Экономические реформы в России. Леонид Юровский. Часть третья

Экономические реформы в России. Леонид Юровский. Часть третья

1927 год. Начало борьбы Сталина за единоличную власть. Наступление на кулака

Дальше резко обострилась международная обстановка. В мае было нападение на советское торгпредство в Лондоне – из сейфа изъяли секретные документы. Потом был убит в Польше Войков, потом англичане разрушили с нами торгово-дипломатические отношения. Сталин в это время был в отпуске, откуда посылал разные директивы об угрозе войны. И большинство в политбюро, где главными были Рыков и Бухарин, дали слабину и признали, что да, есть угроза войны и надо начать то, что Сталин требовал все время, – массовые операции ГПУ. По всей стране в июне 27-го года начались массовые аресты. В результате возник ажиотажный спрос: все бросились всё покупать. Тогда собрали совещание, в котором участвовал Юровский: «Что делать?». Было предложение в связи с начавшейся паникой резко сократить выпуск денег. Массовые операции ГПУ продолжались примерно месяц. Сталин говорил, что их надо расширять. Но тут многие опомнились, и в конце июня было решение политбюро прекратить операции ГПУ. В августе на пленуме ЦК признали, что никакой прямой угрозы войны нет и что, по крайней мере, еще несколько лет стране ничего не грозит.

Как ставил вопросы Сталин? Здесь очень важна его логика. Это логика на 10 лет. В 27-м году, когда он был в отпуске в Сочи, он писал в своих письмах о том, что надвигается военная угроза, и для того, чтобы успешно вести войну, надо укрепить тыл – ликвидировать всех врагов внутри страны. Это его основная идея. Потом выяснилось, что угрозы войны нет, воевать никто не собирается (я думаю, что он понимал это с самого начала). Вот в такое время и надо вести репрессии, потому что, когда нападают, надо говорить о единстве страны, обращаться ко всем людям: «Братья и сестры!». Какие тут репрессии? Тут все должны объединиться. Задача была убедить в таком подходе других членов руководства.

Когда Сталин приехал в июле в Москву, он увидел, что большинство объединилось и пока не хочет проводить никаких репрессий. Они понимали, что Сталин хочет получить единоличную власть и что репрессии ударят по ним самим. Сталину надо было добиться своего, потому что он не видел, как можно по-другому ослабить позицию своих коллег. Может быть, на пленуме ЦК у него и было большинство, но там не было принято говорить: «Эти такие-сякие. Давайте их выгоним». При таком подходе его бы никто не поддержал независимо от того, что там уже были его ставленники. Ему надо было создать ситуацию, при которой это становилось возможным. В этом смысле он очень хорошо понимал, как добиваться своих целей.

Так началось наступление на экспертов, экономистов «буржуазного направления». Здесь на первый план вышел Кондратьев. Он был прямым человеком и говорил то, что думает, поэтому его назвали идеологом кулачества. В июле в журнале «Большевик» была опубликована статья Зиновьева против Кондратьева. Другие уже почувствовали, что надо быть осторожнее.

Юровский в этой ситуации, тем не менее, считал своим долгом, обращаясь в наркомат финансов, к Рыкову, пытаться ввести разумную экономическую политику (не вникая в политические дела). Рыков, выступая в августе на пленуме ЦК, сказал: «Я недавно имел встречу с крупным беспартийным экономистом. Он предлагает нам шире использовать частные капиталы, но я не знаю, надо ли нам идти по этому пути». (Я думаю, что он имел в виду Юровского.) Рыков тоже старался избежать нападок. Он объяснял: «Давайте частный капитал войдет в хлебозаготовки, а мы тогда освободившиеся деньги пустим в промышленность, чтобы нам не тратить на покупку хлеба государственные деньги, пусть частники покупают, сколько хотят». Но это противоречило логике Сталина.

Тем не менее в июле-августе, независимо от паники, положение было относительно нормальным, потому что нормально, по достаточно высоким ценам шли хлебозаготовки. Рыков дал указание поднять цены на 3-5 процента, а цены начали расти, потому что на местах видели: чтобы заготовить хлеб, надо поднять цены. Цены поднялись примерно раза в два раза выше, чем было установлено директивой. Было две директивы. Первая: цены вообще не должны расти по сравнению с предыдущим годом, а вторая: они должны подрасти немного – они поднялись сильнее.

Я считаю, что в сентябре был решающий момент в развитии страны, потому что надо было определиться с политикой цен зерновых. Микоян, исполнитель воли Сталина, послал записку в политбюро: раз было решение о том, что цены не повысятся, надо цены снизить. Скажем, они поднялись в августе на 10 копеек, а заготовителям надо начать снижать цену.

