Раевская С. Н. Письмо Орловой Е. Н., 20 августа (1863 г.) / Публ. [вступ. ст. и примеч.] Е. Л. Яценко // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII—XX вв.: Альманах. — М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 2001. — [Т. XI]. — С. 61—64.
Софья Николаевна Раевская (1807—1881) — младшая дочь генерала Н. Н. Раевского. После того, как ее братья Александр и Николай были оправданы по делу 14 декабря 1825 г., Софья была пожалована во фрейлины. В 1835 г. она вместе с матерью и сестрой Еленой (1803—1852), тоже не вышедшей замуж, уехала в Италию. Получив свою долю наследства после смерти отца в 1829 г. и в 1852 г. став наследницей скончавшейся Елены, Софья Николаевна одиноко жила в своем имении Сунки Черкассого уезда Киевской губернии, неподалеку от имения Смела Бобринских. Она выписывала русские и иностранные журналы, с интересом обсуждала в своих письмах текущие политические события в России и Европе; особенно ее занимали подготовка и проведение крестьянской реформы. В Москве и Петербурге Софья Николаевна бывала очень редко. Почти все 420 ее писем к старшей сестре Екатерине Николаевне Орловой (1796—1885) написаны из Сунков. Разобравшись в хозяйственных делах и расплатившись с долгами по имению, Софья Николаевна охотно помогала деньгами старшей сестре, что было непросто из-за болезненного самолюбия Екатерины Николаевны. Судя по письмам, Софья Николаевна относилась к сестре с большим вниманием и нежностью, разделяя все ее заботы и переживания, вникая в каждую мелочь, касающуюся слабеющего здоровья Екатерины Николаевны. В публикуемом письме Софья Николаевна сообщает обстоятельства кончины их сестры Марии Николаевны Волконской.
Автограф письма на французском языке хранится в ОР ГЛМ (Ф. 1. Оп. 1. Ед. хр. 152). Слова, написанные по-русски, выделены курсивом; авторские подчеркивания сохраняются.
***
Я говорила тебе в одном из писем, что с наступленьем лета Маша1 не набралась сил настолько, чтобы семейство ее успокоилось, и что как ради нее, так и ради Кочубея2 решено было ехать осенью за границу.
В конце июня Нелли3 должна была навестить старого дядюшку своего мужа, но не могла решиться оставить мать одну (с Сережей4 и четой Поджио5) и рассудила взять ее с собою. Ехать надобно было верст за 100 по хорошей дороге. Маше очень понравилась такая идея, и приехавши в Кунчевку к старику Кочубею, она прекрасно себя чувствовала. Так как при доме есть церковь, она воспользовалась случаем, чтобы причаститься, чего не могла сделать зимою. Она очень любила фрукты, ей предложили тарелку вишни, которую она съела целиком. Это расстроило ей желудок, она сделалась больна. Когда немного полегчало, она вернулась в Воронки, там появилась желудочная болезнь с жестокими болями в желудке и задержаньем урины, от чего она ужасно страдала. Привезли доктора из Киева, да и Фишер оставался в Воронках. Она была так плоха, что объявили, будто она проживет не больше одного дня. Однако наступило легкое улучшение, вновь появилась надежда, и я приехала как раз в тот момент. Миша6 был там уже с неделю. Я сказала тебе, что нашла ее сильно ослабевшею, она не могла повернуться в постели, ее мучила лихорадка, коей припадки бывали по два раза с вечера до утра, с несколькими часами передышки днем. Пульс постоянно был 120 и более, от каждого прикосновенья она принималась кричать, так велика была ее худоба, а от того и чувствительность нервов. Доктор, приехавший из Киева, был не тот, что всегда ее лечил, последний не приехал. Однако он внушил ей большое доверие и добился, чтоб она 4 дня принимала хинин, в надежде унять лихорадку, которая ее изводила. Продержавши ее на строгой диете, ей позволили есть все, что она пожелает, чтобы набраться немного сил.
