование Императора Она была в Германии? Про Императора Вильгельма я от Нее не слышал отзывов. Она была искренне религиозна по-православному и искренне веровала. Для Нее самое дорогое было — семья, а потом православная церковь. Религиозность Ее была вообще нормальна, а не питалась истеричностью Ее. Характер у Нее был более властный и твердый, чем у Императора, и Она Его подчиняла. Но Она так сильно и глубоко Его любила, что, если только Она заранее знала, что Его желание иное, Она всегда подчинялась. Я никогда не видел борьбы между Ними. Очевидно было, что Она была против отречения Его от Престола. Она никогда Его за это не упрекала. Она любила Его, как мужа и отца и любила только одного Его. Это совершенно ясно было каждому, кто был близок к Ним. И в голову никому не могло прийти, чтобы Она способна была стать Ему неверной женой. Это была идеальная пара супругов. Они никогда не расставались, и редко встретишь, особенно в России, такую пару супругов, которые бы так скучали друг по друге, когда Им приходилось расставаться. Государь поэтому и брал с собой Алексея Николаевича в Ставку: это было заменой Жены и вообще Семьи.
Государь был очень хорошо воспитан. Он говорил правильно по-английски (и писал), по-французски и, не могу судить, как, хорошо или плохо, по-немецки. Он был очень аккуратен и терпеть не мог, чтобы у Него переставляли Его вещи.
У Него была великолепная память. Он не особенно любил легкие книги и много читал по общественным наукам, в особенности по истории. Он производил по своей сущности впечатление человека глубоко честного. Он был очень добрый и сердце Его было жалостливо. Он любил животных и они Его. Он был очень простой, но сдержанный. Фамильярности Он не любил. Характером Он был веселый и любил разные игры. Любил Он побеседовать и заходил для беседы с солдатами в дежурную комнату, где просто сидел с солдатами и разговаривал. Он глубоко любил Родину и страдал за нее в период революции. После большевистского переворота ясно чувствовалось, что Он страдает не за Себя лично, а за Россию52. Он был охотник и любил охоту, но я не знаю, какие ее виды. Это была идеальная в отношении друг к другу семья, совершенно редкая. Они не нуждались в других и были довольны быть вместе. Наиболее близкими к Ним были: из флигель-адьютантов Дмитрий Павлович, Мордвинов и Саблин. К Государыне ближе всех была Анна Александровна Вырубова.
Что касается Распутина, то Государыня верила в его праведность, в его душевные силы, что его молитва помогает. Вот только так Она к нему и относилась. Распутин вовсе не так часто бывал во дворце, как об этом кричали. Его появление, кажется, объясняется болезнью Алексея Николаевича. Сам я видел его один раз. Он был понят мною вот как: умный, хитрый, добрый мужик.
Больше показать я ничего не могу. Показание мое, мною прочитанное, записано правильно.
Августейшая Семья три раза пила чай. Третий чай был около 11 часов вечера в гостиной Императрицы.
Судебный следователь Н. Соколов
С подлинным верно.
Судебный следователь по особо важным делам Н. Соколов
Копия
ПРОТОКОЛ
1919 года июня 29 дня судебный следователь по особо важным делам при Омском окружном суде Н. А. Соколов на разъезде № 120 в порядке 443 ст. уст. угол. суд. допрашивал нижепоименованного в качестве свидетеля и он показал:
Николай Степанович Зыков, 24 лет, кр(естьяни)н д. Коптяков, Верх-Исетской волости, Екатеринбургского уезда, Пермской губернии, состою солдатом в гарнизонной караульной команде г. Екатеринбурга, православный, грамотный, в деле чужой, не судился.
После Петрова дня вскоре (дня не могу припомнить, но на середине недели) я ехал в Екатеринбург с матерью и женой. Выехали мы тогда рано, часа в 3 (по старому времени). Ехали мы в коробке. Я сидел на козлах, а мать с женой на сиденье. Рудник мы проехали и первую своротку, которая к нему ведет, если ехать от Четырех братьев, проехали. Гляжу я, — впереди нас встречь нам едут: впереди верховые вооруженные, а сзади две телеги, самые обыкновенные, в две лошади каждая запряжена, а в телегах что-то лежит, покрытое пологами. Не больно высоко что-то лежало в телегах. А пологов я хорошо не заметил, какие именно они. В первой телеге в корню лошадь была каряя, а на пристяжке рыжая. А какой масти лошади были в другой телеге, я не заметил. Телеги ехали шагом. В каждой из них сидело по одному человеку. Оба они были, как мне показалось, в длинных курточках, из солдатского серого сукна, как рабочие носят; что у них на головах было, не заметил. Людей этих я не разглядел. Только показалось мне, что это люди простые, не господа. Который сидел на передней телеге, сидел к востоку лицом, а другой на обратную сторону. Не доехали мы до них сажен 25. Вдруг двое из верховых, которые впереди ехали (еще там было несколько верховых, кроме этих), подлетели к нам и кричат: “Заворачивайтесь”. Грубо так закричали. Я испугался и стал заворачивать круто лошадь. А баба которая-то и обернулась. Один, как это увидал, вынул револьвер, на мать наставил и орет: “Не оглядывайтесь, граждане, ... вашу мать! Не оглядывайтесь!” У меня лошадь вскачь скакала, а они нас верхами провожали около версты и все одно кричали: “Не оглядывайтесь!”. Мне показалось, по верховым судя, что это войско идет красное. А войско идет, значит, будет бой у Коптяков. Я так мужикам тогда и сказал. Оказалось, что тут мимо рудника в город два или три дня пускать не стали. А потом пускали. Не пропустили тогда Федора Зворыгина. Он кого-то вез в город в этот день, и я его встретил на большом покосе. Не пропустили Катерину Бабинову. Больше никого указать не могу. Что-то я не помню, были ли в тот день выстрелы от гранат у рудника слышны или нет. Больше по этому делу показать я ничего не могу.
Показание мое, мне прочитанное, записано правильно. Один из верховых был в матросской одежде, бритый, с черными усами, тот самый, карточку которого Вы мне сейчас показываете (предъявлена карточка Ваганова), по фамилии Ваганов.
Прочитано.
Зыков
Судебный следователь Н. Соколов
С подлинным верно.
Судебный следователь по особо важным делам Н. Соколов
Копия
ПРОТОКОЛ
1919 года июня 28 дня судебный следователь по особо важным делам при Омском окружном суде Н. А. Соколов при разъезде № 120 в порядке 443 ст. уст. угол. суд. допрашивал нижепоименованных в качестве свидетелей и они показали:
Гаврил Егорович Алферов, 44 лет, кр(естьяни)н д. Коптяков, где живу, Верх-Исетской волости, Екатеринбургского уезда, Пермской губернии, православный, неграмотный, в деле чужой, не судился.
После Петрова дня в середу рано утром я был на улице: хотел на покос идти. Гляжу я, едет по улице Николай Зыков в коробке? с матерью и своей хозяйкой. Едет и кричит и рукой машет: “Убегайте, убирайтесь из Коптяков! Там орудия везут, сюда и войско идет. На трех лошадях чего-то покрыто пологами везут”. Я хорошо помню, что он вот так и говорил: “На трех”, говорит, “лошадях чего-то покрыто пологами везут”. Тут он лошадь остановил. На его слова народ выбежал, стали его спрашивать. Помню, тут был брат мой Степан, Николай Папин тут же был, Василий Андреев Логунов, Степан Иванов Бабинов, Николай Васильев Логунов. Больше никого не помню. Стали мы доспрашивать Николая, что такое он говорит? Он как стал сказывать и объяснил: “Только мы, — говорит, — большой покос проехали, к Четырем братьям стали подъезжать, а нам встречь трое верховых”. Кричат: “Заворачивайтесь, заворачивайтесь!!” “Я, — говорит, — стал коробок заворачивать, а бабы назад оглядываются. Один кричит: “Не оглядывайтесь!” А там по дороге орудия везут: на трех лошадях что-то покрыто пологами”. Они шибко лошадь погнали, а те их даже несколько проводили по дороге и все не дозволяли им оглядываться. Тут мы и не знали, что подумать. Николай Швейкин, Папин Николай да Зубрицкий Петр трое и пошли поглядеть. Вернувшись, они стали сказывать, что войска они никакого не видали, а на повертышке к руднику, первой от Четырех братьев, видали какого-то человека, и он им сказал, что ездить по дороге потому нельзя, что они обучение там у рудника производить будут. Так мы с тем и остались. Я тут на покос ушел и больше ничего в этот день не слыхал. Вот только разрывы два я слыхал. Разрывы были здоровые, как бы от гранат, и слышно их было от рудника. Как наших трое на разведку пошли, тут скоро, как им до ям дойти, они и взорвались. А больше я разрывов в тот день не слыхал, потому мой покос далеко за озером. Кто к нам приезжал за молоком в деревню в тот день, ничего не знаю: на покосе я был. И в другие дни кто приезжал, также не знаю. Три дня, по моему, так, мнению, пути не было в город: не пускали. Вот кого не пропустили: Михаила Васильева Бабинова из Верх-Исетского не пропустили, Степана Иванова Бабинова, Федора Николаева Зворыгина. А у меня на квартире дачник стоял Василий Федорович Сеногноев (он в ту пору у Агафурова служил), так тот как-то пробрался. Какие комиссары приезжали в эти дни к Зворыгину, я не знал: ничего про это не слыхал. Прошло несколько времени, собрались наши мужики на рудник идти глядеть, что там такое красноармейцы делали. Всех нас пошло восемь человек: я, Николай Папин, Михаил, Павел и Яков Алферовы, Николай и Александр Логуновы и Михаил Бабинов. Вышло-то это так. Папин Николай в город в субботу ездил и сказал в Верх-Исетске в штабе, что красные у нас у рудника чего-то такое делали. Вернувшись, он мне и сказал: “Пойдем, — говорит, — на рудник. Нынче белые придут смотреть, что красные на руднике делали”. Ну, я говорю: “Пойдем”. Мы на лошадях и поехали, взяли с собой веревки, багор, все, как быть. Первой от нас сверткой от Коптяков мы свернули и выехали к Ганиной яме. Тут мы двоих людей застали: один Хромцов из Верх-Исетска, а другого не знаю. Они в балагане у Ганиной ямы находились и сено тут косили. Пошли мы пешком к шахте. Стали туда глядеть. Мы только в большой колодец глядели. До воды было, пожалуй, сажени 11/2. Спустили мы туда Бабинова. Он нам стал сказывать, что там есть. Шестом он пощупал и говорит: “Ребята, лед. А вот тут, — говорит, — в уголку немного пробито”. “А там, — говорит, — опять вода пошла”. Мы ему больше щупать-то не велели: не равно еще взорвется там какая штука и его и нас убьет. Вытащил он конец веревочки. Веревочка была новая, отрезанная, один конец у ней в петлю был пропущен, а толщиной в мизинец. Прямо видать, это от ящичка упаковка была. Больше мы тут ничего, кажись, не нашли. Глядим, недалеко от шахты накоп. Мы его поковыряли, а там костер. Костер был большой: поперек четвертей на шесть, а то и больше и, видать, разметен был и раскидан. Угольков в нем было совсем мало. Стали мы его ковырять, а там и пошло: кости от корсетиков (я хорошо знаю, к чему они), пуговицы, кнопки разные, подбор от каблука, стекла от очков, разные крючки с петлями, пряжки разные, одна пряжечка с гербом и с застежкой как раз к ней, а потом и крест драгоценный объявился. Ну, как только крест объявился, Папин Николай и сказал: “Ребята, больше ничего, как здесь Николая сожигали. Это его, Николаев, крест. А вот пряжечка с гербом — это Наследникова Алексея Николаевича”. Я-то ничего не понимаю, а Папин солдат. Ему как не знать? Они народ ученый. Посмотрели мы тут еще в костре у старой березы. К ней от шахты пешая тропа была проложена. Мы по ней и пошли. Там кострище поменьше, как у шахты, но все же большое и не раскиданное и не засыпанное. В нем мы маленько посмотрели, нашли, кажись, крючки, петли и ушли потихоньку.
Дорожку, по которой сюда красные приезжали, я издали глядел. От шахты видать было, что след на ней здоровый. Прямо, укатана она была. А не догадался я тогда поглядеть, ездили на автомобиле аль нет. Больше никуда колесный след не шел; здесь он у самой почти шахты и кончался. Кругом по полянке все было истолочено, а в лес троп не было и по руднику троп не видать было.
Нашли мы тогда еще две носилки сосновые. Они валялись в траве по разрезу недалеко от шахты. Они были с вершок толщиной и сажень, пожалуй, длиной. Недалеко от дорожки против шахты, можно сказать, совсем недалеко от дорожки к шахте видал я несколько дощечек разбитого ящика. Хорошо заметно было, что это от ящика дощечки. Они были белые и нестроганные, как обыкновенно у ящиков бывает. Я вижу предъявленные мне Вами вещи и карточку (предъявлены вещи, описанные в протоколе 15—16 февраля сего года, л. д. 45—49, том 2-й и фотографическое изображение креста, описанного в пункте “г” протокола 10 февраля сего года, л. д. 13 об., том 2-й). Эти самые вещи мы в ту пору и нашли. Все вещи, которые мы нашли в кострах и в шахте, мы взяли с собой. А носилок и разбитого ящика не взяли. Больше ничего не знаю.
Показание мое, мне прочитанное, записано правильно. Я неграмотный.
А вот каблука, который мы тогда нашли, я в Ваших вещах не нахожу.
Прочитано.
Судебный следователь Н. Соколов
С подлинным верно.
Судебный следователь по особо важным делам Н. Соколов
Степан Иванович Бабинов, 44 лет, кр(естьяни)н д. Коптяков, где живу, Верх-Исетской волости, Екатеринбургского уезда, Пермской губернии, православный, грамотный, в деле чужой, не судился.
В Екатеринбурге торговые дни бывают в середу и в субботу. Не помню я теперь, в какой точно день, в середу или в субботу, а только вскоре после Петрова дня собирался я ехать в город с рыбой. Сижу я в избе и вижу: Николай Зыков гонит назад, а он должен был в этот самый день в город ехать. Я его спрашиваю: “Ты чего, Николай?” Он мне кричит: “Не езди, дядя Степан! Там войско идет. Стреляют”. Поехал он дальше. Кто его таким видал, каждый спрашивал, и он всем рассказывал, что он другим сказывал, я не слыхал, а мне он вот то и сказал, что я Вам сказал. Ничего я не слыхал от него про то, что на трех лошадях что-то покрытое пологами везли. Может быть, он это еще кому сказывал, а мне он не говорил, да я и мало с ним говорил. Тут Швейкин, Папин и Зубрицкий ходили по дороге, но никакого войска не видали, и народ успокоился.
Я уехал рыбачить на озеро и ничего не знаю, что в этот день на дороге Коптяковской происходило. На другой день я пошел на покос к Федору Александровичу Горбунову. Идем мы с ним и еще с нами был Николай Васильев Алферов, отошли версты две, а нам навстречу едет какой-то конный красноармеец. Мы его стали спрашивать, что такое не пропускают наших людей? Он нам объяснил, что они ищут тут какую-то “банду” и потому не пропускают. Мы дальше и пошли. Наш покос был в лесу, близко к руднику: по прямому направлению не дальше полуверсты. Весь день мы косили и весь день на руднике стрельба была. И из ружей палили и гранаты рвали. Я, конечно, не солдат, а все-таки понимаю, что граната, а что пуля. А Горбунов солдат. Он тогда и говорил, что это гранаты рвутся. Сколько их, таких разрывов было, я сказать не могу, а все-таки много было. Не на память мне, виден ли был дым от костров у рудника, пахло ли чем горелым, например, мясом жженым. Что-то не пришло тогда мне на ум это. Сколько времени было оцепление, я не знаю. Когда красных не было, к нам приезжала какая-то комиссия. Меня тогда за кучера брали. До этого я на шахту не ходил. Я могу сказать, что дорожка, по которой сюда красные приезжали, шла как раз та, которая ближе всего к Четырем братьям выходит к Коптяковской дороге: первая от них свертка к руднику. Она была сильно накатана. Но я не догадался тогда взглянуть, был тут след автомобиля, аль нет. След езды от колес тут у шахты и кончался и больше никуда не шел. Полянка около шахты была истолочена. Видал я тогда два кострища. Одно было у шахты, а другое у старой березы. Костер у шахты был большой, а какой, определить боюсь; у березы был поменьше. Стала комиссия копаться в кострах, поковыряла и ушла. Я стал рыться в костре у березы и в сторонке от самого огнища, но все же ближе огнища увидал, что-то блестит, затоптанное в землю. Я поковырял пальцем и нашел большой драгоценный камень. Вижу я, — вещь хорошая, и говорю: “Вот, господа, я вам хорошую, очень прекрасную вещь нашел”. Ко мне подошел какой-то военный и взял у меня эту вещь, а мне сказал: “Ну, спасибо, старик, что не утаил. Пятьдесят тысяч в руках держал”. Я вижу снимок, который Вы мне показываете (предъявлен фотографический снимок с изображением бриллианта, описанного в пункте “в” протокола 10 февраля сего года, л. д. 13 об., том 2-й). Вот этот камень, какой изображен на снимке, я и нашел тогда в кострище. В огне этот камень не был. Он был затоптан в землю и в огне не находился. Больше я ничего не знаю.
Показание мое, мне прочитанное, записано правильно.
Есть у меня знакомый в Верх-Исетске Федор Александрович Уфимцев. Он живет в Верх-Исетске на выезде у дач. Я раз с ним встретился в городе (тогда город еще за красными числился, и я в торговый день, как оцепление было снято, и попал в город-то; это, должно быть, и было, когда только что оцепление сняли, в субботу; я тогда ту самую рыбу и возил продавать, которую не повез в тот день, когда Николая вернули), а он меня и спрашивает: “Что это у вас за оцепление там было?”. Я ему сказал, что знал. Он мне и говорит: “Что за диковина такая? Мимо меня тогда все автомобили гоняли, что-то все закрытое пологами возили. Да чего! Нас, как 8 часов настанет, из домов не выпускали: уходи из дома”. Вот это он мне сказывал.
Прочитано.
Бабинов
Судебный следователь Н. Соколов
С подлинным верно.
Судебный следователь по особо важным делам Н. Соколов
ПРОТОКОЛ
1919 года июня 27 дня судебный следователь по особо важным делам при Омском окружном суде Н. А. Соколов на разъезде № 120 в порядке 443 ст. уст. угол. суд. допрашивал нижепоименованного в качестве свидетеля, и он показал:
Михаил Игнатьевич Бабинов, 42 лет, кр(естьяни)н д. Коптяков, где живу, Верх-Исетской волости, Екатеринбургского уезда, Пермской губернии, православный, неграмотный, в деле чужой, не судился.
После Петрова дня в первую среду37 — я хорошо помню, что в этот именно день — Настасья Зыкова поехала рано утром в город с сыном Николаем и его женой. Мы все тогда рано встали, потому что нам нужно было на покосы идти. Настасья Зыкова — я сам ее тогда видел и говорил с ней — была сильно испугана. Она сказывала, что ее за большим покосом к руднику, сажен в триста от рудника встретили двое конных красноармейцев и прогнали назад. Я не помню, называла ли она тогда фамилию Ваганова. Она говорила, что ей грозили конные красноармейцы оружием, провожали назад, когда она уже ехала к Коптякам, и не позволяли оглядываться. Я не слыхал тогда, ходили ли наши мужики проверять, что рассказывала Настасья. Ну, тут ничего такого особого не было. Часа в три дня я слыхал три разрыва гранат. Они слышались от рудника. В тот же день приезжало к нам в Коптяки несколько человек красноармейцев конных. Я их видел в лица. Были они все молодые, в солдатской одеже. Примет их я теперь уже не помню. Чьи были они, откуда, не знаю. А только они русские были. Они спрашивали у меня молока. У меня молока не было, и они уехали дальше по деревне. У кого они тогда взяли молока, не знаю. На другой день в четверг поехала с рыбой в город моя жена Екатерина Андреевна. Она поехала часа в 4 утра и тут же вернулась.
Сказала она мне, что у большого покоса за гатью к руднику ее не пропустила застава. Я поехал с ней сам. Доехали мы до большого покоса, проехали гать, стали подниматься в горку, там на дороге стоит конный красноармеец и кричит нам, чтобы мы заворачивали. Мы дальше не поехали. В этот же день еще Степана Алферова не пропустили. Еще в тот же день Настасью Зыкову не пропустили. Не ту, про которую я сказывал, а другую Настасью. Муж у нее Василий Иванович — наш коптяковский. Он около нас покос имеет. Он как-то в тот самый день, когда Настасью Зыкову с сыном и снохой не пропустили в город, приехал к нам со своей женой Настасьей. Сам он на покосе остался, а Настасья по ягоды приезжала: ягод набрала и хотела в четверг уехать домой одна. Так вот, ее тоже тогда не пропустили.
В четверг часов в 9 утра я был в ограде, у нашего коптяковского Федора Палладиева Зворыгина. Я увидал, что к нему проехало в коробке? двое людей. Я подумал, как же это они проехали, когда в город никого не пускают? Мы с женой до этого ездили к большому покосу, и нас не пустили. А как она хотела продавать в городе рыбу, а я боялся, что рыба пропадет, то я и пошел поэтому к Зворыгину узнать от приехавших к нему людей, каким же манером они приехали? Приезжие сидели у Зворыгина в ограде у стола. Перед ними стояла крынка с молоком и тарелка с земляникой. Из стаканов они пили молоко и ели землянику каждый деревянной ложкой. Один из этих людей был в черном кожаном пиджаке, другой был в солдатской гимнастерке. Первому было лет так 25, худощавый, среднего роста, нос тонкий, прямой, усы маленькие, черноватые, борода бритая, глаза карие. Другому было на вид тоже лет 25 или 27, роста среднего, полнее первого, но не толстый, усы маленькие, рыжеватые, борода бритая, нос широкий, небольшой, лицо полное, красноватое. Оба они были в фуражках. Но все-таки из-под фуражек видать было, что волосы у них на головах коротко стрижены. Я их спросил, кто они такие? Черненький мне ответил: “Мы — комиссары”. Я их спросил опять: “А почему вы в город не пропускаете?” Он мне ответил: “У нас тут занятия происходят. Мы боимся, чтобы кого-нибудь из вас не убило”. У Зворыгиных дома в это время была его жена Вера Федоровна. Самого же Зворыгина я не видал тогда. Ну, тут я и ушел.
В пятницу часов в 6 утра приехал к нам в Коптяки конный красноармеец и объявил народу, что ехать в город можно. Жена моя тут же в этот день и поехала в город. (Сам я тогда этого конного красноармейца не видел. Об этом мне кто-то из людей сказал.) Вернулась жена домой в пятницу же. Никакого разговора у меня с ней не было про то, какая дорожка с Коптяковской дороги к руднику была наезжена. Сам я тут в город не ездил. Это воскресенье прошло. А в воскресенье меня позвал Михаил Алферов ехать к руднику и глядеть, что там такое делали красноармейцы. Нас поехало 8 человек: я, Николай Папин, Михаил, Яков, Павел и Гаврил Алферовы, Николай и Александр Логуновы. Мы поехали на лошадях. Свернули мы с Коптяковской дороги к руднику по первой от Коптяков повертке и выехали к Ганиной яме. Тут мы лошадей оставили и пошли к руднику пешком. У шахты был след. Он, этот самый след, был на дорожке, которая идет сюда от Четырех братьев. Я эту самую дорожку хорошо знаю. И вот я положительно и говорю Вам, что эта дорожка была очень сильно накатана и трава была по ней положена в волок. В самой колее дорожки были следы колес каких-то экипажей, но тут же был и след автомобиля. Этот след был около колей дорожки, но он был шире их. Я этот след, впрочем, больше разглядывал на повороте автомобиля. Автомобиль пришел сюда, где открытая шахта, по дорожке и тут на лужайке против шахты заворачивался назад. Вот на этом завороте я и видал его след. След имел рубчики от шин автомобиля. Больше никуда от этого места следы экипажей не шли. Была проторена тропа пешая к старой березе, где и оказался один из костров. Была легкая пешая тропа к Ганиной яме. Была истолочена трава на самой лужайке против шахты. По самому разрезу от открытой шахты никаких следов не было. Другой костер был на глиняном бугорке недалеко от шахты. Больше мы никаких костров не видали.
Меня спустили в большой колодец. Вода в нем стояла аршин на 6 от земли. Самой воды было с аршин, а потом шел слой льда. Лед в одном углу был пробит. Сам я льда не пробивал и шесток подо льдом не щупал. В этом большом колодце я нашел отрезок веревки, толщиной в мизинец, как бы упаковку от ящика, и большую саперную лопату. Больше мы тут ничего не нашли. В малый колодец мы не глядели. Стали мы тут рыться в кострищах. Костер, который был ближе к шахте, был засыпан землей. Сам он, как заметно было, был сначала разбросан, а потом засыпан. Он был продолговатый и имел в длину четвертей пять, а в ширину с аршин. Угольков в нем было очень мало. Другой костер около старой березы был несколько поменьше, также разбросан, но не засыпан. В этих кострах мы и стали находить разные пуговицы, кости от корсетов, пряжек очень много разных, стекла от очков, а потом нашли крест. Я сейчас вижу все эти вещи (предъявлены вещи, описанные в протоколе 15—16 февраля сего года, л. д. 45—49 том, 2-й) и изображение креста (предъявлен фотографический снимок креста, описанного в пункте “в” протокола 10 февраля сего года, л. д. 13 об., том 2-й). Я утверждаю, что их именно мы и нашли. Ну, как стали мы их находить, тут мы сразу и догадались, зачем сюда большевики никого не пускали. Мы так и поняли, что тут Государя Императора они сожигали; по вещам видать было, что так это. Тут мы и пряжке маленькой место нашли, которая герб имеет; видать, что Наследника, потому что малая она. Как мы это увидали, мы собрали все вещи, которые нашли, и ушли. Больше я ничего по этому делу не знаю. Показание мое, мне прочитанное, записано правильно. Я вижу предъявленные мне Ваши снимки людей (предъявлены фотографические карточки Юровского, Голощекина, Белобородова, Сахарова и Сафарова). На этих снимках один (свидетель указал на Сафарова) похож на того черненького, который со мной разговаривал у Зворыгина. Коробок, в котором они приезжали, был плетеный и на длинных дрожинах, самый обыкновенный. А лошади я что-то не помню.
Прочитано. Я неграмотный.
Судебный следователь Н. Соколов
С подлинным верно.
Судебный следователь по особо важным делам Н. Соколов.
Павел Филаретович Алферов, 30 лет, кр(естьяни)н д. Коптяков, где и живу, Верх-Исетской волости, Екатеринбургского уезда, Пермской губернии, православный, неграмотный, в деле чужой, не судился.
В те дни, когда на Коптяковской дороге была застава и народ не пропускали по этой дороге, я дома не находился. Я тогда работал на железной дороге на станции Исеть. Работал я до 25 июля по новому стилю, как раз до того самого дня, когда Екатеринбург взяли. Тогда большевики из города стали бежать, а мы от них с Исети в Коптяки убежали. Когда я вернулся домой, тут я и узнал, что около рудника была застава: не пропускали туда ни от Коптяков, ни от полотна железной дороги. Было у нас по этому поводу рассуждение, что это означать может? Почему большевики эту местность оцепляли и никого не пропускали? В первое же воскресенье меня Николай Папин позвал сходить туда и поглядеть, что там такое есть. Мы думали, что там большевики не иначе как спрятали что-нибудь. Нас собралось 8 человек: я, Николай Папин, Михаил, Яков и Гаврил Алферовы, Николай и Александр Логуновы и Михаил Бабинов. Все мы поехали на лошадях к руднику.