В Госплане, где были квалифицированные, но плохо понимающие ситуацию в деревне сотрудники, говорили: деревня получает много денег, а промышленных товаров мало, в результате цены растут; чтобы восстановить равновесие на рынке, надо снизить цены на сельскохозяйственную продукцию, в частности на зерновые, – идёт третий урожайный год подряд, образовались большие запасы зерна (ЦСУ давало такие данные), есть все условия для того, чтобы снизить цены, а не повышать. Против такого подхода выступал и наркомат земледелия, и наркомат финансов. Зам. наркома Фрункин, ещё при Ленине враждовавший со Сталиным (он обращался к Ленину с тем, чтобы тот разрешал конфликты), говорил, что снижать цены нельзя, если снизить цены, то сразу упадут все заготовки. Так говорили все специалисты, все, кто занимался заготовками. Может быть, цены не надо было так повышать в августе, но раз они повысились, то на этом уровне их и надо было остановить.

Конечно, у Сталина была совсем другая задумка. Для него снижение цен было как раз способом добиться своего: не будут продавать зерно – это хорошо, так как надо обострить обстановку в стране. Вот выяснилось, что угроза войны не действует, большинство из политбюро прекратило массовые репрессии. А если в городах не будет хлеба, тогда им придется пойти на любые меры.

Политбюро в середине сентября приняло решение о снижении цен. (Тут ещё сказалось, что сам Рыков в сентябре был в отпуске – у нас же всё имеет значение, даже такие факторы, которые, казалось бы, не имеют никакого значения. Сталин был в отпуске в конце июня, когда они приняли решение прекратить массовые репрессии. Это тоже имело значение. Хотя он вроде бы всё контролировал, но когда его нет рядом, договориться легче. Здесь получилось то же самое.) В середине сентября тот же Фрункин поместил три статьи в течение недели (в «Правде», в «Экономической жизни», «Финансово-народном хозяйстве») против повышения цен. Он говорил, что цены повышать нельзя, потому что это приведет к падению заготовок. То же самое говорили люди на заседании совнаркома РСФСР, то есть не просто какие-то экономисты, а люди в аппарате, которые понимали, что происходит и какая опасность грозит. Я и хочу показать, что не было такой ситуации, когда никто ничего не понимал. Нет, были люди, которые понимали всё, знали, чем всё это грозит. Все зависело от того, на кого ориентируется руководство.

Я уверен, что у Сталина была сознательная идея. Почему я так думаю? После решения о снижении цен заготовки с конца сентября стали резко падать. До этого уже не было пшеничной муки, потому что те заготовки, которые шли, шли на экспорт: пшеница пользовалась большим спросом за границей, это был наш основной экспортный товар из сельскохозяйственных продуктов. Они это знали. Кроме того, ухудшалось качество хлеба: к белому хлебу прибавляли чёрный. Было принято решение подготовить постановление о том, что делать в области хлебозаготовок. Это решение никто не рассматривал до декабря. Заготовки падали, в юбилейный год (10 лет революции) появились огромные очереди, народ злился. Сотни людей стояли перед магазинами и ничего не могли купить. Все частные заготовки были запрещены (появились мешочники, которые сами ездили за хлебом), внеплановые заготовки запрещены, везде монополия заготовок. Казалось бы, невозможно себе вообразить: в деревне хлеб есть, и только надо создать условия, чтобы его продали. Кругом народ бунтует, но никто ничего не делает. Вот такая ситуация.

Когда Рыков приехал из отпуска, в середине октября он подготовил постановление: падают заготовки, надо что-то делать, какие-то принимать меры. Была учреждена на заседании правительственная комиссия по разработке этих мер. В ней главная роль была поручена зампреду госплана Сокольникову, который уже в июле отошёл от оппозиции. Оппозиция же предлагала сделать принудительный заём у крестьян. Но она не говорила, каким образом это можно реально сделать. Если крестьяне не хотят продавать хлеб, то что вы будете делать? Приходить и отбирать? Оппозицию обвиняли в том, что она хочет разрушить НЭП. Ей отвечали – нет, и Сталин говорил: мы не пойдем на это предложение, это конец НЭПу. (Сталин был лицемер, очень тонко понимающий ситуацию.)

Как раз в эти же дни, в начале ноября, Юровский (он сотрудничал с Сокольниковым в комиссии) написал статью. Он вспомнил конец двадцать пятого года, когда он говорил: «Ничего такого нет, что было бы хуже, чем два года назад. Тогда мы всё решили успешно. Значит, сейчас надо делать то же самое». Но это он лукавил, конечно, он понимал отлично, что сейчас намного хуже, потому что сейчас другая политическая ситуация. Сейчас по отношению к крестьянам другая политика и ограничены все частные хлебозаготовки.