Хинин, к которому она питала отвращенье, ничуть не унял лихорадку и вызывал у ней ужасное нервное возбуждение. Когда на 4-й день оный отменили, она была счастлива. Фишер был против этого лекарства, по справедливости говоря, что лихорадка была симптоматическая и происходила от какого-то больного органа, но что он не может с уверенностью определить, какого именно. Покуда она принимала хинин, мы вообразили, что она понемножку набирается сил, но это была ошибка, с каждым днем пульс ее слабел, и вскоре мы заметили, что стали убывать и те немногие силы, которые у ней были. Она часто просила есть и хотела всего, но пожевавши чего-нибудь, откладывала на тарелку и по сути проглатывала лишь несколько ложек супу. Когда она забывалась в дремоте, ведь она почти не спала, у ней появлялась мысль о смерти, и она обращалась к Христу и Богоматери. Очнувшись, она надеялась оправиться от болезни, хотя иной раз падала духом. Она все просила, чтоб ее перевезли в Киев, будучи убеждена, что причиною так мучившей ее лихорадки был воздух в Воронках, и просила об этом до последнего вздоха! Невозможно было уверить ее, что ей следует набраться сил, чтобы можно было ее перевезти. Доктора говорили, что это вещь невыполнимая. Скоро мы поняли, что надежды больше нет и что она скончается внезапно или протянет еще какое-то время. Голова ее стала слабеть, она все чаще заговаривалась даже с открытыми глазами, притом узнавала всех, в последние дни у ней бывало удушье, т. е. ей не хватало дыханья, потом припадки кашля с очень затрудненным отделеньем мокроты, наконец мокрота подступила к горлу и не давала ей дышать, наступил паралич легких. Это было не очень долго, но неотступно. Воспользовавшись минутою передышки, ее приобщили Святых Таин, она, казалось, поняла это, потом два раза глубоко вздохнула, и все было кончено.
Ее дети на возражали, и по желанию Фишера и моему он сделал вскрытие и нашел, что легкие совершенно здоровы, но легочная оболочка срослась вследствие воспалений, с чем она могла бы долго прожить; небольшое расширение в бронхах без важных последствий; сердце с очень легким уплотнением одного предсердия, зато печень перекрывала желудок, была полностью разрушена, а желудок испорчен. Еще 4 года тому назад Фишер, которому Маша позволила расспросить и осмотреть себя, сказал ей, что ее болезнь от печени и органов пищеваренья. Маша была так уверена, что у ней грудная болезнь, что возмутившись невежеством Фишера, обходилась с ним, как с болтуном, невзлюбила его и более не желала слушать. Фишер говорил: “Я знаю и пользовал все ее семейство, по цвету лица и расположению духа я убежден, что она страдает печенью, как и все Раевские”. Если бы Маша его послушала, то продлила бы свои дни.
Она очень дорожила жизнью из огромной любви к детям и потому всегда верила, что сможет выздороветь. Она очень хотела, чтобы приехали Сергей Григорьевич7 и невестка8. Сын ходил за ней с восхитительной нежностью, он оплакивал ее и сожалел об ней, как я оплакивала и сожалела о дорогом батюшке9. Он и принял ее последний вздох, я же не могла вынести сего зрелища и оставалась в соседней комнате.
Он сидел возле нее до 2 ч. утра, а я приходила в пять. Потом мы уже не осмеливались оставлять ее на 3 часа с горничною, и я стала приходить в 3 часа утра. После трех дней у меня не стало сил, и меня заменила г-жа Поджио, я же приходила в 6 и весь день была возле нее. Никто не мог лучше меня поправить подушки и поднять ее, и это меня изнурило, под конец это делал Миша, так как у меня уже не было сил. Я счастлива, что смогла быть полезною всем им, счастлива, что дала дорогой Маше это последнее доказательство любви и преданности. Но признаюсь, много раз я сожалела, что не могу сбежать, и говорила себе: “Не довольно ль того, что я видела, как умирали батюшка и матушка10, разве у Маши нет детей, чтоб исполнить сей долг?” Радость и счастие не для меня, моей участью всегда, видно, будут горе и печаль! Я сказала Мише и Нелли, которые очень мне благодарны: “Вы меня помните всегда в горести, не забывайте меня в радости!”
Нелли выказывает большую силу духа, чтобы не поддаваться горю из боязни причинить вред ребенку11. Она говорит: “Когда подниму его, тогда наплачусь вволю”. Маша похоронена в Воронках возле своего внука Кочубея12. Кочубеи собираются покинуть Воронки, несколько дней проведут у меня и отправятся на Дунай. Страданья сделали Машу очень раздражительною, за ней было трудно ходить. У ней было отвращенье к лекарствам, она не хотела их принимать. В те минуты, как ее нервы успокаивались, а страданья уменьшались, она снова становилась нежна и добра. Она часто называла тебя в бреду. Однажды она сказала: “Папа мой родной, ты за мною пришел!”