Выехали мы к руднику первой от Коптяков сверткой, которая идет к Ганиной яме. Сюда мы выехали и здесь лошадей оставили. Отсюда мы пешком пошли к руднику. Шли мы к руднику не по дорожке, которая идет от него к Ганиной яме, а прямо так целиком. Я видал, что дорожка эта (я хорошо знаю эту свертку: она первая от Четырех братьев идет к руднику) сильно наезжена, и след кончился как раз почти против шахты. Была она наезжена как бы зимой от полоза хорошего. А только я тогда не догадался посмотреть, был здесь автомобиль или же нет. Ну, первым делом мы кинулись к шахте. Стали мы смотреть большой колодец и спустили туда Бабинова. Вода стояла на уровне многих аршин, а скольких, точно не скажу. Бабинов взял с собой шест. Шестом стал он прощупывать воду и достал слой льда. В одному углу льда он нашел отверстие небольшое. Из самой шахты он вытащил саперную большую “возимую лопатку” и веревку. Веревка имела на одном конце петлю, и конец ее был пропущен в эту петлю. Она была толщиной в мизинец и как бы вроде укупорки от ящика. Она была новая. Не помню я, был ли тогда найден обрывок от палатки. Больше мы ничего тогда не нашли. Около шахты, видать, земля была в одном месте вскопана и насыпана на другое место. Стали мы это насыпанное место разрывать. Там оказался костер. Костер был в длину четвертей пять и в ширину четверти четыре. Он был разбросан и потом засыпан. Углей в нем было совсем мало. Нашли мы и другой костер у старой березы. К нему вела пешая тропа. Этот костер у березы был поменьше несколько и засыпан не был. Угольков в нем было мало. Нашли мы еще две сосновых носилки, длиной аршина два с половиной и толщиной с вершок. Они обе валялись в траве по разрезу от шахты. Стали мы в кострах копаться и нашли там много пуговиц, костей очень много от корсетов, крючков, несколько стекол от очков, пряжек разных и крест. Все это было обожженное. Как мы нашли эти вещи, видим, что вещи эти не простые, а от богатых одежд. А как крест нашли, мы сразу подумали, что тут Николай погиб от большевиков. И пряжечка малая тоже с гербом, должно быть, мальчика. Мы тогда же подумали на Наследника Алексея Николаевича. Ну, собрали мы все эти вещи (носилки только не взяли) и ушли с этого места.
Больше я ничего по этому делу не знаю. Мы, крестьяне, так себе думаем. Если они это место оцепляли столько времени, значит, они Их трупы или в шахтах схоронили, или же сожгли. Больше им девать Их было некуда. А дальше к озеру везти и там с Их трупами что-нибудь делать они никак не могли: там постоянно народ, и застав там в эти дни никаких не было.
Прочитано. Я неграмотный.
Я вижу предъявленные мне Вами вещи (предъявлены вещи, описанные в протоколе 15—16 февраля сего года, л. д. 45—49, том 2-й) и фотографический снимок креста (предъявлен фотографический снимок креста, описанного в пункте “в” протокола 10 февраля сего года л. д. 13 об., том 2-й). Эти самые вещи мы тогда и нашли в кострах. Крест был несколько в стороне от костра, в мусоре от костра.
Прочитано. Неграмотный.
Судебный следователь Н. Соколов
С подлинным верно.
Судебный следователь по особо важным делам Н. Соколов.
Петр Алексеевич Зубрицкий, 42 лет, кр(естьяни)н Верх-Исетского завода, Екатеринбургского уезда, Пермской губерии, православный, грамотный, в деле чужой, не судился.
Через несколько дней после Петрова дня, в какой именно день, не скажу, наша Коптяковская баба Настасья Зыкова поехала с сыном Николаем в город. Зачем они поехали, я хорошо не знаю. Поехали они рано и скоро вернулись. Я сам видел в то время Николая. Он сказывал, что их вернули с дороги за большим покосом каких-то двое верховых красноармейцев. Сказывал он, что и войско идет по дороге. Мы по этому случаю забеспокоились: думали, что бой будет. Однако мы пождали-пождали, ничего нет. Тогда трое нас: я, Папин и Швейкин удумали сходить в то место и поглядеть, где же войско? Пошли мы Коптяковской дорогой. Подходим мы к большому покосу, там человека четыре австрийцев косят.
Мы стали их спрашивать, не видали ли они войска? Австрийцы нам сказали, что войска они никакого не видали, а подъезжали к ним двое казаков, и гнали их с работы, а они не пошли. Чей тот покос, где австрийцы работали, я не знаю. Кажется, покос этот Логинова из Верх-Исетска, но точно не знаю. Про войско же австрийцы ничего не слыхали. Мы пошли дальше и дошли до Четырех братьев. Когда мы шли мимо рудника, слышно было, что около него кони ржали. Против Четырех братьев есть балаган Ивана Степановича Масленникова. Там он сам был с внуком Митюшкой. Мы ему рассказали сами, как вернули Зыковых, и стали его спрашивать, не видал и он как войско шло? Он нам сказал, что сам он ничего не видал, а Митюшка рано утром выходил из шалаша и видел, что по дороге в коробка?х много народу враз проехало.
Пошли мы от него и вышли на Коптяковскую дорогу. Тут к нам Шереметевский поспел. А из Верх-Исетска едет Василий Иванович Зыков с женой своей Настасьей. Мы его стали спрашивать, не видал ли он чего? Он сказал, что ничего не видел; никто его не обгонял, и он никого не обгонял.
Он от нас уехал, а мы все отправились дальше. Еще когда мы шли от Коптяков к Четырем братьям, мы обратили внимание на свертки к руднику. Все свертки были, как и раньше: почти что незаметны. А одна, которая ближе всех к Четырем братьям, прямо как зимой проложена. Уехал от нас Зыков, стоим мы и калякаем: “Давайте посмотрим, куда это так проехали”. Так мы стоим и слышим, кони опять у рудника ржут. Пошли мы к этой свертке и хотели по ней идти. Вдруг по этой свертке от рудника к нам выехал верховой. Он был молодой, с маленькими усиками, бритый. Больше я его примет никаких не знаю: не помню. Он был в шинели солдатской и фуражке. При себе он имел винтовку, револьвер, шашку, две гранаты за поясом. Он сам нас спросил: “Что за люди?!” Мы ему сказали все, как наших коптяковских вернули, что войско идет и что мы боимся. Он нас стал успокаивать и стал нам говорить, чтобы мы не боялись: “Мы тут практические занятия с бомбочками производим и поэтому местность оцепили, чтобы никого не убило”.
Так мы с ним постояли немного и пошли. Прошли мы сажень 50, как один за другим раздались два взрыва от гранаты. Они слышались от рудника. Я думаю, что в это время, когда мы шли, конный красноармеец, с которым мы разговаривали, успел бы доехать до шахты, где потом трупы искали. Входим мы в село, еще таких же три взрыва также от рудника раздались. Ну, тут мы и пошли по своим делам. Я слыхал, что оцепление было и на другой день, а на третий день, как мне помнится, уже все свободно проезжали. Я слыхал, что в эти дни приезжали к нам в Коптяки красноармейцы насчет молока, но я только знаю, что они брали молоко у Пелагеи Горбуновой. Сам я их видал издали, когда их несколько человек приезжало, но я их не разглядел. Знакомых среди них ни одного не было. Больше я ничего не знаю. Я не слыхал, чтобы к нам приезжал красноармеец и говорил бы, что путь свободен. Был ли на той свертке к руднику, где мы разговаривали с конным красноармейцем, след от автомобиля, я не знаю: не заметил.
Прочитано.
Погода тогда была сухая, но была роса. На дорожку, которая идет от Четырех братьев к плотинке, мы тогда не обратили внимания.
Прочитано.
Петр Алексеев Зубрицкий
Судебный следователь Н. Соколов
С подлинным верно.
Судебный следователь по особо важным делам Н. Соколов
Копия
ПРОТОКОЛ
1919 года июня 21 дня судебный следователь по особо важным делам при Омском окружном суде Н. А. Соколов на разъезде № 120 в порядке 443 ст. уст. угол. суд. допрашивал нижепоименованного в качестве свидетеля, и он показал:
Михаил Александрович Волокитин, 33 лет, крестьянин Верх-Исетского завода, той же волости, Екатеринбургского уезда, Пермской губернии, живу в Верх-Исетском заводе, по 4 Опалихинской улице, в доме № 8, православный, в деле чужой, не судился.
В прошлом году я арендовал покос в районе горнозаводской линии вблизи 120 разъезда. Я хорошо помню, что после Петрова дня в первых числах июля месяца я шел в город той дорогой, что идет из Коптяков в Верх-Исетский завод. На этой дороге между разветвлением Коптяковской дороги перед двумя переездами и переездом № 184 я встретил троих всадников, ехавших верхами на седлах. Два из них, как мне показалось, были мадьяры. Они были в австрийской военной солдатской одежде с австрийскими или мадьярскими военными шапочками на головах. Третий был Юровский, которого я хорошо знал. В руках Юровского я видел простой плотничий топор. Встреча эта произошла у нас часа в два дня. Ехали они, направляясь дорогой прямо к переезду № 184. Юровский еще перекинулся со мной несколькими словами, спросил меня, много ли ягод. Я не могу припомнить, какого именно числа произошла эта моя встреча с Юровским, но я убежден, что это было еще тогда, когда я не слышал об убийстве Государя Императора, и незадолго до того дня, когда большевики объявили об этом официально в газетах. В то же время, когда я встретил Юровского, я никак не мог связать эту встречу с ним с убийством Государя. Через день-два после этого я опять шел домой по той же дороге и как раз в том месте, где с Коптяковской дороги идет свертка, направляющаяся в д. Палкино и к озеру Мелкому, я встретил легковой автомобиль. В автомобиле сидело несколько человек. Среди них, я это хорошо разглядел, был опять Юровский. Остальных же я совершенно не успел заметить и не заметил даже одежды их. Автомобиль их шел в том же направлении на Коптяки, т. е. к одному из двух переездов около разъезда № 120. Это я говорю потому, что свертку на д. Палкино и к озеру Мелкому он прошел и пошел дальше по Коптяковской дороге. Эта вторая встреча произошла, приблизительно, часов в 5—6 вечера. Я затрудняюсь точно сказать, но все же думаю, что и вторая встреча моя с Юровским, когда он ехал в автомобиле, произошла еще до объявления большевиками в газетах об убийстве Государя Императора.
С Юровским я лично знаком не был, но я его знал. До революции он ничем не выдавался положительно в городе Екатеринбурге. Просто был фотограф. Я был раз у него в фотографии. На меня он не произвел впечатления интеллигентного человека, а так: полуинтеллигент. Революция его застала в солдатской шинели, и он был, как я себе представляю, военным фельдшером. Вот тут-то он и обозначился. В первые же дни революции на первом собрании “комитета общественной безопасности” он выступал с жалобами на какого-то командира какой-то воинской части, обвиняя его в утеснениях солдат: не пускает их на митинги, и тогда уже в нем чувствовался будущий большевик. Потом при большевиках он уже играл большую роль, и имя его было весьма известно в среде большевистских деятелей. Я затрудняюсь сказать, какие именно он нес при них обязанности, но, как говорили, он играл большую роль в “чрезвычайке”. По Верх-Исетску я знал Петра Ермакова. Он родом из Верх-Исетского завода. Он партийный человек, неразвитой, грубый, способный на преступление. До революции он подвергался преследованиям за свои деяния (я не могу Вам сказать, какие именно преступления он совершал), был арестован и, кажется, находился в ссылке или скрывался. После революции он прибыл в Верх-Исетск и стал выдвигаться в партийных собраниях.
При большевиках он был военным комиссаром в Верх-Исетском заводе. Имел ли он какое-либо отношение к “чрезвычайке”, я не знаю. По моему мнению, оба эти лица, и Юровский, и Ермаков, на убийство способны. Василия Ивановича Леватных я не знаю. Алексея Сергеевича Партина я знаю. Он большевик убежденный. Какую он при них играл роль, я не знаю. Ушел он с ними. Однако я не считаю его способным на убийство. Мне кажется, что у него не такая натура и вряд ли бы хватило на это характера. Больше показать я ничего не могу.
Показание мое, мне прочитанное, записано правильно.
Михаил Волокитин
Судебный следователь Н. Соколов
С подлинным верно.
Судебный следователь по особо важным делам Н. Соколов
Копия
ПРОТОКОЛ
1919 года июня 18 дня судебный следователь по особо важным делам при Омском окружном суде Н. А. Соколов на разъезде № 120 в порядке 443 ст. уст. угол. суд. допрашивал нижепоименованных в качестве свидетелей, и они показали*:
Дмитрий Аполлонович Малиновский сведения о личности см. л. д. 88 том 5-й.
29 июля (по новому стилю), когда я находился в штабе гарнизона, я услышал, что откуда-то принесли какие-то ценные вещи, которые наводят на размышления относительно благополучия Августейшей Семьи. Вещи эти были тогда у районного коменданта капитана Владимира Артуровича Гирша, помещавшегося тогда в том же здании, где и наш штаб.
Это было часов в 5 вечера. Я сейчас же отправился к коменданту. (От кого тогда я услыхал об этом, теперь положительно не могу припомнить.) В одном свертке я увидел следующие вещи: три топаза, две пряжечки с драгоценными камнями, видимо, от хороших дорогих туфель, тоненькие какие-то пружинки, которые я тогда объяснил, как обгоревшую принадлежность какого-то дамского костюма, пряжка от пояса мальчика (малого образца) с застежкой к ней, с гербом, 6 пар передних планшеток от корсетов, много костей корсетов; пряжки от хлястиков жилетов или брюк, разбитые стекла от пенсне и стекло, как мне показалось, от лорнета, несколько металлических пуговиц с гербами, большие пуговицы, видимо, от дамских пальто, модная пряжка от пояса, две какие-то тоненькие пластинки, американский ключ, две медные монеты, пряжки или от мужских помочей или от женских поясов, пуговицы, какие-то маленькие колечки, кнопки, крючки, какая-то часть металлическая от сумочки или портмоне, кажется, еще был патрон от револьвера и какие-то обгорелые части какого-то предмета, сцепленные одна с другой тоненькой проволокой. Я вижу все предъявленные мне сейчас эти предметы (предъявлены предметы, описанные в протоколе 15—16 февраля сего года, л. д. 45—49, том 2 й). Все их я тогда видел. Вот только не помню хорошо что-то патрона и пряжки большой, офицерского образца, от пояса (п. 16 и 23 того же протокола, л. д. 48 и 49, том 2-й). Затем в числе этих же вещей был еще драгоценный крест из изумрудов и мелких бриллиантов. Это тот самый крест, фотографическое изображение которого Вы мне сейчас показываете (предъявлено фотографическое изображение креста, описанного в пункте “г” протокола 10 февраля сего года, л. д. 13 об., том 2-й). Все эти вещи я тогда и видел в одном свертке в руках капитана Гирша. Все они были сильно обгоревшие. Разговоры же были такие. Где-то за городом, верстах, приблизительно, в 12 в лесу в кострах найдены крестьянами, кажется, эти вещи, и там же находятся обгорелые трупы. Так именно тогда говорили. Удалось выяснить, что вещи эти привез в город офицер Шереметевский. Кто-то посылал за находившимися тогда в Екатеринбурге камердинером Государя Чемодуровым и доктором Деревенко. Как вел себя Деревенко, я что-то не помню. Я только помню, что он, кажется, опознал все-таки какие-то вещи. Чемодуров же удостоверил, что такие кресты, как тот, который был у нас в руках, носили все Княжны. Он опознал пряжку малого образца как принадлежащую к поясу Алексея Николаевича, а две пряжки с драгоценными камнями как принадлежащие к туфлям одной из Княжен. Что он говорил про остальные вещи, не помню. Возможно, что ему и не задавалось таких вопросов относительно других вещей, а спрашивали только про такие вещи, которые бросались в глаза нам, спрашивавшим об этом. Вещи все эти так и оставались у Гирша. Ко мне они не попадали. Они, как мне помнится, были сданы Гиршем, кажется, в штаб гарнизона и хранились там в несгораемом шкафу. Я начал тогда же искать Шереметевского, искал его часа два, нашел. Шереметевский сказал мне, что все эти вещи он получил от каких-то крестьян, а крестьяне нашли их в местности около д. Коптяков, оцеплявшейся большевиками как раз в скором времени после убийства Государя, в кострах. В тот же день я получил официальное предписание от начальника гарнизона Шериховского произвести при участии судебных властей расследование по поводу нахождения этих вещей. Был нами для этого приглашен в штаб гарнизона судебный следователь по важнейшим делам Наметкин. Инициатива приглашения его принадлежала мне, потому что мне его указали. Наметкин же был именно потому приглашен, что он был следователем по важнейшим делам, а разве это дело не важнейшее? Вот почему мы его и пригласили. Он нам сказал, что он не может ничего делать без предложения прокурора суда. Я начал искать тогда прокурора Кутузова, но его в городе не было. Он тогда был в Шарташе. Я стал туда посылать телефонограммы, но добиться ничего не мог. 30 июля утром нас собралась компания: я, капитан Ярцов, ротмистр Бертенев, штабс-капитан Бафталовский, капитан Политковский, штабс-ротмистр Ивановский, капитан Сумароков, ротмистр Матвеенко, Шереметевский, Чемодуров и Деревенко. Нам был подан маленький автомобиль и несколько экипажей. Всей компанией мы отправились к судебному следователю Наметкину. Он еще спал. Я попросил его разбудить. С двумя офицерами, из которых один был Сумароков, мы вошли к Наметкину. Я предложил ему ехать с нами. Он опять стал говорить, что не может ехать с нами без предложения прокурора. Тогда я сказал ему: “Теперь вся власть в руках военных. Ваша власть гражданская еще не сорганизовалась. Начальник гарнизона требует, чтобы Вы, как следователь по важнейшим делам, отправились бы туда с нами, где найдены вещи Августейшей Семьи”. Он снова стал отказываться. Тогда я сказал ему, что нас здесь 12 вооруженных офицеров и мы особенно его просить не станем. Он, вероятно, мой намек понял, собрался и поехал. Я тут помню только одно: была среди нас какая-то группа, собиравшаяся тогда прямо из города ехать, вероятно, на этом же автомобиле на место. Я помню, что тогда были об этом разговоры. Но ездила ли она на автомобиле и кто именно ездил, я этого совершенно теперь не помню. Я же вместе с другими поехал из города по железной дороге до станции Исеть. Высадившись на станции Исеть, мы переехали Исетское озеро на лодках, дошли до Коптяков пешком, а от Коптяков поехали к месту, куда мы стремились, на лошадях. Лошадей нам дали в Коптяках. С нами ехали какие-то коптяковские крестьяне, правившие лошадьми, и два-три крестьянина, кажется, те самые, которые нашли вещи. Ехали мы к месту из Коптяков большой дорогой, которая ведет в город Екатеринбург. К этому же месту мы поехали первой от Коптяков сверткой. Я помню, что она имела вид слегка проезженной дорожки: эта свертка. Как будто бы по ней раз проехали на колесах. Но особой утолоченности на ней я не видел. Выехали мы по ней как раз к Ганиной яме. Проехав еще немного от Ганиной ямы, мы остановились и пошли пешком туда, куда вели нас крестьяне. Мы пришли к открытой шахте. Она имела два колодца, один побольше, другой поменьше. Заглянули мы в колодцы.
В них виднелась вода, стоявшая от поверхности почвы, приблизительно, на 7—8 аршин. Мы стали прощупывать шестом воду. Я помню, что в большом колодце, приблизительно на аршин, под водой был слой льда. Тогда в этот колодец спустился капитан Бафталовский и стал исследовать колодец. Слой льда был толщиной меньше четверти. Под ним снова шла вода. Шестом Бафталовский стал прощупывать лед. В одном из углов колодца во льду было отверстие, величиной около аршина. Форму этого отверстия я описать не могу, так как сам его не видел. По описанию же Бафталовского, свободное пространство в слое льда занимало площадь в квадрате или в окружности около аршина. Под слоем льда снова шла вода, глубиной сажени две. Дальше шест не шел, упираясь в какое-то дно, сверх которого, как он говорил, был лед. В малый колодец шахты никто не спускался. Вода в нем стояла на таком же уровне. Также мы прощупывали малый колодец и, как мне помнится, в нем под водой на таком же уровне был слой льда. Думаю я, что так было, но точно удостоверить, что лед был и в малом колодце, я не могу. Может быть, я и забыл. Вообще я должен сказать, что мы на состояние малого колодца почему-то обратили мало внимания. Около этой шахты был костер. Величиной он был, приблизительно, аршина полтора. Костер был круглой формы. Он произвел на себя вот какое впечатление: он был сначала разбросан, а затем засыпан землей, которую кто-то раскопал и слегка тоже разбросал. Другой костер был подальше несколько от шахты около березы с надписью, где была дата 11 июля 1918 года и фамилия Фесенко.
Стали мы рыться в этих обоих кострах. Я помню, что в присутствии капитана Политковского одним из крестьян, приехавших с нами, в костре около березы был найден большой камень бриллиантовый, фотографическое изображение которого Вы мне сейчас показываете (предъявлено фотографическое изображение бриллианта, описанного в пункте “в” протокола 10 февраля сего года, л. д. 13 об., том 2-й). Кроме этого бриллианта, тогда же было найдено в кострах этих и около них: один осколочек жемчуга и два осколка изумруда, много кусков обгорелой ткани от одежды, кнопки от дамских, несомненно, костюмов, обрывок кружева, также обгорелый, какие-то принадлежности корсетов (теперь не помню, какие именно), пряжки, кажется, от подтяжек мужских (не помню, сколько именно). Нахождения обгорелой дамской сумочки не помню. Хорошо помню, что один лоскуток одежды, кажется, по цвету серый, пах сильно керосином. Нахождения в глине около самой шахты осколка ручной бомбы не помню. Кроме найденных и указанных мной вещей, Бафталовский извлек из стенки большого колодца один осколок ручной гранаты. Он его выковыривал тогда чем-то из дерева и говорил, что такими осколками стенки колодца избиты. Я помню, что из большого же колодца Бафталовский тогда же вытащил кусок материи защитного цвета, видимо, от палатки. Я слышу протокол судебного следователя Наметкина об осмотре шахты (прочтен акт судебого следователя по важнейшим делам Наметкина от 17—30 июля 1919 года, л. д. 5-й, том 1-й). Он соответствует действительности, но я не представляю себе, что он называет в нем “черными блестящими обломками” и, мне кажется, что он ошибается, указывая малый колодец, как место нахождения кусочка от палатки. Этот кусочек, как мне помнится, был найден в большом, а не в малом колодце шахты. Нахождения списка с телефонными адресами советских деятелей я не помню. Нам, военным, не пришло тогда в голову посмотреть, какой именно дорожкой сюда приезжали люди и в каком виде была эта дорожка. Я почему-то тогда полагал, что, если сюда привозили Августейших Особ, то их и привозили именно той дорожкой с Коптяковской дороги, которой прибыли с Коптяков мы. А про нее я уже Вам сказал, что она имела след от колесного экипажа, но не сильно укатанный, а слегка. Больше тут мы никаких дорожек не осматривали. В частности мы тогда совсем не видели дорожки, на средине которой была бы широкая яма с лежащим на дне ее бревном. Третьего костра именно около этой ямы мы тогда не видели. Были мы тогда на месте часа три и уехали в Коптяки. У меня из осмотра осталось полное убеждение, что здесь около шахты в кострах была сожжена одежда Августейшей Семьи. Вот только тогда мы не обратили как следует внимания на состояние дороги и проглядели следы на них. Я совершенно теперь не могу Вам сказать, где именно у шахты были следы экипажей, где они кончались, до какого места доезжали люди, которые были здесь. Я только помню, что местность около шахты была сильно истолчена пешими следами людей: высокая трава была сильно помята. Уезжая с места, я полагал, что теперь начнется следствие, и Наметкин будет допрашивать свидетелей. Он там на месте у шахты что-то себе писал в книжечку. Когда же мы прибыли в Коптяки и все пошли дальше, чтобы таким же путем ехать в город, собрался уезжать и он. Я удивился этому и указал на это Ярцову, как старшему среди нас. Решено было, что останусь я сам. Со мной остались тогда Матвеенко и Сумароков. Мы решили сами производить следствие, раз судебный следователь не хочет. Я помню, что я в тот же день допрашивал двух лиц: каких-то крестьян. Один крестьянин рассказал мне, что в одну из этих ночей, когда существовало оцепление местности (как я помню, в ночь с 16 на 17 июля по новому стилю), он поехал из Коптяков в город и дорогой не был пропущен. Ему было приказано ехать назад. Я не помню, ехали ли с ним бабы. Баб я тогда не допрашивал. Другой крестьянин рассказал мне в тот же вечер, когда я допрашивал и первого крестьянина, что в ту же ночь, про которую мне говорил и первый крестьянин, он слышал в районе рудника разрывы гранат и револьверную стрельбу. Сам я допрашивал тогда только двоих свидетелей, Матвеенко и Сумароков также тогда допросили несколько человек. Все показания этих лиц записывались карандашом. Сущность показаний тех лиц, которых допрашивали Матвеенко и Сумароков, сводилась к тому именно, что в течение нескольких дней, именно в эти дни 16—18 июня по новому стилю, местность около рудника со стороны Коптяков была оцеплена, и за оцепление никого из Коптяков не пропускали. Сущность показаний свидетелей, которых мы допросили, именно в этом и заключалась. Они сами не видели, чтобы что-либо везли по дороге, и они бы это видели. Такими свидетелями мы тогда не располагали. Кто-то из крестьян указал нам тогда же на жену какого-то комиссара, проживавшую в то время в Коптяках. Это и была Евдокия Тимофеевна Лобанова (см. л. д. 7, том 1-й). Она находилась тогда в Коптяках с сыном, лет 6—7. Я сначала побеседовал с ним и от него узнал, что они с матерью недавно приехали из города. Я стал допрашивать ее. Это была жена какого-то большевистского казначея, служившего в каком-то большевистском учреждении, помещавшемся в здании оружного суда. Она как раз ехала из города в то время, когда оцепление уже существовало. На одном из переездов, ближайшем к руднику, ее не пропустили дальше. Там было оцепление и был какой-то автомобиль. Она ночевала тогда на переезде и утром уже смогла только проехать в Коптяки. После допроса всех указанных лиц (показание Лобановой я записывал сам) мы втроем на двух экипажах в сопровождении двоих каких-то крестьян, бывших у нас кучерами, отправились опять в шахту. С нами шла еще телега с несколькими рабочими, которые везли веревки, лопаты, корзинку и топор. Подъехали мы к шахте опять той же сверткой, как и в первый раз, т. е. опять со стороны Ганиной ямы. Матвеенко снова полез в большой колодец шахты. Мы уничтожили там слой льда и вытаскали его корзиной. Больше мы никаких работ над шахтой не производили. Побыв там некоторое время, мы втроем поехали к тому переезду через линию железной дороги, где была Лобанова задержана. Здесь я сам допрашивал жену сторожа, который жил в будке около переезда, и ее сына, лет 6—7. Сторожиха вертелась в показаниях, видимо, боясь выдать их. Существенное значение имело показание этого мальчика. Он говорил, что 16 июля днем по дороге из города проехали по Коптяковской дороге какие-то верховые красноармейцы и тут же вернулись. Очевидно, это была разведка. В тот же день к вечеру проехал грузовой автомобиль с пешими красноармейцами и несколько конных красноармейцев. Тут же и было установлено оцепление со стороны переезда. (Я думаю, что тут же оно было установлено и от Коптяков.) В эту же ночь мальчик видел, что по дороге от города проехал к Коптякам целый обоз: шли коробки, запряженные лошадьми и, кажется, была одна телега. Все это охранялось вооруженными пешими красноармейцами, окружавшими экипажи, и все это в молчании медленно двигалось по дороге. Никого не пропускали в эту ночь на Коптяки, весь следующий день, всю следующую ночь, а наутро весь этот кортеж проследовал обратно. Показание мальчика подтверждала в некоторых частях и его мать-сторожиха, но она все-таки, в общем, вертелась и, видимо, боялась что-либо говорить. Самого же сторожа я не допрашивал в то время, ввиду его отлучки. Показание мальчика я также записал карандашом. Все произведенное нами троими следствие осталось у меня. Из вещественных доказательств Наметкин взял в то время себе бриллиант, два осколка изумруда и осколок жемчуга. Все же остальные предметы, которые были найдены нами в первый же день осмотра нами костров, были у меня. Потом пошли работы на месте по исследованию шахты и Ганиной ямы. Работы эти вел Шереметевский со своим братом. Я оказывал ему содействие по добыванию машин, орудий, рабочих. Мне время от времени доставлялись вещи, которые были найдены там у шахты во время работ Шереметевского. Я помню, что там были найдены и мне переданы такие вещи: портретная рамка и клочки какой-то фотографической карточки (по клочкам было видно, что на карточке была изображена целая группа лиц и, мне кажется, что эта карточка была снята где-то за границей: не русские, видимо, люди были изображены на ней, но я не мог по обрывкам определить, кто именно на ней изображен), одна или две части жемчужины, какая часть была найдена и при осмотре нами в первый раз шахты, топаз с осколков, несколько частей какого-то золотого украшения, из коих одно, кажется, было с бриллиантиками, пуля в оболочке, простая запонка, застежка от какой-то, как мне думается, дамской вещи, пряжка от подвязок, один образок, крючки, кнопки, петли, пуговицы, гвоздики, видимо, от обуви. Все это было обгорелое. Относительно образков я могу сказать, что мне был представлен только один образок с разбитым изображением святых, на подушечке с кольцом, очевидно, для ношения его на шее.
