Реформы патриарха Никона и история старообрядчества. Часть 2

Иногда считают так, есть такие версии, что это скорее психологический какой-то взрыв от неприятия. Был кружок ревнителей старины, который сложился при патриархе Иосифе.

Мы уже об этом говорили, что при Иосифе был пик книгоиздательства, и совсем это не связано и Иосифом, а это связано как раз с кружком ревнителей старины. Вот они перевозили, редактировали эти книги, в том числе и южно-украинских авторов, для того чтобы здесь, на Руси складывался какой-то богословский свод книг, способных вооружить борцов за чистоту православия. Должна быть какая-то основа для такой, богословской базы, требовало время уже этого. Если раньше можно было обходиться какими-то простыми вещами: молись по уставу, да и все, а вот тут время стало другие требования предъявлять. Так вот в этот круг входили в основном такие энергичные – иногда их называют провинциальными – протопопы: Аввакум, например, целый ряд можно назвать других имен, которые из Костромы, из других городов. По нашему сегодняшнему пониманию это люди, которые имели очень большое влияние, значение. Там почти все места, откуда они происходили, трудно сравнить с сегодняшним благочинием, это скорее кафедры были. Это очень большое влияние на большую территорию. Это протопопы московских соборов, архимандриты некоторых московских монастырей.

Это был довольно большой круг людей, которых очень трудно делить на провинциальных и не провинциальных людей. Собственно говоря, между родиной протопопа Аввакума и родиной Никона, если на карте линию провести, это, наверное, километров 15 будет. Если туда попытаться на машине проехать, может быть, чуть-чуть больше, раза в два, там, 25 километров, может быть, 30 километров. Это совсем рядом, две деревни. Они оба из деревни, ни о каком высоком происхождении – в таком, в социально правильном смысле – говорить нельзя. Деревня Вельдеманово, откуда Никон – это такая, в основном мордовская деревня, да не так важно, они там перемешаны были все, родина Аввакума – это русская деревня, но единственное, чем он отличался, это тем, что он был сыном священника. Просто в то время не было сословности, совсем не обязательно, что он стал бы священником. В то время вообще-то священника выбирали – община выбирала или принимала. Это все изменилось в синодальное время: появились сословия, появились совсем другие социальные представления о том, как нужно жить. 

И духовенство было выделено в особое сословие. Отчасти это было, может быть, в чем-то и оправдано условиями того времени, но до этого времени этого не было. А Никон – вообще мужицкий, так сказать, сын. Да, по тем временам достаточно образованный, потому что мальчишкой он еще отдавался в учение, в том числе в Макарьев монастырь, это на Волге. Вот сам характер-то возникал по-разному. 

Никон – это целая, может быть, такая тема для осмысления, потому что очень по-разному можно подходить. Известна его биография, что рос без отца, с мачехой, то есть с отцом, но без матери, с мачехой. Она его даже – в его биографии описывается – посадила в печь, чтобы помучить ребенка. Вот, кстати, интересно, как по-разному реагируют на это люди. Одни считают: «Вот видите, какие он испытывал с детства потрясения, как формировался характер». А старообрядцы часто любят на этот счет говорить: «Смотрите, какой он был безобразный с детства, если довел мачеху до того, что она его в печку посадила». По-разному это все можно трактовать, но факт в том, что оба были такого, простого происхождения.

И вот оба стали – благодаря своему характеру, необыкновенным способностям, духовным в том числе способностям, – вошли вот в этой самый круг ревнителей благочестия. 

Причем этот круг ревнителей правильнее было бы на самом деле назвать не столько «круг ревнителей благочестия», поскольку «ревнитель» – это как бы слово, которое говорит о консервации: что-то меняется, нужно фиксировать какой-то пласт, на самом деле это тоже имело место, а было бы точнее их называть все-таки «реформаторами», потому что то, что они пытались ввести в русскую церковь, это были вот такие медленные, не революционные, а именно эволюционные реформы. И Никон очень к этому прислушивался. Сначала он был просто архимандритом, потом он был уже митрополитом Новгородским, но еще не порывал связи с кружком, он часто присутствовал на его заседаниях. Это была такое, не очень строго социально разделенное общество. Для нас сейчас иногда и странно, когда люди из очень разных социальных страт находятся вместе. Они обычно разделены. А в то время вот этого не было. Духовную карьеру можно было сделать, абсолютно невзирая на происхождение. Образование имело какую-то роль, но образование такое, доморощенное. Никон не знал языков. Он был достаточно образован по стандартам того времени для Руси. 

