Политические проекты Н. А. Демчинского. (1903—1905)

Политические проекты Н. А. Демчинского / Публ. [вступ. ст. и примеч.] В. М. Боковой // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2005. — [Т. XIV]. — С. 605—642.

ПОЛИТИЧЕСКИЕ ПРОЕКТЫ Н. А. ДЕМЧИНСКОГО

В начале XX в. инженера и журналиста Николая Александровича Демчинского (1851—1915) знали в русском обществе довольно хорошо, хотя и не с выгодной стороны. Его считали шарлатаном и проходимцем и подобная репутация нашла отражение во многих статьях, записных книжках и мемуарах современников, в том числе Д. И. Менделеева, В. Г. Короленко, А. А. Блока, Андрея Белого и др. Во многом причиной такого отношения стала кипучая энергия Демчинского, его способность к безоглядному увлечению и не вполне обычно сложившаяся судьба.

Владелец трех дипломов: Петербургского института инженеров путей сообщения, Горного института и юридического факультета Киевского университета — Демчинский служил на железных дорогах, занимался изобретательством, первым из русских инженеров стал строить электрические станции, содержал собственную цинкографию, был присяжным поверенным, издавал специальные и массовые газеты и журналы. Очень много писал сам: диссертации, статьи по праву и железнодорожному делу, политические обзоры, обличительные корреспонденции, военные репортажи с театров Русско-турецкой (1877—1878) и Русско-японской (1904—1905) войн. Сотрудничал в солидных изданиях: “Новом Времени”, “Биржевых ведомостях”, “Утре России”, “Речи”, “Петербургском вестнике” и др. Не чуждался Демчинский и беллетристики, любил рассказывать, как Тургенев однажды прислал письмо по поводу одной из его повестей, в котором уверял, что и сам “подписался бы под ней обеими руками”, любил вспоминать и о своем недолгом литературном сотрудничестве с В. М. Гаршиным, с которым они начинали вместе писать пьесу “Деньги”, оставшуюся едва начатой*.

В 1900 г. вышла в свет брошюра “Возможности точного предсказания погоды на какое угодно время вперед”, в которой Демчинский доказывал существование прямой связи между изменениями погоды и фазами Луны. В последующие несколько лет эта теория была им развита еще в нескольких брошюрах и множестве газетных и журнальных статей, приобрела широкую известность в публике и вызвала возмущение и ожесточенную полемику в научных кругах. С 1901 по 1904 г. выходил редактируемый Демчинским журнал “Климат” (текст в нем печатался четырьмя колонками, параллельно на русском, французском, немецком и английском языках), содержавший как теоретические статьи, так и конкретные предсказания погоды (иногда сбывавшиеся).

Эта метеорологическая деятельность привлекла к автору внимание императора Николая II. Демчинскому была дана аудиенция, и затем он некоторое время был довольно близок к придворным кругам. Журнал “Климат” получил правительственную субсидию, редактору же было позволено писать императору “обо всем и всегда” (ИРЛИ. Ф. 265. Оп. 2. № 858).

К этому периоду жизни Н. А. Демчинского и относятся публикуемые материалы, составляющие лишь часть того пакета записок и проектов, которые он подавал на Высочайшее имя и в правительственные органы между 1902 и 1905 г. Император внимательно прочитывал послания Демчинского, о чем свидетельствуют пометы и замечания на полях, сделанные обычным в таких случаях для Николая Александровича толстым синим карандашом. Эти пометы помещены публикатором в подстрочник. Подчеркивания императора в тексте сохранены и выделены цветом, как и замечания на полях.

Известно, что экономические проекты Демчинского вызвали интерес В. К. Плеве, а С. Ю. Витте вступил с автором в долголетнюю переписку (ЦГИА. Ф. 1622. Оп. 1. Д. 411, 412, 413, 417). Демчинскому даже предлагали пост товарища министра внутренних дел, но он отказался, заявив: “чувствую себя сильным, потому что на мне нет мундира”.

Весь этот своего рода “фавор” Демчинского продолжался недолго, около двух лет. Императора рассердила чрезмерная огласка околоправительственной деятельности новоявленного “советника”, в чем тот сам в основном и был повинен, так как никогда не упускал случая похвастаться “царской милостью” и пустить в публику кое-что из своих проектов. Наступило охлаждение, и Демчинский был отдален.

В годы революции 1905—1907 гг. выходили издававшиеся Демчинским газеты “Новый путь” и “Перелом”, в которых он ратовал за стабильность, “чистую конституционность”, союз правительства с общественностью.

В послереволюционные годы началось новое увлечение “грядковой культурой хлебов”, в которой он увидел единственную панацею от всех бед российской деревни и за пропаганду которой взялся с обычным рвением. Помимо многочисленных брошюр (“Обеспечение урожая” СПб. 1908 (позднее вышло еще 11 изданий), “Грядковая культура хлебов” СПб. 1908 и др.), этой теме были в основном посвящены материалы редактируемого Демчинским в 1908—1912 гг. журнала “Урожай”, на издание которого ему вновь удалось получить правительственную субсидию.

I

1

Ваше Императорское Величество!

Пользуясь милостивым разрешением Вашего Императорского Величества изложить письменно более подробно те соображения, которые я имел счастье доложить лично Вашему Величеству*, я спешу оговориться, что во всем дальнейшем изложении Вы изволите найти только лишь искреннее, глубокое убеждение преданного Вашему Величеству слуги, убеждение, чуждое всяких иных соображений, кроме искренности. Считая, что только то слово ценно, которое исходит из глубины души, я прошу не осудить меня за то, если что-нибудь в этой записке будет дисгармонировать с существующим течением или же будет противоречить принятому курсу. Наши предки в подобных случаях говорили так: “Позволь мне, Государь, слово молвить, либо прикажи голову срубить”. То же


самое повторю и я: “Позвольте мне, Государь, высказать всю правду и сказать ее прямо пред лицом моего Правителя, а не где-то за углом, или прикажите мне замолчать”. Милостивое разрешение Вашего Величества подать Вам мою записку я осмелился истолковать как утвердительный ответ на первую половину приведенного выше старинного обращения к Государю его преданных слуг.

Всякое убеждение должно быть основано на каких-либо соображениях: в настоящем случае их две категории: 1) история последнего полувека и 2) действительные потребности России.

История последнего полувека

В начале пятидесятых годов истекшего XIX столетия (над Россией разразилась вел)икая гроза — турецкая война, а (за ней последовала Севастопольская кам)пания. Из-под стен этого ге(роического города Россия вышла побе)*жденной и приниженной дальнейшими дипломатическими шагами1. Это событие по справедливости считалось его современниками величайшим бедствием, но не так смотрим на него мы, отошедшие от тех времен на полвека. Только такое великое потрясение могло обнажить все наши внутренние недуги, только оно одно могло показать всю несостоятельность тогдашней внутренней организации. Не боясь преувеличения, можно сказать, что Братская могила в Севастополе — вот основание нашей гражданственности. Со времени падения Севастополя начинается новая эра, начинается новая жизнь России, совершенно и абсолютно ничем не похожая на ту, которая была до этой великой эпопеи. Если бы мир был заключен Императором Николаем I и если бы он продолжал и дальше царствовать, то поучительность Севастополя с точки зрения внутренних распорядков, вероятно, пропала бы для нас**. Общечеловеческое свойство таково, что всякий человек, проживший несколько десятков лет, стремится сохранить то, что сделано им за жизнь. Но история, этот неумолимый вершитель судеб, устраняет со сцены прежнего деятеля, и притом в самый тяжелый момент всей кампании, и ставит на его место Императора Александра II, человека с мягким, добрым сердцем и с душою рыцаря. Этот новый властелин скрепя сердце сказал роковое слово: “Мы побеждены”, хотя, видимо, про себя прибавил: “но мы победим”, так, по крайней мере, следует думать по всему последующему за Крымской кампанией.

Тотчас по вступлении на Престол Императора Александра II начинается целый ряд реформ, из которых каждая в отдельности могла бы в достаточной мере прославить отдельное Царствование. Все величие этих реформ заключается в том, что во всех них без исключения проводится одна и та же мысль — привлечение общества в помощь Правителю. Как не разнятся с первого взгляда такие реформы, как освобождение крестьян от судебной реформы или судебная от земства, но все они связаны одним цементом, одною великою мыслию — участием общественной инициативы в деле управления Государством. В этой одной мысли весь секрет величия реформ Александра II. В то тяжелое и беспорядочное с точки зрения внутренних распорядков время, можно было испечь десятки, сотни реформ и все они были бы для того времени хороши, но они не были бы

исторически велики, потому что теперь мы бы о них и не знали ничего, разве только по учебникам. Только такие реформы, которые одухотворены мыслию и внушены сердцем, — переживут и нас, и наших потомков. Ни страшная воля Петра I или Николая I и никакая сила штыков уже не вернут Россию к крепостному праву, так же точно, как никогда уже впредь общественный суд не будет заменен единоличным судьей или земство — приказом общественного призрения. Эта канва — вечна, и дальнейшие узоры могут быть вышиваемы только по этой канве. Таково отличие реформ духа от реформ внешних условностей.

В Царствование Императора Александра II были попытки реформировать и другие стороны общественной жизни, но так как в основание их не было положено начала общественности, то они отцвели так же скоро, как и народились, или же, что еще хуже, породили ту смуту, из которой и по сие время мы не можем выбраться. В числе последних следует подчеркнуть одну, особенно резко выделившуюся, в которой Император Александр II пошел почти единоличной Своей волей против инстинкта всего общества, против всей России, подписавши Свое Имя в журнале Государственного Совета под именем Министра Народного Просвещения графа Толстого2.

Нужно ли говорить о тех печальных последствиях, которые получились от этого смелого шага? Никакие нигилизмы, социализмы и прочие измы вместе взятые не причинили России столько вреда, как Катков3 и Толстой*; вот уже тридцать с лишком лет мы пожинаем посеянное ими и не можем отделаться от отравления всего общества десятками тысяч недоучек, выброшенных бездушной, чисто формальной школой за борт житейского корабля. Эта школа убила всякие зачатки воли и способности работы и труда, научив юношу с малых лет относиться к делу лишь формально. Результат налицо: тысячи чиновников, способных отсиживать от такого-то до такого-то часа на стуле, еще большее число ищущих такого же занятия, хотя бы на тридцать рублей в месяц, но нигде нет личной инициативы, этого главного фактора народного богатства. Чем богата Америка? Только личной инициативой своих сограждан, крепких телом и духом и потому способных работать на свой счет, страх и риск. А у нас? Вся интеллигентная Россия прячется за двадцатое число4, а кто не успел за него укрыться, тот нищенствует, либо обивая пороги всяких канцелярий, прося место, либо не выходит из приемной земельных Банков, прося об отсрочках и всяких льготах.

Наследие Толстовской школы — загубленное поколение, без всякой воли, лишенное способности труда, лишенное личной инициативы и, что всего прискорбнее, — без всяких правил в жизни. Формализм и только внешний бездушный формализм.

Эти гибельные последствия учебной реформы еще раз иллюстрируют то, что там, где общество устранено от участия, ничего хорошего получиться не может, а какое же участие могло оно принять в долбежке латыни и греческого? Вместо помощи родители поносили школу, в большинстве случаев при детях. Вместо того, чтобы внушать юношам о необходимости и пользе приобретаемых в гимназии познаний, им преподается самими отцами совет только бы сдать экзамен, да получить
аттестат, сокрушаясь тут же о том, что бедного мальчика умышленно забивают и притупляют во имя какой-то фикции, во имя идеи чисто полицейской!

Император Николай II

Результат такой воспитательной системы следовало предвидеть: получилась борьба интересов государственных и общественных, борьба не открытая, а глухая, затаенная и тем более опасная. Всякая неудача интересов правительственных стала приятна обществу, потиравшему руки от тайной радости. В конце концов дело дошло до того, что стало теряться понятие о добре и зле, о честном и подлом — то же самое, что и во всякой борьбе. Как далеко зашла эта борьба, иллюстрирует рассказ одного из Директоров Московской гимназии: служат панихиду по Министре Боголепове5; один из мальчуганов все время разговаривает и улыбается. После панихиды Директор вызывает его и спрашивает, почему он не молился, а смеялся? Мальчуган отвечает: “О чем же сокрушаться? Папа вчера говорил: слава Богу, что его убили”.

Вот зрелые фрукты розни Государства и общества, розни, происходящей от глухой, скрытой борьбы. Во имя ее оправдывается убийство и на этих же принципах воспитывается юношество. Гд е же тут и искать понятия о добродетелях? Что ожидать в будущем от этого мальчугана?

Ваше Величество! Здесь настало время еще раз повторить старинное обращение к Царю:

Прикажи мне, Государь, говорить только правду, одну правду, или прикажи мне голову срубить!

Клянусь Вам, Государь, клянусь всем счастьем детей моих, что я скажу только правду, если буду утверждать, что из тысячи интеллигентов многомного пятьдесят перекрестили лоб, когда узнали о смерти Боголепова, а остальные повторили то же, что и отец этого гимназиста. Повторили они эту фразу не потому, чтобы имели что-либо против покойного Боголепова; нет, они его совсем и не знали, но он был носитель все той же ненавистной идеи, так сказать, предводитель противного лагеря.