Я вижу предъявленные мне Вами фотографические изображения: портретной рамы (предъявлено фотографическое изображение портретной рамки, описанной в пункте “а” 1 протокола 10 февраля сего года, л. д. 10, том 2-й), топаза с осколком, частей украшений, пружинок, застежки, пряжки и еще украшения (предъявлены фотографические изображения сих предметов, описанных в пунктах “а” 2—3 того же протокола, л. д. 11 об. 11, том 2-й) и трех образков (предъявлено фотографическое изображение трех образков, описанных в пунктах 4—6 того же протокола). Все эти вещи, которые изображены на этих снимках, и были мне представлены, а из образков один из изображенных на этом снимке, как он здесь и изображен. Остальных вещей, как, например, подковки для сапога, осколков флакона, я что-то не помню. Все акты нашего следствия и все вещи, которые были у меня, я потом передал капитану Ярцову. Он их потом передал капитану Сотникову, а Сотников, как мне потом приходилось слышать, передал их все Сергееву, который был назначен производить следствие вместо Наметкина.
Был я тогда же и в доме Ипатьева. Мы там были во время осмотра дома Наметкиным. Во время нашего осмотра дома я там был раза три. В первый раз мы пришли туда, кажется, 2 августа. Я вижу предъявленные мне Вами фотографические снимки комнат верхнего этажа этого дома (предъявлены фотографические снимки комнат дома Ипатьева, находящиеся на л. д. 215—217, том 3-й) и показываю следующее. Комендантская комната, изображенная на снимке, была в таком именно виде, но матрас на кровати и подушки на диване были не разбросаны, как это изображено на снимке, а лежали в порядке; это уже мы их перевернули. За этим самым диваном, который виден на снимке, я и нашел деревянные четки с крестами. Они там лежали на полу. Я их оттуда и взял. Бывший при осмотре Чемодуров удостоверил, что эти четки принадлежат Государыне Императрице. Все другие комнаты правильно изображены на снимках. Только вот относительно комнаты Княжен я скажу, что мусор из печей, который виден на снимках, мы извлекли из печей, и ночной горшок был не там, где он стоит: он был дальше засунут под зеркалом, а на снимке он вытащен к середине комнаты. Это мы его, вероятно, вытащили. Я удостоверяю, что нигде положительно в верхнем этаже дома я не видел ни одной кровати. Я это хорошо помню. Горшок, например, так и стоял под зеркалом. Кажется, ему удобнее было бы быть под кроватью. Я категорически утверждаю, что нигде не было кроватей в верхнем этаже, кроме комендантской комнаты, где была одна кровать. Не было в доме никаких вещей из одежды и обуви. Мы вытаскивали мусор из печей. Печи были набиты золой от сгоревших вещей. Мы просеивали пепел. Установить главную массу сгоревших вещей мы не могли: вещи превратились в золу, но иногда можно было понять, что зола представляла собой сожженную ткань одежды. Было очень много сожжено фотографических карточек. Это прямо бросалось в глаза. Много было сожжено портретных рамок, всевозможнейших мелких вещей домашнего обихода, вещей из хорошей обстановки. Много было сожжено различных принадлежностей туалета, например, головных и зубных щеток. Много было обгорелого и расплавленного стекла. Впечатление, какое я вынес из осмотра верхнего этажа дома, было то, что здесь, за отсутствием обитателей квартиры, все разгромили: сожгли преимущественно и бросили, оставили не уничтоженной мелочь. Были мы и в нижних комнатах дома. Я обратил внимание на одну комнату, где мы видели следы пуль в стенах и полу. Эта комната и изображена на снимках, которые Вы мне сейчас показываете (предъявлены фотографические снимки комнаты дома Ипатьева, находящиеся на л. д. 220—223, том 3-й). Пол этой комнаты носил следы замывки. На стенах этой комнаты на обоях я видел около пулевых каналов брызги крови, как это и отмечено у Вас на снимке (л. д. 220—221).
Я помню, что в нижнем этаже в одной какой-то комнате мы видели какую-то тряпку, на которой были следы крови: как будто бы кто-то брал ее окровавленными пальцами.
В результате моей работы по этому делу у меня сложилось убеждение, что Августейшая Семья жива. Мне казалось, что большевики расстреляли в комнате кого-нибудь, чтобы симулировать убийство Августейшей Семьи, вывезли Ее по дороге на Коптяки, также с целью симуляции убийства, здесь переодели Ее в крестьянское платье и затем увезли отсюда куда-либо, а одежду Ее сожгли. Так я думал в результате моих наблюдений и в результате моих рассуждений. Мне казалось, что Германский Императорский Дом никак не мог бы допустить такого злодеяния. Он не должен бы был допускать его. Я так думал. Мне и казалось, что все факты, которые я наблюдал при расследовании, — это симуляция убийства. Больше показать по этому делу я ничего не могу. Показание мое, мне прочитанное, записано правильно.
Я не помню, был ли в момент осмотра нами дома Ипатьева ключ от двери комнаты Княжен в столовую, или же его не было. Двери из Их комнаты в комнату, где помещались Государь с Государыней и Наследником, не было. Свидетельницу Лобанову я и указал по допросе ее мною Наметкину. Я помню, что мне тогда же был доставлен золотой брелочек с колечком с инициалами Государя Императора. Он был мною сдан в числе других вещей. Кажется, была также мне представлена и мною сдана Сотникову (через Ярцова) брошь, но хорошо этого не помню и самой броши не помню. На Дону я был в январе месяце 1918 года. Про кровати я не спрашивал Чемодурова, были ли они у Августейшей Семьи. Вообще же он рассказывал, что жилось Ей плохо. Стол был общий с прислугой. Иногда, как он говорил, во время обеда приходили красноармейцы и лазили своими ложками в общую миску. Были в обиходе только две деревянные ложки и их не хватало. Одно время их было только пять, и приходилось есть по очереди. Был такой случай, когда за обедом какой-то комиссар (фамилии его не помню) навалился плечом на Государя, черпая своей ложкой суп. Он говорил, что, когда Августейшие Особы проходили куда-либо мимо часовых, те всегда умышленно щелкали затворами винтовок, нервируя Их. Про Государя Чемодуров говорил, что Он как бы окаменел и не выдавал своего состояния, Государыня страдала и все молилась. Княжны нервничали. Алексей Николаевич большую часть времени в Екатеринбурге болел.
Прочитано.
Гвардии капитан Малиновский
Судебный следователь Соколов
С подлинным верно.
Судебный следователь по особо важным делам Н. А. Соколов
Копия
ПРОТОКОЛ
1919 года июня 17 дня судебный следователь по особо важным делам при Омском окружном суде Н. А. Соколов на разъезде № 120 в порядке 443 ст. уст. угол. суд. допрашивал нижепоименованных в качестве свидетелей, и они показали:
Георгий Владимирович Ярцов, 29 лет, подполковник, начальник Екатеринбургской учебной инструкторской школы, православный, в деле чужой, не судился.
В июле месяце 1918 года я находился в г. Екатеринбурге, слушая лекции на старшем курсе Николаевской Военной Академии, перешедшей тогда в марте месяце в Екатеринбург35. За день или за два до взятия Екатеринбурга чехами я бежал к ним из Екатеринбурга и возвратился туда по освобождении его от власти большевиков.
В скором времени после освобождения Екатеринбурга я узнал от капитана Малиновского, что в нескольких верстах от Екатеринбурга — где-то вблизи д. Коптяков в середине июля месяца (по новому стилю) в течение трех дней у большевиков была оцеплена определенная местность, куда они никого не пропускали и где они что-то делали. Сведения эти были тогда получены от офицера Шереметевского, проживавшего в то время в Коптяках. Я помню, что тогда же говорили, что местные крестьяне после ухода большевиков исследовали эту оцепленную ими местность и нашли там какие-то обгорелые вещи, свидетельствовавшие об уничтожении ими одежды с мужчин и женщин. Тогда же эти факты связывались с убийством большевиками Государя Императора и Его Семьи.
Я теперь не могу припомнить, видел ли я тогда сам эти найденные крестьянами вещи. Было решено отправиться в эти места и осмотреть их. Я помню, что тогда ездили следующие лица: я, капитан Малиновский, ротмистр Бартенев, штабс-капитан Бафталовский, капитан Политковский, штабс-ротмистр Ивановский, капитан Сумароков, капитан Дамишхан, прапорщик Мартынов, судебный следователь Наметкин, камердинер Государя Чемодуров, доктор Деревенко и поручик Шереметевский. Я не помню, что мы бы разделялись на две партии и ехали: одни на автомобиле из города, а другие по железной дороге. Мы, как я помню, все тогда выехали из города по железной дороге до станции Исеть; отсюда мы на лодках переплыли Верх-Исетское озеро и заехали в Коптяки, а из Коптяков мы поехали к руднику, где было оцепление и где были найдены вещи. Я не могу Вам сказать, какой именно сверткой мы ехали с Коптяковской дороги к руднику, но я помню, что мы сначала выехали к Ганиной яме: небольшому озеру, наполненному водой. Отсюда мы пешком прошли к двум шахтам, около которых в кострах были найдены вещи.
Один из этих костров был в расстоянии нескольких аршин от шахты на глиняной площадке. Другой несколько подальше вблизи березы, где имелась надпись, сделанная каким-то карандашом, с упоминанием имени “горного инженера Фесенко” с датой, кажется, 11 июля 1918 года. Костры были небольшие: около шахты, приблизительно, аршина полтора, около березы — приблизительно, аршин с четвертью. В них ничего не было, кроме золы, и я не помню, были ли в них угли. Ничего странного я при рассмотрении этих костров не заметил и другие также. Я, например, не заметил никакого воздействия в кострищах на землю или на какие-либо предметы кислот.
При осмотре костров были найдены тогда следующие предметы: большой бриллиант-подвесок в серебре, кажется, изображение которого Вы мне сейчас показываете (предъявлено фотографическое изображение бриллианта, описанного в пункте “в” протокола 10 февраля сего года, л. д. 13 об., том 2-й), шнурки от ботинок, осколок изумруда и медная пуговица, малого размера. Где были найдены все остальные вещи, кроме бриллианта, я не помню. Бриллиант же был найден каким-то крестьянином36, приезжавшим с нами, как проводник из Коптяков, в присутствии Политковского, в костре около березы с надписью “Фесенко”.
Я не помню, был ли тогда обследован малый колодец шахты. В большой же колодец шахты спускался штабс-капитан Бафталовский. Я представляю себе тогда состояние шахты, т. е. этого большого колодца в таком виде: воды никакой в колодце не было. Бафталовский встал на пол. Пол был чем-то или пробит или нескольких половиц в нем не было. Чрез это отверстие в полу Бафталовский пропускал шест, и шест дальше упирался во что-то твердое. Вот я так себе представляю состояние большого колодца. Воды я не видел в нем и не мог видеть, потому что колодец был глубокий, и ничего там ко дну не было видно. Помню я, что в этом колодце, кажется, на стенках, Бафталовский нашел осколки от какой-то гранаты, но какой именно, я сказать не могу и осколков теперь себе не представляю.
А также не могу ничего сказать про состояние дорожек, идущих там в районе этой шахты по направлению к Коптяковской дороге. Общее впечатление было то, что здесь были люди, исходили местность, так как в траве были тропы. Я тогда видел только два костра и третьего костра дальше по разработке, как Вы говорите, я не помню. Не могу также сказать, был ли там след от автомобиля и где именно. Я не помню ямы на дороге с бревном в яме, которым бы поправляли оборвавшийся автомобиль.
На месте шахты мы были тогда часа два и уехали той же дорогой, которой и приезжали. Решено было исследовать эти шахты, так как у нас тогда было представление, что трупы, должно быть, брошены в эту именно шахту, а на кострах только сжигалась одежда. Производство этих работ было поручено Шереметевскому. Производство же дознания было поручено тогда начальником гарнизона Голицыным Кирсте. Я помню, что тогда в начале же своей работы Кирста говорил однажды в моем присутствии и Голицыну, что он, Кирста, не сомневается в том, что Государь жив, что Он увезен из Екатеринбурга, и говорил о каких-то имеющихся у него сведениях об этом. Впоследствии Кирста был арестован. Арестован он был, как мне говорил Голицын, тогда за то, что однажды в Управлении Голицына, в ожидании приема у него, Кирста написал какую-то записку, которую подняла какая-то дама. В этой записке Кирста писал, что дело принимает “уголовный характер”. Мысль тогда самого Голицына, когда он мне об этом рассказывал, была та, что эту записку он связывал с делом об убийстве Августейшей Семьи и в поступке Кирсты усмотрел нехорошее. За это тогда он и был арестован Голицыным. Больше по настоящему делу показать я ничего не могу. Показание мое, мне прочитанное, записано правильно.
За время пребывания в Екатеринбурге Августейшей Семьи, когда дело стало приближаться к освобождению Екатеринбурга, было в городе две версии. Одни говорили, что перед подписанием Брестского договора Гофман обусловил подписание договора сохранением жизни Семьи. Другие говорили, что Семья будет убита при приближении чехов. Было среди нас, офицеров, пять человек, с которыми я говорил тогда вполне откровенно по вопросу о принятии каких-либо мер к спасению Семьи. Это были: капитан Малиновский, капитан Ахвердов, капитан Делинсгаузен, капитан Гершельман. В этих целях мы постарались через Делинсгаузена достать план квартиры Ипатьева, где содержалась Августейшая Семья. Это удалось сделать ему через доктора Деревенко, который на словах и сообщил ему о расположении комнат. Впоследствии я сам был в доме Ипатьева и видел, что эти сведения, сообщенные Деревенко, были верны. В этих же целях мы старались завести сношения с монастырем, откуда доставлялось молоко Августейшей Семье. Ничего реального предпринять нам не удалось: этого совершенно нельзя было сделать благодаря, с одной стороны, охране, какая была установлена большевиками над домом Ипатьева, а, с другой стороны, благодаря слежке за нами. Я помню, что 16 июля я был в монастыре. Заведующая фотографическим отделением монахиня Августина именно в этот день сказала мне, что в этот день от них носили молоко в Ипатьевский дом и там какой-то красноармеец сказал монахине, приносившей молоко: “Сегодня возьмем, а завтра уже не носите. Не надо”. Я точно не могу припомнить, какие именно вещи были найдены при осмотре нами шахты, кроме тех, которые я указал. Все эти вещи были тогда взяты на хранение капитаном Малиновским.
Прочитано.
В октябре месяце прошлого года, когда я находился на фронте, мне приходилось беседовать со многими офицерами, которым удалось пробираться к нам из совдепии. Я их спрашивал про Августейшую Семью. Они говорили мне, что большевики пишут в своих газетах, что Государь Император расстрелян, а Семья Его находится где-то около Перми.
Прочитано.
Подполковник Ярцов
Судебный следователь Н. Соколов
С подлинным верно.
Судебный следователь по особо важным делам Н. Соколов
Дмитрий Аполлонович Малиновский. 26 лет, капитан гвардии, помощник начальника Екатеринбургской учебной инструкторской школы, православный, не судился.
В составе лейб-гвардии 2 артиллерийской бригады я участвовал в Европейской войне, находясь преимущественно на Юго-западном фронте. 2 раза я был ранен. Ввиду развала армии после установления большевистского режима, я ушел на Дон. В Новочеркасске я встретил генерал-адьютанта Н. И. Иванова, с которым я был лично знаком. Он посоветовал мне, как петроградцу, ехать в Петроград и заняться вербовкой офицеров для отправки их на Дон. Пробыв на Дону дней десять, я уехал в Петроград с письмом от Иванова к некоторым его знакомым и с письмом из штаба Добровольческой армии к полковнику Хомутову, находившемуся в Петрограде и связанному с Добровольческой армией. Доставить, однако, письма полковнику Хомутову я не мог, так как он в это время был арестован. Помотавшись несколько дней без дела, я через некоторых своих знакомых вошел в организацию генерала Шульгина. Эта организация, состоявшая из офицерских элементов, имела ввиду свержение власти большевиков, установление военной диктатуры и созыв земского собора для установления образа правления в Единой, Великой России. Я бы сказал, что это была чисто русская организация, ориентировавшася на свои силы: русские. Средства она получала от местных финансовых кругов, хотя, как мне кажется, была в этом отношении связана и с посольствами: шведским и английским. Этой организацией я был отправлен в первых числах мая месяца в г. Екатеринбург для выяснения условий, в которых находится здесь Августейшая Семья, ознакомления по этому вопросу нашей организации и принятия мер к облегчению участи Августейшей Семьи вплоть до увоза Ее отсюда. Здесь я поступил на старший курс Академии Генерального Штаба, находившейся тогда в Екатеринбурге. Разобравшись несколько в окружающих меня людях, я сошелся ближе с следующими офицерами, бывшими в Академии: капитаном Ярцовым, капитаном Ахвердовым, капитаном Делинсгаузеном и капитаном Гершельманом. Я поделился с ними своей задачей. Мы решили узнать как следует те условия, в которых содержалась здесь в Ипатьевском доме Августейшая Семья, а в дальнейшем действовать так, как позволят нам обстоятельства. Получали мы сведения эти, как могли. Мать капитана Ахвердова Мария Дмитриевна познакомилась поближе с доктором Деревенко и узнавала от него, что было можно. Деревенко, допускавшийся время от времени к Августейшей Семье, дал ей план квартиры верхнего этажа дома Ипатьева. Я не знаю собственно, кто его начертил. Может быть, чертил его Деревенко, может быть, сама Ахвердова со слов Деревенко, а может быть, и Делинсгаузен. Я же его получил от последнего. Там значилось, что Государь с Государыней жил в угловой комнате, два окна которой выходят на Вознесенский проспект, а два на Вознесенский переулок. Рядом с этой комнатой была комната Княжен, отделявшаяся от комнаты Государя и Государыни только портьерой. Алексей Николаевич жил вместе с Отцом и Демидова жила в угловой комнате по Вознесенскому переулку. Чемодуров, Боткин, повар и лакей все помещались в комнате с аркой. Больше этого, т. е. кроме, вот, плана квартиры и размещения в нем Августейшей Семьи мы ничего от Деревенко не имели. Нас интересовало, конечно, в каком душевном состоянии находится Августейшая Семья. Но сведения эти были бледны. Я не знаю, почему это так выходило: Ахвердова ли не могла получить более выпуклых сведений об этом от Деревенко, или же Деревенко не мог сообщить ничего ценного в этом отношении и, если не мог, то я не отдаю себе отчета и теперь, почему это было так: потому ли, что Деревенко не хотел этого делать, или же потому, что не мог дать никаких ценных сведений, так как за ним за самим следили и при его беседах с лицами Августейшей Семьи всегда присутствовали комиссары. Повторяю, сведения эти были какие-то бледные. Знали мы от него (вернее, — от Ахвердовой через него), что Августейшая Семья жива. Припоминаю, между прочим, вот что. Я помню, по сведениям Деревенко, выходило, что у Княжен были в комнате четыре кровати. Между тем, когда я потом попал в дом Ипатьева, я не видал там в этой комнате никаких кроватей, не только в комнате Княжен, но и в комнате Государя и Государыни. А попал я туда один из первых. Может быть, впрочем, кровати увезли большевики? Ахвердова же, получавшая сведения от Деревенко, относилась сама к нему с доверием. Кем-то из нашей пятерки были получены еще следующие сведения о жизни Августейшей Семьи. Какой-то гимназист снял однажды своим фотографическим аппаратом дом Ипатьева. Его большевики сейчас же “залопали” и посадили в одну из комнат нижнего этажа дома Ипатьева, где жили, вероятно, красноармейцы. Сидя там, этот гимназист наблюдал такие картины. В одной из комнат нижнего этажа стояло пианино. Он был свидетелем, как красноармейцы ботали по клавишам и орали безобразные песни. Пришел сюда какой-то из начальствующих лиц. Спустя некоторое время к нему явился кто-то из охранников и с таким пренебрежением сказал, прибегая к помощи жеста по адресу Августейшей Семьи: “просятся гулять”. Таким же тоном это “начальствующее лицо” ответило ему: “пусти на полчаса”. Об этом этот гимназист (я совершенно не могу его назвать и указать, где он живет) рассказал или своим родителям или тем лицам из старших, у которых он жил. Сведения эти дошли каким-то образом до нашей пятерки. (Но кто мне их передавал, я не помню.) Был случай разрыва гранаты где-то около дома Ипатьева. Деревенко передавал Ахвердовой, что это дурно отразилось на душевном состоянии Наследника. Проходя мимо дома Ипатьева, я лично всегда получал тяжелые переживания: как тюрьма древнего характера: скверный частокол с неровными концами. Трудно было предполагать, что Им хорошо живется. Источником, чрез который получались нами сведения, был еще денщик Ахвердова (имени и фамилии его не знаю, впрочем, кажется, по фамилии Котов). Он вошел в знакомство с каким-то охранником и узнавал от него кое-что. Я осведомлял нашу организацию в Петрограде посылкой условных телеграмм на имя капитана Фехнера (офицер моей бригады) и есаула сводного казачьего полка Рябова. Но мне ответа ни разу прислано не было и не было выслано ни единой копейки денег. Ну, что же можно было сделать без денег? Стали мы делать, что могли. Уделяли от своих порций сахар, и я передавал его Ахвердовой. Кулич испекла моя прислуга из хорошей муки, которую мне удалось достать. Я его также передал Ахвердовой. Та должна была передать эти вещи Деревенко для доставления их Августейшей Семье. Она говорила мне, что все эти вещи дошли по назначению.
Это, конечно, так сказать, мелочи. Главное же, на что рассчитывала наша пятерка, — это был предполагаемый наш увоз Августейшей Семьи. Я бы сказал, что у нас было два плана, две цели. Мы должны были иметь группу таких людей, которые бы во всякую минуту, на случай изгнания большевиков, могли бы занять дом Ипатьева и охранять благополучие Семьи. Другой план был дерзкого нападения на дом Ипатьева и увоз Семьи. Обсуждая эти планы, пятерка посвятила в него семь еще человек, офицеров нашей же Академии. Это были: капитан Дурасов, капитан Семчевский, капитан Мягков, капитан Баумгарден, капитан Дубинин, ротмистр Бартенев; седьмого я забыл. Этот план держался нами в полном секрете, и я думаю, что большевикам он никоим образом известен не мог быть. Например, мадам Ахвердова совершенно об этом не знала. Однако, что бы мы ни предполагали сделать для спасения жизни Августейшей Семьи, требовались деньги. Их у нас не было. На помощь местных людей нельзя было рассчитывать совершенно: все было подавлено большевистским террором. Так с этим у нас ничего не вышло, с нашими планами за отсутствием денег, и помощь Августейшей Семье, кроме посылки кулича и сахара, ни в чем еще ином не выразилась. За два дня до взятия Екатеринбурга чехами я в числе 37 офицеров ушел к чехам и на другой день после взятия города чехами утром я пришел в город.
Когда я прибыл в Екатеринбург, я был назначен на довольно ответственную должность: начальника оперативного отделения штаба гарнизона. Я знал, что дом Ипатьева взят под охрану, как только сфомировался штаб гарнизона. Кажется, полковник Лабунцов, помощник Шериховского, первого начальника гарнизона, распорядился тогда сделать это. В самый же день взятия Екатеринбурга дом Ипатьева, как у меня сложилось представление, не был никем охраняем. По прибытии в Екатеринбург я знал, что дом Ипатьева пуст, что Августейшей Семьи в доме нет. Но я совершенно не думал тогда, что Они убиты. Еще до оставления Екатеринбурга по городу пошли слухи, что Государь убит. Я помню, что Ахвердова рассказывала нам, что она была тогда на митинге и там комиссар Голощекин объявил всенародно о “расстреле” Государя. Были тогда и объявления особые об этом. Сам я такого объявления не читал, но слышал об этом и мне передавали содержание такого объявления. Там говорилось о расстреле Государя. Именно можно было понять, что большевики, как носители тогда власти, взяли на себя такое дело и “казнили” Императора. Про Семью же в объявлении сообщалось, что Она вывезена. Ни на одну минуту я тогда этому не поверил. Я совершенно не доверял тогда этому. Вы меня спрашиваете, почему же я не верил сообщению большевиков? Я так сам себе объяснял тогда этот вопрос. Я как военный, офицер, как участник Европейской войны, вынес то впечатление от нашей революции, что ею воспользовались немцы. Я думаю, что наша революция в значительной степени носит характер искусственности, подготовленности ее откуда-то извне. Чьих рук это дело, я судить не могу. Но мне казалось все время и я сейчас убежден, что все дальнейшее, что привело Родину к настоящему ее положению, это дело рук немцев. Они стали нас разваливать после переворота, после отречения Государя Императора от Престола и воспользовались для этого, как орудием, господином Лениным, Троцким и другими подобными господами. Для меня большевизм — это порождение Германии, это орудие в борьбе с нами. Смотря на большевиков, как на слуг Германии, я не мог и сейчас не могу себе представить, чтобы власть в Германской Империи не приняла бы никаких мер к спасению жизни Императрицы, немки по крови, связанной узами родства с Германским Императорским Домом, а через Нее и Императора и Их Семьи. В то время Германия была сильна, и я представлял себе, что просто-напросто вывезли Августейшую Семью куда-либо, симулировав Ее убийство.
В первые дни по возвращении в Екатеринбург я в дом Ипатьева не попал, занятый оперативными делами.
Показание мое, мне прочитанное, записано правильно. Дальнейший допрос был прерван ввиду позднего времени.
Гвардии капитан Малиновский
Судебный следователь Н. Соколов
С подлинным верно.
Судебный следователь по особо важным делам Н. Соколов
Копия
ПРОТОКОЛ
1919 года июня 13 дня судебный следователь по особо важным делам при Омском окружном суде Н. А. Соколов на разъезде № 120, в порядке 443 ст. уст. угол. суд., допрашивал нижепоименованного в качестве свидетеля, и он показал:
Александр Андреевич Шереметевский сведения о личности см. л. д. 158 том 2-й.
Я подтверждаю свои показания, которые я дал уже по настоящему делу члену суда Сергееву34, и дополнительно могу показать следующее:
Я не был в районе Коптяков до освобождения Екатеринбурга от большевиков. Прибыл я тогда в Коптяки 27 июля уже после взятия Екатеринбурга чехами. Поэтому сказать, что там происходило 17—19 июля прошлого года, я не могу.
На меня было возложено, за отсутствием брата, наблюдение за работами по откачке шахты и Ганиной ямы, что мной и делалось. Шахту я нашел в таком виде. Уровень воды в обоих колодцах шахты стоял одинаково: до воды свободного пространства было мало совершенно. Затем шла вода на 13 аршин глубиной. Большой колодец отличался от малого в том отношении, что в нем под водой, приблизительно, на глубине полу-аршина от уровня воды был слой льда, толщиной, приблизительно, в четверть аршина. Льда не было в малом колодце, в нем была одна вода. Слой льда в большом колодце был цельный, а не в виде кусков. Это был остаток слоя льда, не успевшего еще растаять; края этого слоя были примерзшими к срубу шахты. В северо-западном углу колодца лед был пробит. Отверстие, образовавшееся от пробития слоя льда, составляло, приблизительно, квадратный полуаршин. В малом колодце на поверхности плавали маленькие палочки, не обратившие на себя нашего внимания. В большом колодце в воде подо льдом (а вовсе не в малом колодце) нами было найдено одно звено от рукава насоса, при помощи которого, очевидно, раньше при разработке шахты откачивали из нее через большой колодец воду. Больше ничего при наружном, так сказать, исследовании шахты обнаружено не было.
Мы начали вести откачивание воды из шахты 2 августа и продолжали нашу работу до 11 августа. С 11 августа до 15 августа в нашей работе произошел перерыв, ввиду того, что в это время красные вели наступление на медный рудник, отстоящий от шахты, где мы вели работы, в 6 или 10 верстах. 15 августа наши работы возобновились. Красные не проникали к нашей шахте в этот период времени, и она охранялась особой охраной. 19 августа мы шахту откачали. Дно малого колодца шахты оказалось выше дна большого колодца. Дно малого колодца — земляное, твердое. На нем мы ничего не нашли. Дно большого колодца шахты представляло собой настилку из бревешек, видимо, прямо на почву. На этом деревянном полу был слой ила из глины, толщиной, приблизительно, с пол-аршина. Этот ил мы промыли и нашли в нем следующие предметы: человеческий палец и отдельно два кусочка человеческой кожи, жемчужную серьгу с маленьким бриллиантиком, искусственную золотую челюсть, застежку от галстука и саперную лопатку, малого образца, так называемую “носимую”, а также несколько осколков французской гранаты. Что касается пальца, то он мне казался принадлежащим интеллигентному человеку. Я вижу предъявленное мне Вами фотографическое изображение пальца (предъявлено фотографическое изображение пальца, описанного в пункте 7 протокола 10 февраля сего года, л. д. 12, том 2-й). Вот такой палец мы тогда и нашли. Я не обратил тогда внимания на то, принадлежал ли он человеку, имеющему привычку оттягивать и подрезывать у пальцев у корня ногтей кожу (я не знаю, что значит “маникюр”), но я обратил внимание на ноготь этого пальца: ноготь пальца был отрезан правильно: полукругом, и он был длинный, выдаваясь над оконечностью пальца. Теперь у него почему-то вид ногтя не такой: теперь ноготь у него короче окончания пальца. Я вижу предъявленные мне Вами фотографические изображения серьги, челюсти, застежки от галстука, лопаты и осколков гранаты (предъявлены фотографические изображения серьги, описанной в пункте “а” 1 протокола 10 февраля сего года, л. д. 10 об., том 2-й; челюсти, описанной в пункте 8 того же протокола, л. д. 12 том 2-й; застежки для галстука, описанной в пункте 13 того же протокола том 2-й; лопаты, описанной в пункте “б” того же протокола, л. д. 13 об., том 2-й, и осколков гранаты, описанных в пункте 14 того же протокола, л. д. 13 об. том 2-й) и удостоверяю, что такие вещи, какие изображены на этих снимках, нами и были тогда найдены при промывке ила на дне шахты. Что касается лопаты, то она была найдена при выемке самого ила с деревянного пола. Там лопата была на самом иле, т. е. сверху ее был слой льда и она не видна была под илом; на какой глубине она была под илом, я затрудняюсь определить.
