Сегодня и вчера
Из того, что бывают тайные общества вредные, никак не можно с благоразумием заключить, чтоб не могли быть и полезные



Записки московского мартиниста сенатора И.В. Лопухина // Русский архив. Историко-литературный сборник. — М. 1884. Выпуск 1. С. 20



Первое же действие придворного негодования на общество наше явно открылось против меня; и сие-то было оное сильное предубеждение, с которым граф Брюс приехал начальствовать в Москву и коим особливо побуждаясь, гнал он меня, как я описывал.

По приезде своем в Москву не только обходился он со мною крайне ласково и учтиво, но даже уверял и, казалось, искренно, в желании иметь самое короткое и приятельское со мною знакомство, изъявляя при том особливое ко мне уважение. Сие продолжалось несколько времени и после рассказанного мною спора моего с ним о числе ударов, при котором поступил он так похвально.

Но вдруг граф Брюс говорит мне наедине, что известно, что я нахожусь в оном обществе, и что хотя он сам бывал в подобном и, зная всю святость его цели и упражнений, понесет он в сердце своем уважение к ним и по гроб (сии были точные его слова), однако в некоторых чинах и летах ужо непристойно сим заниматься. «Естли это таково, как ваше сиятельство сказывать изволите», отвечал я ему, «то мне кажется, что чем больше лет и чинов имеет человек, и чем важнейшею обязан должностью, тем пристойнее и нужнее упражняться ему в том что его просвещает, учить добродетели и заставляет исполнять ее правила».

Разговор наш был длинный и долго с обеих сторон довольно равнодушный. Предмет его был тот, что граф Брюс настоятельно требовал, чтоб я оставил общество и упражнения оные, и что это будет угодно Государыне. «Волю ее о сем, что ли», спросил я его, «объявляете вы мне?» —«Нет», говорил он, «но можете разуметь, что не от себя говорю я вам это».— «Что ж», отвечал я, «неужели Государыня изволит знать о моих связях и упражнениях? Я думаю, едва ли ей известно мое имя и существование на свете».— «Да», сказал он, «вы ей слишком известны, и она непременно требует от вас того, что вы от меня слышите».—«Позвольте мне усомниться», говорил я, «чтоб такой мудрой Государыне было неугодно такое доброе дело, каким и вы его признаете». «Да она не так думает», отвечал он.— «Может быть, потому», говорил я, «что оно ей не прямо известно: так стоить только ей объяснить; а о делах добрых не только полезно, да и долг верного подданного объяснять государям правду».—«Ты поди, объясняй ей», сказал он мне с жаром, и с очень сильным, требовал моего согласия на его предложение.

Я говорил, что осмеливаюсь сказать ему откровенно, и так, что он может донести мои слова самой Государыне, что не могу я поверить, чтоб Ее Величеству угодно было, чтоб кто-нибудь оставил столь хорошие упражнения. Если ж она того желает по противному об них понятию, не имея способов получить истинного, то я думаю угождать в таком случае мыслям ее была бы слабость и чувство противное тому уважению, какое иметь естественно к столь великой Государыне; и что великодушие ее представляю я себе в столь высоком степени, что такие-то подлые угождатели должны быть ей больше всего неугодны.

«Знайте ж», сказал мне граф мой голосом, дрожащим от досады, «что с теперешней минуты буду я всякое вам зло делать», и побежал вон, хлопнув дверью; а я спокойно поехал домой.

На другой день дал он то грозное предложение Палате, о коем я описывал, и к делу о купцах он только придрался. Принося на меня Государыне жалобу за поданное мною объяснение и удержанную им просьбу мою об отставке, описывая упрямство мое будто по службе, описал он, конечно и с оттенками еще своими, и последнюю оную между нами сцену. Государыня имела привычку его жаловать, и он к ней писывал свободно.

И так в конце 1784 года открылись давно уже продолжавшиеся негодования и подозрения двора против нашего общества. Коварство, клевета, злоба, невежество и болтовство самой публики питали их и подкрепляли. Одни представляли нас совершенными святошами; другие уверяли, что у нас в системе заводить вольность, а это делалось около времени Французской революции; третьи, что мы привлекаем к себе народ и в таком намерении щедро раздаем милостыню. Иные рассказывали, что мы беседуем с духами, не веря притом существованию духов, и разные разглашали нелепости, которым столько же неблагоразумно верить, сколько непохвально распускать их. Однако все сии слухи имели свое действие, сколь ни были они ложны и один другому противны; ибо и святые, и бунтовщики, и проказники, и суеверы, и замысловатые обманщики: всего этого, рассудя, нельзя связать хорошенько.