Ужас охватывает при мысли о том, что мы живем среди такой обстановки, когда после убийства служат благодарственные молебны вместо панихид, когда рознь между Правительством и обществом дошла до таких размеров, что несчастье ближнего становится предметом общей радости, если этот ближний принадлежал к противному лагерю! Если вникнуть поближе в эту обстановку, да не бояться заглянуть правде прямо в глаза, то положение дел представляется таковым: Правительство само по себе — общество само по себе; второе время от времени нападает исподтишка, а первое находится постоянно в оборонительном положении, имея рассыпанную впереди цепь в виде урядников, жандармов и даже, по словам самого покойного Толстого, — латинский и греческий язык. В центре сгруппированы Министерства, а в резерве вся армия*. Положение вполне боевое, вместо нормального развития государственной жизни на почве общих интересов мирного прогресса всех богатств страны.

Само собой очевидно, что не следует толковать наших слов так, будто бы все эти ужасы вызваны латинским и греческим языком**; пусть преподают в школе еще санскритский или арабский язык, от этого беды никакой не будет; вся суть дела в системе, в циничной откровенности, что школа должна служить полицейским орудием для регулирования мозгов, независимо от того, насколь(ко) полезны или необходимы преподаваемые предметы; вот против этой-то идеи и восстало общество с самого начала. Если теперь говорят много о древних языках, то это просто потому, что ненависть к школе переносится на преподаваемые предметы, так же точно, как и сладость боевой победы переносят с системы на ни в чем не повинное лицо. К тому же следует добавить, что в течение сорока лет со времени великих реформ постоянно что-либо урезывается от них; каждый новый министр, а их в течение сорока лет сменилось много, считал своим долгом что-либо да отнять из тех прав, которые были дарованы обществу. Всякий такой укол прибавлял лишнее раздражение, выросшее в концеконцов в описанное выше боевое положение.

Правда, реформы Александра II следовали одна за другой настолько поспешно, что несомненно должно было отразиться на несовершенстве писанных уставов, каковые и следовало впоследствии дополнять по мере выяснения редакционных недочетов. То ли мы видим в действительности? Вместо дополнения и развития основной мысли мы видим полный ход назад решительно во всех реформах, то есть и в крестьянской, и в судебной, и, главным образом, в земской. Очевидно, общество, привыкшее уже к началам общественности, не могло остаться равнодушным, а с другой стороны, воспитанное в началах преданности

Престолу и Царю — не вступило и не вступит в открытую борьбу; в результате получился полный правительственный индиферентизм. Вся тяжесть хозяйственного управления обширнейшей в мире страны ложится тяжелым бременем на Правительство, которому приходится теперь думать и распоряжаться: начальной школой и университетом, земским начальником и сельским старостой, больной коровой и арестным домом, орошением Саратовской губернии и осушением Новгородской, кормлением неимущего и переселением малоземельного, починкой проезжих дорог и открытием в подходящем месте кабака и т. д., и т. д. Ко всем этим житейским мелочам следует прибавить главные функции Государственного Управления — охранение мира внутреннего и внешнего, и в концеконцов получается бремя, непосильное никакому Правительству в мире, бремя сверх всяких человеческих сил.

Таков исторический ход внутренних реформ за последние полвека со всеми их последствиями. Была попытка со стороны Императора Александра II в конце Его царствования сделать и еще один решительный шаг (говорю это со слов народной молвы) — дать конституцию России6, но та же история, не терпящая противоречия себе, накануне этого шага отстраняет от России удар и не дает совершиться этой пагубной и непоправимой ошибке*. Шаг этот был смелый, но неверный; он завел бы нас в невылазные дебри и вероятнее всего погубил бы Россию как единое, могучее Государство. Если в Австрии — стране значительно более старой (гражданственно), чем Россия, в стране, в которой борются всего лишь две партии — немцы и славяне, в Парламент ходят с арапниками и револьверами, то что же было бы у нас? История, очевидно, распоряжается умнее, или, по крайней мере, целесообразнее нас; она сама разлагает то, что гнило, и поддерживает жизнь целого, если это целое еще крепко и здорово. Только тот, кто верит всеми силами своей души в величие России, кто предан ей без страха смерти за ее благополучие, кто любит ее выше своего благоденствия, словом, кто, по словам Св. Писания, “душу свою продаст за ны”, только тот поймет торжественную поступь истории и увидит в трагической кончине самого либеральнейшего из Монархов неумолимый рок, отрезавший, так сказать, ту руку, которая готова была подписать смертный приговор России**. — Россия должна быть монархией и притом монархией абсолютной. Если когда-нибудь и придется говорить о конституции, то разве только тогда, когда поляк и татарин, финн и грузин, чуваш и потомок древнего Рима — все сольется воедино, с единым духом и единым помыслом, когда все это будет носить одно имя “русский”. А до того времени все духовные силы Русских Монархов должны быть направлены на дело их Великих Предков — “собрать Русь”, и, конечно, не в смысле географических границ, а в смысле духовного объединения всех разрозненных элементов, входящих в ее теперешний внешний остов. Эта задача так велика и сложна, что если бы в каждые четверть века мы приближались всего лишь на одну букву к полному слову “конституция”***,

то в Царствование Императора Александра II мы вправе были бы написать разве только одно “К”*.

Итак, в течение первой половины рассматриваемого полувека выяснились следующие весьма существенные моменты в жизни России:

1) Севастополь вскрыл с беспощадностью ножа хирурга все раны нашего внутреннего устройства. Нужно было начать правильное лечение**.

2) Диагноз болезни показал, что устройство Государственного Управления на началах “единоличия власти” всей длинной чиновной лестницы есть причина болезни. Последующие Сенаторские ревизии подтвердили этот диагноз и показали воочию, что в России столько самодержцев, сколько помещиков, даже с правом жизни и смерти, то каждый губернатор распоряжался губернией на “Полной своей волюшке” и что губерния давалась губернатору, как и полк — командиру, на “кормление”, как прежним воеводам (например, ревизия Пензенской губернии).

3) Правильно поставленный диагноз вызвал и правильно назначенное лечение — уничтожение “единоличной власти” на нижних и средних ступенях лестницы и призвание общества в качестве сотрудника в трудном деле местного Управления.

Все это совершилось в высшей степени логично и последовательно, хотя может быть для такой крупной ломки несколько и поспешно. Но как бы то ни было, вся Россия была призвана к новой жизни, жизни свободной, жизни общественной, и она пошла в рост, с изумительной быстротой освоившись с своим новым положением. Сразу раздался костяк и выросли мускулы. В этой внутренней работе — забыто и недавнее поражение, все и вся понесло свои силы на пользу единой, дорогой родине. Я счастлив тем, что хотя юношей, но пережил эту эпоху и был свидетелем колоссального подъема духа и сил общественных.

Не прошло и десятка лет, как прежний больной не только окреп, но и вырос втрое против прежнего. Вместе с силой физической поднялись и силы моральные, и у этого великана стали появляться такие тонкие чувства, как самолюбие, чувство это стало подсказывать нам, что творится что-то неладное в наших внешних сношениях, которые были основаны главным образом на чувстве родства, хотя бы и в десятом колене. Прежде чем предпринять что-либо, справлялись по родословной книге и уже затем писалась нота в том или ином виде. Самым резким примером подобных отношений был 1870-й год, когда мы не остановили тетушку-Германию у Седана, несмотря на самые торжественные ее обещания, что она ведет войну не с Францией, а только с Наполеоном. Из тетушки стала вдруг (в Версали) Империя, которая причиняет и причинит нам еще многомного хлопот7. Эта самая тетушка, которую мы же сами выдумали, не далее как через шесть-семь лет после своего нового наименования не замедлила отблагодарить нас достойным образом, пригласив нас Из-под стен Константинополя в Берлин на Конгресс***8.

Очевидно, Господь Бог не дает одному человеку всех талантов. Гигантреформатор у себя дома оказывается слабым политиком. Проникли ли эти обиды глубоко в душу современников Императора Александра II или все увеличивающееся сознание своей силы в лице главных деятелей России, но на смену Александра II является крупнейшая историческая фигура императора Александра III, человека с непреклонной волей, с вполне определенными стремлениями, человека, про которого, пародируя французскую поговорку, можно сказать: “Он был более Русак, чем русский человек”. Все Его Царствование можно охарактеризовать тремя словами — Россия для России.

Не знаю, насколько верны, но существуют два типичнейших рассказа из жизни Императора Александра III, которые я и позволю себе привести здесь, так как они рисуют эту величественную фигуру во весь рост. Если даже эти рассказы народной молвы и не верны, то все же они очень ценны для нас, так как указывают на то, каким человеком представлялся русскому обществу — его Повелитель.

1) Получается откуда-то какой-то ультиматум с выраженными в довольно грубой форме требованиями. Министр иностранных дел поспешно является вне очереди с докладом.

— Что отвечать?

— Отвечайте, — говорит покойный Государь, — что требования изложены в такой форме, что вы не решаетесь их мне доложить. И ультиматум канул в вечность.

2) Император отдыхает в шхерах и, как говорят, не любил, чтобы кто-нибудь нарушал Его отдых. Но вот является министр Гирс9.

— Что хорошего?

— Спешное дело, Европа волнуется... нам пишут...

— Напишите им: когда Русский Царь ловит рыбу, Европа может подождать.

Какая страшная мощь в этих рассказах, какое непоколебимое сознание своей силы, своего положения, сознание силы той страны, на которую опирается это величие. Пусть эти рассказы будут выдуманными, их цена еще более возрастает, так как в этом случае они превращают лицо реальное в мифическое, а самый рассказ — в народный эпос. Значит, таким колоссом рисовался он народному воображению.

“Когда Русский Царь ловит рыбу, Европа может подождать” — и она ждала. Вот что такое Русский Царь, вот та собирательная сила, суммированная из частиц души каждого из нас, вот та высшая, чистейшая идея, кристаллизованная из русской мощи, русского величия, самого лучшего чувства русского сердца, вот Он, вот Он — Русский Царь!

Нужно ли что-нибудь добавлять к этому величию? Очевидно, жизнь Империи потекла так, как и следовало ожидать. Все русское гордо подняло голову и
недавние
тетушки как-то неожиданно
превратились в заискивающие племянницы
*, ожидающие в Петербурге, когда Царь вернется из шхер. Вся внешняя

политика Императора Александра III вылилась вполне в знаменитом Петергофском тосте: “Пью здоровье единственного моего друга — князя Черногорского Николая”10. В этих немногих словах сокрыт глубочайший философский смысл, — суть всех политических отношений, в которых всякий стремится урвать себе что плохо лежит в чужом кармане, прикрывшись для этого турецкой шалью старой тетушки или затянутым корсетом юной племянницы, или, наконец, вооружившись пламенными объятиями искреннего друга. Все хорошо, лишь бы запустить руку в карман соседа.

А мыто, простаки, все столетие верили в дружбу и в родство; все столетие таскали своими руками каштаны из огня, то спасая Европу от антихриста Наполеона, то выручая Австрийскую корону от нападка Венгров11, то помогая соседу развиться в Империю и получить на первые расходы по изготовлению новой короны — пять миллиардов*. Но наконец-то История дала нам твердую руку и крепкую волю, которая не побоялась сказать громко, что все это бредни, что все эти лобзания только затем расточаются, чтобы на другой же день продать лобзаемого за тридцать серебренников. Эта же историческая воля продиктовала нам серьезный урок, она указала на то, что только общность интересов, а не сантименты могут связывать нации. Видя эту общность интересов по ту сторону новой империи, на берегах Сены, Император Александр III не зовет, а
милостиво разрешает
эскадре Жерве прибыть в Кронштадт12. Вороты открыты и в них хлынуло широкой рекой народное чувство. И этот широкий поток есть еще одно подтверждение твердости всего того, что основано на единении Правительства и общества. Россия давно отдавала все свои симпатии Франции, и как усиленно ее ни соблазняли родством соседки, русское общество всегда недружелюбно относилось к ближайшей соседке.

Когда был произнесен Петергофский тост, я живо помню тревожное впечатление, которое он произвел во всех
уголках России
, казалось, что мы накануне войны, думалось, что эти слова встревожат весь европейский курятник**. Но, очевидно, Тот, Кто говорил их, передумал и перестрадал каждый звук Своей речи и обсудил все это лучше нас всех. В этой мысли, в этом чувстве и лежит граница великого от ничтожного, мощного от жалкого. Курятник действительно всполошился, но только не так, как мы думали: вместо недовольства и угроз со все сторон потянулись пальцы, указывающие: “вот где Россия”, которую ранее того знали только по географической карте***.

Все Царствование Императора Александра III было посвящено одной идее — укреплению силы и мощи России, в которую Он первый верил всеми силами своей души. И вот за какой-нибудь десяток лет Россия понемногу перебирается из задних рядов Берлинского конгресса в первые ряды, а затем на пульт первой скрипки европейского концерта, завладевая, наконец, и дирижерской палочкой. Бывая по своим делам часто за границей, я с чувством полного удовлетворения читал газеты, в особенности когда на политическом горизонте набегала какая-нибудь тучка. Читаешь, бывало: Англия сказала то-то, Германия

высказалась такто, но... Россия еще не сказала своего слова! И в этой фразе ясно видно, что все то, что сказано уже — почти ничто, все ждут, что-то скажет Петербург?