Откачав Ганину яму, мы исследовали дно баграми, шестами, а в некоторых местах брали ил и промывали его, но ничего там не нашли.
Около шахты было два костра. Один был ближе к ней, другой дальше. Величина их была, как мне казалось тогда, одинакова: около аршина. Костры, как заметно было, были раньше разбросаны. Углей в них было очень мало. Угли были небольшие и, как мне кажется, представляли собой куски дерева, сгоревшего в огне костра, и местность около них была нами исследована. Кроме того, мы брали землю с кострищ и промывали ее.
При промывке земли с костров и около них мы нашли, как я помню, вещи, фотографические изображения которых Вы мне сейчас показываете (предъявлены фотографические изображения: трех частей жемчужины, трех частей украшений, топаза с осколком, пружинок, описанных в пункте “а” 2 протокола 10 февраля сего года, л. д. 10 об., том 2-й). Про пулю и запонку (пункт тот же того же протокола, л. д. 11, том 2-й) я что-то забыл и не помню теперь, где их нашли. При промывке костров были найдены застежка, пряжка, часть еще какого-то украшения, возможно, что серьги, фотографическое изображение которых Вы мне сейчас показываете (предъявлены фотографические изображения названных предметов, описанных в пункте “а” 3 того же протокола, л. д. 11, том 2-й). Я помню, что были найдены еще осколки от синего флакона с пробкой-короной (пункт 10 того же протокола, л. д. 12, том 2-й). Я не помню ничего про железку-предохранитель для сапога и не помню, была ли таковая где найдена (пункт 11 того протокола, л. д. 12 об., том 2-й). Затем было много найдено обгорелых пуговиц, фестонов, гвоздиков, кнопок, петель, крючков и разных пряжек от одежды. Все эти предметы своим видом ясно свидетельствовали, что они от мужской и женской одежды, видимо, сожженной в огне. Кроме этих предметов, были еще найдены в разных местах недалеко от шахты в траве: портретная рамка и три иконки, изображения которых Вы мне сейчас показываете (предъявлены фотографические изображения портретной рамки и трех иконок, описанных в пункте “а” 1, 4—6 протокола 10 февраля сего года, л. д. 10, 11 об. 12 того же протокола, том 2-й). Одна из икон, как это и изображено на карточке, была с подушечкой и имела кольцо, очевидно, для ношения на груди.
В наших работах мы имели, главным образом, целью найти трупы Царской Семьи. В шахте, которую мы откачивали, мы их не нашли, и их там безусловно нет. Разработка рудника связана с малым колодцем шахты. Проход из него в разработку был мной пройден на некотором расстоянии. Дальше шел обвал, видимый и снаружи. Обвал этот, безусловно, старый. Где могут находиться трупы, сказать трудно, так как таких старых, заброшенных шахт в этой местности вообще много, и какие-либо результаты в этом отношении могут дать только раскопки. Больше показать я ничего не могу.
Показание мое, мне прочитанное, записано правильно. Все вещи, найденные при промывке шахты, были мной лично переданы товарищу прокурора Кутузову. Некоторые вещи как, например, иконы я передал члену суда Сергееву. Большинство же вещей было мной передано брату Андрею, а кому их передал он, я не знаю.
Я помню, что вблизи костров был найден обгорелый каблук от какой-то обуви, но я затрудняюсь определить, от какой именно. Затем, я прекрасно помню, была найдена продолговатой формы тонкая брошь с красноватыми камешками, застегивающаяся сзади булавкой. Она была найдена недалеко от шахты на глиняной площадке. Ее я передал также брату. Помню, что был найден еще брелок, как мне кажется, из золота с монограммой “Н. А.”.
Прочитано.
Александр Шереметевский
Судебный следователь Н. Соколов
С подлинным верно.
Судебный следователь по особо важным делам Н. Соколов
ПРОТОКОЛ
1919 года июня 10 дня судебный следователь по особо важным делам при Омском окружном суде Н. А. Соколов на разъезде 120 в порядке 443 ст. уст. угол. суд. допрашивал нижепоименованных в качестве свидетелей, и они показали:
Николай Михайлов Швейкин, 43 лет, крестьянин д. Коптяков, Верх-Исетской волости, Екатеринбургского уезда, Пермской губернии, где и живу, православный, неграмотный, не судился.
По-моему, это было в среду, 4 июля по старому стилю. Рано утром в этот самый день Настасья Зыкова поехала с рыбой в город. Они тогда с сыном Николаем рыбачили и поехали, значит, рыбу продавать в город. А в городе в этот день, хотя базара и нет, а все как-то считается день как бы вроде торговым. Поехали они рано, часа в 2 утра, как стало светло, и тут же вернулись назад: совсем без ума они были, здорово испугавшись. Мы все тогда уже встали: самая страда была: покосы. Мы и собирались на покосы идти. Как Настасья приехала, весь народ взбулгачила: войско идет. Сказывала она, что у самых Четырех братьев (так у нас называются старые сосновые пни, где от двух пней раньше росли четыре сосны), как только они доехали до них, им попалось войско. Войско, говорит, идет, а сзади чего-то везут в автомобиле. Так она и сказывала про автомобиль. Подлетел к ним матрос Верх-Исетский Ваганов и закостерил их матерно, чтобы скорей гнали назад. Они здорово испугались и повернули назад. Кто-то из них, не знай сама она, не знай, Николька, обернулся, а Ваганов опять подлетел, револьвер к самому рылу сует, матерится за это и кричит: “Не оглядывайтесь”. Ну, они совсем испугались. Давай гнать, и лошадь чуть не загнали: лошаденка у них плохонька. Все это Настасья нам рассказывала на улице при всем собрании. Мы, мужики, забеспокоились. Каждому надо на покос, а тут войско идет. Войско идет, значит, бой будет. Ждали мы, ждали, нет никакого войска. Ну, думаю я себе: надо сходить к Четырем братьям узнать, где войско. Пошел я к соседу Николаю Папину, говорю ему: “Так и так, все равно помирать, что сейчас, что потом. Пойдем, по крайности, узнаем, что там за войско, когда придет, а то на покос надо”. Ну, Папин не убоялся. Зубрицкий еще Петр надумал с нами идти. Пошли мы. Вдоль Коптяковской дороги у нас все покосы идут. Тут, не доходя, пожалуй, так с версту до поверток с нашей Коптяковской дороги к руднику, у нас есть покос. Он называется “большой” покос. Доходим мы, значит, до него, там австрийцы работают, сено косят. Мы спрашиваем их: “Паны не видали войска?” Они нам сказали, что к ним по Коптяковской дороге совсем рано, когда они еще не работали, подъехали “русские казаки”. Это они называли так, значит, конных красноармейцев. Подъехали и давай их гнать. А паны им говорят: “Мы ни за что не уйдем. У нас деньги вперед взяты. Мы отработать должны. А нам дела до вашего дела никакого нет”. Те, значит, от них и отстали. И уехали они от них назад по Коптяковской дороге по направлению, значит, к руднику. Нас охота пуще берет узнать, в чем дело. Идем мы и слышим, у рудника в стороне от дороги кони ржут. Мы себе дальше идем. Нам тогда охота была дойти до покоса, где Масленников старик косил. Его покос у самых Четырех братьев, и в стороне в леске у него там избушка есть. Пришли мы к нему в избушку. Он еще спит. Мы его спрашиваем: “Не видал ли чего? Войска не прогоняли?” Он нам говорит: “Слыхал, как будто по дороге кто-то гонял, а кто и чего не знаю”. Так мы и от него путного ничего не добились.
Выходим мы от избушки Масленникова на дорогу, а к нам от города едет наш коптяковский Василий Иванович Зыков со своей бабой. Он наш, а живет в Верх-Исетске. Ехал он тогда к нам сено косить. Мы его спрашиваем: “Не видал ли чего?” Он однако же ничего не видал. Да и где же ему видать? Настасья Зыкова совсем рано на них напоролась, а мы-то сами попали туда часа в четыре. Ну, мы пошли назад. Идем это мы от Четырех братьев к Коптякам. Только мы стали доходить до первой повертки с Коптяковской дороги к руднику от Четырех братьев, как к нам и выезжает верховой. Ему было лет 30, из морды белый, усы, как бы, не большие, а остального ничего не на память. Было на нем: винтовка, шашка, револьвер “леган” такие называются, две ровно как гранаты за поясом висели. Мы как увидали его, так и обробели и остановились. Когда мы только от Масленникова на дорогу вышли, как раз на этот самый раз к нам Андрюха Шереметевский верхом и подъехал. Мы все тут вместе и были. Ну, этот самый конный нас спрашивает, куда мы? Мы говорим: “Так и так, у нас народ волнуется. Говорят, войско идет. Ты, товарищ, нам объясни”. А он говорит: “Не бойтесь. Ничего такого нет. Все хорошо обойдется. Тут в нескольких местах наш фронт проникли. Разведка тут у нас. Мы практику делаем. Будут выстрелы, не бойтесь. Все хорошо обойдется”. Покурили мы с ним тут, постояли и пошли себе дальше. Отходим мы несколько, а она и ударила, вроде как бы, значит, гранаты. Я того не понимаю, где она разорвалась: на земле аль под землей. Ты про это товарища Папина спроси. Он солдат и в этом толк должон понимать. Несколько еще отошли, а она опять ударила. Пришли мы домой, народ успокоили. С соседом Папиным пошли мы на свой покос. Идем мы на покос и встречаем у самой деревни этого самого конного, с которым мы в леске разговаривали. Мы его спрашиваем: “Что, товарищ, к нам едете?” А он говорит: “Да, успокоить народ еду, чтобы не беспокоились”. Мы тут с Папиным ушли на покос и целый день там были. Выстрелов больше мы около рудника в этот день не слыхали. (Рудник от нашего покоса верстах в 3 будет.) И никого больше мы не видали из подозрительных.
А шурин мой Николай Васильевич Алферов работал тогда на своем покосе с версту аль полторы от рудника и слыхал выстрелы. Только я не знаю, какие он слышал выстрелы, от гранаты, аль еще от чего.
Не пропускали наших в город, по-моему, три дня. Первый день и был этот самый, когда мы ходили в лес. Раньше никаких препятствий не было.
Как бы нам об этом не знать, кабы что было! А то, видишь ты, какие, значит, они попрепятствовали, мы сразу узнали. Как нам не узнать! Кто еще тогда ездил в город и кого не пускали, я теперь забыл. Меня ведь уж спрашивал какой-то по этому делу. Призывал он меня в Коптяках вместе с Папиным и Зубрицким и писал что-то в книге. Я ему все сказывал, как и тебе. А кто такой это был, не знаю. Говорили, что — следователь30. Он меня на завалинке в деревне спрашивал у Николая Алферова. Одного припомнил: Степан Егорыч Алферов ездил в город с рыбой на другой день после нас. Он полдня стоял на большом покосе. Его не пропускали и все ему сказывали: “Вот погоди. Вот сейчас. Вот через час”. Он так и не дождался и уехал назад. А больше никого не могу припомнить.
Я очень даже хорошо сказать могу, что след был здоровенный и по Коптяковской дороге и по той свертке с Коптяковской дороги, по которой к нам красноармеец выехал. След с Коптяковской дороги так и пошел по этой повертке. Он хорошо был заметен по повертке. Видать было, что недавно только что перед нами проехали. Я так определяю, что это был след от автомобиля: больно он был здоровый: и широкий и глубокий и траву как есть всю по свертке в улок положил... А больше следов я в ту пору нигде никаких не видел.
Потом, когда шахту откачивали, и я был одни сутки на работе. При мне тогда две вещицы славных нашли: “медаль” золотую и брошку золотую. Медаль была с пятирублевый золотой, и на ней были слова написаны: “Николай Александрович”. Я ее сам видал. Ее, эту “медаль”, нашел старичок рабочий с Верх-Исетского завода. А брошка была длинная как бы вроде булавки. Я сам-то не знаю, что это такое, а сказывали, что брошка, ну и я тебе сказываю. А потом еще нашли “портсигар с дырой” для “портрета”, вот точь-в-точь как ты мне сейчас показываешь (предъявлено фотографическое изображение портретной рамки, описанной в пункте “а” 1 протокола 10 февраля сего года, л. д. 10, том 2). Медаль с брошкой нашли в глиняном бугорке около шахты, а портсигар нашли около бугорка в траве. Эти все предметы взял себе Андрей Шереметевский.
Про местность я тебе ничего сказать не могу. Все около рудника было истолочено. Вся трава около шахты была измята во все стороны. Видать, тут у них было логовище, и следы были к Ганиной яме: трава была измята. Видать, и туда ездили. Костров я видал два. Один был у шахты, а другой был подальше к березе на дорожке. Были ли какие следы по этой дорожке туда дальше к дорожке, которая на плотину идет, не заметил. Больше я ничего показать не могу. Показание мое мне прочитано, записано правильно.
Конный, вроде того, как бы не русский был. Говор у него не походит как-то на наш.
Прочитано, я неграмотный.
Судебный следователь Н. Соколов
С подлинным верно.
Судебный следователь по особо важным делам Н. Соколов Николай Васильевич Папин, 36 лет, крестьянин деревни Коптяков, где и живу, Верх-Исетской волости, Екатеринбургского уезда, Пермской губернии, православный, грамотный, не судился.
В скором времени после Петрова дня31, через несколько дней, более точно определить время положительно не могу, поехал наш коптяковский Николай Зыков с матерью Настасьей в город Екатеринбург. Поехал он не с рыбой, как мне помнится, а по тому случаю, что его тогда мобилизовали красные. Он тогда ехал с матерью и с женой. (Как звать его жену, забыл.) Скоро он вернулся назад, и пошел по селу слух, что их не пропустили в город, что по дороге из города идут войска и обоз. Нам нужно было на покосы тогда всем идти. И мы с Швейкиным и пошли к Николаю узнать от него толком, в чем дело? Николай нам сказал, что около Четырех братьев их встретило “войско”, что им угрожали, над головой у матери кто-то револьвер держал, грозил и требовал, чтобы они не оглядывались. Был он сильно испуган, весь черный, и ничего больше от него мы добиться не могли. Тогда Швейкин предложил сходить к Четырем братьям и посмотреть, что там делается? Решили мы с ним идти. С нами еще пошел Петр Алексеев Зубрицкий. Дорогой на большом покосе мы увидали австрийцев, бывших здесь на покосе. Сам я с ними не разговаривал, а разговаривали товарищи Швейкин и Зубрицкий. Они сказали мне, что спрашивали они австрийцев, не видели ли те чего, и австрийцы им будто бы сказали, что к ним подъезжали “казаки и гнали их отсюда, но они не пошли: сено им нужно было косить”. Пошли мы дальше. Идем мы мимо рудника по Коптяковской дороге, слышим — в стороне у рудника — кони ржут. Мы прошли дальше на покос Масленникова. Его покос около Четырех братьев. Сам он в это время еще в караулке своей находился. Мы его стали спрашивать: “Иван Степанович, не видали ли чего по дороге?” Он нам сказал, что “гоняли какие-то по дороге в коробкаа?х”32, но путного, однако, ничего не мог он нам объяснить. Мы пошли от него на Коптяковскую дорогу. В это время к нам подъехал по дороге от Верх-Исетска Василий Иванович Зыков, а от Коптяков Андрей Андреевич Шереметевский. Мы спросили Зыкова, не видал ли он чего? И Зыков нам сказал, что ничего не видал. Тут он и уехал к Коптякам. Мы же все четверо отправились дорогой к Коптякам. Идем мы и смотрим, — след с Коптяковской дороги идет по правой от Четырех братьев повертке к руднику. След был весьма торный. Дорога по этой повертке была укатана, как будто бы здесь несколько раз проехало несколько колесных экипажей. Трава на ней была прямо вся положена, и маленькие деревца были кое-где погнуты. Я, однако, не берусь точно ответить, от какого именно экипажа был этот след, — автомобиля или еще от какого экипажа. Тогда мне казалось, что по этой дороге только что сейчас проехало несколько простых колесных экипажей. Мы несколько прошли даже этой дорожкой, думая посмотреть, кто же это по такой глухой дорожке проложил такой след? Но только что мы по ней несколько сдались в лесок, как к нам навстречу выехал верховой. Из себя этот верховой был здоровый, рыжеватый, волосы у него на голове были курчавые, загибались на лбу кверху, как это было видно из-под сдвинутой у него набекрень фуражки, усы большие, рыжеватые, борода бритая. По моему мнению, он был русский. Но кто он был такой, положительно не знаю. Никогда раньше я этого человека нигде не видел. Я первый обратился к нему с вопросом: “Товарищ, скажите, пожалуйста, в чем дело? У нас весь народ волнуется. Говорят, войска идут. В чем дело?” Он нам ответил: “Видите ли, товарищ, у нас чехословаки фронт проникли. Мы сюда в разведку пришли. И, между прочим, у нас тут практические занятия будут. Вы идите и успокойте народ”. Действительно, тут же раздались вскоре один после другого два взрыва гранат. Они неслись от рудника, к которому и вела та дорожка, на которой мы были. По моему мнению, надо бы этим гранатам разрываться было на земле, а не под землей. Звук был сильный, явственно слышный. Его слыхали у нас и в Коптяках. Моя жена Александра Ивановна принялась даже голосить обо мне, услышав эти взрывы. Тут мы и пошли домой. Я знаю все остальные повертки с Коптяковской дороги к руднику и к Ганиной яме. Никаких следов на них тогда не было. Пришли мы домой. Спустя некоторое время мы с Швейкиным пошли на наш общий покос и около деревни мы встретили этого самого красноармейца, который выезжал к нам из леса. Он нас сам спросил: “Что, успокоили народ?” Мы ему сказали, что успокоили, и пошли по своим делам.
Больше ничего в этот день особого не произошло. Мне кажется, что охрана на Коптяковской дороге была три дня. Я не могу указать всех, кто тогда ездил в город и был остановлен. Но припоминаю, что в первый же день охраны не пропустили в город Федора Палладиевича Зворыкина. Накануне этого дня уехал в город Михаил Васильевич Бабинов. Когда же он ехал назад в первый день охраны, его не пропустили со стороны железной дороги.
После взятия Екатеринбурга чехами я был по своим делам в городе. Там со мной были Михаил Дмитриевич Алферов, его жена Анна Игнатьевна, Марья Варфоломеевна Логунова, моя сестра Пелагея Васильевна Подмогина. Были мы в городе по своим делам. Возвращаясь назад, я еще тогда заехал в Верх-Исетск в штаб и сказал там какому-то человеку, что у нас около Коптяковской дороги у рудника большевики что-то делали. Потом мы поехали домой. И в город и из города мы ехали времянкой, и не через Поросенков лог. Я, вообще, не обращал тогда внимания на состояние Коптяковской дороги и не знаю, были ли на ней следы автомобилей. Доехали мы, возвращаясь из города, до первой от Четырех братьев повертки на рудник, где мы встретили красноармейца, и пошли втроем пешком по этой повертке к шахтам. Нас пошли трое: я, Алферов и моя сестра Пелагея. Остальные все ждали нас на дороге Коптяковской. Вот мы и пошли по дорожке. Дорожка была сильно потолочена именно от езды. Я думаю, что то были следы колес экипажей. Не могу, конечно, отрицать, что не ездили тут на автомобилях, но я тогда не думал об этом, и мне казалось, что там просто ездили на экипажах, запряженных лошадьми. И след езды прямо шел до открытой шахты с колодцами. Здесь он и кончался. Дальше шахты езды на экипажах уже не было. Это я категорически утверждаю. Трава тогда была очень высокая. Вокруг шахты местность была утолочена, но только была не от экипажей, а от пеших людей или верховых. Были такие проторенные тропы пешими людьми к Ганиной яме и в стороны от шахты в лес. Остальные повертки на Коптяковскую дорогу от рудника не были наезжены. Около самой шахты есть глиняная площадка. Она давнего происхождения. Она образовалась в то время, когда при разработке шахты выбрасывали глину. Тогда этой глиной и насыпали эту площадку. Так вот, на этой площадке саженях в двух от самой шахты был какой-то бугорок свеженасыпанной земли. Мы заглянули в большую шахту и видим, до воды — аршин 7. Плавают в воде какие-то дощечки и плавает на воде какая-то веревка. Вода была покрыта набросанными в колодец сосновыми ветками. Стало тут нам почему-то жутко. Решили мы собраться, как следует, народом и идти. Тут же мы, ничего не трогая, ушли.
Тут мы вышли на Коптяковскую дорогу прямо лесом, оставив Ганину яму слева, и скричали наших. Сели и поехали. Я помню, что было это в субботу. Решили мы в тот же день идти завтра к руднику и как следует поглядеть, что там такое есть. Собралось нас на другой день восемь человек: я, Михаил Дмитриевич Алферов, Яков Дмитриевич Алферов, Павел Филаретович Алферов, Гавриил Егорович Алферов, Николай Васильевич Логунов, Александр Васильевич Логунов и Михаил Игнатьевич Бабинов. Взяли мы веревки, багры и пошли к руднику.
Стали мы осматривать шахту. Туда мы спустили на веревке Бабинова. Он там взял веревку, которую мы видели накануне. Она была длиной не более аршина, толщиной с мужской палец, на конце у нее была завязана петля. Эта веревка безусловно от палатки, как у нас, у солдат, бывало, такие употреблялись. Дощечки мы почему-то не достали. Вынул еще из шахты Бабинов лопату. Лопата была большая, саперная, как их называют у нас, у солдат, “возимая”, в отличие от малых, “носимых” солдатами у поясов. Больше ничего мы в шахте не нашли. Пощупали мы шестами шахту. Воды было в колодцах от уровня четвертей на 7, а потом шло что-то твердое: лед или пол. Мы не стали особенно пробовать. Стали мы разрывать горку из насыпанной около шахты на глиняной площадке земли, — здесь оказался костер. Костер был большой, продолговатый, аршина 2, не меньше. Хорошо было заметно, что костер был сначала разбросан, заметен и потом засыпан. Углей в нем было совсем мало, потому что они также были разбросаны; редкие угольки попадались в кострище. Тут же около костра валялись березовые ветки, которыми, видимо, и заметался этот костер. Стали мы в этом костре рыться. Михаил Алферов первый нашел пуговку от нижнего белья, заметно обожженную. Потом стали находить и другие вещи.
Находили их или в самом костре, или около костра: видать, их разбрасывали вместе с костром. Все эти вещи были сильно обгорелые. Копаясь в костре, я вдруг заметил какой-то блестящий предмет. Выкопал его и вижу — хороший, дорогой из драгоценных каменьев крест. Ну, тут я догадался, в чем дело, и говорю своим: “Ребята, это дело не простое. Тут, похоже, Николая сжигали”. Ничего, как есть ни от кого я не слыхал до этого про убийство Государя, а тут как только я крест этот самый нашел, планшетки разные от корсетов, пуговицы с орлами, пряжки разные, как вспомнил, сколько здесь дней большевики работали и как места эти охраняли, так все и стало понятно. Собрали мы все вещи, какие нашли, и ушли с этого места домой. Вещи же все были у Алферова Михаила. Я вижу все вещи, которые Вы мне сейчас показываете (предъявлены вещи, описанные в пунктах 1—24 протокола 15—16 февраля сего года л. д. 45—49 том 2-й), и удостоверяю, что именно все эти вещи мы тогда и нашли около шахты в двух кострах и около них. Один костер — тот именно, о котором я Вам сейчас говорил. Другой был около старой березы на дорожке. Этот костер был несколько, кажется, поменьше. Он также был раскидан, но не засыпан. В них и около них мы и нашли все эти вещи.
Я вижу фотографическое изображение креста, которое Вы мне сейчас показываете (предъявлен фотографический снимок креста, описанного в пункте “г” протокола 10 февраля сего года, л. д. 13 и об., том 2-й). На нем изображен именно тот самый крест, который я и нашел. В этот же самый день к нам в Коптяки приезжала из города какая-то “Следственная комиссия”. Она осматривала эти вещи и переписывала их. Что это была за Комиссия, не знаю33.
Я думаю, что среди тех вещей, которые Вы мне сейчас показали, нет каблука от обуви. Я помню, что мы еще нашли каблук обожженный в костре у шахты. А его здесь нет. Веревка с лопатой также были у Алферова. Я вижу изображение лопаты, которое Вы мне сейчас показываете (предъявлен фотографический снимок лопаты, описанной в пункте “б” протокола 10 февраля сего года, л. д. 13 об., том 2-й). Это не та лопата. Эта лопата малая “носимая”, а та была большая, “возимая”, которую мы нашли.
Я не обратил внимания, когда был на шахтах, в каком состоянии была яма, что находится недалеко от шахты на той дорожке, по которой выехал к нам красноармеец и по которой мы сами подходили к шахте. Не могу сказать, были ли там следы срыва экипажа и было ли в яме бревно, которым бы поднимали экипаж или автомобиль. Больше я ничего показать не могу.
Показание мое, мне прочитанное, записано правильно.
Папин
Судебный следователь Н. Соколов
С подлинным верно.
Судебный следователь по особо важным делам Н. Соколов
Копия
ПРОТОКОЛ
1919 года июня 9 дня судебный следователь по особо важным делам при Омском окружном суде Н. А. Соколов на разъезде № 120, в порядке 443 ст. уст. угол. суд., допрашивал нижепоименованного в качестве свидетеля, и он показал:
Андрей Андреевич Шереметевский — сведения о личности см. л. д. 10 том 1-й.
Я офицер 1-го Сибирского Его Величества полка. Я участвовал в Европейской войне. В 1914 году в боях под Варшавой я был ранен и эвакуирован в город Уфу. По излечении я снова вернулся в свой полк и вторично был ранен в боях под Барановичами. Это было в 1916 году. После вторичного ранения я был эвакуирован в Екатеринбург, где и был зачислен, после выздоровления, в 126 запасный полк. Здесь меня застала революция. После переворота я уехал на фронт и находился в Финляндии в составе Свеаборгского полка, снова участвуя в боях с немцами. После большевистского переворота я возвратился в Екатеринбург.
Мой отец уже многие годы состоит преподавателем в Екатеринбургской мужской гимназии. Лето он всегда проводит на даче в деревне Коптяках. Это маленькая деревенька с хорошей природой, где обыкновенно живет по летам несколько семейств дачников. Все места от города Екатеринбурга к Коптякам я хорошо знаю. Я знаю их хорошо потому, что я издавна, проживая здесь на даче, исходил их во всех направлениях, как охотник по птице и зверю.