У страха, говорят, глаза велики. Вот от чего прямо родились и возросли негодовавия оные и подозрения. А сему содействовали доверенность к наветам, обычай слушать шпионов, которые должны необходимо лгать (потому что ежели они будут правду доносить о тех, коих подозревают напрасно, то естественно потеряют несчастную к ним доверенность и с нею корысть свою), обычай также полагаться на искусство полиции, которая почти всегда строит свою Фортуну на беспокойстве жителей, вместо того, чтоб ей сохранить их покой.

Много также действовали предубеждения и ненависть, которыми с невежеством исполнены люди против строгой морали и всякой духовности, коими отличались издаваемые нами книги.

Все сие усилилось началом революции в Париже в 1789 году, которой произведение тогда приписывали тайным обществам и системе философов; только ошибка в этом заключении была та, что общества оные и система были совсем непохожи на наши. Нашего общества предмет был добродетель и старание, исправляя себя, достигать ее совершенства, при сердечном убеждении о совершенном ее в нас недостатке; а система наша, что Христос — начало и конец всякого блаженства и добра в здешней жизни и в будущей. Той же философии система — отвергать Христа, сомневаться в бессмертии души, едва верить, что есть Бог, и надуваться гордостью самолюбия. А обществ оных предмет был: заговор буйства, побуждаемого глупым стремлением к необузданности и неестественному равенству.

Но из того, что бывают тайные общества вредные, никак не можно с благоразумием заключить, чтоб не могли быть и полезные. Известны примеры, что давали отраву в Причастии. Но что ж из того заключить можно против Причастия? Мистерии древних служат сильным доказательством возможности добрых и полезных обществ тайных.

Впрочем, главною причиною революции ставить самую оную философию и общества, похоже, мне кажется, на то, как иногда больные, изнурив себя и все свои соки испортив невоздержностью и неосторожностью, не желая признаваться в прямых причинах своих болезней, стараются их приписывать каким-нибудь неважным посторонним случаям, в коих они невинны и которые бы для них совсем нечувствительны были, если б расслабленное тело их не было уже готово разрушиться.

Злоупотребление власти, ненасытность страстей в управляющих, презрение к человечеству, угнетение народа, безверие и развратность нравов: вот прямые и одни источники революций. Все законодательства, все училища, все устройства, без истинного живого духа веры, без духа Христова, без света премудрости Божией, суть то для тела политического, что без кровоочистительных лекарства и пластыри, могущие залечивать наружные болячки для больного, у которого кровь нечистотами испорчена.

Неудовольствия оные правительства, подозрения, скрытые присмотры полиции, толки и шумы публики, то уменьшаясь, то прибавляясь, продолжались лет семь. Много имели мы неприятелей, а защитников с голосом никого, ни при дворе, нигде. Мы столько были невинны, что и не старались оправдываться, а только при случаях простодушно говорили правду о цели и упражнениях нашего общества; но нам не верили.

Хотя и собрания наши, наконец, пресеклись, однако подозрение на нас нисколько не уменьшилось.




Касательно пользы и употребления отечественных лечебных средств
Обыкновенной предварительной операцией было отыскивание на теле подсудимой «ведовской печати»
«...Я решился назначить дядю Сергея в Москву генерал-губернатором вместо Долгорукова, выжившего за последнее время совершенно из ума»
Отрубленную голову насадили на пику и водрузили на крышу Вестминстерского дворца, где она находилась на всеобщем обозрении 30 лет.
Русские штурмуют Пекин
«О самодержавии теперь мечтают и будут мечтать так, как раньше мечтали о социализме».
В понятие животного входит понятие самодвижущегося предмета
Достигнутое соглашение повергло христианскую Европу в шок.
Как принц персидский вез в Петербург алмаз «Шах» и извинения за смерть Грибоедова.
После 13 лет управления Потемкиным Новороссией, в ней прибыло 600 000 жителей, то есть прибывало в год почти до 43 т. человек



Библиотека Энциклопедия Проекты Исторические галереи
Алфавитный каталог Тематический каталог Энциклопедии и словари Новое в библиотеке Наши рекомендации Журнальный зал Атласы
Алфавитный указатель к военным энциклопедиям Внешнеполитическая история России Военные конфликты, кампании и боевые действия русских войск 860–1914 гг. Границы России Календарь побед русской армии Лента времени Средневековая Русь Большая игра Политическая история исламского мира Военная история России Русская философия Российский архив Лекционный зал Карты и атласы Русская фотография Историческая иллюстрация
О проекте Использование материалов сайта Помощь Контакты
Сообщить об ошибке
Проект "Руниверс" реализуется при поддержке
ПАО "Транснефть" и Группы Компаний "Никохим"