Вот то величие духа, которое дал России Император Александр III, и уж, конечно, не “Миротворца” заслужил этот Великий Русский человек. Какой-то фальшивой нотой звучит в моем ухе этот титул! Будто бы Александр III постоянно
искал
мира — это неправда!* Из того, что Он, может быть, имел отвращение к войне и всю свою силу направил на сохранение мира, еще далеко не следует, чтобы Он
искал
мира. Нет, и тысячу раз нет! Я готов положить голову на плаху за то, что Этот Государь не позволил бы никому наступать себе на носок, а если бы кто-либо и осмелился это сделать, то Он, хотя бы ценою десятков тысяч жизней, сумел бы
заставить
уважать Свое русское “Я”. В этом был уверен весь мир, который и дал дорогу Гиганту к дирижерской палочке.

Нет, не Миротворец Он, а Духотворец. Он, и только Он один, создал и сделал всем понятным русское самолюбие, русскую мощь, русское национальное величие. Мир праху Твоему, Великий Творец духовных сил России!

Итак, краткий исторический очерк почти полувековой жизни России кончен. Очерк действительно краток, и даже очень, но размер настоящей записки не позволяет распространить его. Несмотря, однако, на эту краткость, мне хочется верить, что я хотя несколько совладал со своей задачей — высказать правдиво, искренно мой “символ веры”, высказать то, что можно чувствовать, но чего никогда бы я не повторил ни в какой частной, хотя бы и дружеской беседе. Перед Тобою, Великий Государь, все мои помыслы, все мои святые чувства веры в будущность России, в ее величие, ее историческое призвание. Суди их, Государь, по всей Твоей Царской Воле!

Какие же результаты прошедших двух Царствований? Что дали они России реального и какой нравственный урок преподал нам истекший полувек? Какое наследие досталось Вашему Императорскому Величеству?

Оба предшествующие Царствования можно и даже следует рассматривать как одно, ибо каждый из двух Великих монархов логически дополнял другого. Вся мудрая политика Императора Александра III не могла бы найти себе применения, если бы, например, Он вступил на престол тотчас вслед за Императором Николаем I. Нельзя было бы заставить уважать свою мощь, когда весь организм был болен. Потому-то я и сказал, что Царствования двух последних Государей
логически
связаны между собою и потому составляют как бы одно целое. Это одно целое и воспитало такую мощную силу как Россия, силу, равной которой нет во всем мире. В настоящий момент только одна Россия могла бы буквально запереть свою границу и могучий ее рост продолжался бы попрежнему быстро; скажу в скобках, вероятнее всего, и разбогатела бы гораздо быстрее, чем при современном международном обмене, каковой обмен при настоящем положении вещей скорее для нас разорителен, чем полезен.

Результаты двух Царствований — совершенно невероятный рост, и физический, и духовный: население более чем удвоилось, государственный бюджет

возрос с 350 миллионов почти до 2 миллиардов, число учебных заведений возросло в такой степени, что теперь высших школ стало больше, чем при начале рассматриваемой эпохи было гимназий, а число низших школ считается десятками тысяч*. Несмотря на такое приращение учебных заведений их всетаки мало и стены их не могут вместить в себе и половины желающих учиться. Насколько у нас мало низших школ, показывает сравнение с Прибалтийскими губерниями. Последние дали в 1899 году всего лишь 2?% неграмотных новобранцев, а Харьковский округ дал их 87%. Из этого следует, что приращение школ отстает сравнительно с приращением населения.

Указанный рост всего организма России сделал то, что теперь этому гиганту тесно в той избе, которая выстроена 40 лет назад, и вот он начинает понемногу выпирать локтями стены, а затылком уперся в потолок**. Всякий добрый хозяин по мере увеличения своей семьи все прибавляет и прибавляет разные пристройки для подрастающего поколения. Казалось бы, то же следовало делать и Государству. К сожалению, обзор предыдущих сорока лет убеждает нас в противном. Вместо того, чтобы расширять избу, мы урезали от нее всякие уголки, делая пристройки не снаружи, а вовнутрь, сажая в эти пристройки чуть не по тысяче новых чиновников каждый год, урезая тем самым то великое начало, которое было положено в основу всех реформ, то есть начало общественное***. Это урезывание легло тяжелым бременем на Правительство, принудив его принять на себя такие заботы, которые должно было бы нести общество, что, в свою очередь, вздуло совершенно ненормально наш бюджет. Увеличение бюджета повлекло Государство совсем в другую сторону: нужно подумать и очень подумать, откуда достать такую сумму денег, и вот Государство малопомалу начинает сворачивать с прямой своей дороги и к роли Правительства начинает понемногу примешиваться купец, или, еще того хуже, — мелочный торговец. Еще “великий старец” Гладстон13 высказал, что руководящее начало Государственного Управления: the business of the government is to govern, but not to handle****. С этим положением нельзя не согласиться, ибо при столкновении в одном лице и судьи, и подсудимого, конечно, страдает Государственная нравственность. Почти каждый день мы видим такие столкновения: например, Правительство издает постановление об обложении зданий или заведений, ну, хотя бы, в пользу земства, и завтра же оно издает постановление — об изъятии из этого обложения целого ряда казенных зданий на железных дорогах. Или еще пример: прежде открытие кабака было право сельского общества и если оно разрешало открывать у себя кабак, то получало за это известную сумму денег, смотря по бойкости места; но вот пришел “Сам” и, конечно, издал подходящий циркуляр, в силу которого за право открытия кабака, конечно, уж ничего не платит*****.

Вот в какие сделки с самим собою должно входить Правительство, чтобы изловить лишний рубль на удовлетворение непомерно раздутой армии чиновников.

Только один акт в жизни русского гражданина может обойтись без него — благосклонно разрешается родиться на свет без испрошения на то разрешения, но быть похороненным — уже нужно получить разрешение. В университете и в кассе ссуд, в Министерстве и в кабаке — всюду сидит чиновник*.

Такая обширная опека над 150 миллионами населения не по плечу никакому Правительству и оно волейневолей вовлекается в мелочную торговлю, конкурируя с Разуваевыми и Колупаевыми, чего, казалось бы, следовало бы избегать всеми средствами во имя высшего принципа, во имя Государственной нравственности, которая должна быть примером для всех сограждан. Вот эти-то понятия о добре и зле, о нравственном и безнравственном и отходят понемногу в область преданий, оставляя нашим детям горький осадок современного мутного раствора с зловещей надписью: “все хорошо, что дает деньги”.

Итак, вот в кратких чертах наследие прежних Царствований:

1) Разросшийся до огромных пределов живой организм и притом одаренный такими тонкими чувствами, как самолюбие, сознание своей мощи и силы.

2) Непомерно широко развитая правительственная опека над жизнью этого колосса и над отправлениями каждого отдельного его члена.

3) Вследствие принятых на себя Правительством непосильных забот, ненормально вздутый бюджет и последствия этого — погоня за всяким лишним рублем, какою бы ценою не получить его.

4) Постоянно расширяющаяся опека Правительства все больше и больше лишает общество личной инициативы, личной предприимчивости, сводя все функции деятельности гражданина к мирному сожитию с урядником, в руках которого наш духовный покой, и уменью выпрашивать у Правительства все новые и новые подачки, от которых всецело зависит наше материальное благополучие.

При таком положении вещей поневоле локти и колени гиганта начинают выпирать стены, и головой он малопомалу проламывает потолок. Каждый такой пролом истолковывается подходящими сферами как бунт, как протест против существующего порядка! Это совершеннейшая напраслина; нужно удивляться неуменью истолковывать самое простое физическое явление. Если в пустое ядро налить воды и заморозить ее, то она разорвет ядро. Неужели в этом факте воду можно обвинить в крамоле? Организм общественный — та же вода, чем больше мы его замораживаем, тем больше вероятия на взрыв. К сожалению, нужно признать, что Наполеон I был не только гениальным военачальником, но и пророком; при беглом знакомстве с Россией он сказал еще сто лет назад, что революция в России никогда не пойдет снизу, а ее сделает мундир. К осуществлению этого пророчества мы двигаемся самыми верными шагами; я даже слышал недавно
одного русского (!) профессора, который утверждает, что революция в России уже началась 1
?
года назад
; другой профессор, в ленте Белого Орла14, читает лекции своим слушателям, что самый совершенный образ правления — конституционный, третий, столь же заслуженный наставник, поучает с высоты кафедры, что Россия имеет золотую

монету низкой пробы, за что честных людей ссылают в каторгу, называя их фальшивыми монетчиками. А мы где-то там, в Полтавской губернии ищем крамолу!15 И все больше и больше замораживаем воду в ядре!*

Крамола — это тот вздор, который выдуман для оправдания себя фабрикантами общественного льда. Если под словом “крамольник” разуметь недовольного, то я под звон колоколов пойду к присяге, что в России из 150 миллионов 50 миллионов крамольников, 100 миллионов безразличноапатичных и ни одного довольного**. Если же крамолой считать тайный подговор на совершение государственного преступления, то такая крамола не есть только принадлежность нашего времени. Заговор Шакловитова, история Императора Павла I, покушение в Париже против освободителя Европы — Императора Александра I, декабристы, убиение Карно, Клевлэнда и т. д.16, вплоть до наших дней. Все это показывает, что действительная крамола не имеет ничего общего с действительной жизнью. Чем, например, может быть объяснено покушение на Императора Александра II чуть ли не на другой день после освобождения крестьян17? Здесь мы, очевидно, имеем дело с фанатиком какой-то идеи, которых, как и всяких фанатиков, не разубедит в их упорстве никакая казнь. Говорить же о крамоле общественной в России — это значит совсем не знать своей родины***.

Отличительный признак недовольства русского общества с западноевропейским заключается в том, что все помыслы, все взоры русских людей устремлены к своему Монарху, от Него они ждут своего избавления от страшной тесноты и духоты, в которой приходится жить теперь, к Нему обращены все тайные мольбы о расширении теперь уже тесной избы, выстроенной Императором Александром II; в Нем они видят защиту от опекающего их чиновника.

Именно теперь самое благоприятное время начать перестройку русской избы. Следует твердо помнить исторический закон, прекрасно сформулированный знаменитым Боклем18: “что одно поколение просит, как милости, то другое поколение требует, как права”. Опасно, очень опасно выжидать того времени, когда мольба перейдет в требование, и потому нужно пользоваться моментом и на мольбу ответить милостью****.

Соображая все, что сказано в настоящем беглом очерке, нетрудно вывести и заключение. Я осмелился лично доложить Вашему Императорскому Величеству, что не нужно быть пророком, чтобы предсказать, что Царствование Вашего Величества должно быть и
несомненно будет Царствованием величайших реформ
. В них теперь настоятельная необходимость, об них молит Вас, Государь, все русское общество. Мольба эта никогда не произносится громко, и в особенности тиха она теперь, когда условие мирного сожития с урядником есть единственное мерило чувства к родине. На современной житейской арене нет нигде места проявить свои святые чувства, свою преданность долгу, свое желание не только весь свой труд, но и самую жизнь свою положить на пользу родной земли. Все сведено на почитание урядника и на оказание содействия акцизному

чиновнику. Каждым новым циркуляром Правительство как бы говорит каждому из нас: будьте паиньки и слушайтесь нижеследующих приказаний, а мнения вашего никто не спрашивает*.

Клянусь Вам, Мой Обожаемый Монарх, что дальше жить так нельзя, что та рознь, которая установилась между Правительством и обществом, доходит уже до угрожающих пределов, что ядро с водой черезчур уж сильно остужено и что все принимаемые теперь меры еще больше остуживают эту воду — и вотвот произойдет взрыв**.

Прошу верить, что все то, что сказано здесь, не есть легкомысленная критика стороннего наблюдателя, а лишь вопль наболевшей души, вопль, который долго таился, ибо нельзя же ничего подобного говорить даже в дружеской беседе. Милость Вашего Величества ко мне и моим работам так велика, что я был долго в раздумьи — писать ли эту записку? Боязнь потерять Вашу высокую нравственную поддержку в моем одиночестве при метеорологических изысканиях19 почти решила задуманное мною писание в отрицательном смысле, но с другой стороны, счастье, выпавшее на мою долю, счастье исключительное быть выслушанным моим Повелителем, казалось, обязывало меня сказать всю правду, ту самую правду, которую чувствует всякий любящий свою родину и живущий не там, где-то наверху, а обыденной жизнью, среди людей, составляющих не Парнас, а Россию. Я никогда в жизни не врал, и тем более не мог бы покривить душой перед Тем, Кто осчастливил меня. Предстояло, следовательно, или написать все мои помыслы без всяких прикрас, или же не писать ничего. В этих колебаниях мучительных прошли почти две недели, что и было причиной запоздания этой записки; наконец, внутренний голос совести победил; он говорил мне: “если ты честный человек, ты должен говорить правду на пользу родине, если ты мелкий плут — молчи из-за корыстных видов и будешь презрен”. Я решил говорить и говорю:

Прикажи, Государь, мне голову срубить, коли не по сердцу Тебе речь моя. Теперь не боюсь я и самой смерти.