И вот мало, опять же, тех, кто понимает вот эту вот вещь, в чем состояла их реформация. Вот я сказал, что они тоже были реформаторами. А как это почувствовать, в чем это проявлялось? Например, они вводили живую проповедь, которой не было до этого. Вот поучение читали за службой, брали Святых Отцов читали, а живой проповеди не было, потому что то, что пережила Русь во время смутного времени, это очень серьезно поколебало разные духовные настроения. Вспомним, что доходило до того, что духовенство… митрополит ведь нашелся, который себя патриархом назвал. Пришлось сыграть свою очень важную роль патриарху Гермогену, чтобы изменить ход событий. Вообще-то говоря, значительная часть епископата лже-Дмитрия приняла, там вообще неизвестно, как бы события развивались. А эффект бы, конечно, потрясающий на самосознание, то есть нужно было какие-то вещи возобновлять, менять. 

Происходило еще очень важное такое явление, которое – там несколько таких явлений было, но вот одно можно было бы конкретно назвать, – является переходом от наонного пения от наречного. Мало кто это понимает. Наонное и наречное пение отличаются как бы и текстами, которые выпеваются, ударениями, по-другому построена сама музыкальная фраза.

Например, нарице Вавилонское, когда сидели на берегах и плакали, то звучало «сиде хомо и пла хомо». Понимаете, так выпевалось? Для нашего звука уже непривычно, то есть сидели и плакали на берегах реки. В наонном пении очень большую роль играет музыкальная фраза, она более совершенна, это мое мнение. Для вот такого перехода к наречному пению – поэтому оно и называется «наречным» – пение становится более похожим на речь, более правильно ставились ударения, так, как это было в разговорной речи. Испытывала некоторое давление музыкальная фраза, может быть, теряла свою какую-то такую законченность, красоту, но зато становилось пропетое более понятно. Это реформа вообще-то говоря, реформа, которую, в сущности, восприняло большинство старообрядческих общин.

Так вот, что происходит дальше?

Вот когда Никон становится патриархом, он удаляется из своего этого общества. Некоторые ученые считают – даже такие, как Соловьев, серьезные историки, – что личные качества людей во многом сыграли, они обиделись на то, что он оставил свое сообщество и стал играть самостоятельную роль. Но думаю, что этим невозможно объяснить весь драматизм всех событий, потому что на самом деле он стал проводить совершенно четко, совершенно однолинейно, упрямо, настойчиво и грубо вот эту самую политику царя. 

Он стал совершать революцию в церкви. Он стал топтать то, что нельзя топтать. Сделать умно, тонко и последовательно то, что от него требовали, это еще можно спорить: нужно ли было что-то менять или не нужно было. Может быть, и нужно было, но ни в коем случае не так. Это значит, не понимать ни психологию своего народа, не понимать вообще, что ты делаешь. 

Почему только 6 лет патриаршества? Да потому что тот же самый характер не позволил. Нужно было обидеться на царя, уйти, принять какую-то там мину, что-то из себя изображать и ждать, что тебе вернут… Само постановление в патриаршество сопровождалось тем, что он вынудил всех поклониться ему в землю. Пока это не сделали, пока не обещали, что будут его во всем слушаться… Вот это было непривычно и непонятно. Патриарх играл другую роль, у него немножко другое было положение в обществе. 

Вот здесь опять важно понять, может быть, сам принцип, который исповедовал в своей повседневной жизни, в практике Никон. Это, скажем, подход к видению самого себя в обществе того времени. Известен спор Никона, его основной тезис, что священство выше царства. Вот я с этим не стану спорить: оно действительно выше, потому что кто благословляет на царство, священник – царя или царь – священника? Разумеется, священник – в данном случае патриарх – благословляет, совершает это, в сущности, миропомазание. Это громадный чин, церковный чин – миропомазывать царя на царство. А кому царь исповедуется? У кого он просит совета и защиты? У своего духовника, которого обязан слушаться. Но священство выше царства не в горизонтальном понимании, а вот именно в вертикальном, в духовном, в устремлении к Богу, к небу: приди и послушайся своего отца, посоветуйся у него. В церкви не у царя, а у патриарха первое место. А вот в мирской жизни это – место царя. А когда получается, что в стране – два великих государя, когда один из этих великих государей другому великому государю говорит, с кем воевать, например, со Швецией, что было крайне неудачно и ничего из этого хорошего не получилось, вот это он уже, простите, лезет совершенно не в свои дела и не в свою сферу. 

А реально это проявлялось очень во многих других вещах. Приезжает, предположим, Теймураз, царевич грузинский, ну, неважно даже кто, приезжает какой-то важный гость в Москву. Царь его принимает. У царя вообще есть какой-то определенный дворец, какое-то количество слуг, какой-то этикет. Но патриарх создает то же самое, еще пышнее: угостить надо лучше, слуг надо побольше, и все должно быть более пышно. 