После возвращения домой мне, как офицеру, сразу же пришлось скрываться от большевиков. Меня хорошо знали и Екатеринбургские большевики и Верх-Исетские, в район которых входили Коптяки. Поэтому я, имея базой Коптяки, укрывался после возвращения домой в лесах около Коптяков, на островах. Местные крестьяне прекрасно знали, конечно, что я скрываюсь от большевиков в их местах и прекрасно относились ко мне. Кажется, это было 17 июля по новому стилю. Рано утром в этот день, так, приблизительно, часов в 5—6 к нам на дачу прибежала коптяковская баба Павла Бабинова, большая пройдоха, и предупредила меня, чтобы я скорее утекал. Бабинова рассказала мне, что в этот день утром поехала в Екатеринбург с сыном Николаем коптяковская баба Настасья Зыкова. Когда она стала подъезжать к тому месту, где с коптяковской дороги идут свертки к руднику, к ней подлетает известный в этих местах большевик с Верх-Исетского завода Ваганов и, угрожая ей и сыну револьвером, заставил их ехать назад, запретив им при этом оглядываться. По словам Павлы, передавшей мне все это со слов Зыковой, сзади по дороге из города шел какой-то обоз, везли будто бы артиллерию. Я понял тогда рассказ Бабиновой в том смысле, что большевики отступают от города и идут к Коптякам, выбирая позицию для боя. Чтобы лучше видеть местность, я ушел на Коптяки на горку, но пождал некоторое время и вернулся назад, так как никакого движения войск не было. Я тогда решил сходить по Коптяковской дороге и посмотреть, что там делается. Со мной надумали отправиться туда же коптяковские крестьяне Николай Швейкин, Николай Папин и Петр Зубрицкий. Я решил ехать верхом, а они пошли пешком. Пока я седлал лошадь, они ушли вперед, и я догнал их уже в лесу между той дорожкой, которая идет от сосновых пней, известных под названием Четырех братьев, к плотинке, и первой от этих же Четырех братьев сверткой к руднику. Почти в то же время, как я их догнал, нам навстречу попался крестьянин с Верх-Исетского завода Алексей Зыков. Он ехал из Верх-Исетского завода в Коптяки. Мы его спросили, не видел ли он дорогой чего подозрительного. Должен сказать, что Настасья Зыкова, взбулгачив своим рассказом Коптяки, наговорила и не знай что про артиллерию, обоз и т. п. У нас тогда в голове и было, не хотят ли красные драться в этих местах с чехами и казаками. Смысл наших расспросов Зыкова в этом и заключался. Он сказал нам, что подозрительного он ничего не видел. Подробно же, не обгонял ли его кто дорогой, а в частности, не видел ли он проезжавшего по Коптяковской дороге автомобиля, мы его не расспрашивали. Поговорив немного с нами, Алексей ударил лошадь и быстро поехал на Коптяки. Мы постояли немного на месте и тоже отправились на Коптяки. Я совершенно не обратил в это время внимания на состояние Коптяковской дороги и не могу Вам сказать, были ли на ней в это время следы автомобиля. Когда мы поравнялись с первой поверткой на рудник от Четырех братьев, к нам на Коптяковскую дорогу выехал какой-то конный красноармеец. Я помню, ему было на вид года 22, блондин, с маленькими беловатыми усами, бритой бородой, тонким прямым длинным носом. Я не могу описать Вам остальных его примет, но его физиономия врезалась мне в память, и я его узнал бы безошибочно, если бы увидел. Он был вооружен “до зубов”, как это любили большевики: с винтовкой, револьвером, шашкой и двумя русскими гранатами на кольцах. Лошадь под ним была саврасой масти с черной гривой. Он сказал нам, что дальше следовать нельзя. Смысл его запрета сводился к тому, что нельзя идти дальше по Коптяковской дороге, а не по той, на которой он стоял сам. Мы стали ему говорить, что мы — коптяковские крестьяне и что нам нужно домой, что мы недавно прошли уже по этой дороге. Красноармеец особенно не протестовал, видимо, склонившись на наши доводы. Тогда я его спросил, в чем дело, почему они установили кордоны на дороге? Он сказал нам, что они здесь обучаются метанию бомб и поэтому установили кордоны. Как бы в подтверждение его слов, действительно тут же раздался взрыв гранаты. Он был несколько глухой, и я сказал бы, что он слышался не с поверхности земли, а как бы из-под земли. Звук несся по направлению от рудника, но откуда именно, я определить не берусь. Мы пошли дальше по Коптяковской дороге и через некоторое время снова услышали такой же звук от разрыва гранаты. Он несся оттуда же, что и первый. Мы продолжали свой путь дальше до Коптяков. Дорогой мы никого не встречали и никаких других кордонов больше не видели.
И в это время, возвращаясь обратно в Коптяки, я не обратил внимания на большую Коптяковскую дорогу и не могу сказать, были ли на ней следы автомобилей. Погода в это время стояла сухая, но была роса. След можно было бы хорошо заметить, если бы я знал тогда, на что следует обратить внимание. Вот что я хорошо помню, так это ту именно повертку с Коптяковской дороги к руднику, по которой к нам выехал красноармеец: эта дорожка, до того глухая, заросшая травой, как обыкновенно это бывает с заброшенными глухими лесными дорожками, была в тот момент накатана. По ней хорошо заметно было, что тут, по этой свертке к руднику с Коптяковской дороги какие-то экипажи проехали. Следы от экипажей были свежие, и на меня произвело впечатление, что здесь проехало несколько экипажей, но я не могу определить свойства их: я тогда не обратил на то достаточного внимания. Я при этом должен сказать, что я нисколько не исключаю возможности, что здесь проехали и автомобили.
Все остальные свертки с Коптяковской дороги к руднику и к Ганиной яме не имели такого характера, как эта свертка. Они мне, по крайней мере, не бросились в глаза, и я не заметил на них никаких следов.
Нас, конечно, ждали в Коптяках, когда мы вернемся и какие принесем сведения, потому что крестьяне опасались, как бы не было боя около деревни. Наши сведения носили успокаивающий характер. Поэтому собравшиеся на улице мужики ругнули Настасью Зыкову за болтовню. В это время я и сам ее расспрашивал, что именно видела она на дороге. Добиться от нее толку было трудно. Несет глупая баба, сильно струхнувшая, про обоз, про артиллерию. Только и можно было понять от нее, что что-то “везли” по дороге к Коптякам по направлению от города, а что везли, на чем везли и как везли, она ничего не видела.
В этот день было еще несколько взрывов гранат. Приблизительно их было до 5, и они слышались по направлению все от того же рудника. В этот день поздно вечером или даже в ночь на следующий день поехала с рыбой в город баба коптяковская Екатерина Бабинова. Ее также не пропустили в город и сказали ей, что пропустят “завтра”. Я утверждаю, что охрана Коптяковской дороги длилась два дня: тот самый день, когда я встретил красноармейца, и следующий, а на третий день охраны уже не было25. В эти же дни несомненно многие и другие пытались проехать в город и не были пропущены, но я теперь уже никого не могу припомнить.
Пока было оцепление рудника, красноармейцы приехали в Коптяки за молоком. Я сам видел одного-двоих из них. Помню, один был такой толстомордый. Между прочим, брали они молоко, платя деньги, у Павлы Бабиновой.
После путешествия по Коптяковской дороге и встречи с красноармейцем мне приходилось быть уже начеку. Мне говорили (теперь уже не помню, кто именно мне об этом говорил), что, приезжая за молоком, красные спрашивали обо мне. Поэтому я 19 июля счел более благоразумным скрыться на острова. После моего ухода на острова к нам и приезжал на дачу известный верх-исетский большевик, бывший, конечно, каторжник, вернувшийся домой после революции, Ермаков. Он меня искал, произвел у меня обыск и отобрал разные мои вещи. Так я скрывался до освобождения Екатеринбурга от большевиков, т. е. до 25 июля. Я удостоверяю, что в это время никаких боевых действий по дороге Екатеринбург — Коптяки и вообще в районе этой дороги не было. Красные здесь не бежали, 25 июля, узнав об освобождении города, я сейчас же отправился туда. Я ехал тогда в экипаже, не помню — с кем именно. Ехал я тогда обыкновенной Коптяковской большой дорогой, а когда доехал до полотна железной дороги, то дальше я ехал “времянкой”, а не через Поросенков лог. На состояние Коптяковской дороги и сверток с нее к руднику я не обращал в эту поездку внимания, торопясь в город, и не могу сам сказать, были ли на дорогах следы автомобилей.
Прибыв в Екатеринбург, я явился к начальнику гарнизона полковнику Шериховскому, первому начальнику гарнизона после освобождения Екатеринбурга. Я просил Шериховского дать мне людей, чтобы отправиться на станцию Исеть и отобрать брошенное там красными оружие. Получив в свое распоряжение роту чехов и 6 человек казаков, я 26 июля отправился с ними по железной дороге на станцию Исеть, сделал там, что было нужно, и в тот же день поехал с казаками в Коптяки. У меня в то время была мысль съездить на рудник, который охранялся красными, и пошарить там: я подозревал, не расстреляли ли они там заложников. Когда я был в эти дни 25 и 26 июля в Екатеринбурге, я слышал о “расстреле” Государя. Про остальную Августейшую Семью говорили, что она вывезена.
Признаться, я ни на одну минуту не доверял слухам об убийстве Государя, и никто положительно этому не верил. В городе все были убеждены, что Августейшая Семья вывезена. Когда я приехал в Коптяки со станции Исеть, мне кто-то сказал, что сейчас из Коптяков ушли на город красные. Я кинулся с казаками их догонять. Но эти сведения оказались ложными. Я опять вернулся в Коптяки. В это время ко мне пришел крестьянин Михаил Алферов и, показывая мне сверток с вещами, сказал: “А мы были на шахтах. Вот, посмотри-ка, что мы там нашли”. Я, как поглядел на эти вещи, так и ахнул. Я увидел среди этих вещей Кульмский обгорелый крест, и именно сразу же припомнился мне случай, памятный в моей жизни. Я учился во 2-й Петергофской школе прапорщиков. 1-го октября 1916 года к нам в школу приезжал Государь Император. С Ним тогда приезжала Великая Княжна Татьяна Николаевна. Я помню прекрасно, что на Ней был тогда совершенно такой же крест, какой был в руках Алферова. Я хорошо в то время разглядел этот крест на Татьяне Николаевне. Он был приколот у Нее на левой стороне Ее груди и бросался в глаза своим блеском. Этот случай посещения нашей школы Августейшими Особами вообще запечатлелся в моей памяти, и живо представляю себе детали его. Тогда Татьяна Николаевна обронила белую лайковую перчатку. Я ее поднял и взял себе, как дорогую для меня по памяти вещь. Так она и поныне у меня.
Вид всех вещей, бывших в руках у Алферова, ясно говорил о несчастье, постигшем Августейшую Семью, о злейшем злодеянии над Ней большевиков. В вещах были принадлежности женских и мужских костюмов: планшетки и кости от корсетов, пряжки от туфель, застежки от дамских подвязок, пуговицы, крючки, топазные бусы, две пряжки от мужских поясов военного образца, стекла от пенсне и очков или медальона. Все эти вещи были сильно обгорелые. На мои расспросы, откуда взяты эти вещи, Алферов объяснил мне, что они найдены им и ходившими с ним на рудник другими крестьянами около костра или костров вблизи шахты.
Я вижу, г. судебный следователь, вещи, которые Вы мне сейчас показываете (свидетелю были предъявлены следующие вещи: крест, описанный в пункте “г” протокола 10 сего февраля, л. д. 13 об. том 2-й; три бусы, описанные в пункте 1-м протокола 15—16 того же февраля, л. д. 45; две пряжки от туфель с камнями, описанные в пункте 2-м того же протокола, л. д. 45 том 2-й; 7 тоненьких пружинок, описанных в пункте 3-м того же протокола, л. д. 45 об. том 2-й; медная пряжка от пояса уменьшенного образца с застежкой, описанная в пункте 4-м того же протокола л. д. 45 об. том 2-й; шесть парных планшеток от корсета, описанных в пункте 5-м того же протокола, л. д. 45 об. том 2-й; 17 металлических пластинок от корсета, описанных в пунктах 6, 7, 8 того же протокола, л. д. 45 об. том 2-й; 17 пряжек, описанных в пунктах “а” — “и” того же протокола, л. д. 46—47 том 2-й; 15 металлических пряжек с крючками, описанных в пункте 10 того же протокола, л. д. 47 том 2-й; 7 мужских пряжек, описанных в пункте 11 того же протокола, л. д. 47 об. том 2-й; стекла от пенсне и очков, описанные в пунктах 12—13 того же протокола, л. д 47 об. том 2-й; шесть пуговиц с гербами, описанных в пункте 14 того же протокола, л. д. 48 том 2-й; четыре пуговицы от женских костюмов, описанные в пункте 15 того же протокола, л. д. 48 том 2-й; медная пряжка от пояса, описанная в пункте 16 того же протокола, л. д. 48 том 2-й; две тоненьких пластинки из железа, описанные в пункте 17 того же протокола, л. д. 48, том 2-й; три больших металлических крючка от мужской одежды, описанные в пункте 18 того же протокола, л. д. 48 об. том 2-й; металлический американский ключ, описанный в пункте 19 того же протокола, л. д. 48 об., том 2-й; две медные монеты, описанные в пункте 20 того же протокола, л. д. 48 об., том 2-й; три металлических пряжки, описанные в пункте 21 того же протокола, л. д. 48 об. том 2-й; 12 пуговиц, 10 колец, 4 кнопки, 3 крючка с двумя петлями, металлический обломок, описанные в пункте 22 того же протокола, л. д. 48 об. — 49 том 2-й; обгорелые части щетки, описанные в пункте 24 того же протокола, л. д. 49 об. том 2-й), и удостоверяю, что именно все эти вещи и были в руках у Алферова, как найденные им, по его словам, у шахты. Что касается патрона от револьвера, который Вы мне сейчас показывали (свидетелю был предъявлен патрон от револьвера, описанный в пункте 23 того же протокола, л. д. 49 том 2-й), то я не могу хорошо припомнить, был ли он среди этих вещей.
Алферов мне сказал, что все эти вещи были им и его товарищами, ходившими вместе с ним на шахту, найдены около шахты в двух кострах, из которых один вблизи шахты, а другой — подальше.
Больше ни про какие костры он мне не говорил. Схватил я эти вещи и поскакал в город. Всем этим вещам, взятым мною у Алферова, я составил опись и, подписав ее, передал ее Алферову. Самые же вещи я вручил полковнику Шериховскому при коменданте 9-го района г. Екатеринбурга, каком-то капитане, фамилию которого я забыл. С Шериховского же я расписки не взял, постеснявшись спросить с него расписку. 29 июля меня потребовал к себе капитан Малиновский, действовавший тогда по поручению полковника Шериховского. Я явился к нему 30 июля. Вещи, полученные мною от Алферова и переданные полковнику Шериховскому, были у капитана Малиновского. Малиновский сказал мне, что нужно ехать на шахту и посмотреть, что там такое делали большевики. В тот же день на одном легковом автомобиле мы и отправились целой компанией к шахтам. Другая группа поехала туда по железной дороге до станции Исеть, далее на лодках до Березового мыса, куда было подано несколько подвод из Коптяков, а отсюда уже на лошадях. Я сейчас не помню, кто и как ехал. Помню, что ездили тогда со мной следующие лица: капитан Малиновский, штабс-ротмистр Матвеенко, капитан Дамишхан, подполковник Румша, военный летчик капитан Политковский, капитан Соболев, капитан Сумароков, капитан Ярцев, штаб-ротмистр Бертенев, лакей Государя Чемодуров и доктор Деревенко. Может быть, и другие лица еще ездили, я забыл их. В этот раз мы ехали уже через Поросенков лог. Я прекрасно помню, что в этом логу мы проезжали через мостик, набросанный из шпал. Этот мостик и соорудили “товарищи” как раз в то время, когда они производили свои таинственные работы у рудника. Раньше этого мостика не было. Я хорошо знаю эти места и утверждаю, что именно в то время он и появился. Да и кто же мог бы взять с полотна шпалы и открыто тут же в полверсте от полотна воспользоваться ими, кроме “товарищей”?26. Проехав мостик и далее через переезд, мы поехали большой Коптяковской дорогой и свернули к руднику по первой же поворотке от Четырех братьев, т. е. как раз именно по той дорожке, по которой к нам выезжал красноармеец. Я опять могу сказать, что эта дорожка была сильно укатана, как и тогда, когда к нам выезжал по ней красноармеец. Но я и в этот раз не обратил внимания, были ли на ней следы автомобилей. Не производили мы осмотра той ямы на этой дорожке, где дорога раздваивается на две, обходя эту яму. И не помню я никакого бревна около этого места. Совершенно не могу сказать, было ли тогда такое бревно. Вот здесь мы тогда и остановили свою машину, считая, что дальше мы не проедем в автомобиле. Можно было действительно тут проехать или же нельзя, я этого сказать не могу: мы не пробовали проезжать, просто решив, что дальше пойдем пешком. Костер около этой ямы мы тогда же заметили, но не обратили на него никакого внимания. Поэтому я совершенно не могу сказать Вам, какое именно он занимал пространство, много ли было в нем углей и не бросились ли в глаза самые угли: были ли они результатом воздействия на дерево огня или же каких-либо кислот. Все наше внимание было поглощено в тот момент шахтой и теми двумя кострами, где мужики нашли вещи. Проторенная дорожка шла прямо к шахте с колодцами. Здесь она кончалась, и дальше накатанного следа уже не было. Тогда была очень высокая трава. Она вся была истолочена вокруг шахты во все стороны. Такие тропы шли и к Ганиной яме. Все остальные повертки от шахты и Ганиной ямы были не тронуты колесами.
Стремились мы все компанией, главным образом, к тем двум кострам, про которые мне сказал Алферов. Первый из этих костров был саженях в двух от шахты, другой — подальше на дорожке около большой березы. Первый был, приблизительно, в диаметре с аршин. Угольков в нем было немного. Видно было, что они были раскиданы. Второй костер был, по моему мнению, больше первого: аршина в полтора в диаметре. Видно было, что и он был разбросан, и угольков в нем было мало. Стала наша компания рыться в кострах и в костре, что около березы, капитан Политковский нашел большой бриллиантовый камень, видимо, прекрасных свойств, фотографическое изображение которого Вы мне сейчас показываете (свидетелю был предъявлен фотографический снимок бриллианта, описанного в пункте “в” протокола 10 февраля сего года, л. д. 13 об., том 2-й). Помню, что еще тогда нашли в кострах некоторые вещи, но не могу припомнить, какие именно. После осмотра костров меня и Матвеенко спустили на веревках в большую шахту. Шахта тогда представлялась в следующем виде. До уровня воды в колодце было аршин восемь, затем аршина на два шла вода, под водой слой льда вершка в три, а потом опять шла вода. Что означало подобное состояние шахты, я не понимаю. Лед в большом колодце шахты в северо-западном направлении в углу был чем-то пробит. Мы мерили палками глубину большого колодца шахты через образовавшееся во льду отверстие, но не могли прощупать дна. Все это я говорил Вам про состояние большого колодца в шахте. Что касается малого колодца в шахте, служившего, видимо, для спуска людей в шахту, то там, насколько мне помнится, совсем не было льда. В малой шахте в лежачем положении, опираясь на стенки колодца, было одно из колец ручного насоса. В большой шахте (т. е. я хочу сказать — в большом колодце шахты) на стенках ее мы с Матвеенко нашли несколько впившихся в дерево осколков русской ручной гранаты. Их мы выковыривали ножами. В этой же шахте мы нашли лист бумаги, на котором при помощи пищущей машины были обозначены телефонные адреса некоторых из большевистских деятелей города Екатеринбурга, но каких именно, я не знаю. В этот же раз был найден в одном из колодцев шахты, не помню теперь, в каком именно, кусок от палатки: брезент, защитного цвета, “с кольцом”, т. е. отверстием для веревки при постановке палатки. Побыли мы на руднике часа полтора-два и уехали в Коптяки.
Решено было искать трупы Августейшей Семьи здесь, у этого рудника. Возложены были эти работы на меня по приказанию полковника Шериховского. Капитан Малиновский должен был производить розыски в городе. Так мы с ним и распределили тогда нашу работу. 2-го августа мы начали откачивать воду из шахты и работали до 11-го августа. С 11-го числа мы принуждены были работы прекратить, т. к. рабочие, ввиду наступления красных, разбежались. Вновь работы были возобновлены с 15 числа, и шахта была откачана 18-го августа. Была откачана также Ганина яма. Эта работа производилась с 20 по 30 августа. По откачке шахты под водой оказался деревянный пол из круглых бревешек, между которыми имелись щели, некоторые из которых были около вершка. (Это я говорю про большой колодец шахты.) Под этим полом шла уже почва. Пол был покрыт слоем глины, приблизительно, в поларшина. Эта глина была промыта, и там в ней было найдено: человеческий палец с двумя кусочками кожи, золотая верхняя челюсть взрослого человека, серьга из жемчуга с бриллиантом, застежка от галстука, малая саперная лопата, известная у нас военных под именем “носимой”, и осколки от французской гранаты. Я вижу, г. судебный следователь, предъявленные мне Вами фотографические изображения всех названных мною сейчас предметов (предъявлены фотографические изображения серьги, описанной в пункте “а”, 1 протокола 10 февраля сего года, л. д. 10 об. том 2-й; пальца, описанного в пункте 7 того же протокола, л. д. 12 том 2-й; челюсти, описанной в пункте 8 того же протокола, л. д. 12 том 2-й; застежки от галстука, описанной в пункте 13 того же протокола, л. д. 12 об. том 2-й; лопаты, описанной в пункте “б” того же протокола, л. д. 13 об. том 2-й) и удостоверяю, что именно предметы, изображенные на этих снимках, и были найдены на дне большого колодца шахты.
Должен сказать, что в момент нахождения всех этих вещей я сам лично как раз отсутствовал. Но тогда меня заменял на работах мой брат Александр. По уговору со мной он сейчас же сам лично привез все эти вещи в город и представил их мне, объяснив, где именно они были найдены. Я категорически поэтому и утверждаю, что в числе всех этих вещей именно на дне шахты и лежала лопата. Но я не могу Вам ответить на вопрос, где она там была: сверху или под илом на деревянном полу. В ту же ночь брат Александр передал все эти вещи товарищу прокурора Кутузову. На утро я сам ездил и смотрел шахту. Я совершенно не помню, что представлял собой малый колодец шахты. Почему-то мы тогда на него не обращали такого внимания, как на большой, где и были найдены указанные мною вещи. Поэтому, я не могу Вам сказать, что представляло собой дно малого колодца шахты. Дно же большого колодца и было в том именно состоянии, как я Вам его описал. В сторону выработки из большого колодца можно было пройти только аршина два. Дальше шел уже обвал. Его мы не исследовали. Дно Ганиной ямы мы осматривали и ил промывали, беря его по всему дну, в некоторых местах и глубиной, приблизительно, в пол-аршина. Затем мы еще брали золу и почву в двух кострах: около шахты и у березы и промывали все это. При промывке костров было обнаружено: три части жемчужины, безусловно, от серьги, парной с серьгой, найденной на дне шахты, три части какого-то золотого украшения, топаз с осколком, три тоненьких пружинки, пуля с усеченным концом, как мне кажется, от нагана, запонки для воротничка, осколки от какого-то флакона, обрывки фотографической карточки, пуговицы, металлическая застежка, вероятно, от дамской какой-то сумочки, пряжка от дамских подвязок, часть какого-то украшения с маленькими бриллиантиками. Я вижу предъявленные мне сейчас Вами фотографические изображения части из только что названных мною вещей (предъявлены фотографические изображения частей жемчужины, топаза с осколком, трех частей золотых украшений и пружинок, описанных в пункте “а”, 2 протокола 10 февраля сего года, л. д. 10 об. том 2-й; застежки, пряжки и части украшения с бриллиантиками, описанные в пункте “а”, 3 того же протокола, л. д. 11 том 2-й) и удостоверяю, что эти вещи и были найдены тогда при промывке земли.
На дне шахты были найдены осколки французской гранаты, вот эти самые, изображения которых Вы мне сейчас показываете (предъявлены фотографические изображения осколков гранаты, описанные в пункте “а”, 14 протокола 10 февраля сего года, л. д. 13, том 2-й).
Запонка была та самая, фотографическое изображение которой Вы мне сейчас показываете (предъявлено фотографическое изображение запонки, описанной в пункте “а”, 2 протокола 10 февраля сего года, л. д. 11, том 2-й). Осколки русской гранаты, которые мы с Матвеенко вырезывали из стен большого колодца шахты, те самые, изображения которых Вы мне сейчас показываете (предъявлено фотографическое изображение осколков, описанных в пункте “а”, 12 того же протокола, л. д. 12 об., том 2-й). Что касается кольца, которое изображено на предъявленном Вами фотографическом снимке (предъявлен фотографический снимок кольца гранаты, описанного в пункте “а”, 12 л. д. 12 об., том 2-й), то я помню, что это кольцо было найдено при работах, но где именно, я положительно теперь не могу припомнить. Во время работ при мне найдены рамка от портрета, фотографический снимок которой я вижу (свидетелю было предъявлено фотографическое изображение портретной рамки, описанной в пункте “а”, 1 протокола 10 февраля сего года, л. д. 10, том 2-й), и три иконки, фотографическое изображение которых я вижу (свидетелю был предъявлен фотографический снимок трех икон, описанных в пунктах 4, 5, 6 протокола 10 февраля сего года, л. д. 11 об., том 2-й). Рамка и три иконы были найдены, приблизительно, в одном месте: в высокой траве около глиняной площадки в восточном направлении от площадки и в расстоянии от нее непосредственной близости. Я помню, что где-то около шахты были найдены осколки от какого-то флакона, зеленого цвета, с пробкой-короной (пункт 10 протокола 10 февраля сего года, л. д. 12 том 2-й). Где была найдена железка от сапога (пункт 11 того же протокола, л. д. 12 об., том 2-й), я не помню. Еще при промывке костров было найдено много обгорелых пуговиц, кнопок, фестоновых крючков, петель, гвоздики, видимо, от обуви (пункт “а”, 15 протокола 10 того же февраля, л. д. 13, том 2-й). Но среди предъявленных мне Вами вещей я вижу не все вещи, найденные тогда около шахты. Нет, во-первых, обгорелого каблука от дамского туфля; во-вторых, нет золотого брелка с инициалами “Н. А.” в виде монограммы, причем буквы эти были переплетены одна с другой; в-третьих, нет двух кусков какого-то сплава, обгорелого, величиной каждый с куриное яйцо. Все эти предметы были найдены тут же у шахты. Что представлял собой этот сплав, я не знаю, но мне он напоминает обожженные кости. Затем, помнится мне, что было найдено несколько брошек золотых, внешнего вида коих я, однако, не помню. Все эти вещи, которые мы находили при промывке, по мере их нахождения передавались капитану Малиновскому. Много было найдено у шахты и около костров всевозможных обрывков разной материи и черной и цветной, видимо, шерстяной. Все эти вещи также были переданы Малиновскому. Я совершенно не представляю, когда был у рудника судебный следователь Наметкин и какие при нем были найдены вещи.
Больше я ничего по настоящему делу показать не могу. Все то, что я Вам сейчас показываю, я в свое время показывал и Наметкину27. Но на меня он производил такое впечатление, что он как будто бы боялся работать по этому делу. Дознание тогда вел начальник уголовного розыска какой-то Кирста28, человек весьма для меня подозрительный. Он потому мне казался подозрительным, что он не считался с фактами. Он приехал как-то к руднику и стал открыто осуждать нас за попытки найти трупы. Видимо, наша работа для него была неприятна. Я поручил одному человеку (фамилию его я забыл) последить за ним. Однажды, когда Кирста был в управлении начальника гарнизона, он там оставил записку для одной дамы, следующего содержания: “Дело принимает уголовный характер. Необходим подкуп свидетелей”. Эта записка относилась совершенно к другому делу, но я хочу сказать, в руках какого господина было дознание по настоящему делу. Я тогда лично передал эту записку Голицыну, и Кирста был арестован.
К Вашему сведению еще сообщаю, что на днях мне передавал бухгалтер Волжско-Камского банка Волокитин, что он 17 и 18 июля несколько раз встречал на Коптяковской дороге Юровского и даже разговаривал с ним29. Встречал он его, как я понял, вблизи полотна железной дороги.
Показание мое, мне прочитанное, записано с моих слов правильно.
Поручик Шереметевский
Судебный следователь Н. Соколов
С подлинным верно.
Судебный следователь по особо важным делам Н. Соколов
Совершенно секретно
М. Ю.
СУДЕБНЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ
по
ОСОБО ВАЖНЫМ ДЕЛАМ
при
Омском Окружном Суде
Н. А. СОКОЛОВ
Июня 2 дня 1919 г.
№ 99
Екатеринбург
Господину генерал-лейтенанту
Дитерихсу
По имеющемуся в моем производстве делу об убийстве отрекшегося от престола Государя Императора Николая Александровича и Его Семьи у меня имеются совершенно точные сведения, что у бывшего преподавателя французского языка покойному Наследнику Цесаревичу Алексею Николаевичу г. Жильяра имеется несколько сот (приблизительно до 900) негативов и отпечатков, имеющих громадное значение для вышеуказанного дела.
Это значение их имеет не только исторический характер, но и криминальный для данного дела: снимки доказывают тождество вещей, находящихся на Особах Августейшей Семьи, как Их изображают снимки, с теми вещами, которые найдены ранее и теперь в месте погребения трупов; эти снимки образно, наглядно изображают весь уклад жизни Августейшей Семьи со времени Ее заточения. Для каждого уголовного дела настоятельно нужным представляется выяснение вопроса о личности потерпевшего от преступления. Тем более выяснение этого вопроса представляется необходимым по данному делу.
В силу тех соображений, о которых я имел честь лично докладывать Вашему превосходительству, я, с первых же шагов начала предварительного следствия, признал возможным самый вопрос о получении от г. Жильяра нужных для дела снимков поставить только в плоскости полуофициальных с ним отношений. Получение же от него снимков путем применения к нему норм устава уголовного производства я и раньше и теперь признаю неудобным, за силой именно тех соображений, о коих мною было доложено Вашему превосходительству лично. В бытность генерала Жанена в г. Екатеринбурге и осмотра им дома Ипатьева*, я лично просил Жанена оказать в этом отношении мне содействие, чему генерал Жанен выразил желание пойти навстречу.