Но если бы хоть одна моя мысль была бы одобрена Вами, Государь, о, как я был бы счастлив! Я бы нарисовал тогда грандиозную картину будущего благополучия дорогой моей материземли; никаких красок не пожалел бы я на то, чтобы изобразить ее величественный бюст в роскошных одеждах, с цветущим видом, окруженной всеми богатствами страны и... с преклоненной головой перед великим реформатором — Императором Николаем II!

Молю Вас, Мой Повелитель, осчастливьте Россию, утешьте ее страдания, дайте вздохнуть задыхающимся верным слугам Вашим. Дайте ей, этой красавице, новую жизнь и воздвигните себе памятник нерукотворный.

И это все так легко сделать! Стоит лишь призвать общество к жизни, оказать ему доверие, а не смотреть на него, как на собрание крамольников. Поманите только пальцем и все это общество возродится, все оно будет завтра же у подножия престола и сложит там свои силы, свой труд, всю свою жизнь на украшение того кресла, на котором сидит его Монарх, его Повелитель, его Высший

идеал всего чистого, всего возвышенного на земле. Разве есть на земле что-либо более высокое, чем эта Идея? За ней, прямо за ней, следует — Бог.

Я апеллирую в эту высшую инстанцию, к Богу, я молю Его о прощении за мой дерзновенный поступок.

Милостивое разрешение Вашего Императорского Величества подать Вам мою записку о современной жизни России еще далеко до того, чтобы я осмелился истолковать его как разрешение говорить о том, что же собственно нужно сделать при настоящем положении вещей, и потому я ставлю тут точку. Я считаю эту точку уместной еще и потому главным образом, что нахожусь в полной неизвестности, как будут приняты Вашим Величеством настоящие мои мысли. Верьте, Государь, что с того момента, как эта записка будет в Ваших руках, я потеряю то, что называется “покойное житие”.

Томительная неизвестность такого решительного шага — ужасна. А вдруг я потерял все то, что приобреталось упорным трудом всей жизни, что выпадает в удел немногим счастливцам — милость Своего Государя? Это был бы страшный удар.

Но если бы Вашему Величеству угодно было осчастливить меня дальнейшим Вашим вниманием — все мои силы, все мои помыслы в Вашем полном распоряжении. Картина будущего России давно уже обрисовалась в моей голове и, как мне кажется, картина единственно возможного ее благополучного существования. Без Вашего милостивого разрешения я не смею ее здесь излагать и буду ждать рокового решения.

“Иль со щитом, иль на щите”.

2 июля 1902 г.

Н. А. Демчинский

2

Ваше Императорское Величество!

Во исполнение приказания Вашего Императорского Величества, в июле 1902 г. мною была подана записка, в которой я старался путем краткой исторической справки, выяснить, так сказать, логику истории, т. е. то нечто неизбежное, неумолимо последовательное, что привело нас к настоящему положению вещей. Мне хочется думать, что я исполнил
главное мое задание
*, т. е. подтвердил фактами основное мое положение, что всякая принимаемая мера была, есть и будет только в том случае целесообразна, если она основана на единении интересов Правительства и Общества и не нарушает коренных интересов этого последнего.
Россия доказала своим тысячелетним существованием, что она вынесет на своих плечах всякое смутное время и всякое иго, до татарского включительно, но для этого нужно дать этим плечам развиться нормально
и поддержать “дух бодр”. Она, моя родная, всю жизнь свою посвятила, всю душу свою отдала одному святому делу — собрать Русь под державой Монарха.

На всем свете есть только Один Человек, Который, по самой сути вещей, чужд понятия о зле — это Русский Царь. Он Один стоит вне партий, вне личных интересов, вне всяких общечеловеческих счетов, словом, сказать, вне всего

того, что из двурукихдвуногих делает людей с их житейскими дрязгами, пороками и недостатками. Царь — это само Добро на земле, — так смотрит на Него всякий истинно русский человек.

Только в силу этого, в большинстве случаев безотчетного, но лежащего глубоко в каждом из нас чувства, сама жизнь подсказывает нам, что хотя формально у нас и нет ответственных Министров, а за все будто бы ручается формула “быть по сему”, но на самом деле это не так, и что если что-либо творится неладное, то виною в этом подлежащий Министр, с которым само Общество и рассчитывается, так как иной справы с ним нет.

Никакими человеческими силами нельзя остановить жизнь, нельзя нарушить естественный рост живого организма, а потому казалось бы, что все заботы Правительства должны быть направлены на то, чтобы регулировать берега того широкого русла, по которому течет могучий поток жизни, укрепляя где нужно дно этого русла.

К сожалению, строительство наше идет совершенно обратным путем; вместо укрепления берегов мы строим плотины, не сообразуясь с мощностью потока, и, конечно, эти плотины легко уничтожаются, а на их месте образуются глубокие пропасти, все больше и больше отделяющие Общество от Правительства. Примеры последних дней более всего назидательны. С точки зрения логики, совершенно непонятно ослепление бесспорно умных и некогда талантливых людей, которые однако в ХХ столетии предпринимают
массовую порку розгами
. Неужели они не понимают, что на теле Полтавского мужика рубцы заживут скоро, но что свист розги, как звук набатного колокола, разнесся по всей России и оскорбил самые святые чувства того самого организма, которому Император Александр III дал такое чуткое духовное ухо? Неужели у этих заправил отсутствует историческая логика, которая должна была бы им подсказать, что эта массовая порка оскорбляет и как бы совершенно уничтожает все то, на созидание чего положил всю свою жизнь Русский Духотворец?

Какие бы усилия они не употребляли, но им не удастся вычеркнуть из истории имя Императора Александра III и Его Великих деяний — созидание духовных сил страны.

Второй пример еще более резко выдвигает противоречие логики с действительностью. Убивают министра Боголепова, и Карповича судят обыкновенным судом, как убийцу, а когда стреляют в губернатора, судят военным судом и вешают. Логика тут совершенно оконфужена.

Третий пример есть самая прекрасная иллюстрация правильности положения, высказанного мною в записке о реформе Высшей Школы20, поданной Вашему Императорскому Величеству в марте 1902 г. Я говорил там, что история Христианства, история нашего раскола и вся история средних веков поучают нас, что человеческую мысль нельзя не только запереть в тюрьму, но даже и сжечь на костре; чем энергичнее меры, принимаемые против мысли или идеи, тем быстрее она распространяется и тем большее количество адептов завербует она*.

Последние дни опять подтвердили высказанную истину. В августе месяце, в заседании Воронежского сельскохозяйственного комитета два члена его: Мартынов и Бунаков заявили, что нужды сельского хозяйства так разносторонни и так широко захватывают общую жизнь страны, как правовую, так и экономическую, что трактовать о них при случайном составе Комитетов (в одном случае предводитель Дворянства и три земских начальника) нельзя, а потому нужно применить иной способ избрания всесословного комитета с гарантией свободы слова и прав личности.

Мы не будем касаться здесь, насколько это заявление по существу своему основательно, но обсуждая его хладнокровно, должны признать его весьма серьезным и прямо отвечающим сути дела, без всякого подхода к общему политическому строю России. Так смотрели на это заявление все, кто о нем узнал еще в августе месяце. Но вот в ноябре арестовывают и Мартынова, и Бунакова и ссылают их кудато21. С непонятной быстротой Воронежский протокол воспроизводится в тысячах экземпляров и через месяц после ареста нет уголка в России, где бы не знали о нем, а Мартынова и Бунакова чуть не причислили к сонму великомучеников. Зачем все это проделано?

Я сослался на эти три примера потому, что все последствия, из них проистекающие, легко можно было предвидеть: высекли мужиков — один из оскорбленных стреляет в оскорбителя22, сослали за высказанное открыто и честно мнение — пострадавшему надели мученический венец, а мнение его превратилось для лишней тысячи людей в символ веры. Смотря на все, что делается кругом, можно подумать, что история готовит нам новый жестокий удар. С одной стороны, надвигающийся экономический кризис, с другой — полное отрицание логики во внутренней жизни, заставляет думать, что нам предстоит в ближайшем будущем пережить очень тяжелое время и что только второй Севастополь в состоянии заставить нас снова очнуться и еще раз напомнить нам что логику жизни народов нельзя нарушать безнаказанно.

Севастополь один раз уже показал нам, что причина всех предыдущих неурядиц — это “устройство Государственного Управления на началах единоличия власти всей длинной чиновной лестницы”. Как средство против этого недуга было признано необходимым “уничтожить это единоличие власти и призвать общество в качестве сотрудника в трудном деле местного Управления”.

Программа эта была выполнена в самом широком объеме. Но вот с некоторых пор (вернее со времени графа Д. А. Толстого, как Министра Внутренних Дел) мы пошли путем обратным и решительно копируем все то, что было перед Севастополем до самодержавия Губернаторов и телесных наказаний включительно. Идя в этом направлении, мы отдали земство во власть Губернатора, ему же подчинили и юстицию, т. е. дошли с точки зрения права, до полного абсурда*. Со мной был такой случай: у меня в имении работал подрядчик по корчевке леса, с которым я и рассчитался, получив в этом от него расписку на договоре. Но кто-тосказал рабочим, что они могут получить с меня деньги еще раз, если обратиться к Губернатору; написали им прошение. Через несколько дней ко мне

в усадьбу приехал местный Земский Начальник и несмотря на представленные мною документы, присудил с меня 2700 руб. на основании приказания г. Новгородского Губернатора, как сказано в решении.

Сомневаюсь, чтобы Губернатор эпохи дореформенной имел больше права над лицами привилегированных сословий, чем теперь.

В этом эпизоде характерней всего то, что после того, как я тотчас после решения напечатал все подробности в газетах (“Новое время” 10 ноября 1900 г.), “взывая к Министрам, — к самому Сенату” никто и пальцем не пошевельнул, чтобы заступиться, не за меня, конечно, а за поруганное право. Разве после этого Губернатор не самодержец в своей губернии? Да он выше Его, ибо ни один государь никогда не давал приказ суду вынести такой, а не иной приговор. Наш Русский Царь милует тяжких преступников, но никогда еще Он не приказывал осудить невинного.

Что же после этого сказать о Министре?

Создано такое “Положение”, по которому Министр может отменять все Высочайшие повеления и основные законы, с предоставлением ему права жизни и смерти, буквально смерти. Если Министр пожелает кого-нибудь повесить, то стоит ему только объявить данную округу на положении усиленной охраны*, и вся эта округа находится вне закона. Одной подписью Министра и даже Генерал-Губернатора десятки идут на виселицу, что мы видели в Киеве во времена Черткова23, да видим и теперь, когда за покушение на убийство вешают.

Вот те причины, которые заставили меня сказать во второй моей записке, поданной Вашему Императорскому Величеству, что “на современной житейской арене нет нигде места проявить свои святые чувства, свою преданность долгу... все сведено на почитание урядника”. Теперь ясно, что мы опять стоим на пороге Севастополя и если не воспользуемся его уроками, то дождемся повторения его, хотя может быть и в другом виде.

Чтобы избежать такого жестокого вторичного урока, нам следует остановиться в развитии принципа чиновничьего самодержавия** и “призвать общество в качестве сотрудника в местном правлении”. Но как это сделать?

В настоящее время есть единственная в России Общественная организация, это Земство. Всякий земец несет все свои силы на пользу родины, отдавая всего себя на служение святому делу и притом бескорыстно, не прося себе за то никакой подачки. В период самого пышного развития Земства, оно всегда выступало перед своим Монархом защитником прав населения,
просителем милости Царя
и никогда нигде не восстановляло Своего Повелителя против Его подданных и не просило Его карать кого-либо, что проделывает каждодневно всякий единоличный чиновник-властелин. В этом первое и самое существенное отличие всякой общественной организации от единоличной; Общество всегда будет помогать своему Царю быть тем, чем Он есть по самой природе своей, т. е. олицетворением Добра и Правды на земле***, что не по сердцу чиновнику,

ищущему только своего личного благополучия, хотя бы построенного на несчастии его коллеги.

Второе существенное отличие всякой Общественной организации от единоличной — это
бескорыстие
первой и погоня за всяким лишним полтинником во втором случае. Если учесть работу и личные расходы всех земских гласных, присяжных заседателей и сельских старост, то получится такая огромная цифра, которая вряд ли меньше, чем расходы на все Министерства. Почему же эти люди идут на такие траты и денег, и труда, а чиновник за всякий свой лишний шаг тотчас просит и суточные, и прогонные? Да просто потому, что в одном случае человек служит Государственной идее, а во втором мамоне, и на Государство смотрит только, как на дойную корову, не больше того*.

Третье отличие рассматриваемых двух организаций —
добросовестность
. При общественном контроле товарищей нет места хищническим инстинктам, а если бы где-либо они и проявились, то тотчас всплывают наружу, и молчаливое презрение товарищей покарает хищника сильнее, чем всякая тюрьма; именно по этой причине в офицерской среде, где развит дух товарищества, хищения весьма редки. А чиновничество, все огульно, взято “под сумнение” фактическим и документальным контролем, и несмотря на существование Комитета, стоющего стране
9 миллионов
рублей, десятки миллионов казенных денег расхищаются ежегодно и во всех ведомствах. Не даром на Руси сложилась поговорка, что самое выгодное у нас дело, это “год покормить казенную курочку”.