Сокольников предложил Рыкову главное: привлечь частный капитал, прекратить форсированное вытеснение частного капитала. Были и другие предложения, но это главное не было принято, оно даже не дошло до Политбюро, а было отвергнуто на стадии комиссии Рыкова: Рыков понимал общеполитическую ситуацию и настроение Сталина.

Одновременно то постановление Политбюро, которое готовил Микоян, так и не было принято. Микоян посылал в середине октября еще проект постановления Рыкову. Рыков дал свои замечания. Микоян ему ответил, что его замечания он даже не рассматривает, а отправляет Сталину – обсуждайте это со Сталиным. В результате получилась полная ерунда: никто ничего реально не делал. На местах люди понимали, что происходит черт знает что, но сделать ничего не могли, потому что когда кто-то что-то предпринимал, его снимали или сажали. Всё было парализовано. А крестьяне спокойно ждали – они не обязаны были продавать хлеб, он мог храниться сколько угодно. Они ждали, когда появятся товары (главное – сельскохозяйственные машины, их было запрещено продавать богатым крестьянам, Юровский как раз предлагал разрешить продажу сельскохозяйственной техники как стимул, чтобы получить зерно), повысятся цены.

Такое невозможно себе вообразить ни в какой стране. Не было никаких причин для того, чтобы не принимать меры. А смысл всего того, что делалось, был очень простой: обострить ситуацию так, чтобы дальше Сталин смог сказать своим коллегам: «Начинайте чрезвычайные меры против крестьян. Раз они нам не хотят продавать хлеб, то давайте мы пойдем на них войной, что называется, мы их заставим».

Какой ещё был вариант? Например, можно было бы купить хлеб заграницей. Но тогда во всём мире заговорили бы о том, что здесь кризисное положение: у вас третий урожайный год, и вы вдруг покупаете зерно за границей. Значит, что-то у вас там происходит внутри страны, что-то ломается у вас во всей системе управления.

Сталин подводил всех к тому, что надо обязательно начать наступление на деревню, хотя он говорил: наступление на кулаков. Но как здесь ни парадоксально, ему помог Бухарин. Сталин, мастер внутрипартийной борьбы, специально выступал против исключения из ЦК Зиновьева и Троцкого. До тех пор, пока они не заявили, что в руководстве есть правые: Рыков, Калинин, нарком земледелия Смирнов. После этого Политбюро приняло решение, что это все клевета – все единодушны, хотя члены ЦК понимали, какие существуют разногласия. Сталину было очень важно это решение. Потому что как только вы сказали, что вы все единодушны, то вы уже сами не можете выступать, вы должны договариваться с ним.

Спустя месяц Бухарин выдвинул лозунг форсированного наступления на кулака как класс. Причём он имел в виду не административное, а экономическое наступление. Лозунг нелепый, потому что условий тогда для экономического ограничения деятельности зажиточных крестьян не было. Но выступить против предложения Сталина о чрезвычайных мерах Бухарину уже было трудно.

(Сталин, как только прошёл в декабре двадцать седьмого года очередной съезд партии, на Пленуме ЦК подал заявление об отставке. Он сказал: «Ленин написал завещание, что я такой-сякой, надо пост генерального секретаря вообще ликвидировать». Для чего он это сделал? Ни в какую отставку он не собирался, но перед тем, как начать чрезвычайные меры, ему важно было знать, как пройдет голосование. Его решили оставить.)

Идея Сталина ничего не делать воплощалась, а положение с хлебом становилось всё хуже. Надо было принимать решение. Было принято решение пойти на чрезвычайные меры. Бросить большие силы в деревню, чтобы заставить крестьян продавать хлеб. Применить разные статьи уголовного кодекса, к тем, кто не хочет продавать хлеб, обвинить их в том, что они задерживают продажи с целью спекуляции.

Я думаю, когда принималось это единогласное решение, то все думали примерно так же, как в начале июня, – тогда принималось решение о массовых репрессиях ГПУ. В политбюро считали: вот мы сейчас примем решение о чрезвычайных мерах, а через месяц отменим. Они не понимали разницу в том случае, и в этом. Здесь, чтобы действительно взять хлеб, надо было тысячи людей бросить, и ГПУ, и партийный аппарат. Крестьяне, естественно, сопротивлялись, но власть не боялась этого сопротивления. Сталин правильно рассчитал: у крестьян не было оружия, как в 21-м году, а власть уже располагала людьми, которые были готовы принять участие в нажиме на крестьян.