Полагая Вас лицом, призванным волей Верховного правителя к сохранению всего, что имеет для настоящего дела исторический интерес, могущим в этом отношении помочь к разрешению вышеприведенной задачи предварительного следствия, я о вышеизложенном сообщаю Вашему превосходительству на надлежащее с Вашей стороны распоряжение.
К сведению докладываю Вашему превосходительству: а) что г. Жильяр и поныне состоит при генерале Жанене; б) что, в целях получения от него сих, имеющихся у него снимков, я, под честным словом нераспространения, передал ему несколько снимков с дома Ипатьева, где пала жертвой злодеяния Августейшая Семья.
Судебный следователь Н. Соколов
ПРОТОКОЛ
1919 года июня 1 дня в г. Екатеринбурге прокурор Екатеринбургского окружного суда составил настоящий протокол в следующем.
Вызванному сего числа в камеру мою капитану в отставке инженерных войск Н. Н. Ипатьеву в присутствии секретаря моего Б. В. Богословского было объявлено повеление Верховного правителя адмирала А. В. Колчака о том, что ему, г. Ипатьеву воспрещается впредь до особого распоряжения Верховного правителя продавать кому-либо принадлежащий ему дом, в коем находился в заключении б(ывший) Государь Император Николай II с Августейшей Семьей, и что с момента очищения дома Управлением начальника инженеров армии он переходит в арендное пользование Правительства в лице генерал-лейтенанта Михаила Константиновича Дитерихса из расчета по тысяче руб. в месяц.
Вслед за объявлением сего г. Н. Н. Ипатьеву мной, прокурором суда, были вручены шесть тысяч рублей, как арендная плата вперед за шесть месяцев.
После сего г. Н. Н. Ипатьев дал нижеследующую собственноручную подписку:
“Я, капитан в отставке инженерных войск, Николай Николаевич Ипатьев сим обязуюсь впредь до последующего распоряжения никому не продавать принадлежащий мне в г. Екатеринбурге по улице Вознесенского проспекта и Вознесенского переулка дом, который я предоставляю в аренду генерал-лейтенанту Михаилу Константиновичу Дитерихсу с платой по тысяче рублей в месяц, каковую сего числа я получил от прокурора Екатеринбургского окружного суда Иорданского вперед за шесть месяцев: то есть всего шесть тысяч рублей; при этом я оставляю за собой право жить в нижнем этаже этого дома в таких же условиях, как я помещался в нем и до настоящего времени. Николай Николаевич Ипатьев 1 июня 1919 г.”
Прокурор Екатеринбургского окружного суда В. Иорданский
Секретарь Богословский
Копия
ПРОТОКОЛ
1919 года мая 23 дня — июня 17 дня судебный следователь по особо важным делам при Омском окружном суде Н. А. Соколов, в порядке 315—324 ст. ст. уст. угол. суд., в присутствии генерал-лейтенанта М. К. Дитерихса, прокурора Екатеринбургского окружного суда В. Ф. Иорданского и других, нижеподписавшихся в сем акте лиц, производил осмотр пути, ведущего к руднику, в районе которого были обнаружены вещи Августейшей Семьи, сего рудника и окружающей его местности.
По осмотру найдено следующее:
Рудник, в районе которого были найдены вещи Августейшей Семьи, расположен в лесной даче, бывшей до 1910 года во владении наследников графини Надежды Алексеевны Стенбок-Фермор, а ныне принадлежащей акционерному обществу “Верх-Исетских горных механических заводов, бывших Яковлева”.
Дорога, которой можно попасть из города Екатеринбурга к этому руднику, идет из города через Верх-Исетский завод на д. Коптяки, отстоящую от Екатеринбурга в 18 верстах14.
По выходе из Верх-Исетского завода, дорога идет, приблизительно, около версты лугами, а затем входит в лес, принадлежащий вышеупомянутому акционерному обществу, и идет этим лесом до самых Коптяков.
На этом ее луговом протяжении от Верх-Исетского завода она проходит мимо лесного кордона, принадлежащего к упомянутой лесной даче, проходит через охраняемый железнодорожным сторожем и запирающийся при помощи шлагбаумов переезд железной дороги, идущей от Екатеринбурга на Пермь, и идет мимо другого лесного кордона, принадлежащего Верх-Исетскому сельскому обществу.
Оба эти кордона и этот переезд отмечаются на прилагаемом к сему акту чертеже местности.
Войдя в лес, дорога идет им в северо-западном направлении, являющемся для нее основным на всем ее протяжении до Коптяков. Лес обступает дорогу и тянется по обе ее стороны, иногда подходя к ней почти вплотную, иногда уходя от нее на 10—12 сажен, лес — чистый, сосновый бор, лет около 60—80, лишь изредка прерываемый группами чернолесья.
Так она идет на протяжении 71/2 верст. Грунт ее твердый, хорошо накатанный, и самая площадь ровная: нет ни гор, ни оврагов, которые могли бы препятствовать или затруднить движение по дороге в любом экипаже или автомобиле. Встречаются по ней колдобины и рытвины, обычные для русских даже полевых дорог.
На этом протяжении дороги, приблизительно через 3 версты от полотна Пермской железной дороги, от нее отделяется и идет в западном направлении дорога на озеро Мелкое и деревню Палкино.
При исходе 9-й версты дорогу пересекает железнодорожная линия, идущая от Екатеринбурга на Тагил. Приблизительно на расстоянии полторы версты от полотна этой линии, не доходя до нее, дорога делится на два разветвления, идущие к двум разным переездам через полотно этой линии. Одно из разветвлений меняет основное направление дороги и уклоняется в северо-восточном направлении, другое сохраняет это основное направление. Первое из разветвлений идет к переезду № 185, второе — к переезду № 184. Первое разветвление, пройдя переезд № 185, идет вдоль полотна железной дороги и у переезда № 184 вновь соединяется с разветвлением, перешедшим через переезд № 184. Его путь, когда оно идет вдоль полотна железной дороги, имеет местное название “времянки”, т. е. временной дороги, образовавшейся во время постройки железнодорожной линии. Таким образом, из этих двух разветвлений, видимо, разветвление, идущее к переезду № 184 и сохранившее основное направление дороги, является основной дорогой на Коптяки.
Прилагаемый к сему акту чертеж отмечает эти расхождения дороги и их соединения. На нем также отмечаются оба переезда № 184 и № 185.
В момент разветвления основного пути Коптяковской дороги на два местность сохраняет свой прежний характер, какой она имела на всем протяжении дороги около 71/2 верст от Верх-Исетского завода.
Верхний фотографический снимок, находящийся на листе дела 4515 за сим актом, передает вид Коптяковской дороги*, как она идет лесом на протяжении 71/2 верст от Верх-Исетского завода, и два разветвления этой дороги в 11/2 верстах от полотна железной дороги на Тагил. Направо уходит в лес разветвление, идущее к переезду № 185, налево — разветвление, идущее к переезду № 184.
Вскоре после разветвления дороги начинает изменяться характер местности: сосновый бор сменяется чернолесьем, и начинаются лесные покосы, которыми местами проходят оба разветвления.
Путь разветвления, идущего к переезду № 185, ухудшается: на нем встречается много рытвин, колдобин, значительно портящих дорогу. В дождливое время езда по этой дороге сопряжена с неудобствами. Однако этот путь до самого переезда нигде не имеет никаких непреодолимых препятствий для движения в любом экипаже, а также и в автомобиле. Вдоль полотна железной дороги этот путь (времянка) носит чисто луговой характер. Но он значительно лучше того пути, которым идет дорога до переезда № 185.
Разветвление, идущее к переезду № 184, имеет своим протяжением от начального момента разветвления дороги до переезда 2959 средних шагов взрослого человека. На этом направлении дорога в скором времени после разветвления проходит через небольшой ложок с канавкой. Края ложка совершенно пологи. Самое его дно, где проходит дорога, как раз является тем пунктом, от которого начинаются по обе стороны дороги два лесные овражка, обращенные вершинами к дороге и уходящие в лес в стороны от дороги. Уровень дна ложка, где проходит дорога, значительно выше уровня овражков в лесу. Таким образом, этот ложок, через который проходит дорога, никоим образом не может создать препятствий для движения по дороге даже и в ненастное время, так как воды должны стекать из ложка в эти овраги. В дни осмотра, несмотря на сильные дожди, ложок ни разу не наполнялся водой. В сухое время он мало даже заметен при езде по дороге.
Нижний фотографический снимок, находящийся на листе дела 45, передает вид этого ложка. Ложок находится как раз между вторым от зрителя телефонным столбом и группой сосен, занимающих середину пути между раздвоением дороги около этой группы.
По выходе из этого ложка дорога идет, то повышаясь, то понижаясь до большого лога, имеющего местное название Поросенков лог. На этом ее протяжении до Поросенкова лога она проходит через два понижения и три канавки. В дождливое время здесь бывает грязно, но даже не топко. В сухое время эти понижения и канавки совершенно не заметны.
Верхний фотографический снимок на л. д. 46 передает вид дороги в одном из таких понижений.
Большой лог начинается от переезда в расстоянии 864 шагов. При выходе к нему уровень дороги сильно понижается. Самый лог представляет собой лесное сенокосное болото, покрытое местами небольшими кочками с водой. Дойдя до этого лога, дорога сворачивает в сторону и, обходя болото, идет опушкой леса, окаймляющего лог в северо-восточном направлении. В расстоянии 414 шагов от переезда на полотне дороги в наиболее низком по уровню дороги месте, набросан мостик. Он состоит из нескольких сосновых бревешек, толщиной вершка в 3—4, и старых железнодорожных шпал. Шпалы и бревешки положены прямо на полотно дороги.
Нижний снимок на л. д. 46 передает вид этого большого лога, а верхний снимок на л. д. 47 передает вид этого мостика16.
У переезда № 184 в момент осмотра лежали остатки шпал, совершенно таких же, как и шпалы, из которых набросан этот мостик.
Оба переезда № 184 и № 185 не охраняются и не имеют запоров на заграждениях через переезд. Но около них имеются будки, в которых живут сторожа. Около обоих переездов прибиты надписи, одинакового содержания: “берегись поезда... Переезд не охраняется”. Самые же заграждения-шлагбаумы находятся у этих переездов в таком виде: у переезда № 184 шлагбаумы имеются (их два), но ни один из них не имеет цепей и вообще приспособлений для затора. У переезда № 185 имеется только один шлагбаум, но и тот поломан.
Нижний фотографический снимок на л. д. 47 передает вид переезда № 185, верхний снимок на л. д. 48 передает вид переезда № 184.
После соединения обоих разветвлений за переездом № 184 Коптяковская дорога идет 70 шагов луговой полянкой, а затем входит в лес, обступающий ее с обеих сторон.
Нижний фотографический снимок на л. д. 48 передает этот момент соединения разветвлений. В чащу леса уходит “времянка”. На левой стороне снимка видна дорога, перешедшая через переезд № 184, а между ними обоими (разветвлениями) идет дорога, здесь, на полянке, отделившаяся от первой и вышедшая на вторую, т. е. соединившая обе. Тут же за видимой на снимке группой леса, находящейся слева от времянки, дорога, находящаяся на левой стороне снимка, выходит на времянку.
Пройдя лесом на протяжении 53 шагов, дорога снова выходит на небольшую полянку, образованную отхождением леса в западном направлении. С западной стороны за полянкой дорогу окружает березовый лес, с восточной — сосновый.
Верхний фотографический снимок на л. д. 49 передает эту полянку и за ней опушку леса, куда уходит дорога за полянкой.
Пройдя полянкой 168 шагов, дорога входит в лес и идет им на протяжении 115 шагов. Затем уровень почвы заметно понижается, и дорога выходит к мокрому кочковатому лугу, открывающему дорогу в западном направлении. Через этот луг проложена гать, сделанная из бревешек, толщиной в 3—4 вершка.
Все протяжение дороги до гати представляет собой хорошую, удобную дорогу. Сообщение же по гати лишает дорогу этих свойств. Гать положена прямо на полотно дороги. Некоторые из бревешек сгнили, и в таких, преимущественно, местах образовались колдобины и рытвины. Благодаря этому, движение по гати в дождливое время не может представлять удобств, но гать в то же время и не создает никаких непреодолимых препятствий для движения по ней даже в ненастное время в любом экипаже, хотя бы и в автомобиле.
Нижний фотографический снимок на л. д. 49 передает вид этой гати.
Гатью дорога идет 331 шаг. Тут же за гатью уровень почвы повышается и дорога идет на прежнем уровне на протяжении 716 шагов. Ее на этом протяжении с западной стороны окружают удалившиеся несколько от нее лесные покосы, а с восточной стороны — сосновый лес. Путь на этом протяжении дороги хороший, удобный. В расстоянии 566 шагов от гати, с левой стороны от дороги имеется небольшая загородка из сосновых слег, прибитых гвоздями к стволам деревьев. За загородкой в стороне от дороги виднеется пашня, обнесенная слегами, занимающая пространство около 2 десятин, видимо, некогда к этой пашне вела с Коптяковской дороги дорожка-свертка, которую и закрыли этой загородкой.
Пройдя от гати возвышенным местом 716 шагов, дорога спускается в небольшой ложок, которым она идет на протяжении 50 шагов. Уровень почвы в этом ложке довольно низкий, и здесь в ненастное время автомобиль может несколько вязнуть. Но все же путь здесь вполне проходим для автомобиля.
Поднявшись из ложка на прежний уровень, дорога идет, окруженная лесом и с запада и с востока на протяжении 1300 шагов. На всем этом ее протяжении путь вполне хороший.
Через 1300 шагов уровень почвы опять начинает понижаться и дорога выходит на лесную сенокосную полянку, коей она идет на протяжении 218 шагов. В ненастное время дорога в этой ее части должна быть неизбежно грязноватой и несколько вязкой для автомобиля, однако никаких непреодолимых препятствий и в этой части дороги не существует для движения по ней, хотя бы и в автомобиле. На этой полянке имеются две свертки-дороги. Одна из этих сверток идет от дороги в северном направлении и приводит к хутору-заимке крестьянина Зубрицкого, отстоящему от Коптяковской дороги приблизительно в одной версте. Другая же свертка идет от дороги в западном направлении и приводит к открытой большой лесной поляне, имеющей местное название “Красной казармы”. На этой поляне имеется старый заброшенный рудник, отстоящий от Коптяковской дороги приблизительно в 3/4 версты. Здесь на этой лесной поляне имеются остатки жилья для рабочих, представляющие собою стену разобранной избы, и имеется шалаш из тонких сосновых и березовых жердей с земляной крышей. В шалаше имеется печь, около шалаша у самой дорожки, от которой шалаш отстоит в 4-х шагах, имеется старое, видимо, прошлогоднее кострище. В нем ничего, кроме обыкновенных углей, не имеется.
Прилагаемый к акту чертеж отмечает обе дорожки-свертки, хутор Зубрицкого и Красные казармы.
Пройдя сенокосную полянку, дорога опять поднимается и идет, закрытая лесом на протяжении 614 шагов. В этой части дороги путь хороший. На этом протяжении дороги в расстоянии от нее 80 сажен имеется старый заброшенный рудник, видимый и с дороги.
Через 614 шагов дорога выходит на небольшую лесную полянку, образованную отхождением леса в западном от дороги направлении.
На этой полянке в расстоянии от нее 15 шагов стоят два старых сосновых пня. Один из них и до сего времени сохранил двойной ствол двух сосен, росших от одного корня. По преданию, так же две сосны росли и от корней другого пня. Эти четыре уничтоженные сосны назывались “Четырьмя братьями”. Название сосен перешло к оставшимся от них пням, а от них и ко всему урочищу вблизи этого места. Пни покрыты надписями, сделанными людьми, видимо, пожелавшими отметить свое здесь пребывание. Из надписей читается одна: “Евгений Смирнов”, вырезанная на одном из пней, видимо, ножом.
Прилагаемый к акту чертеж передает эти сосновые пни.
Против пней по другую сторону дороги и в расстоянии от нее 138 шагов находится в лесу шалаш-землянка. Она, видимо, принадлежит владельцу лесного сенокоса, находящегося как раз в этом месте по другую сторону дороги против Четырех братьев.
Этот шалаш-землянка также отмечается на чертеже, прилагаемом к сему акту.
Верхний фотографический снимок на л. д. 50 передает вид Четырех братьев, а нижний снимок на л. д. 50 передает вид этого шалаша.
В расстоянии 25 шагов от Четырех братьев от Коптяковской дороги отделяется в западном направлении дорога, идущая в северо-западном основном ее направлении. Она кончается выходом на дорогу, идущую из деревни Коптяков к плотине у Исетского озера, и имеет местное название дороги “на плотинку”.
Она отмечается на прилагаемом к акту чертеже.
Верхний фотографический снимок передает общий вид этой дороги, когда она отделяется от Коптяковской дороги в западном направлении — л. д. 51.
Первая дорога-свертка к руднику идет от Коптяковской дороги в расстоянии 574 шагов от Четырех братьев. Она начинается почти под прямым углом к Коптяковской дороге и сразу же входит в чащу молодого осинника, закрывающего дорогу с обеих сторон. Если идти по Коптяковской дороге, эту дорогу-свертку заметишь только тогда, когда поравняешься с ней.
Она отмечается на прилагаемом к акту чертеже.
Нижний фотографический снимок на л. д. 51 передает эту дорогу в тот момент, когда она, свернув с Коптяковской дороги, входит в чащу леса.
В расстоянии 220 шагов от этой первой свертки к руднику идет к нему же вторая свертка, в расстоянии от второй 30 шагов — третья, в расстоянии от третьей 34 шагов — четвертая, в расстоянии от четвертой 112 шагов — пятая. Все эти свертки однообразны и по характеру леса и сами по себе.
Эта часть Коптяковской дороги от Четырех братьев до последней свертки однообразна: путь здесь хороший.
Указанные 4 свертки отмечаются на прилагаемом к акту чертеже.
Верхний фотографический снимок на л. д. 52 передает вид второй от Четырех братьев свертки к руднику в момент ее вхождения в лес в сторону рудника. На снимке видна сосна, мимо которой и идет эта свертка.
Далее, приблизительно около одной с половиной версты, Коптяковская дорога идет в северном от последней свертки к руднику направлении, проходя преимущественно лесными полянами-сенокосами, а затем поворачивает в западном направлении и идет на протяжении приблизительно двух — двух с половиной верст до деревни Коптяков старым сосновым лесом в возрасте приблизительно 100 лет.
На расстоянии 3/4 версты — 1 версты от пятой свертки к руднику (считая эти свертки от Четырех братьев) Коптяковская дорога выходит к мокрому кочковатому сенокосному лугу с проложенной через него гатью. Этот луг носит местное название “большого покоса”.
Луг этот отмечается на прилагаемом к чертежу акте.
Дорога “на плотинку”, уйдя от Четырех братьев, почти тут же входит в область лесных сенокосных полян. В расстоянии 560 шагов от Четырех братьев в области этих сенокосных полян, от дороги “на плотинку” отделяется в западном направлении тропа, идущая в северно-западном направлении и скоро переходящая в глухую лесную дорожку, видимо, обслуживающую сенокосы.
Дорога “на плотинку”, после отделения от нее тропы-дорожки, скоро удаляется от сенокосных полян и входит в молодой лес, в возрасте 30—40 лет, обступающий ее с обеих сторон и преимущественно в восточном направлении. Этим лесом дорога “на плотинку” идет на протяжении 600 шагов. В этот момент она идет, образуя с Коптяковской дорогой острый угол, имея от себя рудник, к которому повели с Коптяковской дороги пять описанных свертков в северо-восточном направлении, так что рудник находится как раз между двумя дорогами: Коптяковской дорогой и дорогой “на плотинку”, причем как от той, так и от другой он закрыт чащей леса и совершенно не заметен с этих дорог.
Далее, то выходя в область сенокосов, то уходя в лес, дорога идет, имея от себя рудник в юго-восточном направлении, и выходит к большому лугу с проложенной через него гатью, имеющей местное название Березовая стлань. Этот луг есть часть урочища Большой покос, через который проложена гать на Коптяковской дороге, протянувшегося от Коптяковской дороги в юго-западном направлении. Далее дорога “на плотинку” уходит в северо-западном направлении и кончается у дороги из Коптяков к плотине у Исетского озера.
Эта дорога “на плотинку” отмечается на прилагаемом к акту чертеже, на коем также отмечается и урочище Березовая стлань.
Отделившаяся от нее тропа-дорожка идет сенокосными полянами. В расстоянии 110 шагов от ее начала, у самой почти тропы, в старых соснах обнаружено старое, не ранее 1918 года, кострище, круглой формы, имеющее в диаметре около 11/4 аршина. Около кострища вбиты колышки, видимо, для кипячения воды на огне.
Нижний снимок на л. д. 52 передает общий вид этого места с кострищем, обозначенным красными чернилами.
Далее, эта тропа, перейдя уже в дорожку, идет сенокосными полянами в северо-западном направлении и параллельно дорожке “на плотинку”. В расстоянии 480 шагов от описанного кострища вблизи тропы находятся два шалаша, выстроенные из хвороста и тонких слег, покрытые старым сеном. Шалаши давнего происхождения и обслуживают, видимо, нужды крестьян при уборке сена. Около этих шалашей местами валяются скорлупы от яиц.
Через 1160 шагов от этих шалашей вблизи тропы в старых соснах имеется старое кострище.
Пройдя сенокосами некоторое расстояние, тропа-дорожка начинает убывать от лугов в сторону леса. На расстоянии 600 шагов по тропе от последнего кострища в восточном от тропы направлении в сосновой вырубке сгоревшего лесного участка имеются два старых шалаша. Они находятся на возвышенном месте: бугорке и представляют собой прекрасный наблюдательный пункт за окружающей местностью и, в частности, за сенокосными местами. Отсюда тропа-дорожка круто уходит в лес в восточном направлении и через 650 шагов от шалашей выходит на дорогу “на плотинку”, почти у самой березовой стлани.
Эта тропа-дорожка с кострами и шалашами на ней и вблизи нее отмечается на прилагаемом к акту чертеже.
Первая дорога, идущая с Коптяковской дороги к руднику, пройдя чащей леса 159 шагов, выходит на небольшую лесную полянку. Как раз на самом полотне дорожки на этой полянке имеется старая круглой формы яма, не глубокая, препятствующая дальнейшему следованию по полотну дорожки. По обеим сторонам этой ямы идут две колеи дорожки, обходящей яму с обеих сторон. Колея обоих обхождений достаточно широкая для проезда хотя бы и в автомобиле. Но колея, идущая от ямы в северо-восточном направлении, идет по самому гребню ямы и имеет след как бы срыва колеса экипажа или автомобиля на гребне ямы. В яме на расстоянии одного аршина от этого срыва и концом к нему лежит старое сосновое бревно, длиной 6 аршин и толщиной 6 вершков. Конец его, обращенный к дну ямы, трухлявый. Он несколько расщеплен, видимо, от удара. Другой же конец бревна, обращенный к срыву, имеет следы как будто бы нажима на дерево частей автомобиля. Таких следов на конце бревна — 7, причем на дне самого крайнего к концу бревна нажима имеется полоска беловатой массы, как будто бы напоминающей своим видом тонкий слой резины, расплавившейся на дереве под действием лучей солнца. В расстоянии 10 шагов от этой ямы лежат на лужайке два других сосновых бревна, а рядом с ними усматривается в земле некоторое вдавление и примятость старой прошлогодней травы по длине и форме этого лежащего в яме бревна.
Впечатление, получаемое от осмотра этой местности то, что здесь проходил какой-то экипаж на широком ходу. Его колесо слегка сорвалось по гребню ямы, и экипаж поднимался при помощи бревна, лежащего в 10 шагах от места срыва17. Обращают на себя внимание еще два молодых сосновых деревца: они находятся как раз против срыва и в непосредственной близости к одной колее этого следа, обходящего яму, ближайшей к лесу: оба эти деревца, как это явственно видно, подрублены выше корня топором и повалены в сторону от колеи по направлению к лесу, видимо, для того, чтобы экипаж шел дальше, не задевая за эти деревца.
Верхний снимок на л. д. 53 передает вид этой ямы, срыва, колеи и бревна, лежащего на дне ямы и обращенного концом, где имеются нажимы, к срыву.
В расстоянии трех шагов от этой ямы имеется старое кострище, круглой формы в диаметре 11/4 аршин. Около него молодая, тонкая, сломленная сосенка. Костер этот обращает на себя внимание в сравнении со всеми другими, встречавшимися при осмотре ранее, в том отношении, что в кострище имеются обуглившиеся деревянные части, мало напоминающие действие на них огня. Ткань некоторых из сосновых частей дерева, нося изменение от ожогов, цела. Создается впечатление, что как будто бы здесь в этом кострище части дерева подвергались действию не огня, а каких-либо кислот. В непосредственной близости с кострищем лес несколько отодвинулся в сторону и образовал небольшую лесную полянку в несколько шагов, как бы открывая возможность бросить сюда из костра некоторые предметы. При обследовании этой полянки под прошлогодней упавшей травой найдено 5 сосновых палочек, имеющих совершенно такие же ожоги, как и встречающиеся сосновые части в самом кострище18.
Нижний фотографический снимок на л. д. 53 передает вид этого кострища.
В дальнейшем продолжении дорожки в восточном от нее направлении идет от самой дорожки небольшая лесная полянка. На ней у опушки леса стоит старый сосновый пень, единственный в данном месте и весьма удобный для сидения. Он отстоит от дороги в 8 шагах.
Верхний снимок на л. д. 54 передает вид этой полянки и соснового пня на ней. Фигура военного отмечает нахождение этого пня.
В дальнейшем следовании дорожка выходит через 53 шага на небольшую довольно лесную поляну. На этой поляне к востоку от дорожки явственно видны остатки бывшего здесь некогда жилья для рабочих во время разработки рудника. В северном направлении площадки уцелели и остатки бани.
Нижний фотографический снимок на л. д. 54 передает вид этой поляны. Человек в штатском стоит на дорожке, которая вышла на полянку от полянки с сосновым пнем.
Почти против места нахождения бывшего барака в западном направлении находится та самая шахта, которая описывается судебным следователем по важнейшим делам Наметкиным в акте его от 17—30 июля 1918 года (л. д. 5 том 1-й)19. Дорожка идет далее этой шахты, проходит к Ганиной яме, идет за нее в северо-западном направлении и теряется в лугах, окружающих Ганину яму в северо-восточном, северном и северо-западном направлениях.
Три свертки с Коптяковской дороги (вторая, третья и четвертая от Четырех братьев) почти тут же свертываются в одну и снова разделяются на две, причем одна идет к Ганиной яме и выходит на самую первую от Четырех братьев свертку у Ганиной ямы, пройдя от Коптяковской дороги расстояние в 140 шагов до Ганиной ямы. Другая выходит на ту же первую свертку против как раз шахты, идет мимо нее и теряется далее в лесу в северо-западном направлении.
На этой дорожке имеется старая береза, находящаяся от шахты в расстоянии 26 шагов.
Пятая свертка к руднику от Коптяковской дороги идет в юго-западном направлении, проходит мимо Ганиной ямы, пересекает ту дорожку, вблизи которой растет старая береза, и выходит на дорожку, идущую к плотинке.
Верхний фотографический снимок на л. д. 55 передает выход пятой от Четырех братьев свертки с Коптяковской дороги к Ганиной яме. На выходе свертки к Ганиной яме стоит солдат.
Нижний фотографический снимок на л. д. 55 передает пересечение пятой свертки с Коптяковской дороги с той дорожкой, которая, пройдя мимо старой березы, пересекает пятую свертку. Человек в военной форме стоит на этой дорожке, которая прошла мимо березы и выходит на пятую свертку. На пятой свертке ближе к дорожке “на плотинку” стоит человек в штатском.
Верхний фотографический снимок на л. д. 56 передает выход пятой свертки на дорожку к плотинке. Человек в штатском стоит на свертке, человек в военной форме стоит на дорожке к плотинке.
Все пять сверток, яма с бревном на первой из них, шахта, Ганина яма, направление сверток, проходящих по руднику, отмечаются на прилагаемом к чертежу акте.