Наконец, бюрократизм, эта та огромная призма, через толщу которой проходят все лучи жизни реальной и совершенно искаженными доходят до Монарха. Жизнь с каждым днем все развивается и становится настолько сложной, что ни с какой стороны не доступна Царю. Если Петр I мог жить народной жизнью, то уже Екатерина II, которая всей душой стремилась к тому же, уже видела эту жизнь из окна большой барки или дормеза, на которых совершала свои путешествия по России, а Николай I, бывая каждый день среди народа, знал о его потребностях только по докладам Министров.

Наследие царствования двух таких Гигантов, как Императоры Александр II и Александр III, — развившаяся до бесконечных разнообразий жизнь; она повсюду, во всяком уголке, бьет таким могучим ключом, что остановить ее или даже переломить по своей прихоти уже нельзя.

Эта сложность новой жизни делает ее недоступной не только Монарху, но даже и чиновнику, если он просидел на верхних ступенях бюрократической лестницы десятокдругой лет; он знает жизнь такой, какой она представляется ему тогда, когда он начал свое восхождение и не знает ее теперь. В результате получается то искажение жизненных лучей, которое называется “Всеподданнейшим докладом Министра”.

И до Министра-то лучи эти, проходя через толщу канцелярских справок, докладов и заключений, доходят столь искаженными, что совершенно затемняют истинное положение дел, будучи же освещены еще раз ложной мыслью человека, отделенного от всего живого конвоем жандармов, достигает престола

в таком виде, что можно подумать, будто бы речь идет о Персии или Турции, а не о России.

Пример, приведенный раньше, ясно показывает, как сильно преломляются житейские лучи в бюрократической призме. Полтавская губерния имеет крестьянской земли в запашке 755 779 десятин при населении почти в 3 миллиона душ, т. е. посев ржи на душу (? всей запашки) есть
одна восьмушка десятины
. С точки зрения обыденной логики очевидно, что мы имеем дело с голодными людьми, и нет ничего мудреного, если этот голодный человек заберется на чужую кухню, где вкусно пахнет приготовленными яствами. Так доложила бы своему Монарху Общественная организация и молила бы Его о милости к голодным.

Но с точки зрения чиновника эта кухонная экскурсия есть крамола, бунт; до Верховного Правителя вся эта “история голодного человека” доходит уже в таком свете, будто бы в Полтаве зарождается новая республика. И вот Высшая Правда на земле ставится в необходимость вопреки “велению своего сердца”, может быть даже с тайной, дрожащей на ресницах слезой (нельзя же в самом деле так безбожно ломать “
природу
” Царя), давать свое безмолвное согласие на огульную порку голодных людей, наперекор всей истории последних царствований, наперекор самого разума.

Эти ослепленные разными чинами и лентами люди
не могут
понять той простой истины, что они оказывают медвежью услугу прежде всего самому принципу Монархии; им чужда та истина, что
Имя Монарха, если они только любят Его, может быть начертано лишь на пальмовой ветви мира и добра, а не на секире палача
, что, вызывая у своего Повелителя путем всяких устрашений жестокий приговор казни, тюрьмы или порки, они тем самым подрывают самый принцип Самодержавия, низводя его на Самоуправство.

Великий Государь! Не о милости к моим согражданам прошу я Вас, ибо Вы — сама эта милость; тем более было бы нелепо молить Вас о родной земле, так как Царь — это и есть моя родина, с которой Он составляет одно целое. Но коленопреклоненно молю Вас, Государь, разрушить ту стену, которая отделяет Вас от жизни, в которую все больше и больше стремятся замуровать все живое не в меру услужливые, будто бы, охранители порядка, а на самом деле верные пособники всякого бесчинства до революции включительно. Пора разбить эту призму, которая доставляет Вашему Величеству жизненные лучи в совершенно искаженном виде*.

Не скрою, что такой шаг очень труден; он требует огромной воли и напряжения всех сил, но, во имя Вас Самих, самого близкого Вашему сердцу существа — России, этот шаг необходимо сделать; нужно взять в руки топор и разрубить те страшные путы, которыми опутаны обе стороны, т. е. с одной стороны сам Царь, ныне совершенно изолированный от жизни, и с другой стороны вся Русь, отделенная непроходимой пропастью от своего Царя**.

Единение Монарха с народом есть единственно верный шаг к спасению России, а совершиться он может только при широком развитии Общественной организации.

В настоящее время живая мысль проникает к Трону только благодаря какому-нибудь исключительному случаю. Печать?.. Но разве в России есть печать?* В России теперь разрешено только пачкать бумагу типографской краской, и то справляясь с тысячами тайных циркуляров, запрещающих произносить не только целые мысли, но даже отдельные слова. Официально, по закону, у нас будто бы и есть пресса, но
тайные
(это более всего возмутительно) распоряжения совершенно уничтожают закон, что еще раз показывает, что Законодатель у нас не один, а их сотни. Законодатель может говорить, что Ему угодно, но чиновник сильнее и могущественнее Его Самого. Сегодня только написано “Быть по сему”, а завтра является тайный циркуляр, и все то, что еще вчера прекрасно задумано Монархом, сегодня совершенно уничтожено всевластным чиновником. Если бы Вашему Величеству угодно было потребовать к себе циркуляры (тайные, не печатанные) по Главному управлению по делам Печати, ну, хоть лет за пять, и уделить просмотру их 23 часа, Вы, Государь, пришли бы в ужас от того сумбура представлений и того страшного всемогущества, в которое закована русская мысль.

Этот произвол всяких распоряжений господствует не только в одной печати, а решительно во всех ведомствах; я не погрешу преувеличением, если скажу, что ни закон, ни Высочайшее повеление в России не исполняются; из своей деревенской жизни, следовательно, мало осведомленный, могу указать на некоторые Высочайшие Повеления, которые никогда не приводились в исполнение; реализуются только те из них, которые выгодны чиновникам. Я утверждаю, под страхом смерти за малейшую тень неправды, что современное Государственное устройство не та Монархия, которую носит в сердце своем всякий русский человек, а Монархия Министерских циркуляров и всяких тайных распоряжений; самое святое чувство каждого из нас; — чувство обожания и преданности своему Царю, поругано в корне узурпаторами, распоряжения которых выше всякого Высочайшего Повеления**.

Чуть ли не столетиями установился у нас порядок формирования состава Министров из выслужившихся чиновников. Величайшая ошибка, которая и есть основная причина всего того моря произвола, в котором мы плаваем теперь, захлебываясь в волнах циркуляров. Теперь только Станиславская лента24 отворяет двери к подножию Трона, но очевидно, та же лента есть в то же самое время могильная доска всего живого. Тот, кто дополз до этой регалии, уже так освоился со всем окружающим чиновничеством, так долго претерпевал на собственной спине гнет произвола, что эта атмосфера стала его истинной жизнию, и все, что находится вне ее, кажется ему чем-то чуждым, далеким отзвуком юношеских увлечений. Бедный! Цвета ленточной радуги так исковеркали его зрение, что он потерял способность различать цвета радуги небесной, цвета Истины. Он уже верный раб узурпации власти и все помыслы его отвращены

от жизни; теперь он уже может сам направлять жизнь по своему произволу, может сам делать историю*.

Вот такими-то больными зрением людьми и окружен Престол, вернее сказать, Он окован их обширным кругом, как бы непроницаемой ни для какого ядра броней. Никакая дерзновенная струйка свежего воздуха не попадет в эту надушенную произволом атмосферу; она мертва и неподвижна. В нее-то и заперли они нашу Надежду, наше Красное Солнышко. Что же мудреного, что все помыслы мало-мальски думающего русского гражданина направлены на то, чтобы прошибить эту стену, сделать в ней хоть кое-какую брешь, чтобы добраться до Того, Который Один только может спасти всех нас, Которому Одному мы можем открыть нашу истерзанную душу? И вот, когда передо мною, по какой-то высшей милости Единого Всемогущего Бога, открылась хоть узенькая щелка в непроницаемой броне, я что есть мочи кричу за всех моих братий: Спаси нас, Государь! Твоему Державному слову — мы все рабы, но самозванно-державному слову ближайших слуг Твоих — мы все крамольники!

***

Существующий до сего времени порядок пополнения сменяющихся высших Государственных чинов был как бы узаконен самой жизнью. С одной стороны, Монарху, отделенному от жизни, не представляется иного выбора, как из среды тех, кого Он знает лично; с другой стороны, Общество поставлено в такие условия, что оно не может выдвинуть кого-либо из своей среды настолько, чтобы он стал лично известен Государю. Кастовая дилемма выбора решена сама собою, опятьтаки тем же циркуляром, по которому все живое заперто под десятью замками**.

Выход из такого грустного положения все тот же и тот же — широкое развитие Общественных учреждений, — в нашей жизни — Земства. Создание самой широкой аудитории, с свободой слова и мнений, выдвинет такую массу истинных талантов, такую духовную силу, что выбор лучших людей прямо из жизни будет вполне обеспечен. Такая система комплектования верхов хороша еще и потому, что на высшие ступени бюрократической лестницы будут попадать люди свежие, полные жизненных сил, с здоровым румянцем на щеках вместо пергаментножелтых лиц, всю свою жизнь просидевших в канцеляриях; “в здоровом теле здоровый дух”, говорит старая истина. Эти, здоровые духом, новые люди принесут с собою новые и новые мысли, выведя нас из того заколдованного круга представлений, в которых мы преемственно из поколения в поколение вращаемся теперь. Только такие люди, вышедшие прямо из народа, дадут прочную опору Трону, только тогда Царь и Народ будут нечто единое, нераздельное. Нужно дать доступ к Монарху независимо от чина или цвета ленты***, а истинным талантам, людям разума и порядка. Наконец, свежие люди, войдя в душную атмосферу канцелярий, нарушат и ту бумажную рутину, которая буквально давит все живое. Канцелярщина и чиновничество обходится теперь России в
полмиллиарда
рублей в год,
питаясь на счет того же голодного Полтавского мужика
. Этот страшный расход должен быть сокращен, и чем скорее, тем лучше, только путем борьбы со всепоедающим чиновником, может быть, удастся нам избежать тех систематических голодовок, которые повторяются ежегодно, угрожая в ближайшем будущем экономическим кризисом, каковым не преминут, конечно, воспользоваться наши добрые соседи.

Тенденция сокращения прав Земства происходит единственно из боязни живого слова
, нарушающего мертвенную тишину бюрократического склепа. При такой тенденции наши слова “о свободе слова” могут показаться чересчур дисгармонирующими с существующим направлением. Но ведь Государству, как строго организованной единице, никогда и никак слово не было страшно;
его боятся только те отдельные лица, которые привыкли в мутной воде рыбу ловить
и впотьмах обделывать свои личные делишки. Вековая истина разнообразия мнений одинаково присуща всему человечеству. Отдельных мнений почти столько же, сколько людей; если свести сто убежденных Монархистов, то найдется вероятно сотня оттенков Монархического Управления. Что же мудреного, что и в России, в которой число самостоятельно мыслящих людей считается все же миллионами, среди этих миллионов находятся люди, помышляющие: одни о Монархии абсолютной, другие о Монархии относительной, третьи о конституционном образе правления, четвертые о республике и т. д. до бесконечного количества оттенков. Неужели ослепление лентоносцев может доходить до абсурдного представления, будто бы все эти мнения можно нивелировать при помощи Отдельного Корпуса Жандармов? Неужели им неясна истина, что всякая жестокость отвращает людей от самой идеи, во имя которой совершаются эти жестокости, а потому всякий произвол во имя Монархии прежде всего вреден ей самой.

Нужно же когда-нибудь понять эту истину, памятуя, что обязанность правительства помогать большинству своих граждан жить нормальной жизнью, а не насиловать их каждодневными циркулярами. Всякое насилие производит чувство гадливого отвращения, а когда хотят при помощи урядника заставить думать так, а не иначе, то этот самый запрет ведет людей на баррикады.

Во всяком случае, из какой бы точки зрения не исходить, Правительству важно знать точный счет голосов и мнений своих граждан, для того, чтобы определить, где то большинство, с которым оно должно составлять одно целое; а этот подсчет может обнаружить только общественное учреждение со свободой слова и гармонией личности. Если всякий Гражданин будет считать себя вправе высказывать искренне свои убеждения, то и подсчет будет тотчас известен. Вместе с тем та же система облегчит Правительство и в том отношении, что заставит самих своих подданных, преданных его идее, бороться против людей иных взглядов.

Я уверен, что подобный подсчет даст самые блестящие результаты и обнаружит, насколько сильна идея Монархии в России.

***

Расширение земской организации может совершиться путем возвращения к первоначальному Положению, введя в него дополнения об организации высших земских инстанций. Таковыми могут быть областные Земские Управления для четырехпяти губерний, интересы которых близко соприкасаются, а затем и Центрального Земского Органа, например в Москве.