Вот пока все, что я могу припомнить, мои воспоминания так мучительны и печальны, что мне стоит труда об них распространяться.
Сего 20 августа
, (1863 г.) Сунки
Дорогая моя Катенька, вот уже 3 дня, как я вернулась, но я еще не опомнилась. Чувствую в себе гнетущую апатию. Приехавши, я обнаружила здесь пакет с дневником Ностица и фотографиями моей бедной Сашок13! Машина болезнь была так изнурительна, ее смерть так мучительно на меня подействовала, что когда прошел первый момент, я уже об Сашеньке не думала. Эти письма и фотографии глубоко потрясли меня, а мысли об ней и печальное возвращение домой лишили последних сил. Узнавши о моем приезде, кузина14 тотчас навестила меня, я очень тронута таким знаком сочувствия и привязанности.
Я сообщила тебе подробности о Маше на отдельном листке, чтобы ты выбрала удобный момент для чтения. Нелли передала для тебя изображение Иерусалима на перламутре, которое очень любила ее мать, я добавила к оному одну половину шелкового платка, который Маша разрезала надвое, другую половину я оставила себе. С нее с мертвой сделали фотографию, мне обещали один экземпляр. Ты будешь поражена, как она походит верхнею частью лица на батюшку, а ртом на матушку. От худобы черты ее заострились, смерть довершила остальное. Твои письма, которые я рассчитывала найти здесь, были мне отправлены в Воронки, и нарочный еще не вернулся, что очень досадно! Я знаю, что Александр15 уехал по телеграмме, посланной в Болтышку16. А как ты себя чувствуешь? Теперь лишь нам двоим остается любить друг друга, дражайшая моя Катенька, да хранит тебя Господь, покуда я жива! Прощай, целую тебя тысячу раз. Если хочешь знать другие подробности о Маше, задай мне вопросы, теперь же голова моя пуста.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Волконская Мария Николаевна.
2 Кочубей Николай Аркадьевич (1827—1865), муж Е. С. Кочубей.
3 Кочубей Елена Сергеевна (1835—1916), “Нелли”, дочь М. Н. и С. Г. Волконских; в 1-м браке была за Д. В. Молчановым, во 2-м — за Н. А. Кочубеем, в 3-м — за А. А. Рахмановым.
4 Молчанов Сергей Дмитриевич (1853—1905), сын Е. С. Кочубей от 1-го брака.
5 Поджио Александр Викторович (1798—1873), отставной подполковник, декабрист. С 1861 г. управлял имением С. Д. Молчанова — Шуколово Дмитровского у. Московской губ. С июня 1862 г. до осени 1863 г. жил в имении Н. А. Кочубея Воронки Козелецкого у. Черниговской губ. Умер и похоронен также в Воронках. Его жена — Поджио (урожд. Смирнова) Лариса Андреевна (1823—1892).
6 Волконский Михаил Сергеевич (1832—1909), князь, сын М. Н. и С. Г. Волконских. Обер-гофмейстер, статс-секретарь, член Государственного Совета, сенатор.
7 Волконский Сергей Григорьевич. В августе 1863 г. находился в имении своей невестки — Фалль Ревельского у. Эстляндской губ.
8 Волконская (урожд. светлейшая княжна Волконская) Елизавета Григорьевна (1838—1897), княгиня. Жена князя М. С. Волконского, внучка графа А. Х. Бенкендорфа.
9 Раевский Николай Николаевич (1772—1829), генерал от кавалерии, член Государственного Совета.
10 Раевская (урожд. Константинова) Софья Алексеевна (1769—1844), мать Е. Н. Орловой, М. Н. Волконской и С. Н. Раевской. Внучка М. В. Ломоносова.
11 Кочубей Михаил Николаевич (5 января 1863 — после 1900).
12 Кочубей Александр Николаевич (1859—1861).
13 Графиня А. А. Ностиц (урожд. Раевская), “Сашок”, скончалась 17 июля 1863 г. в Баден-Бадене. В письме к родственникам жены граф И. Г. Ностиц подробно, день за днем, описал ее болезнь и смерть. Возможно, С. Н. Раевская получила копию с этого письма.
14 Бобринская Софья Александровна, графиня.
15 Раевский Александр Николаевич (1795—1868), камергер, отставной полковник.
16 Село Болтышка Чигиринского у. Киевской губ. — имение А. Н. Раевского.
Публикация и перевод Е. Л. ЯЦЕНКО