Шахта, описанная судебным следователем по важнейшим делам Наметкиным в акте его от 17—30 июля 1918 года (л. д. 5 том 1-й), представляет собой идущее под землю в перпендикулярной плоскости к поверхности земли углубление20. Стенки этого углубления ровные. Они выложены срубом из круглых бревешек, толщиною 3—4 вершка, и, кроме того, самое углубление перегорожено внутренней стенкой из таких же бревешек, идущей также в перпендикулярной плоскости к поверхности земли, на два отделения. Таким образом, шахта представляет собой два глубоких колодца с деревянными срубами, имеющие одну общую стенку из таких же бревешек, как и три остальные стенки у каждого колодца, причем каждый из колодцев имеет квадратную форму. Верхние бревешки сруба в обоих колодцах, видимо, положены недавно: они новые в сравнении с нижними бревешками. Кроме того, на стенках срубов лежат доски и бревна, составляющие потолок над шахтой, стоя на котором, можно обозревать состояние шахты. Она также обнесена загородкой из тонких слег.
Размеры обоих колодцев различны: один больше, другой меньше. Больший, находящийся в западном направлении от общей стенки колодца, имеет в квадрате 1 метр 85 сантиметров, меньший, находящийся в восточном направлении от общей стенки, имеет в квадрате 1 метр 23 сантиметра.
Как можно заключить из общего осмотра этой шахты, больший колодец, видимо, служил для спуска людей в шахту и для добывания руды: в боковые его стенки вбиты железные скобы, расположенные одна под другой для спуска в колодец; внизу видна деревянная полка, на которую может вставать человек, спустившийся до известной глубины. Малый же колодец служил, видимо, для постановки в нем машин при откачивании воды из шахты во время работ на ней. Уровень воды в обоих колодцах стоит от поверхности земли на 21/2 сажени. Шест, опущенный в большой колодец, идет под водой на 1 аршин и упирается в слой льда; этот слой льда пробивается без особых затруднений, и шест идет дальше снова под водой на глубине 2 сажен 1 фута 9 дюймов. Дальше шест не идет в большом колодце, упираясь во что-то твердое, на ощупь трудно определимое. Опущенный в малый колодец шест идет под водой на глубине 1 аршина и упирается в толстый слой льда, которого он не пробивает. Разрушений на стенках обоих колодцев шахты не замечается никаких. Трудно определить, не откачав воду из шахты, действительно ли стенки ее подверглись действию разрыва гранат.
В непосредственной близости с шахтой в расстоянии от нее не более одного шага, идет насыпанная глиняная площадка, расположенная от шахты в юго-восточном, восточном, северо-восточном, северном и северо-западном направлениях. Площадка эта состоит из глины, насыпанной прямо на дерн площадки. Высота ее над уровнем площадки 11/4—11/2 аршина. Эта площадка давнего происхождения и, видимо, была насыпана при разработке шахты. На этой глиняной площадке в северном от шахты направлении, на самом ее почти гребне, в расстоянии от шахты 8 метров 34 сантиметров и находится то кострище, где был найден крестьянами деревни Коптяков Кульмский крест и другие вещи Августейшей Семьи21.
Признаки кострища заметны. Оно имеет почти круглую форму, в диаметре 1 метр. В нем имеются в весьма малом количестве угольки, происхождение коих определить затруднительно. Возможно, что и они имеют сходство с угольками в кострище, что находится у ямы с бревном на первой свертке к руднику от Коптяковской дороги.
Тут же за откосом этой площадки почти в южном направлении имеется старая яма или шурф, покрытая травой, на дне которой валяются трубы от насосов, при помощи которых, видимо, выкачивалась вода из шахты.
Нижний фотографический снимок на л. д. 56 передает вид описанной открытой шахты. На снимке видна настилка над стенками шахты и загородка вокруг колодцев. К лесу идет на снимке полянка (восточное направление), где была казарма рабочих. К этой полянке обращен малый колодец шахты, в противоположную сторону к молодой березке у самой стенки шахты (западное направление) обращен большой колодец. За шахтой видна глиняная площадка, очерченная красными чернилами, и откосы ее, обращенные к колодцам шахты. С правой стороны шахты, как смотрит зритель, виден откос ямы, на дне которой лежат трубы насосов.
Верхний снимок на л. д. 57 передает вид кострища на глиняной площадке вблизи шахты, где был найден Кульмский крест и другие вещи Августейшей Семьи. С костром как раз граничит заметная на снимке тень человека, сидящего перед костром22.
Описанная выше старая береза, мимо которой идет по руднику дорожка с коптяковских сверток, и есть та береза, где была надпись “Фесенко”. Зарубка, на которой была сделана эта надпись, сохранилась. Надпись же стерта. На этой дорожке в расстоянии 2 шагов от костра на глиняной площадке около шахты находится другой костер, где был найден большой бриллиантовый камень Государыни Императрицы23 и другие вещи. Признаки этого кострища сохранились и границы его определяются довольно ясно. Это кострище больше того, что находится на глиняной площадке у шахты. Оно круглой формы, занимает площадь, выходящую за колеи дороги, и имеет в диаметре 3 метра. В нем не найдено угольков. Имеются лишь в составе почвы мелкие предметы, как бы напоминающие угольки.
Нижний фотографический снимок на л. д. 57 передает вид березы, около которой расположено это кострище, и самый вид последнего, границы коего определяются с трех сторон фигурами троих стоящих вокруг него людей. Ганина яма отстоит от описанной открытой шахты в 155 шагах. Это небольшое круглое озеро, наполненное водой, с пологими довольно берегами. Ее окружность по берегу (2 ?r) составляет 120 шагов.
Ганина яма отмечается на прилагаемом к акту чертеже.
Верхний снимок на л. д. 58 передает вид ее.
Общее состояние рудника в местности, где находится описанная выше открытая шахта, представляется в таком виде.
Одна группа разработок идет в северо-западном направлении от описанной шахты по направлению к Ганиной яме и кончается у этой ямы. Трудно определить без производства раскопок, что представляют собой эти разработки: поверхностные ли щупы, изыскания руды, или шурфы, или старые, обвалившиеся естественно или заваленные искусственно, обложенные дерном и покрытые (некоторые) хворостом шахты. В этом направлении таких разработок насчитывается около 21.
Другая группа разработок находится по другую сторону дорожки от шахты, каковая дорожка идет первой от Четырех братьев с Коптяковской дороги. Эти разработки идут от шахты в северном, северо-восточном, восточном, юго-восточном направлениях и представляются в таком же виде, как и разработки первого рода. Их насчитывается, приблизительно, около 33.
Нижний и верхний снимки на л. д. 58—59 передают вид двух из разработок второго рода, ближайших к описанной открытой шахте в восточном направлении.
Третью группу разработок представляет разработка описанной открытой шахты и других, идущих за ней. Разработка этой шахты идет на юг и проходит под землей как раз там, где на снимке (нижний фотографический снимок на л. д. 56) около шахты видна молодая сосенка. Потолок разработки имеет обвалы. Их можно насчитать три. Первый в 15 шагах от шахты, второй — в 20 шагах и третий — в 35 шагах.
Нижний снимок на л. д. 59 передает общий вид разработки от открытой шахты.
На расстоянии 69 шагов от шахты по дну разработки идет площадка, имеющая в длину 16 и в ширину 11 шагов. Она очень мало покрыта травой и рыхла. В нее значительно уходит на значительную глубину шест. Как будто бы в этом месте насыпана над чем-то глина.
Верхний снимок на л. д. 60 передает вид разработки и площадку, только что описанную.
Можно предположить, что здесь кончается разработка описанной открытой шахты и дальше идет разработка уже от другой шахты, причем эта последняя разработка идет навстречу разработок от описанной открытой шахты.
Бросается в глаза левый берег этой второй (новой) разработки. Он значительно осыпан на протяжении 61 шага, и его обвалы не покрыты глиной.
Нижний фотографический снимок на л. д. 60 передает вид этого обвала.
Вторая разработка кончается у старой обвалившейся или обваленной шахты, от которой валяются и видны некоторые деревянные части ее сооружения.
Верхний фотографический снимок на л. д. 61 передает вид этой шахты.
В расстоянии 3 шагов от этой обвалившейся или обваленной шахты имеется в восточном ее направлении другая, имеющая такой же вид. Обе эти шахты очень близко расположены к дороге, где имеется яма с бревном. Одна из них отстоит в расстоянии 5, другая в расстоянии 8 шагов от этой дорожки.
Далее, в южном направлении идет множество других разработок, занимающих к югу протяжение не менее 250 сажен.
При осмотре описанной местности таковая, по возможности, тщательно исследовалась. При исследовании ее были найдены следующие предметы, обратившие на себя внимание.
а) При исследовании местности в районе Красной казармы были найдены на поляне прибитыми к земле: 1) пара мужских замшевых перчаток и 2) бумажная подкладка для картуза, свернутая в полоску из газеты, каковые предметы были найдены 23 мая*;
б) При исследовании кострищ, находящихся вблизи тропы, идущей от дороги “на плотинку” к березовой стланке, в самих кострищах ничего не найдено. Вблизи же первого из сих костров, изображенного на фотографическом снимке (л. д. 52), 23 мая найдено: 1) вблизи самого костра длинная железная пластинка, представляющая собой или тонкий обруч от бочки, или же железную обшивку от деревянного ящика; 2) также вблизи самого костра замятый в землю осколок от разбитой чашки или тарелочки; 3) также вблизи самого костра верхняя половинка бумажной коробочки от зубного порошка; 4) в расстоянии 5 шагов от кострища в юго-западном направлении дамский шнуровой ботинок, лежавший каблуком вверх и несколько слившийся с поверхностью земли; 5) в том же расстоянии от костра тонкий, длинный кусок какой-то материи, видимо, от женского костюма; 6) в расстоянии 25—40 шагов от кострища ближе к лесу под прошлогодними листьями и травой 4 обрывка советских газет. Из этого кострища взята средняя проба земли для исследования ее.
в) При исследовании кострища около ямы с бревном 23 мая было найдено: 1) около самого кострища небольшая железная пластинка, 2) в расстоянии от кострища 4 шагов вдоль дорожки толстый обрывок веревки, 3) вблизи кострища 5 сосновых палочек, как уже указано выше, 4) в самом кострище несколько кусочков слоев сосновых палочек, напоминающих по цвету слои на пяти указанных палочках.
Из этого кострища взята также средняя проба земли для исследования ее.
От бревна у ямы был отрезан один конец со следами нажимов на нем и полоской на одном из них.
г) При исследовании полянки с пнем, изображенной на фотографическом снимке, находящемся на л. д. 54, 24 мая было найдено: 1) под прошлогодними листьями и травой в двух местах вблизи пня несколько скомканных листиков из какой-то медицинской книжки и один листик из книжки или газеты, 2) под такими же листьями и травой 12 обрывков советских газет, 3) вблизи пня под такими же листьями и травой два обрывка газеты на немецком языке, 4) также вблизи пня под такими же листьями и травой большевистская переписка, писанная карандашом, 5) вблизи пня под листьями и травой яичная скорлупа.
д) При исследовании полянки вблизи открытой шахты, изображенной на фотографических снимках, находящихся на л. д. 54—56, найдены примятыми к земле: 1) на дорожке через полянку у шахты (первая свертка от Четырех братьев, идущая к руднику) между полянкой с пнем, где имели место все нахождения вещей, поименованные в предыдущем пункте, и самой полянкой, где находится открытая шахта, 24 мая кусочек белой материи, видимо, от мужского или женского белья, клочок материи защитного цвета с привязанной к нему тесемочкой серого цвета; на самой полянке вблизи глиняной площадки у открытой шахты 25 мая: 2) обрывок советской газеты, 3) оболочка от четвертки табака фирмы Шапошникова с советской этикеткой, 4) 4 осколка от чайной чашки, 6 осколков от чайного блюдца, 2 полуразбитых чайных стакана и осколки третьего стакана.
е) При исследовании места вокруг костра, находящегося на глиняной площадке, изображенного на снимке на л. д. 57, найдены: 25 мая: 1) в северо-западном направлении от кострища по склону старого шурфа или ямы три кусочка обгорелого сукна или войлока от обуви и одна кость от дамского корсета, 2) на глиняной площадке затоптанными в верхние слои глины кусочки какой-то одежды, сплошь покрытые глиной, так что ни цвета, ни качества их видеть нельзя; 26 мая: 3) на склоне того же шурфа или ямы свыше 30 кусочков какого-то обгорелого предмета с кусочками сохранившейся местами материи и гвоздиками, 4) на склоне того же шурфа или ямы пять обгорелых костей дамского корсета и одна тонкая железная проволока в виде ленты, также обгорелая, 5) на глиняной площадке вблизи костра винтовочный патрон, 6) там же осколки от зеленого флакона, 7) там же 14 осколочков какого-то разбитого глиняного или гипсового предмета, 8) там же 4 осколка толстого стекла, 9) там же 13 обгорелых косточек млекопитающего, 10) там же один осколок аметиста.
Природу костей не представляется возможным определить без научного исследования. Все указанные предметы были найдены втоптанными в верхние наружные слои на глиняной площадке или же под прошлогодними листьями и травой по склонам шурфа или ямы.
ж) При исследовании кострища у старой березы, изображенного на фотографическом снимке, находящемся на л. д. 57, обнаружено 26 мая: 1) несколько кусочков какой-то обгорелой материи, 2) одна металлическая обгорелая застежка, видимо, от корсетных подвязок, 3) две обгорелые пуговицы, 4) шесть кнопок, 5) одно обгорелое металлическое колечко, 6) обгорелый крючок, 7) несколько кусочков от обгоревших, видимо, корсетных планшеток и один металлический угольничек от такой планшетки. Все найденные в этом месте предметы были обнаружены в самом кострище.
з) При исследовании глиняной площадки, на которой находится кострище, обозначенное на фотографическом снимке, находящемся на л. д. 57, в верхних слоях глины втоптанными в площадку найдены следующие предметы: 25 мая: 1) один винтовочный патрон, 2) два патрона от револьвера, 3) оболочка от пули без свинца, 4) девять кусочков свинца, 26 мая: 5) пять топазных бус с двумя осколочками с них, 6) один рубин и рядом с ним два маленьких осколочка белого стекла, 7) семь осколочков, видимо, от белого хрустального флакона, 8) одна пуговица, 9) несколько кусочков рассыпающихся при дотрагивании, видимо, свинцовой бумаги, 10) два зеленых осколка от флакона, на одном из которых уцелели остатки надписи на английском языке, указывающей, видимо, то вещество, которое было во флаконе, 11) три осколочка белого стекла; 27 мая: 12) две револьверных пули, найденные в непосредственной близости одна от другой, причем одна из них сплющена, и, как будто, имеет признаки крови, 13) одна большая петля, видимо, от мужского костюма, 14) три пуговицы, 15) один маленький гвоздик, 16) один осколок толстого стекла желтого цвета, 17) 22 осколка белого стекла и 1 весьма маленький кусочек, как будто бы, слюды; 18) шесть топазных бус, 19) два бриллиантовых камня, 20) тоненькая золотая цепочка, видимо, от дамского браслета, 21) 11 жемчужинок круглых, 22) две маленьких, видимо, топазных бусинки, 23) два осколка от жемчужины, 24) два осколка сапфира, 25) один осколок рубина, 26) две части какого-то золотого украшения, 27) 11 осколков изумруда, 28) один кусочек серебра или платины; 28 мая: 29) два небольших гвоздя, 30) два фестона от обуви или корсета, 31) одна петля, 32) одна пуговица, 33) часть какого-то драгоценного украшения, представляющая собой обломок зеленого серебра или платины с 4 бриллиантовыми камнями, 34) два маленьких кусочка белого стекла, 35) два кусочка эмали, 36) один кусочек, видимо, слюды; 1-го июня: 37) два осколочка какой-то кости млекопитающего, сильно обгорелые, 38) одна круглая малая жемчужина, 39) один маленький обрывок тоненькой золотой цепочки, видимо, от дамского браслета, 40) один обломок какого-то золотого украшения, 41) один маленький квадратной формы обгорелый кусочек, видимо, серебра или другого белого металла, 42) два обгорелых кусочка черно-фиолетового цвета, трудно определимые без специального исследования, 43) один металлический крючок, 44) одна металлическая петелька, 45) семь осколочков белого стекла, 46) шесть осколков зеленого цвета, видимо, от флакона, 47) один осколочек темно-желтого цвета, видимо, от флакона, 48) два обгорелых кусочка какой-то кости млекопитающего, 49) на той же площадке, но в другом месте ее 13 кусочков каких-то костей млекопитающего, видимо, обгорелые; 50) одна обгорелая пуговица от дамского пальто, 51) свыше 10 каких-то обгорелых предметов, видимо, или обуви или же другого какого-либо предмета от костюма, 52) три кусочка материи темно-зеленого цвета, 53) один небольшой гвоздик, 54) один кусочек стекла зеленого цвета, видимо, от флакона, и 55) одна пуговица;
и) 1-го июня в кострище около старой березы были еще найдены следующие предметы: 1) одна обгорелая петля и 2) маленькая кнопочка, видимо, от обуви;
к) При обследовании верхних видимых частей шахты открытой на крепи ее 26 мая найдены 15 кусочков красной парафиновой свечи;
л) При обследовании ямы около открытой шахты, на дне которой лежат трубы насоса, изображенной на фотографическом снимке, находящемся на л. д. 56, на склоне ее 27 мая найдены: 1) золотая оправа от пенсне, стекла которого не имеют оправы (видимо, Боткина), и 2) шнурок, видимо, от пенсне, сильно замазанный глиной;
м) При обследовании местности около самой открытой шахты (между глиняной площадкой и открытой шахтой), в непосредственной близости с шахтой 4-го июня были найдены: 1) пять осколков желтого стекла, 2) два осколочка белого стекла, 3) один кусочек красной парафиновой свечи, 4) две части ручной гранаты;
н) При обследовании дорожек в западном направлении от рудника 5 июня на пересечении пятой свертки от Коптяков к руднику и дорожки на плотинку найден обрывок советской газеты;
о) 5-го июня снова между открытой шахтой и глиняной площадкой было найдено пять осколков тонкого белого стекла;
п) 7-го июня вблизи пересечения пятой свертки с Коптяковской дороги к руднику и дорожки на плотинку в лесу найден обрывок советской газеты;
р) 13 июня вблизи Ганиной ямы найдены 2 части ручной гранаты;
с) 17-го июня в старой яме, на дне которой лежат трубы от насоса вблизи открытой шахты, какова яма изображена на фотографическом снимке, находящемся на л. д. 56, найден флакон с английскими солями, в совершенно исправном виде.
Более никаких предметов в описанном районе при наружном осмотре такого и розысках не усмотрено.
Из кострища около открытой шахты (этот костер изображен на фотографическом снимке, находящемся на л. д. 57) и около старой березы, на которой была надпись Фесенко (этот костер изображен на фотографическом снимке, находящемся на л. д. 57), взята средняя проба земли для производства исследований.
Общий осмотр всей описанной местности дает основание признать, как наиболее вероятные, при настоящем положении предварительного следствия, следующие обстоятельства:
1) Дорога от города Екатеринбурга до рудника и даже до самой открытой шахты не может встретить никаких препятствий к доставлению сюда трупов, хотя бы и в автомобиле; автомобиль может по этой дороге в дождливое время или тогда, когда лесные ложки несколько сыроваты, вязнуть по ложбинам и должен следовать тихим ходом в некоторых местах дороги, но таковая в общем ее протяжении везде для него проходима.
2) Описанный рудник, где имеется открытая шахта, является наиболее глухим из всех имеющихся в данной местности. В сравнении с ним рудник у Красной казармы и рудник вблизи Коптяковской дороги слишком открыты, так как первый находится на открытой местности, а второй — вблизи большой Коптяковской дороги, с которой он даже видим. Описанный же рудник совершенно исключителен в этом отношении. С одной стороны, он является глухим, т. е. наиболее удаленным от железной дороги, и совершенно закрытым со стороны дорог лесом, а, с другой стороны, к нему близко подходят и сам он покрыт хорошо проездными дорожками.
3) Его положение и расположение дорожек таково, что он весьма удобно может быть оцеплен заградительными кордонами: со стороны Коптяков и железной дороги по Коптяковской дороге, а со стороны сенокосных мест по тропе, где были усмотрены кострища.
4) Определить возможное местонахождение трупов Августейшей Семьи при наружном осмотре данной местности или частей сих трупов, буде самые трупы расчленялись и уничтожались, не представляется возможным24. Таких мест в данной местности слишком много и для правильного разрешения этой задачи необходимо планомерное производство работ по раскрытию старых шурфов, шахт и других мест, внушающих некоторые в сем отношении подозрения.
Волей господина Верховного правителя, лично объявленной 3 июня сего года господином Верховным правителем судебному следователю, производство сих работ возложено на генерал-лейтенанта М. К. Дитерихса в согласии с данными предварительного следствия.
Судебный следователь Н. Соколов
Генерал-лейтенант Дитерихс
Прокурор Екатеринбургского окружного суда В. Иорданский
Понятые: 1) потомственный дворянин поручик Борис Владимирович Молоствов; 2) личный почетный гражданин Андрей Петрович Куликов
При осмотре присутствовали и вышепоименованные вещи обнаруживали:
Генерал-майор Сергей Алексеевич Домонтович,
Инженер Виктор Янович Пржездзецкий,
Дворянин поручик Павел Яковлевич Начаров,
Великобританский подданный Роберт Альфредович Вильтон
С подлинным верно.
Судебный следователь по особо важным делам Н. Соколов
Сов(ершенно) секретно
ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТ
М. К. ДИТЕРИХС
6 мая 1919 г.
№ 39
Его высокопревосходительству
Верховному правителю
(А. В. Колчаку)
В настоящее время следствие по делу об убийстве в г. Екатеринбурге б(ывшей) Царской Семьи направляет свои усилия в сторону выяснения обстоятельств вывоза трупов и места, куда трупы были сокрыты. Для установления этих данных предстоит направить работы в двух направлениях: одно, являющееся основным следственным, разыскание и опрос лиц, так или иначе причастных к делу и проживающих в пределах нами занимаемой территории; другое, являющееся побочным, вспомогательным — разведка лиц, причастных к делу, но находящихся в пределах, еще занятых большевиками, и выяснения от них необходимых данных до оставления ими пределов России и работа по методическим археологическим раскопкам в районе, наиболее вероятном, где главари дела могли скрыть трупы.
Работы по второму пути еще не были организованы за отсутствием для этого необходимых средств.
Между тем время не терпит: с приближением наших войск к центру России руководители убийства б(ывшей) Царской Семьи постараются исчезнуть заблаговременно из пределов России, почему необходимо установить за ними надзор уже теперь и агентурным путем постараться выяснить от них необходимые данные.
С другой стороны — земля уже оттаяла и является возможность приступить к необходимым раскопкам.
Вашему высокопревосходительству благоугодно было возложить на меня сбор вещей и документов, принадлежавших б(ывшей) Царской Семье. Не благоугодно ли будет возложить также на меня организацию агентурной разведки и работ по необходимым раскопкам. Обе работы будут вестись в согласии со следственными властями.
Для производства названных работ и разведки необходимо ассигновать в мое распоряжение по пятьдесят тысяч ежемесячно, с представлением денежной отчетности непосредственно Вашему высокопревосходительству.
Генерал-лейтенант Дитерихс
Сов(ершенно) секретно
ГЕНЕРАЛ-ЛЕЙТЕНАНТ
М. К. ДИТЕРИХС
28 апреля 1919 г.
№ 37
Его высокопревосходительству
А. В. Колчаку
Верховному правителю
Ваше высокопревосходительство Александр Васильевич.
Представляю при сем на Ваше благоусмотрение отношение ко мне судебного следователя Н. А. Соколова, за № 73*.
Убийство членов б(ывшей) Царской Семьи в доме Ипатьева устанавливается следствием безусловно. Мне, лично, на основании изучения всей совокупности обстоятельств: предшествовавших убийству, характера самого убийства и, особенно, сокрытия следов преступления — вполне обрисовывается, что руководительство этим злодеянием исходило не из русского ума, не из русской среды.
Эта сторона дела придает убийству б(ывшей) Царской Семьи совершенно исключительное по исторической важности значение, а, вместе с тем, побуждает принимать и все зависящие меры в целях обеспечения следствию выяснить все обстоятельства злодеяния, а равно и в целях ограждения уже теперь памятников события для нашего потомства.
В силу сего позволяю себе просить Ваше высокопревосходительство издать постановления:
1) об отчуждении владения г. Ипатьева в собственность государства, с уплатой владельцу стоимости по оценке особой комиссией из представителей города, суда, контроля и Вашего представителя;
2) о возложении на городское управление обязанности охраны этого владения, как памятника и
3) об избавлении владения от какого-либо постоя и реквизиции военными и гражданскими властями. Это последнее желательно было бы провести теперь же, не дожидаясь разрешения дела по первым двум пунктам.
Приложение: отношение судебного следователя Н. А. Соколова за № 73.
Вашего высокопревосходительства покорный слуга и глубоко Вас уважающий Мих. Дитерихс
Секретно
М. Ю.
СУДЕБНЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ
по
ОСОБО ВАЖНЫМ ДЕЛАМ
при
Омском Окружном Суде
Н. А. СОКОЛОВ
27 апреля дня 1919 г.
№ 73
Екатеринбург
Господину генерал-лейтенанту
Дитерихсу
Мной окончен осмотр дома Ипатьева, где пала жертвой неслыханного злодеяния Августейшая Семья.
Вашему превосходительству достаточно известны те обстоятельства, при которых протекали первые следственные действия по этому делу, имевшие место в течение 1918 года, и та совокупность фактов, которая устанавливается следственными действиями в настоящий момент.
Виновные совершенного над Августейшей Семьей злодеяния, как это почти всегда бывает при каждом убийстве, оставили после себя в самом доме многочисленные следы, уже и теперь в значительной степени выясняющие виновность некоторых из них и несомненно заслуживающие самого серьезного к себе отношения со стороны следственной власти в дальнейшем.
Эти, оставленные после себя убийцами “следы”, выражающиеся во вне в надписях, не только указывают определенных лиц, но и создают самый “план” работы следователя в некоторых направлениях, как например, одна из надписей на террасе7. Объяснение обвиняемого Филиппа Проскурякова уже теперь обязывает следственную власть оперировать в дальнейшем обязательными допросами подлежащих задержанию в дальнейшем лиц на месте убийства: в доме Ипатьева. (выделено Соколовым — Л. Л.).
В частности, это является необходимым уже по одному тому, что первоначальные следственные действия по осмотру дома Ипатьева нельзя признать исчерпывающими не только все, но даже некоторые существенные обстоятельства. Как Ваше превосходительство и сами могли убедиться на месте осмотра дома Ипатьева, даже такой совершенно необходимый для установления обстоятельств дела факт, как уборка трупов, является, при настоящем положении дела, фактом, вовсе не столь ясным. Я готов был бы признать данное члену суда Сергееву объяснение обвиняемого Павла Медведева8 согласным с обстоятельствами дела и, в частности, с объяснением, данным мне по этому вопросу обвиняемым Филиппом Проскуряковым9, если бы не существовало другого факта: многочисленных капель и пятен крови на наружной стене дома, выходящей в сад10. Между тем, как Вам известно, факт нахождения этих кровавых следов на стене дома даже ни единым словом не отмечен в следственных актах. Здесь Сергеев даже произвел выемку штукатурки стены дома, но в деле нет ни составленного об этом акта, ни анализа крови. Время наложило свою печать на этот факт, и теперь анализ совершенно бесполезен, так как кровь утратила уже свои существенные элементы.
Между тем, при дальнейших допросах это обстоятельство может сыграть большую роль.
Не было усмотрено Сергеевым также и множество кровяных брызг в самой комнате, где произошло убийство Августейшей Семьи. В дальнейшем ходе следствия это обстоятельство также подлежит самому внимательному обследованию при допросах в этой комнате.
Кроме того, отсутствие трупов заставляет следственную власть особо внимательно относиться ко всему, чем устанавливается самый факт преступления. Сохранение в доме Ипатьева, хотя на некоторое время, всего того, что констатировано в нем к настоящему моменту, представляется для дела необходимым. Я считаю излишним касаться значения дома Ипатьева в историческом отношении, так как эта точка зрения должна быть совершенно ясна для каждого человека, не живущего минутой. Но я не могу не коснуться моральной стороны этого дела. Характер “следов”, оставленных после себя убийцами неумолимо жестоко рисует их духовный облик. Сопоставление с этим фактом содержания молитвы, с которой одна из жертв Августейшей Семьи обращалась к Владычице, моля Ее дать Ей достаточно духовных сил, чтобы простить своих “палачей”, также неумолимо ясно характеризует духовный облик жертв злодеяния11.
Вся совокупность приведенных соображений заставляет меня признать, что дом Ипатьева, хотя бы на некоторое время, должен остаться в таком виде, в каком он является хотя бы к настоящему моменту следствия.
Между тем, у меня не только нет уверенности, что он сохранит свой настоящий вид, но, кажется, следует признать, что вряд ли на это можно надеяться в будущем. Дом в настоящий момент занимается одним из учреждений. Он открыт и день и ночь. Ежедневно в дом ходит множество праздных людей, совершенно открыто осматривающих комнаты и исследующих сохранившиеся надписи. Временами появляются рядом со старыми надписями новые, а старые постепенно уничтожаются12.