Такая организация была бы удобна в том отношении, что деятельность всех Земств была бы объединена, чего теперь решительно нет. Объединение это важно потому, что направило бы хозяйство всей обширной Империи по одному плану. При ступенчатой организации можно было бы разделить и хозяйственные функции по этим инстанциям. Так, например, все местное хозяйство можно было бы поручить мелкой земской единице или приходу, который и выделяет из себя одного представителя (а может быть, и двух) в уездное Земство. Этому последнему отводится уже более широкий круг хозяйства, в который входят почти все организации, например, медицинская, уезднополицейская, учебношкольная, сельскохозяйственная и т. п.

Уезды дают по одному — по два представителя в областное Земство, так как Губернское Земство при подобной организации может быть отменено, как излишняя инстанция.

Областное Земство имеет уже более широкий круг деятельности, представляя собою как бы конечный пункт Земской организации. Главная его деятельность, вероятно, сведется на чисто финансовую. Так например, ему должен быть передан весь земельный кредит России, который, будучи в руках частных Банков, представляет собою непонятную ошибку все того же времени, времени концессий и гарантий. В руках Земства кредит этот несомненно будет образцово поставлен и даст ему огромные барыши при пониженном проценте. Теперь большую часть барышей поедает все тот же чиновник, оценщик и пр. В руках Земства все это упростится до самого минимума, пример чему мы имеем в земском страховании. Если бы даже % по залогу земли понизить до 3% в год, то и это даст Земствам прибавок к их средствам 75 миллионов рублей в год, т. е. ровно столько, сколько все Земства империи тратят теперь на все свои нужды, иначе говоря, они удвоили бы свой бюджет. Насколько Земства экономно организованы, показывает цифра расхода
на все Земское Управление — 6 миллионов
руб. из 75 миллионов общего расхода, а чиновник Российской империи, не считая ведомства Св(ятейшего) Синода, поедает ежегодно полмиллиарда, т. е. почти треть бюджета.

Вообще следует признать, что Земства зарекомендовали себя прекрасными хозяевами, разумными и экономными, а не расточителями, каковыми является всякое чиновничье хозяйство. Я могу указать примеры: работы, которые обходились казне несколько лет подряд по 200 000 руб. в год, были переданы Земству по смете с уменьшенными ценами, за 160 000 руб., а Земство исполняет их за 120 000 руб., наживая из этой уменьшенной сметы 40 000 руб.* Вот процент, который расточается чиновниками. Я, как земец, утверждаю, что если бы все ныне производимые расходы на шоссейные дороги и водяные пути в сумме 24 миллиона рублей были переданы Земству, то это последнее исполнило бы все более добросовестно и нажило бы миллионов шесть, которые пошли бы на доброе дело народного образования и народного здравия.

Никто также не будет отрицать того обстоятельства, что все то, что сейчас делается собственно для народа — все это несет на себе Земство; оно и только оно одно лечит больного мужика и учит его неграмотного ребенка.

В организации Областного Земства и в особенности центрального, правительство найдет себе огромное облегчение, передав им понемногу большую часть своих хозяйственных забот, которые теперь ложатся тяжелым бременем на плечах правительства. Когда хозяйственные функции перейдут к Областным Земствам, тогда они непременно станут как бы финансовым ведомством всей своей округи, снабжая Уезды деньгами и даже хлебом. Только тогда правительство забудет о том, что такое голод.

Я бы пошел еще дальше и передал бы Земствам весь питейный доход, памятуя, что только Земства с лихвой отдают прямо народу все то, что от него получают, тогда как современный Государственный бюджет все берет от земли, ничего ей не давая. Ровно настолько, сколько составляет питейный доход, может быть сокращена Государственная роспись по расходному отделу, с передачей некоторых хозяйственных функций Земствам. Говорить об этом подробно теперь нельзя, ибо для этого нужно переставить всю Государственную роспись, которая, на мой взгляд, вся ложно основана на европейских образцах; для нашей же росписи нужен особый образец, совершенно непохожий на то, что мы имеем теперь*. В этом отношении мы идем по совершенно ложному пути, который ведет нас, и скоро, может быть, даже очень скоро, приведет к полному экономическому краху. Бюджет Империи легко может быть низведен до миллиарда, и только тогда Русский народ вздохнет свободно и будет благословлять имя своего освободителя от экономического рабства, в котором томится он теперь, находя из него выход только в разгромлении соседних амбаров и усадеб. Полтавская история есть следствие ложно основанной Государственной росписи, и пока роспись остается такой, какой она есть, — полтавский погром будет ежегодно повторяться то в Самаре, то в Пензе, то пожалуй и в Москве; обстоятельство, которого не видит ни один лентоносец; всякий из них будет повторять все ту же роспись, не видя своими больными глазами, что в междустрочиях ее Русской кровью написаны роковые слова: “погром всей России”.

Для объединения деятельности Областных Земств в вопросах общероссийского земского хозяйства, следует учредить Центральное Земское Управление, которое состоит из представителей Областных Земств по 2 — по 3 от каждого.

Детали организации каждого из Управлений здесь не место обсуждать, но следует указать лишь основной принцип этой организации, который, на мой взгляд, должен занять середину между первоначальным положением и Положением 1890 года. Из первого надлежит вычеркнуть принцип всесословности, из второго — принцип сословности представителей. Всесословной должна быть только мелкая Земская единица, а затем все остальные инстанции должны быть основаны на образовательном цензе. Так в Уездном Земстве по крайней мере ? всех гласных должны быть хотя бы с образованием, равным Городским Училищам и ? представителей от крестьян и прочих сословий (города*, купцы и т. п.). В Областное Земство могут быть избираемы представители от Области только с Высшим образованием**. Конечно, это есть лишь намек на организацию; я хотел только указать, что не сословность, а образование должно открывать путь наверх.

Как венец общественной организации есть избрание из Центрального Земского Управления трех представителей — одного для заседания в Комитете Министров по всем вопросам, касающимся Земского хозяйства и двух постоянных членов в Государственный совет. Как ни высоко и ни почтенно это Высшее Государственное Учреждение, но все же оно составлено из лиц, которые одним своим саном отделены далеко от пульса жизни, а потому казалось бы только полезным заставить и там биться этот пульс.

***

В заключение я должен еще раз повторить мой символ веры, который так пространно пояснялся в моих двух записках:

Только Общество в тесном слиянии с своим Монархом способны вывести Россию на ее истинный путь — первой державы Мира, а для этого нужно организовать это Общество и дать доступ к подножию Престола людям, хотя б и не имеющим никаких чинов и орденов, но здоровым и телом, и духом; чтобы только перед умом и талантом распахивались настежь двери к Высшему Управлению, а не перед докторским свидетельством о насиженных в канцелярии болезнях.

Вот когда учредим мы праздник Воскресения России.

Торбино.

5 янв(аря) 1903 г.

II

14 марта 1903 г.

Ваше Императорское Величество

Князь В. П. Мещерский в “Гражданине”1 пожелал разбирать будто бы мой проект Земского Собора, долженствующего спасти Россию.

Ответ мой Князю не может быть напечатан по цензурным условиям, а потому я ответил ему частным письмом.

Мне было бы крайне больно, если бы почему-либо содержание этого письма дошло до Вашего Императорского Величества стороною, или еще того хуже — в искаженном виде, а потому я осмеливаюсь представить Вашему Величеству мое письмо к князю Мещерскому в точной копии.

Вашего Императорского Величества верноподданный слуга

Н. А. Демчинский*

Милостивый Государь

князь Владимир Петрович!

Записку мою я посылал Вам (если припомните мое письмо) “для ознакомления”, только в виду того, что Вы печатно в “Гражданине” заговорили о ней, не зная ее содержания. Но ведь “для ознакомления” не значит “на заключение”. Я был по отношению Вас только предупредительно вежлив, посылая записку
при письме
, а потому вправе был ожидать того же, а не грубых заметок — нотаций на полях записки.

Считаю нужным обратить Ваше внимание и на то обстоятельство, указанное в моем письме, что я и приказал
для Вас
переписать записку. Самый тот факт, что Вы, человек достаточно “осведомленный”, не знали содержания записки, тогда как со времени подачи ее прошло 8 месяцев, показывает, что я был далек от намерения распространять ее, о чем косвенно Вы намекаете в вашей “резолюции”.

“Намерение распространять” могло бы быть вызвано только исканием чего-либо для
себя лично
. Но таких целей я никогда не имел и не имею. Если Вы только минуту подумаете, то тотчас согласитесь со мной, что всякие городские толки, назначающие меня то на тот, то на другой пост суть плод досужей фантазии. Мне лично буквально ничего этого
не нужно
, так как только моя безмундирность дает мне возможность говорить правду и
ни разу не покривить душою
, что неизбежно имело бы место, если бы мысль моя была под чьим бы то ни было давлением. Право говорить “правду” я считаю за высшее благо на земле и потому не променяю его над “подчинение” чужой мысли; вот причина, почему я больше всего дорожу моим настоящим положением и отнюдь не желаю перемены в нем.

В заметках Ваших Вы пишете, что в этой записке “мало нового”.

Почему Вы думаете, что я претендую на новизну? Я ведь писал Вам, что мои основы те же, что и Ваши, т. е.
абсолютизм и борьба с бюрократическим самодержавием
. Но только мы расходимся в формулировке этих основ. Вы формулируете их так, что от Вас отворачивается
все честное
на Руси, а мне удалось те же основы формулировать так, что это “все честное” со мною.

Такая разница произошла оттого, что мы разно понимаем основную мысль —
Самодержавие
. По-моему, этот термин есть самая гуманная идея, и человек, в руках которого эта сверхчеловеческая сила, может и должен являть собою олицетворение
только
добра и правды; Вы же полагаете, что Самодержавие должно покоиться
только
на розге, да пожалуй еще на “сильной власти”, что равносильно в Ваших устах Губернаторскому произволу. Самый термин “хозяин Губернии” — есть нелепость, ибо при Самодержавии таких хозяев нет, хозяин
только один
, а приказчиков может быть много.

Трактуя Самодержавие, как какое-то пугало, которое должно вечно всех устрашать, карать и опираться на “сильную власть”, Вы тем самым оскорбляете самый принцип Самодержавия; Ваши доводы в пользу его суть доводы самого ярого
анархиста
, так как эти мысли отталкивают от себя всякого “человека”, будь он самый отъявленный консерватор. Вашей защитой Самодержавия, построенной на “силе”, Вы оказываете ему медвежью услугу.

Мои взгляды совсем иные. По-моему, Самодержавие как принцип — есть “Правда” на земле. Каждая мелкая крупинка Государственного организма, так сказать, отдает частицу своей души, своего хорошего “я”; вот эти-то частицы, самые чистые, самые прекрасные элементы каждого из нас, именно то, что называется “золоточеловек”, будучи суммированы из всего государства и дают
большое Я
, т. е. Самодержца всех нас.

Смотря так на Самодержца, я говорю Ему: спаси нас, Государь! Только Ты один носитель Правды на земле, дай же нам ее, эту правду!

А Ваши “речи консерватора”2 все время твердят одно: “покарай их, Государь! они либералы, с ними нужно расправиться “сильной властью”, а нам, консерваторам, повесь лишний крестик на шею, мы столпы Государства”.

Может быть, Ваши речи и искренни, но к сожалению, в них основа
анархизма
, т. е. разделения Государства на “мы” и “они”. Самодержавие будет только до тех пор
духовно
осмыслено, пока и Вы, и я, и все миллионы русских граждан будут представлять собою одно большое “Мы”; как только Вы поделите это большое “мы”, так тотчас и Самодержавие теряет свою основу.

Слово “Монарх”, взятое отдельно, есть звук, но как кристалл, составленный из
однородных
и к тому же лучших элементов души каждого из нас, и есть тот блеск, который русский народ сравнил с самым благодетельным для людей блеском, назвав своего Царя — Красным Солнышком. Поэзия народной души очевидно лучше понимает своего Царя, чем все “речи консерватора”, желающего, чтобы это Солнышко давало хороший урожай только на его полях.

К сожалению, Князь, у нас с Вами неравные оружия в руках: у Вас возможность
печатать
все Ваши клеветы на Самодержавие, у меня же — возможность только
писать
письма, подобно настоящему, хотя я позволяю себе думать, что мои помыслы о том же предмете значительно чище и возвышеннее Ваших. Я всем моим существом
люблю
моего Царя, Вы же хотите, чтобы я Его
боялся
, для чего и настаиваете на “сильной власти”, как опоре Трона; я в Государе вижу
душу
России, Вы хотите эту душу реализировать; я ставлю
идею
Монарха превыше всех остальных идей, Вы же хотите непременно ее
впутать
в наши житейские дрязги и расправы.

Вот коренные различия наших взглядов на Самодержавие. Думается мне, что всякий истинно русский человек обеими руками подпишется под моей формулой, а от Вашей отвернется.

И что такое та “сильная” власть, которую Вы хотите прикрыть тогой закономерности и ответственности? Законы, определяющие права и обязанности всякой власти, существуют и теперь на бумаге, но, к сожалению, только на бумаге. Всякому из нас прекрасно известна “власть”, и все мы не только логикой, но и на собственной спине испытываем ее силу, ее беззакономерность, ее безответственность; все это сложилось веками, и уж конечно не министерскому циркуляру под стать бороться с этим русским горбом.