Ни у кого такого количества таких необыкновенных драгоценных церковных одежд, как у Никона, не было, даже сравнивать не с чем. Это был человек, очень большой самовлюбленности и гордыни необыкновенной. Вот нужно было ему себя подавать, видел он себя, конечно, вселенским папой. Вот такое видение, которое бросалось в глаза. Подойти, поговорить, испросить благословения, посоветоваться с патриархом Иосифом было можно, а чтобы перед очами Никона предстать, это нужно было месяцами, не знаю, в каком положении, жить – это все описано – в Москве и ждать, когда там, может быть, такое случится.

А ведь, простите, масштабы несравнимы с нашей Москвой, это был совсем другой город, и другие были возможности у патриарха, и обязанности были другие, то есть менялась сама структура в отношении с людьми, само его поведение менялось. И в чем обыкновенно по тем временам был такой протестный вызов по отношению к римскому католицизму? Что там процветает папоцезаризм: Папа взял на себя мирские обязанности и мирские почести. И вдруг мы видим здесь то же самое фактически – желание видеть себя не только вселенским патриархом, но и мирским, светским правителем. 

Многих в Никоне как раз и привлекает то, что он вроде бы правильно среагировал на некоторые вещи. Ведь было такое Соборное уложение царя Алексея Михайловича 1649 года. Это, собственно говоря, можно назвать так, его основной контекст – это секуляризация церковных владений, церковного права, то есть уменьшение всех этих возможностей. Ведь столько времени церкви принадлежало такое количество деревень, крестьян – имущества, которое сравнимо было со всем остальным государством. И свой суд монастырский, свои приказы, как у нашего Министерства, которое управляет вот этими церковными делами. 

Никон решал вещи таким образом: он брал для себя всевозможные привилегии. Ему разрешали строить и такой монастырь, и, там, Иверский, и Крестов монастырь, ему давали деревни, ему давали земли. Он решал для себя: «Ага, вот на этот поход я выделю вот такое количество денег, дам такое количество своих солдат, ну, крестьян». А вот как остальные епархии? А остальные все больше погружались в зависимость от государства. Вот вроде бы благими вещами он был привлекаем, а получилось все ровно наоборот: Никон до такой степени испугал – можно так выразиться, наверное, – эту светскую власть в лице царей, что после этого церковь оказалась вообще в положении, мягко говоря, не привычном для православия. Синодальное устройство – это протестантское устройство. Вообще патриарха не стало. И все предыдущие патриархи – они были в большей или меньшей степени подвержены какой-то зависимости от государства, они должны были ему подчиняться. Церковь стала терять свою самостоятельность.

Некоторых Никон этим привлекает: «Вот он – последний, который шел до конца…» Но, милые мои, можно ли идти в этом пути против государства и сравнивать себя с государством? Нужно было найти совсем другую для себя нишу. Нужно было найти для себя совсем другое отношение с государством и с царем, прежде всего, конечно. И это ничем другим не могло закончиться, кроме как подчинением церкви государству. Ведь начиная с петровского времени, церковь потеряла свободу. Как говорят сами старообрядцы, она стала ведомством православного исповедания, это еще одно министерство. Пусть это усиленно, пусть это несколько преувеличено, это никак не остановило жизнь Святого Духа в церкви – это все так, но это поставило ее в известной степени в аномальные условия существования, плоды которого до сих пор мы пожинаем.

Сейчас есть несколько монографий, которые появились буквально в последние год-два, о самосожжении. Это неправильное название – «Самосожжение». У людей не было никакого выбора. Они боялись того, что придут солдаты и их вынудят нарушить все, к чему они привыкли и в чем они видели свое спасение, они потеряют все. Ведь отбирали детей. Само понятие насильного причастия… Сейчас это невозможно себе представить. 

Одни словом, происходили вещи, которые вызывали такой резкий, крайний радикальный протест, но не ровном же поле. Нужно понять еще свой народ, чтобы понять: почему тысячами люди сжигались? 

И часто сжигались – как бы сказать? – обставляя это все, хотя бы формально, такими вещами, чтобы никак нельзя было упрекнуть в самосожжении. Вот собираются в комнату, молятся. Солдаты начинают эту комнату расшатывать, ломать ее. Ставили свечку перед сеном, она падала перед сеном – сено загоралось. Получалось, что не они сами, а вот эти внешние враги их сжигают. Ну, такой, может быть, если угодно, фарисейский подход тут можно увидеть, как хотите. Но на самом деле это трагедия.