Но не могу скрыть, что иногда в этом доме совершается нечто непристойное, для каждого русского человека прискорбное. Я два раза поздно вечером посещал этот дом и оба раза заставал там пленных мадьяр с балалайками, водкой и публичными женщинами. От многих из местных жителей я уже не один раз выслушивал по этому поводу горькие замечания.
Ввиду изложенного и полагая Вас лицом, призванным волей Верховного правителя к охране всего того, что имеет исторический интерес в связи с судьбой злодейски убитой Августейшей Семьи, я полагаю себя обязанным о всем изложенном доложить Вашему превосходительству.
Судебный следователь Н. Соколов
М. Ю.
СУДЕБНЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ
по
ОСОБО ВАЖНЫМ ДЕЛАМ
при
Омском Окружном Суде
Н. А. СОКОЛОВ
марта 19 дня 1919 года
№ 45
Екатеринбург
Уполномоченному командующего
Сибирской армией
генерал-майору (С. А. Домонтовичу)
По имеющемуся в моем производстве делу об убийстве отрекшегося от престола Государя Императора Николая Александровича и членов Его Семьи в настоящий момент развития предварительного следствия установлена виновность и причастность к этому злодеянию лиц:
1) Коменданта дома Ипатьева, где содержался в заключении Государь и Его Семья, еврея Якова Михайлова Юровского
2) Делопроизводительницы этой же комиссии и любовницы Никулина Сивелевой
3) Начальника отряда латышей, исполняющих обязанности палача при казнях в Екатеринбурге, Шиндера
4) Его помощника Прокофия Александрова Никулина
5) Председателя Уральского областного совета Белобородова
6) Комиссара Петра Лазарева Войкова
7) Военного комиссара Голощекина
8) Комиссара 1-й Уральской боевой дружины Сергея Васильева Мрачковского
9) Военного комиссара Сергея Андреева Анучина
10) Комиссара Жилинского
11) В. В. Дидковского
12) Комиссара Е. Коковина
13) Комиссара Сафарова
14) Члена Екатеринбургского исполнительного комитета совета депутатов Павла Михайлова Быкова
15) Председателя Екатеринбургской Чрезвычайной следственной комиссии Лукоянова
16) Председателя этого комитета Чуцкаева
17) Товарища председателя этой же комиссии Валентина Сахарова
18) Товарища председателя этого комитета Загвоздкина
19) Члена этой же комиссии Горина
20) Комиссара финансов Сыромолотова
21) Члена этой же комиссии Родзинского
22) Комиссара здравоохранения Краснова
23) Члена этой же комиссии Кайгородова
24) Комиссара производства Кузьмина
25) Секретаря этой же комиссии Яворского
26) Комиссара труда Андреева
27) Комиссара юстиции Полякова
28) Комиссара земледелия Хотымского
29) Комиссара областного управления Тупстула или Тундула
30) Начальника военных сообщений полковника Стогова
31) Тюремного комиссара Михайла Можевского
32) Помощника его Бирона Петра Николаева
33) Тюремного комиссара Морозова
34) Члена военного совета 3-ей армии латыша Смилга
35) Комиссара Зайда
36) Помощника командующего 3-й армией еврея Белицкого
37) Комиссара Петра Лазарева
38) Члена высшего военного совета еврея Лашевича
39) Комиссара снабжения фронта Горбунова
40) Уполномоченного Облсовета Матвеева
41) Комиссара ст. Екатеринбург Гуляева
42) Большевика Трифонова
43) Комиссара 4 штаба резерва Красной армии Кучерова Георгия Данилова
44) Большевика Ременникова Семена Павлова
45) Уездного Екатеринбургского комиссара финансов Чуфарова Николая Кузьмича
46) Командира Интернационального полка Оржеховского
47) Верх-Исетского военного комиссара Ермакова
48) Шофера Ефимова Василия Фадеева
49) Комиссара Леватных Василия Иванова
50) Шофера Лазарева Сергея
51) Видного большевистского партийного деятеля Костоусова Александра Егорова
52) Шофера Личкова Якова
53) Такого же деятеля Малышкина Сергея Павлова
54) Шофера Крутикова Константина
42) Такого же деятеля Партина Николая Сергеева
43) Шофера Теплова Павла
44) Его брата Алексея
45) Шофера Руденкова Афанасия Иванова
46) Такого же деятеля Кривцова Александра Иванова
47) Шофера Спирика
48) Такого же деятеля Сибрина Ивана
49) Заведующего Екатеринбургским гаражом еврея Штеймана Георгия Николаева
50) Такого же деятеля Фролова Ивана Федорова
51) Его помощника Молоткова Ивана Федорова
52)Комиссара, руководившего действиями на Дутовском фронте, Малышева
53) Комиссара Сысертского завода Сафонова Алексея Яковлева
54) Верх-Исетского большевистского деятеля Семеновского Василия Ивана
55) Сысертского большевика Алексеева Петра Васильева
56) Такого же деятеля Петухова Ивана
57) Сысертского большевика Чуркина Николая Иванова
58) Большевика Броницкого
59) Сысертского большевика Грудина Алексея Аркадьева
60) Большевика Желтова
61) Екатеринбургского уездного комиссара юстиции Маленкина
62) Уполномоченного ЦИКА комиссара Яковлева, увезшего Августейшую Семью из Тобольска
63) Коменданта Екатеринбурга Некрасова
64) Начальника караула, конвоировавшего Августейшую Семью при перевозке ее из Тобольска, Родионова
65) Комиссара здравоохранения (Сакович)
66) Главнокомандующего Северо-Уральским фронтом Берзина
67) Члена Екатеринбургской следственной комиссии Каневцева Константина Васильева
68) Председателя Тобольского Совдепа матроса Хохрякова
69) Комиссара Сысертского завода Старкова Александра Иванова
70) Большевика из Сысертского завода Дианова Ивана
71) Большевика из Сысертского завода Романова Николая
72) Большевика Моисеевского Степана
73) Авдеева Александра Дмитриева
74) Военного комиссара Уфимцева
75) Мошкина Александра
76) Красноармейца Садчикова Ивана Степанова
77) Соловьева Александра Федорова
78) Красноармейца Колотова Ивана
79) Гоншкевича Василия Григорьева
80) Гущина Ивана Сергеева
81) Путилова Николая Васильева
82) Пермякова Ивана Николаева
Рабочих и красноармейцев,
составляющих караул дома Ипатьева
83) Лиханова Сергея Иванова (шофер)
84) Шулина Ивана Степанова
85) Петрова Василья Григорьева
86) Никифорова Алексея Никитина
87) Петрова Аксентья Ильина
88) Добринина Константина Степанова
89) Логинова Василия Петрова
90) Старкова Ивана Андреева
91) Логинова Ивана
92) Старкова Андрея Алексеева
93) Логинова Владимира
94) Стрекотина Андрея Андреева
95) Корякина Николая
96) Стрекотина Александра Андреева
97) Тимофеева Ивана
98) Котова Михаила Павлова
99) Крашенникова Ивана
100) Столова Егора Алексеева
101)Сидорова Алексея
102) Орлова Александра Григорьева
103) Комендантова Алексея
104) Подкорытова Николая Иванова
105) Украинцева Константина
106) Турыгина Семена Михайлова
107) Лобашева Леонида (шофер)
108) Турыгина Александра
109) Мишкевича Николая (матрос)
110) Семенова Василия Егорова
111) Мишкевича Станислава (матрос)
112) Попова Николая Иванова
113) Варакушева Александра Семенова
114) Талапова Ивана Семенова
115) Корзухина Андрея
116) Садчикова Николая Степанова
117) Хохрякова (матрос)
118) Кысарева Григория Александрова
119) Клещева
120) Зайцева Николая Степанова
121) Прохорова
122) Сафонова Вениамина Яковлева
123) Мостикова
124) Шевелева Семена Степанова
125) Якимова Анатолия Александрова
126) Беломонина Семена Николаева
127) Лесникова или Лестникова
128) Чуреина Алексея Иванова
129) Дерябина
130) Алексеева Александра Кронидова
131) Лобитова
132) Котегорова Ивана Павлова
133) Фоминам
134) Котегорова Александра
135) Зотова
136) Вяткина Степана
137) Дмитриева
138) Теткина Романа
139) Скороходова
140) Лугового Виктора
141) Пелегова
142) Щукина
143) Устинова
144) Дроздова
145) Бруслянина
146) Русакова Николая
147) Осокина
148) Емельянова Федора
149) Мудозвонова
150) Ладейщикова Петра
151) Романова
Задержание указанных выше лиц, оставивших Екатеринбург перед занятием его правительственными войсками, представляется настоятельно необходимым в интересах дела.
В виду изложенного и на основании 270 ст. уст. угол. суд. я прошу Ваше превосходительство дать теперь же по телеграфу срочные указания надлежащим воинским частям, дабы жизнь всех указанных лиц была сохранена, и они по их задержанию были бы препровождены в тыл с уведомлением о том Вас для последующего извещения меня.
Судебный следователь Соколов
Верно.
Подполковник Кононов
Верно.
Заведующий разведкой штаба 1-й Сибирской стрелковой дивизии
подпоручик Сабашников
С подлинным верно.
За полкового адъютанта Ивнов
Начальнику команды конных разведчиков.
Препровождаю для исполнения.
За полкового адъютанта 2-го Барабинского сиб(ирского) стр(елкового) полка прапорщик Ивнов
14 апреля 1919 г. № 614/с. Д. Армия
Верно.
ПРОТОКОЛ
1919 года февраля 7 дня судебный следователь по особо важным делам при Омском окружном суде Н. А. Соколов, прибыв лично к бывшему Главнокомандующему Западным фронтом генерал-лейтенанту Дитерихсу, предъявил ему ордер г(осподина) министра юстиции5 от 7 сего февраля за № 2437 и просил его выдать находящееся у него дело об убийстве бывшего Императора Николая Александровича и членов Его Семьи.
Генерал-лейтенант Дитерихс предъявил подлинное следственное производство члена Екатеринбургского окружного суда Сергеева, озаглавленное: “Дело об убийстве бывшего Императора Николая II и членов Его Семьи”. В деле этом оказалось двести шестьдесят шесть пронумерованных, прошнурованных, припечатанных сургучной печатью Екатеринбургского окружного суда и скрепленных подписом Сергеева листов6. Все листы дела, шнур и печать оказались целыми. В деле, кроме того, оказалось вшитым и непронумерованным отношение начальника Екатеринбургской почтово-телеграфной конторы от 20 января 1919 года за № 374 на имя Сергеева.
На нахождение у себя дела генерал-лейтенант Дитерихс предъявил предписание Верховного правителя от 17 января 1919 года за № 36.
Судебный следователь Н. Соколов
Генерал-лейтенант Дитерихс
М. Ю.
СУДЕБНЫЙ СЛЕДОВАТЕЛЬ
по
ОСОБО ВАЖНЫМ ДЕЛАМ
ОКРУГА
Омского Окружного Суда
Н. А. СОКОЛОВ
7 февраля 1919 г.
№ 41
Гор. Омск
Дело № 20
РАСПИСКА
Выдана мною эта расписка генерал-лейтенанту Дитерихсу в том, что 7 сего февраля мною получено лично от него дело члена Екатеринбургского окружного суда Сергеева об убийстве бывшего Императора Николая Александровича и членов Его Семьи на двести шестидесяти шести листах, вслед за которыми вшито непронумерованное отношение начальника Екатеринбургской почтово-телеграфной конторы на имя Сергеева от 20 января 1919 года за № 374. Вышеизложенное подписал и печатью удостоверяю.
Судебный следователь по особо важным делам Николай Соколов
М. Ю.
ПРОКУРОР
ЕКАТЕРИНБУРГСКОГО
ОКРУЖНОГО СУДА
января 25 1919 г.
№ 624
Екатеринбург
Господину Главнокомандующему
Западным фронтом
генерал-лейтенанту Дитерихсу
Согласно личного распоряжения Вашего, представляю Вам в копиях те сделанные мною в порядке дознания поручения по делам об убийстве бывшего Государя Императора Николая II и Его Семьи, а также членов бывшего Царского Дома, кои до настоящего времени еще не исполнены.
Кроме того, по делу об убийстве бывшего Государя Николая II мною 28 января 1919 года было передано лично находившемуся в городе Екатеринбурге прокурору Пермского окружного суда4 перед отъездом его в Пермь официальное требование мое о принятии мер к розыску и арестованию с учреждением особого строгого караула нижеследующих лиц:
1) Сергея Павлова Малышкина,
2) Петра Ермакова,
3) Николая Сергеева,
4) Василия Иванова Леватных,
5) Александра Костоусова,
6) Павла Спиридонова Медведева,
7) Якова Михайлова Юровского,
8) Мрачковского,
9) Андрея Федорова Стрекотина,
10) Люханова,
11) Никифорова,
12) Константина Васильева Коневцева,
13) Ивана Колотова,
14) Исая Голощекина,
15) Файка Софонова,
16) Ивана Котегова,
17) Стрекотина,
18) Александра Семенова Варакушева,
19) Гуляева,
20) Кучерова,
21) Василия Григорьева Гоникевича,
22) Александра Авдеева,
23) Александра Мошкина,
24) Александра Соловьева,
25) Николая Корякина,
26) Леонида Лабушева,
27) Ивана Степанова Сафикова,
28) Ивана Шулина,
29) М. Зайда и
30) Николая Кузьмина Чуфарова.
(Прокурор В. Иорданский)
Копия
ПРОТОКОЛ
1919 года января 23 дня. г. Екатеринбург. Член Екатеринбургского окружного суда И. А. Сергеев, команд(ир)овавший(ся) для производства предварительного следствия по делу об убийстве бывшего Императора Николая Александровича, составил настоящий протокол в следующем:
Сего числа, прибыв совместно с прокурором суда В. Ф. Иорданским в дом Ипатьева по приглашению уполномоченного на распоряжения по делу повелением Верховного правителя адмирала Колчака, главнокомандующего армиями Западного фронта генерал-лейтенанта Дитерихса для дополнительного осмотра комнаты, в которой было совершено убийство бывшего Государя Императора Николая II-го и Его Семьи, получил от генерала Дитерихса распоряжение о том, чтобы все надписи и изображения на стенах этой комнаты, имеющие порнографический характер, были частью совсем уничтожены, частью же вырезаны и вручены ему при общей сдаче всех относящихся к делу документов.
Во исполнение такового распоряжения генерал-лейтенанта Дитерихса и по его указанию, мною, членом суда Сергеевым, в присутствии прокурора суда Иорданского и понятых: начальника штаба Сибирской армии генерал-майора Богословского и полковника Тюнегова были совершены следующие акты:
1) на правой от входа в эту комнату стене был вырезан кусок обоев на пространстве в длину около двух аршин и шириной около четверти, с надписью на нем: “Николай сказал народам вот вам х... не республика”, “Николай он ведь не Романов, а родом чухонец. Род Романовых кончился Петром III тут пошла все чухонская порода”.
2) на той же стене под самым подоконником на пространстве длиной в один аршин и шириной около двух четвертей уничтожена надпись “Распутин” и изображенная здесь фигура мужчины с крайне грубыми чертами лица и обнаженной женщины.
3) на передней стене, примыкающей к косяку входной двери, были уничтожены начерченные карандашом порнографические изображения, представляющие фигуры мужчин и женщин с обнаженными и преувеличенными половыми органами.
4) в углу, противоположном от входной в комнату двери, вырезана часть стены на пространстве длиной 9 вершков и шириной 11/2 четверти с изображением головы женщины, а также фигурами ребенка и надписями: “немецкий снаряд и друг”.
5) на стене влево от входа были уничтожены около вырезанного уже куска обоев окончания каких-то слов: “тин” и “индра”, “лежа через”.
Член окружного суда Ив. Сергеев
Прокурор суда В. Иорданский
Настоящая копия с подлинным актом верна, что удостоверяю своим подписом и приложением казенной должностной печати.
Судебный следователь по особо важным делам при Омском окружном суде Николай Алексеевич Соколов
Настоящая копия снята с подлинного акта, представленного к следствию генерал-лейтенантом М. К. Дитерихсом и приобщенного к делу об убийстве отрекшегося от престола Государя Императора Николая Александровича и Его Семьи, и выдана девятнадцатого мая тысяча девятьсот девятнадцатого года генерал-лейтенанту Дитерихсу.
Судебный следователь по особо важным делам при Омском окружном суде Н. Соколов
23 января 1919 г.
Прокурору Иорданскому
Судебному следователю Сергееву
На основании повеления Верховного правителя3 от 17-го января сего года, за № 36, приказываю Вам выдать мне все подлинное следственное производство по делу убийства бывшей Царской Семьи и членов Дома, а равно все документы вещи и материалы, принадлежавшие членам Семьи и состоявшим при них приближенным лицам, также убитым.
Передачу произвести по описи.
Один экземпляр описи, скрепленный подписями г. прокурора, г. следователя и моей, должны быть заготовлены для передачи Верховному правителю.
Настоящая передача мне всего материала и вещей не прекращает продолжения Вами следственного производства, для чего Вы имеете право сохранить у себя копии необходимых документов.
Генерал-лейтенант Дитерихс
Копия
М. Ю.
ПРОКУРОР
ЕКАТЕРИНБУРГСКОГО
ОКРУЖНОГО СУДА
19 января 1919 г.
№ 198
Екатеринбург
По делу об убийстве
бывшего Государя Николая II*
Г. начальнику уголовного розыска
(А. Ф. Кирсте)
1) Предварительным следствием по делу об убийстве бывшего Императора Николая II и Его Семьи устанавливается, что большинство охранников дома “особого назначения” были из рабочих Сысертского завода. В числе таковых, например, были Андрей и Алексей Стрекотины, Иван Петров и Иван Иванов Старковы, Николай Садчиков, Егор Столов, Константин Степанов Добрынин, Николай Зайцев, Сафронов, по прозвищу “Файка”, Иван Таланов, Иван Котегов, Семен Турыгин и другие. По данным следствия многие из числа охранников являются соучастниками по делу, а некоторые из них принимали и весьма видное и деятельное участие в преступлении. Ввиду сего является безусловно необходимым иметь в заводе Сысертском постоянного опытного агента уголовного розыска, который бы имел наблюдение, производя по сему делу розыски в зав(оде) Сысертском.
2) При производстве осмотра дома Ипатьева в одной из комнат его оказались написанными на стенах следующие надписи: “Анучин военный комиссар 967, председатель Чудскаев, Жилинский 626, завед. 704, квар. Голощекин 977, 6 район Р. К. А. 551”, “Гоголев. 38 Шейнбаум” Жилинский 677, 204, Бурдак. 305. 321”. На одной из стен написано: “967, 278, 26, 904, 448, 409”.
Необходимо установить дознанием, что означают эти цифры, и если они являются № телефонов, — то кому таковые принадлежали.
3) Из дознания, препровожденного Вами 5 сентября 1918 года за № 2039 члену суда Сергееву и позднее, видно, что целый ряд свидетелей утверждал о том, что бывший Император Николай II увезен, свидетельствуют, что видели поезд, в котором был увезен бывший Государь по направлению (к) Перми. Так, свидетель, парикмахер на ст. Екатеринбург I Федор Иванов показал, что дня за два или накануне до объявления о расстреле бывшего Государя к нему в парикмахерскую пришел комиссар ст(анции) Гуляев и сказал, что “сегодня отправляем Николая II”.
О том же на другой день он слышал от комиссара 4 штаба резерва Красной армии Кучерова. Далее, кондуктору Омской железной дороги Александру Самойлову красноармеец Александр Варакушев, передавая о решении увезти бывшего Государя Николая II на Пермь, показывал поезд, в котором он, якобы, был уже помещен. Поезд этот, состоявший из вагонов I и II класса, находился на 5 или 6 пути под особой охраной; в одном из вагонов окна были завешаны черной материей1.
Сообщая об изложенном, предлагаю Вам закончить это дознание дальнейшим расследованием, т. е. путем опроса подлежащих агентов железной дороги, бывших на службе в период времени средины июля месяца, выяснить, действительно ли был такой поезд, проверить полученные сведения по станционным документам и книгам, а в случае, если сведения эти подтвердятся — выяснить маршрут этого поезда.
4) Безотлагательно опросить семью сторожа переездной будки по горнозаводской линии на пути из г. Екатеринбурга к дер. Коптяки. На глазах членов его семьи красноармейцами была оцеплена местность, где впоследствии были найдены около шахты и на дне последней предметы, принадлежащие Царской Семье. На их глазах, по негласным сведениям, проходили грузовые автомобили. Надлежит подробным опросом их выяснить, кто из комиссаров распоряжался в этой местности, что было перевозимо на автомобилях, в какой именно стороне таковые были сосредоточены, не проезжали ли автомобили с бочками бензина и какимилибо баллонами и т. п.2
Прокурор Иорданский. Секретарь Б. Богословский
С подлинным верно.
Секретарь при прокуроре Екатеринбургского окружного суда
Материалы, составившие данный том “Российского Архива”, представляют собой значительную часть следственного дела Н. А. Соколова об убийстве Российского Императора Николая II и его семьи.
19 июля 1918 г. газета “Правда” опубликовала правительственное сообщение о том, что в Екатеринбурге по постановлению Уральского областного совета расстрелян бывший царь Николай Романов. “... Жена и сын Николая Романова отправлены в надежное место”.
25 июля 1918 г. в Екатеринбург вошли части Белой армии и отряды белочехов. Военные власти начали поиск исчезнувшей Царской семьи. Созданная ими комиссия осмотрела шахты заброшенного рудника вблизи д. Коптяки. Здесь, по рассказам местных жителей, накануне объявления о расстреле происходили странные события: оцепление красноармейцами местности, приезд руководителей Уральского облсовета и ЧК, передвижение автомобилей.
Постановлением Екатеринбургского окружного суда от 30 июля следователю по важнейшим делам А. П. Наметкину было поручено вести расследование обстоятельств гибели Царской семьи.
С 12 августа 1918 г. расследование продолжил член Екатеринбургского окружного суда И. А. Сергеев. Он осмотрел дом Ипатьева, в том числе и полуподвальную комнату, где была расстреляна Царская семья, собрал и описал вещественные доказательства, найденные в Доме особого назначения и на руднике.
17 января 1919 г. Верховный правитель России адмирал А. В. Колчак поручил надзор за расследованием главнокомандующему Западным фронтом генерал-лейтенанту М. К. Дитерихсу. 26 января Дитерихс получил подлинные материалы следствия, проведенного Наметкиным и Сергеевым. Колчак считал важным поднять статус следствия, вынести его за рамки Екатеринбурга, назначить следователя, наделенного широкими полномочиями. Приказом от 6 февраля 1919 г. расследование было поручено Соколову, получившему должность следователя по особо важным делам Омского окружного суда. 7 февраля ему были переданы от Дитерихса подлинное производство и вещественные доказательства по делу об убийстве отрекшегося от престола Императора и других лиц Августейшей семьи.
Находясь в Омске, Соколов “...усиленно занимался производством следственных действий: осмотрами громадного количества вещественных доказательств, полученных... от Дитерихса, совершенно никем не осмотренных и неизученных, имевших для дела громадное значение и требовавших немедленных экспертиз” (РЦХИДНИ. Ф. 558. Оп. 3. Д. 3. Л. 27). Следователь отмечал: “...Помимо значения во многих других отношениях, это дело (об убийстве Царской семьи. — Л. Л.) представляет для криминалиста-практика ту особенность, что оно не имеет того, что обыкновенно почти всегда имеется в делах об убийстве и чем доказывается чаще всего самый факт убийства — трупов. Вследствие того, в этом деле самый факт убийства приходилось проверять иными путями. В этом отношении вещественные доказательства и имеют громадный интерес для дела... Конечно, каждое свидетельское показание, до известной степени, носит характер субъективности, что оно ценно тогда, когда оно подкрепляется другими, более объективными доказательствами” (там же. Л. 27).
С 8 марта по 11 июня 1919 г. Соколов проводил следственные действия в Екатеринбурге. Следствию активно помогали военные и гражданские власти: Министерство иностранных дел и Министерство юстиции правительства Колчака, прокурор Казанской судебной палаты Н. И. Миролюбов, уголовный розыск, милиция, военная контрразведка. Агенты екатеринбургского уголовного розыска С. И. Алексеев (в феврале и марте 1919 г. задержал в Перми и допросил основных свидетелей П. Медведева и Ф. Проскурякова), И. В. Дузь, А. Ф. Кирста, И. М. Сретенский активно вели разработку следственных действий, находили свидетелей-очевидцев по делу об убийстве Царской семьи.
11 июля 1919 г. Соколов получил приказ Дитерихса выехать из Екатеринбурга и вывезти все акты подлинных следственных производств вместе с вещественными доказательствами. Следуя с отступающей армией Колчака, он не прекращал расследования: находил новых свидетелей, собирал вещественные доказательства. Так, 2 сентября 1919 г. он получил фотографические снимки Царской семьи от П. А. Жильяра, от полковника Е. С. Кобылинского; 7 февраля 1920 г. в Харбине — от П. П. Булыгина.
19 декабря 1919 г. для сохранения подлинного следственного дела и вещественных доказательств Соколов передал их Дитерихсу. Следствие продолжалось по копии, снятой Соколовым*. Семь томов подлинных документов и восьмой в копиях с частью вещественных доказательств были переданы Дитерихсом французскому генералу М. Жанену и вывезены в Европу. У Соколова остались копии семи томов и подлинник восьмого тома, с которым 20 марта 1920 г. он выехал в Европу и 16 июня прибыл в Париж, в предместье которого поселился.
Документы следствия Соколов проверял по приезде в Париж и 18 января 1921 г. передал часть их на хранение бывшему послу Временного правительства в Риме М. Н. Гирсу. Об этом Соколовым была составлена “Справка”; в “Настольном реестре”** сделана отметка о том, что следствие продолжается по дубликатам документов.
Судя по записям в “Настольном реестре”, “Входящем” и “Исходящем” журналах, материалы “парижского” периода составили три тома — № 9, 10, 11. Возможно, в 10 томе были протоколы допросов М. Ф. Зинотти 11 ноября 1920 г., П. А. Жильяра 27 ноября 1920 г., Д. Н. Дубенского 28—29 ноября 1920 г., кн. Ф. Ф. Юсупова, графа Сумарокова-Эльстона 3—4 января 1921 г.
После смерти Соколова, согласно его завещанию, документы следствия были переданы на хранение кн. В. Орлову. Позже наследники Орлова распродали их на аукционах.
В 1945 г. папки с документами следствия были обнаружены военнослужащими Группы советских оккупационных войск в Германии в подвальном помещении склада г. Бернау в числе других папок с материалами на русском языке.
В архивах России оказалось восемь томов следственного производства. Четыре тома по делу об убийстве Царской семьи, среди которых не имеющий копий том из личного архива Дитерихса, в 1948 г. попали в Главное Управление МГБ СССР; в 1949 г. — в Центральный архив МГБ — КГБ при СМ СССР. По распоряжению ЦК КПСС 15 июня 1964 г. они были переданы Учетно-архивным отделом КГБ Центральному партийному архиву Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС (ныне РЦХИДНИ). В ведомственном архиве Генеральной прокуратуры РФ хранятся еще четыре тома — два по делу об убийстве Царской семьи, том Алапаевского дела и том по делу об убийстве Вел. Кн. Михаила Александровича*
Основу настоящей публикации составили пять томов следствия, четыре из которых хранятся в РЦХИДНИ (Ф. 588. Оп. 3. Д. 5, 6, 7, 8), пятый — в ведомственном архиве Генеральной прокуратуры РФ.
Документы следствия подшиты в папки, тома прошнурованы и скреплены сургучными оттисками личной печати следователя. Тексты протоколов и другие материалы следствия публикуются полностью и подобраны так, чтобы максимально соблюсти хронологию расследования. Нумерация документов наша.
Публикацию дополняет Приложение. В него включены описи документов трех томов, составленные Соколовым; описи и ведомости, составленные 1 марта 1919 г. Дитерихсом для отправки вещей и предметов в Англию на крейсере “Кент”.
В Приложение также включены материалы к биографии Я. М. Юровского (РЦХИДНИ. Ф. 124. Оп. 1. Д. 2232) и стенограмма его выступления на секретном совещании уральского отделения Всесоюзного общества старых большевиков 1 февраля 1934 г. в Свердловске (РЦХИДНИ. Ф. 588. Оп. 3. Д. 10).
Составитель выражает признательность прокурору-криминалисту Генеральной прокуратуры РФ В. Н. Соловьеву за предоставленную возможность включить в публикацию документы “парижского” периода с 20 июля по 24 октября 1920 г.; директору Государственного архива РФ С. В. Мироненко за разрешение опубликовать фотографии и историку-архивисту В. М. Хрусталеву за помощь в работе.
Кандидат исторических наук
Л. А. ЛЫКОВА