Чем еще нужно усиливать власть, например, губернатора? Вам, вероятно, известен из газет мой пример, где без всякого осмысленного права с меня присудил земский начальник 2700 руб. только “по приказанию г. Новгородского Губернатора”. Я довел до сведения всех начальствующих лиц обо всех подробностях этого возмутительного дела, и что же? Пробовал кто-нибудь расследовать этот произвол? Заступился кто-нибудь за поруганное право? Конечно, нет, и этот самый губернатор, через месяц после моего случая, проделывает совершенно то же самое с моим соседом, фабрикой Кузнецова. Несмотря на все жалобы, он, этот самый Помпадур, продолжает и до сих пор сидеть на своем месте, являя собою пример власти закономерной и пред Государем ответственной.

Я не могу себе представить ничего такого, чего бы современный нам губернатор не мог безнаказанно проделать над моей личностью, имуществом, духом и телом. Он может меня выслать, высечь, приказать земскому начальнику меня ограбить, а уряднику — меня арестовать; он же распоряжается и моей духовной деятельностью — имея право “без объяснения причин” вычеркнуть меня из списка гласных. Какое же еще требуется усиление?

Ваши песни, Князь, — тьма дореформенной России; я же живу надеждой на ее светлое будущее; авось дотяну до того времени, когда прочитаю Манифест примерно такой: “до сведения Нашего дошло, что местные власти распоряжаются не по закону, а по произволу, а потому Мы признали за благо дать право представителям земств в числе двух человек от всех Земств заседать в Государственном Совете, дабы доводить до сведения Нашего о всем, происходящем на местах”.

Вот лучезарная заря будущей правовой России, а усиливать власть и без того всесильную, это равносильно вставлению третьей челюсти в пасть льва; довольно ему и двух, все сгрызет без остатка.

Если Вы найдете возможным напечатать это письмо, я буду Вам признателен, и тогда, конечно, всякие Ваши печатные возражения могут иметь цену, в противном случае Ваши нападки на меня будут нападки из-за угла, борьба с человеком, у которого связаны руки.

С подлинным верно

Н. Демчинский

СПб. 14 марта 1903 г.

III

В Совет Министров

Инженера Николая Александровича Демчинского

Докладная записка

Присягая на верноподданство, я клялся споспешествовать все, что к Его Императорского Величества верной службе и пользе государственной во всех случаях касаться может.

Мне кажется, нет надобности пояснять, что в переживаемое Россией тяжелое время все сплошь складывается столь роковым образом, что наступает как раз тот момент, когда текст присяги должен быть реализован.

Вот причина, почему я беру на себя смелость предложить вниманию Совета Министров изложенные ниже мысли, могущие, на мой взгляд, споспешествовать пользе государственной.

Чтобы не утруждать внимания столь высокого учреждения. как Совет Министров, я изложу мотивы моего заключительного проекта вкратце, в форме тезисов, причем, в случае неясности какого-нибудь из них, я обязуюсь подтвердить его всеми документальными и историческими справками.

1. Современный нам административный строй, будучи установлен более ста лет назад, устарел, как с точки зрения механики, самого дела издания законов, их кодификации и пр., так равно и по соответствию его с развивающимися материальными и духовными потребностями страны.

2. Материальный рост всего государства со времен Сперанского1 и по наши дни так грандиозен, что не поддается никакому сравнению, между тем административная жизнь замкнута все в те же рамки, как и при издании Свода Законов. Эта неизменяемость “рамок жизни” ставит высших лиц администрации в положение физической невозможности справиться с порученным им делом, и потому, volens-nolens*, они уделяют все свое время одной какой-либо части дела, оставляя другие отрасли как бы в тени.

3. Более серьезные затруднения, по самому существу вещей, должно было встретить правительство в духовном развитии народа, бывшего 100 лет назад, не исключая и дворянства, в крепостной зависимости: крестьяне у помещиков, помещики у государства, совершенно аналогично средневековому феодальному устройству. Сорок четыре года назад освобождены крестьяне; сорок один год прошло со времени освобождения других сословий Из-поднепосредственной опеки государства предоставлением в их ведение “своего” местного дела2. Этот импульс жизни совершенно переродил духовную личность российского обывателя, между тем как законодательство и в особенности административный механизм не сделал за это время ни одного шагу навстречу этой вновь народившейся духовной личности; в очень многих случаях можно даже указать на обратный ход законодательства.

4. Все принимаемые ныне меры к успокоению “взбаламученного моря”, как бы они ни казались хороши, не достигают цели потому, что они медленно идут за галопирующей жизнью, а следовательно, постоянно отстают от нее; законы нельзя менять каждый день, а современная жизнь России именно каждый день дает нам все новые и новые картины, что, конечно, не может быть объяснено той или иной политикой, а тем естественным положением, которое было указано выше в пункте 2-м, т. е. оставлением огромного большинства назревавших вопросов государственной жизни в тени.

5. В силу указанных обстоятельств, сегодня перед правительством сразу предстали все те живые мертвецы, которые теми или другими мерами “обратного хода” административных воздействий (пун(кт) 3) задерживались в их гробах. И вот получается такая картина: почти непрерывные заседания Комитета Министров, усиленные работы учрежденных ими комиссий, новые независимо от его работ учреждаемые комитеты, словом, весь правительственный механизм в полном напряжении работы, а внутренняя жизнь государства день ото дня становится все тяжелее и тяжелее. Каждый день вылезает из гроба новый покойник с возгласом: “меня-то забыли?..”

Где же им конец?

На этот вопрос можно вполне точно ответить: число их бесконечно, и потому напрасный труд обсуждать положение каждого из них в отдельности. В такие серьезные исторические моменты мудрость административного строя должна проявляться не в том, чтобы бежать вслед за галопирующей жизнью, а в том, чтобы суметь забежать ей вперед и на этом передовом этапе устроить достаточно комфортабельное помещение для надвигающегося постояльца.

По какому же пути бежит жизнь и где этот этап?

Во все времена, когда общественная жизнь шла приподнятым темпом, лозунгом ее была какая-нибудь идея, выраженная двумятремя словами. Идея эта или, вернее, “слова”, несмотря на то, что внутренний смысл их был непонятен для большинства, а иногда вполне абсурдный, вели за собою массы, готовые жертвовать за них своею жизнью. Таковы Крестовые походы, все религиозные войны, и наконец самый по виду обольстительный мираж — “свобода, равенство и братство”. Во имя свободы все государственные тюрьмы бывали переполнены, “равенство” приводило к установлению неравенства (ценза) выборщиков и деспотизма выбранных, и наконец именем “братства” оправдывались казни десятков тысяч братьев.

Такова непреложная тирания идейных слов и ставить что-либо им на пути — попросту неразумно; они все сметут и сотрут в порошок.

В наши дни приподнятая жизнь уже создала себе идолов: Перун, которого непременно нужно столкнуть в Днепр — это “бюрократия”, и новый бог, долженствующий занять его место и нацелить всех нас — это “Земский Собор”.

Признаюсь, я лично не поклонник ни того, ни другого идола, чему свидетельством могут служить еще недавно напечатанные мои две статьи. В одной из них я стремился доказать, что бюрократия есть и всегда будет необходимейшим и полезнейшим элементом государственного организма; все дело лишь в том, в какие условия работы она поставлена. Во второй статье я старался выяснить всю несообразность термина “Земский собор” и ту “опасность крови”, которую легко предвидеть от вновь нарождающегося тиранаслова.

Несмотря однако на этот мой протест, я ясно сознаю, что и тот и другой идол имеют в себе долю истины, за которую и нужно теперь схватиться обеими руками и только на ней строить будущие реформы. Истина эта вот в чем:

а. Современная система пополнения правящих сфер чужда, так сказать, мобилизации талантов и дарований самой нации, а основана лишь на выслуге лет.

б. Силою сложившихся обстоятельств лица эти поставлены вне контроля, вне закона; каждый из них пишет ежедневно по несколько статей законов (инструкции, циркуляры), обязательных всем жителям империи.

в. Контроль над действием высшей администрации никогда не составлял исключительных прерогативов верховной власти, а потому он с успехом мог быбыть вручен представителям населения, без всякого посягательства на принцип Самодержавия.

г. Отсутствие какой-либо единой программы у лиц, принадлежащих к правящему классу, что ясно видно по их неумению ответить на запросы жизни, делает их слабыми, тогда как вещее слово “Собор” дает надежду на единую мысль, на единство системы.

д. “Собор”, как учреждение законосовещательное, не только не ослабляет силу самодержавия, но скорее укрепляет ее, давая ей фундамент — действительные нужды народа.

Все эти соображения непреложно верны и им нужно посвятить теперь всю работу. Удачное разрешение этих главных основ и дает тот передовой этап, на котором успокоится разбушевавшаяся жизнь.

Но для исполнения подобной работы нужны прежде всего люди, нужны таланты, и что важнее всего с точки зрения успокоения общества — люди, которым бы оно верило, от которых бы оно надеялось получить то, что составляет его насущное желание. При этих условиях Россия будет терпеливо ждать результат работ, хотя бы месяцы, тогда как на все работы комиссий, комитетов и т. п. учреждений она уже вперед безнадежно машет рукой.

Знаменитый “психолог масс и толпы” Леббон3 говорит: “самой главной обязанностью государственных людей должно быть переименование популярными или же нейтральными названиями тех вещей, которых толпа уже не выносит под их прежними именами”.

Эта великая истина в применении к нашему времени указывает, напр(имер), на то, что если бы было решено созвать “большую комиссию со сведущими людьми”, то кроме насмешек и поруганий она ничего бы не вызвала. Но если ту же комиссию и в том же составе, мы назвали напр(мер) совещанием или съездом земских людей, то все общество аплодировало бы подобному решению. Вот почему, решив пойти навстречу жизни, нужно прежде всего серьезно обдумать “заглавие” реформы; одно неудачное слово — и все дело будет загублено, обстоятельство, которое теперь, к сожалению, совершенно упускается из виду.

Самое мощное сейчас слово — это Земский собор, но оно нам не нужно и, если бы оно было принято теперь, то в ближайшем будущем повело бы нас к кровавому террору. Не нужен нам сейчас Земский собор, Во-первых, потому, что ответы на вопросы, поставленные жизнью, следует дать сегодня же, а Собор, правильно организованный, нельзя собрать ранее года. Во-вторых, определить физиономию будущего Собора путем все тех же ненавистных комиссий — значит заранее принять на себя упрек в том, что Собор будет “подтасован бюрократией”, что мы уже и слышим сейчас. В-третьих, Собор, как учреждение тысячеголовое, не сможет заниматься выработкой “параграфов” будущего законосовещательного учреждения, а теперь нам именно и нужны “параграфы”, и ничего больше. Наконец, самый факт созыва Собора уже бесповоротно решает целую массу связанных с ним вопросов административного устройства, которое сегодня должно быть сломано. Так параллельное существование Собора, как постоянного учреждения и Государственного Совета в его настоящем виде уже немыслимо. Комитет министров при Соборе должен быть совершенно упразднен и превратиться как бы в частное совещание министров, и т. д. Если бы мы рискнули созвать Собор, не производя этой коренной ломки, то облюбованное страной учреждение сразу же станет в положение как бы подчиненное и тогда та же масса стеною пойдет на защиту его, как защищала она конвент, директорию и вообще всякого “бога”, которому она поклонялась в данный момент.

Не Собор нам нужен, а сейчас, сию минуту нужны люди опыта, нужно вызвать из недр “земли” национальное творчество, чтобы наконец расстаться с тенью Сперанского, до сих пор пребывающей в наших государственных учреждениях, нужны новые Сперанские “с разумом переживаемого нами времени”. Нам нужно не собрание сословий как таковых, а собрание “богатырей” страны, именно богатырей, способных поднять на свои рамена тяжесть предстоящей им задачи.

Имя для этого собрания я бы предложил: Государева Земская Дума.

Тут все ясно: первое слово показывает, что будущие учреждения не есть подчиненная какому-либо ведомству инстанция; слово “Земская” вполне удовлетворит “тирана времени”, да и укажет прямо на то, что “Великий Государь хочет с Землей совет держать”, а слово “Дума”, будучи вполне понятно для русского уха, в то же время не обязывает созывать “всю землю”, как это должно бы быть при Земском соборе.

Итак, на мой взгляд, сегодня же страна должна быть оповещена о том, что “для решения многих назревших вопросов и необходимых в связи с ними реформ, созывается Государева Земская Дума, каковое учреждение будет работать под председательством Государя Императора или заместителя Его Величества”.

Прим(ечание): Председателем отнюдь не должно быть “лицо назначенное”, а именно “Заместитель” Его Величества, т. е. не просто докладчик, а доверенный Государя. Это даст тон всему делу, как законосовещательному при личности Монарха учреждению, а не как самостоятельному законодательному корпусу.

В этом же указе должно быть назначено и время (по возможности кратчайшее), к которому избранные представители должны собраться в Петербург.

Выборы в Земскую Думу произвести немедленно на следующих основаниях:

1) Такого-то числа и месяца, примерно через 14 дней по получении по телеграфу сего указа, назначаются

<#text>во всех уездах

земских губерний4 — экстренные земские собрания с точным указанием в повестках текста сего указа. Эти собрания выбирают от себя по 3 представителя от каждого.

