Сегодня и вчера

Ланфре Пьер. История Наполеона I. Том IV. — СПб.-М., 1873. С. 372


2 декабря с утра, Французская армия заняла позицию под стенами города, и Наполеон приказал потребовать сдачи. Но предложение это было отвергнуто с презрением, и он велел немедленно готовиться к нападению. Ему нетрудно было овладеть Мадридом, ибо с слабыми средствами, какими обладала столица, обитатели этого города положительно были не в состоянии защищаться серьезно, и одна артиллерия наша могла покончить с ними, но ему хотелось избежать бесславного разрушения такой большой столицы. Поэтому город необходимо было принудить к сдаче, употребив поочередно, то угрозы, то убеждения и в особенности указывая на бесполезность сопротивления. 3 декабря Сенармон открыл огонь из тридцати орудий против Ретиро, позиции господствующей над городом, всей важности которой не сумели понять испанцы. В тоже время начались и второстепенные атаки на ворота Алкали, Реколет, Атоха, Фуэнкарраль. Мадридское население чрезвычайно храбро отбивало эти приступы, но Ретиро, в котором наши ядра пробили брешь, был вскоре взят дивизией Валлате; тогда войска наши овладели многими воротами, и защитники должны были отступить за баррикады, запиравшие входы в главные улицы.

Население хотело продолжать битву, но вожди, понимавшие безполезность дальнейшего сопротивления, потеряли бодрость; на новое требование Наполеона они отвечали просьбою о перемирии, которое дало бы умам время успокоиться. Генерал Морла и дон Бернардо Ириарте явились в главную квартиру, чтоб получить от императора лучшие условия; Он осыпал их упреками и в особенности страшно порицал поведение Морлы после байленского сражения: «Как смеете вы требовать капитуляции, — воскликнул он, — вы, нарушившие байленскую капитуляцию? Нарушать военные договоры значит отказаться от всякой цивилизации; это становиться на один уровень с бедуинами пустыни». Генерал Морла мог бы спросить его, что в военных договорах, интересующих одну лишь армию, было более ненарушимого, чем в договорах дипломатических, интересующих всю нацию, и которые он топтал ногами; он мог спросить, всегда ли этот узкий культ, основанный единственно на военном доверии, был уважаем тем, кто объявлял себя его апостолом? Но будучи глубоко смущен этими порывами гнева человека, от которого зависела его жизнь, и которого он считал способным на все, — он хранил молчание.

Не успели войска вступить в город и обезоружить жителей, как Наполеон поспешил доказать уважение, какое сам он питал к этим военным договорам, к святости которых взывал так громко. Основываясь на нескольких отдельных случаях буйства, которых невозможно предупредить в большой столице, особенно среди подобного волнения, он написал к Белльяру, назначенному мадридским губернатором «снять везде капитуляцию, которая, как не сдержанная обывателями, уничтожалась». Он велел объявить испанским офицерам и генералам, что они были военнопленными, вопреки условиям сдачи, которая гласила, что § Х «генералы, которые захотят остаться в столице, сохраняют свое звание, а которые не пожелают оставаться, могут выехать свободно», К счастью испанские войска ушли ночью накануне сдачи. Он упразднил кастильский совет, членов его оскорбил публично названием подлецов и изменников и велел арестовать их в нарушение § VI, по которому обязывался «сохранить законы, обычаи, трибуналы в их настоящей форме, до окончательного устройства королевства»; наконец осудил на вечное заключение принца Кастельфранка, маркиза Санта-Круза, графа Альтамиру, вопреки формальных статей капитуляции, под предлогом, что они были включены в знаменитый декрет об амнистии. Но и те, которые не были включены туда, тоже не находились вне его мщения. Он велел осудить на смерть испанского гранда маркиза Сен-Симона под предлогом, что тот был французским эмигрантом; но впрочем согласился пощадить его жизнь, в виду всеобщего порицания подобной низости, поднявшегося в собственном его лагере. Он довольствовался тем, что велел выслать его во Францию с множеством других влиятельных испанцев, единственное преступление которых заключалось в том, что они остались верны делу своего отечества.

Не имея более поводов щадить привилегированные классы, которых не удалось ему склонить на свою сторону, несмотря на все расточаемые перед ними любезности, он открыл наконец программу возобновления Испании рядом диктаторских декретов: одним он уничтожил феодальные права, другим — инквизиционный трибунал, третьим таможни между провинциями, четвертым число монастырей ограничивал одною третью. Превосходные сами по себе, эти меры сделались ненавистными для тех, кто пламеннее желал их, и единственно потому, что они были навязаны чужеземным деспотизмом; и будучи далеки от достижения цели, они не произвели другого действия, как только придали временную популярность классам и учреждениям, которые со времени царствования Карла III почти утратили свое влияние.