2) Такого-то числа и месяца через 20 дней от того же числа назначаются экстренные Г

<#text>убернские

земские собрания, а в губерниях не земских — Дворянские собрания. На этих собраниях избираются по одному представителю от каждого из них.

3) В тот же день Дума каждого губернского города выбирает по одному от себя представителю. Все российские университеты дают по два избранных от каждого из них, из среды своих профессоров, причем один из них от юридического факультета. Советы высших юридических учебных заведений — дают по одному избраннику, и наконец, Биржевые комитеты, где таковые имеются — по два представителя.

4) В дни губернских земских собраний, по окончании выборов представитель от губернского земства и под его председательством, производятся выборы четырех лиц из числа всех избранных согласно параграфу 1-му.

5) Члены Земской Думы ex officio* суть: а) Председатель Комитета Министров, все министры и лица, пользующиеся правами министров (или их заместители). б) Пять членов Государственного Совета. в) Пять лиц от святейшего Синода и г) десять представителей от Сената**.

Прим(ечание): Лица, указанные в пунктах б, в и г, избираются самим этими учреждениями, в их общих собраниях.

6) Ныне же учреждается организационное бюро, состоящее из десяти избранных, согласно пункту г, пар. 5 сенаторов, под председательством лица, избранного ими самими, на каковое бюро и возлагаются все подготовительные действия как по сношению с учреждениями, имеющими прислать своих представителей, так равно и по организации делопроизводства будущей Думы.

7) Со дня открытия Земской Думы и по выслушании доклада Председателя организационного бюро, члены ее, в первом же своем заседании учреждают распорядительное бюро, которое и принимает не себя всю распорядительную часть по организации собрания, а также и все дела от организационного бюро.

Прим(ечание): Председатели бюро, как организационного, так и распорядительного имеют личный доклад у Государя Императора.

8) В первом же своем собрании Дума избирает следующих лиц: 1) руководителя прений, который в случае отсутствия Государя Императора и его Заместителя председательствует в Собраниях, 2) Членараспорядителя собраний и двух его помощников, на обязанности которых лежит наблюдение за внешним порядком Собраний, законностью состава, счет голосов, заведывание Секретариатом Собрания и пр. 3) Избирает из своего состава, или же утверждает предложенных организационным бюро нескольких секретарей Общих Собраний, а также заведующего делопроизводством Думы и его помощника, и наконец, 4) рассматривает и утверждает смету будущих расходов, каковая смета вырабатывается организационным бюро.

9) Постановка вопросов на обсуждении собрания подлежит ведению председательствующего в Собрании, а также и по предварительному письменному заявлению членов Думы, подписанному не менее четверти всего ее состава.

Прим(ечание): Обсуждению Думы ни в каком случае не подлежат вопросы о правах и прерогативах Верховной Власти.

10) Закрытие заседаний Думы, временный перерыв ее занятий или назначение новых выборов зависит исключительно от усмотрения Его Величества.

11) Все члены Думы пользуются полной свободой слова и именем Государя Императора им гарантируется неприкосновенность их личности, исключая, конечно, случаев, подлежащих ведению общегражданских или уголовных установлений.

12) Выбранные в Думу представители, со дня избрания и за все время пребывания их в сем звании, получают суточные в размере... и свободный проезд от места избрания до Петербурга и обратно, оплаченный по стоимости железнодорожного билета 1 класса.

13) Для частных собеседований отдельных групп представителей отводятся особые помещения в исключительное их распоряжение.

14) Представители печати имеют свободный доступ во все собрания Думы и пользуются особо отведенными им местами. Число таких представителей, выдача им билетов и вообще все их сношения по делам Думы, поручаются распорядительному бюро.

<#text>Прим(ечание) I: Фактическая сторона всего происходившего в совещании подлежит опубликованию в газетах только лишь по

удостоверении правильности отчета с действительностию, каковое удостоверение дает распорядитель Думы или лицо, им уполномоченное.

Прим(ечание) II: Если бы Общее Собрание или его секции признали для себя желательным какой-либо вопрос разобрать при закрытых дверях, то таковое постановление делается простым большинством голосов данного собрания.

15) Все вопросы, поставленные на обсуждение Думы, решаются: а) по вопросам государственного или административного устройства — большинством ? голосов всех представителей и б) по отдельным пунктам предположенных реформ — простым большинством голосов присутствующих в Собрании членов.

16) Решения Думы только в том случае приобретают силу, если они утверждены Государем Императором. Если же такового утверждения не последовало, то данный вопрос подлежит либо пересмотру, либо снятию с очереди.

17) Государева Земская Дума открывается Его Величеством такого-то числа и месяца в С.-Петербурге”.

Если бы такой Указ поспел к 19 февраля...

Нужно очень и очень торопиться, кругом пожар!..

Н. Демчинский.

Торбино

6 февраля 1905 г.

ПРИМЕЧАНИЯ

I

Публикуется по авторизированной машинописи: ГАРФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 858. Над обращением помета неизвестной рукой: “Два письма Государю Императору Н. А. Демчинского”. Первая половина записки, с сокращениями и без резолюций Николая II, была опубликована: Континент, 1993, № 76.

1 По завершившему Крымскую войну Парижскому миру 1856 г. Россия теряла владения в устье Дуная, право иметь флот на Черном море и права покровительства христианам в Оттоманской империи.

2 Толстой Дмитрий Алексеевич (1823—1889), граф, обер-прокурор Святейшего Синода (1865—1880), министр народного просвещения (1866—1880), министр внутренних дел и шеф жандармов (1882—1889). В бытность министром просвещения активно внедрял классическую систему образования (то, что современники называли “толстовской классической гимназией”). В гимназиях при нем было значительно расширено преподавание древних языков; только выпускники классических гимназий получили право поступать в университеты.

3 Катков Михаил Никифорович (1818—1887), публицист, издатель газеты “Московские ведомости” и журнала “Русский вестник”. Оказывал большое влияние на деятельность

Д. А. Толстого на посту министра просвещения.

4 Традиционная дата выплаты жалованья государственным чиновникам.

5 Боголепов Николай Павлович (1846—1901), профессор Римского права, ректор Московского университета в 1883—1887 гг. и в 1891—1893 гг., министр народного просвещения в 1898—1901 гг. При нем усилен государственный контроль над деятельностью университетов. В качестве основной меры борьбы со студенческими беспорядками стала практиковаться отдача студентов в солдаты. 14 февраля 1901 г. Боголепов был смертельно ранен эсером П. В. Карповичем, который сам был исключен из университета за участие в студенческих волнениях.

6 Речь идет о так называемой “конституции М. Т. Лорис-Меликова”, указе о привлечении представителей земств и городов к участию в высших государственных учреждениях, подготовленном как раз ко дню гибели Александра II, 1-му марта 1881 г.

7 Франко-прусская война 1870—1871 гг. После ряда поражений французская армия Наполеона III была окружена и пленена при Седане (2 сентября 1870 г.), после чего в результате так называемой Сентябрьской революции Французская империя пала, а немецкие войска осадили Париж, взяли Мец и т. д. По заключенному после франко-прусской войны Версальскому мирному договору, Франция обязалась уплатить Германии пятимиллиардную контрибуцию и уступила Эльзас-Лотарингию Германской империи, образование которой было провозглашено в Версале в декабре 1870 г. В январе 1871 г. германским императором стал прусский король Вильгельм I.

8 Берлинский конгресс был созван в 1878 г. под председательством О. Бисмарка для пересмотра Сан-Стефанского мирного договора, завершившего Русско-турецкую войну 1877—1878 гг. Значительно урезал территориальные приобретения России и ограничил ее влияние на Балканах.

9 Гирс Николай Карлович (1820—1895), министр иностранных дел в 1882—1895 гг.

10 В 1889 г. во время приема в Петергофе Александр III поднял тост, в котором назвал черногорского правителя Николая Негоша (1841—1921) “единственным искренним и верным другом России”.

11Революционные события в Австро-Венгрии 1848—1849 г.

12 В 1891 г.; визит знаменовал заключение Франко-Русского союза.

13 Гладстон Вильям Эварт (1809—1898), премьер-министр Великобритании в 1867—1874 гг., 1880—1885, 1886, 1892—1894 гг.

14 Имеется в виду польский орден Белого Орла, причисленный с 1831 г. к числу орденов Российской империи. Им награждались толь ко высокопоставленные чиновники (не ниже IV класса по “Табели о рангах”).

15 Имеются в виду волнения весны 1902 г., в Полтавской и Харьковской губерниях, во время которых крестьяне ряда уездов, “распропагандированные” эсерами и социал-демократами, громили и грабили помещичьи усадьбы, вывозили хлеб, требовали уменьшения податей, наделения землей и т. п. Посланные воинские части и массовые порки прекратили беспорядки.

16 Шакловитов (Шакловитый) Федор Леонтьевич (? —1689) в 1688 г. устроил заговор с целью свержения Петра I и возведения на престол царевны Софьи. История Павла I — заговор и убийство императора в марте 1801 г. Покушение на Александра I — в 1818 г. во время Ахенского конгресса. Группа бонапартистов готовилась захватить Александра на дороге между Ахеном и Брюсселем и заставить его подписать декларацию об освобождении Наполеона. Декабристы — участники антиправительственного мятежа на Сенатской площади в Петербурге 14 декабря 1825 г. Карно Сади (1837—1894), президент Французской республики в 1887—1894 гг., один из создателей русско-французского союза. Был убит итальянским анархистом. Убийство Клевлэнда — очевидная ошибка: президент США Гровер Клевленд (1837—1908) умер естественной смертью. В 1901 г. анархистом был убит другой президент США — Вильям Мак-Кинли (1843—1901).

17 Покушение Д. В. Каракозова 4 апреля 1866 г.

18 Бокль Генри Томас (1821—1862), английский историк и социолог, автор книги “История цивилизации в Англии”.

19 Речь идет о теории Демчинского, разработкой которой он занимался в 1900—1904 гг., о предполагаемой связи между фазами Луны и изменениями погоды.

20 Текста этой записки Н. А. Демчинского обнаружить не удалось.

21 18 августа 1902 г. на заседании Воронежского уездного комитета о сельскохозяйственной промышленности состоялось выступление известного педагога, члена комитета Бунакова Николая Федоровича (1837—1904), в котором выступающий “указывал, почему наша страна беднеет, почему все идет вразброд и почему у нас нет необходимой энергии для созидания. В освободительную эпоху... был заложен прочный фундамент общественного устройства: освобождены крестьяне, введены земские учреждения и пр. Слишком 25 лет мы только и делали, что разрушали великие основы. Все реформы освободительной эпохи уничтожены: от свободы крестьян, от земства, от судов остались призраки. Какая это свобода крестьян, когда есть земский начальник? Какое это земство, когда крестьяне в нем делаются представителями лишь с утверждения администрации? Какой же это суд, когда основные принципы правосудия нарушены?” и т. д. (Македонов Л. В. Н. Ф. Бунаков, его жизнь, деятельность. СПб. 1907. С. 37). Два месяца спустя, вследствие доноса, последовала кара: Бунаков был внезапно вызван в Петербург и административно приговорен к ссылке в Новгородскую губернию на три года (потом ссылка была заменена отдачей под полицейский надзор по месту постоянного жительства). Одновременно с Бунаковым был выслан из Воронежа контактировавший с ним поднадзорный врач С. В. Мартынов. Н. Ф. Бунаков, между прочим, был учителем Г. В. Плеханова.

22 По решению боевой организации партии эсеров 26 июля 1902 г. эсер П. К. Кочура (1877— ?) совершил покушение на херсонского и харьковского губернатора кн. И. М. Оболенского, подавлявшего крестьянские беспорядки в Полтавской и Харьковской губерниях весной 1902 г.

23 Чертков Михаил Иванович (1828—1905), генерал от кавалерии, генерал-адъютант, Киев ский Генерал-губернатор и командующий вой сками Киевского военного округа.

24 Станиславская лента — орден Св. Станислава I степени.

II

Публикуется по авторизированной машинописи: ГАРФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 862. Резолюция Николая II — автограф.

1 Мещерский Владимир Петрович (1839—1914), князь, камергер, публицист, беллетрист. Внук Н. М. Карамзина. С 1895 г. редактор-издатель газеты-журнала “Гражданин”.

2 “Речи консерватора” — серия передовиц В. П. Мещерского в “Гражданине”.

III

Публикуется по авторизированной машинописи: ГАРФ. Ф. 1001. Оп. 1. Д. 148.

1 Сперанский Михаил Михайлович (1772—1839), Статс-секретарь Александра I; законовед. С 1826 г. начальник II отделения Собственной Е. И. В. канцелярии, осуществлявшего кодификацию. Под руководством Сперанского было составлено первое “Полное собрание законов Российской империи” в 45 томах, а также “Свод законов” в 15 томах.

2 Речь идет о земской реформе 1864 г.

3 Леббон (Лебон) Густав (1841—1931), фран цузский социолог и врач. Речь идет о его книге “Психология народов и масс” (рус. пер. СПб. 1896).

4 Земские губернии — губернии, в которых существовали земства: главным образом великорусские и украинские.

Публикация В. М. БОКОВОЙ

Следующая глава» «Предыдущая глава