1.3. Омейядский халифат

Арабский Халифат во второй половине VII-VIII вв.

Во всяком случае, в 50 г. (670) Му'авия предоставил так называемому братцу своему всю восточную половину госу¬дарства в полное, независимое управление, после того как незадолго перед тем тот зарекомендовал себя в качестве ад¬министратора Басры самым блестящим образом. Долж¬ность эта, несомненно, была самая трудная во всем государстве. Многочисленные приверженцы Алия в Куфе не были опасны, пока Хасан, официальный глава семьи Пророка, жил в мире с правительством. В Басре же было совсем не то. Весь южный Ирак и Хузистан кишмя кишели хариджитами; для них Му'авия, благодаря своим решительно мирским воззрениям, был, понятно, далеко невыносимей, чем преж¬де Алий. Оба первые наместника, правившие в Басре с 41 по 45 (май 661 — март 665), не сумели подавить мятежного духа. Хотя каждое отдельное восстание пуритан было укро¬щаемо, но они беспрерывно возобновлялись и угрожали, особенно в 43 г. (663), широко разлиться. Прибыв в Басру в 45 г. (665), Зияд порешил сразу принять крутые меры. Рядом строжайших приказов, для наблюдения за исполнением которых создан был отдельный отряд из 4000 полицейских солдат, вскоре восстановлено было общественное спокой¬ствие в самом городе, обуреваемом доселе смутами и беспо¬рядками. В первый раз свободолюбивого араба сковывали ограничительными мерами; отдан был приказ — никому не появляться после солнечного заката на улице под угрозой смертной казни. Зияд проводил свои меры беспощадно; обезглавлен был один бедный бедуин, которому последнее распоряжение было неизвестно; он преспокойно пригнал поздно вечером в город свой скот на убой; никакие оправ¬дания не принимались, ибо имелось в виду восстановить во что бы то ни стало спокойствие всего населения области. Где бы ни появлялся в стране хариджит, его неутомимо пре¬следовали, а сопротивление подавлялось с крайней жестокостью. Конечно, нельзя верить безусловно всему, что пере¬дают позднейшие историки о Зияде. Из него сотворили они поистине сатану в человеческом образе: и здесь можно под¬метить постоянное стремление представлять в возможно неблагоприятном свете все, что делалось при Омейядах ради их пользы, всякого же восстававшего против их влады¬чества — прославлять в образе ни в чем не повинного муче¬ника. <…> Поэтому, если все позднейшие извес¬тия переполнены разного рода ужасными рассказами, по¬священными описанию отвратительных образчиков жес¬токости и кровожадности Зияда, нам следует придержи¬ваться одного значения этого управления, о чем не умалчивают одновременно и эти самые историки. При нем первом, повествуют они, окрепла правительственная власть, владычество Му'авии распространилось твердо. Он понуждал народ к повиновению, усердно наказывая и обна¬жая меч: хватали по малейшему недоверию, наказывали по подозрению. Во все время его управления люди боялись его, как огня, пока не дошло до того, что везде воцарилось спокойствие. Случись мужчине либо женщине утерять что-нибудь, никто не осмеливался дотронуться до вещи, пока не придет владелец и не подымет ее. Жившие отдельно жен¬щины могли проводить ночь покойно, не запирая дверей. Сам он, как рассказывают, впоследствии говаривал: «Если кто потеряет веревку по дороге отсюда в Хорасан, моих ушей не минет, кто ее поднял». Был это человек порядка во что бы то ни стало: однажды оба начальника его полицей¬ского отряда, предшествовавшие ему с копьями, стали в шутку задирать друг друга. Он увидел и приказал одному из них сдать оружие, а другого уволил в отставку.




В 50 г. (670), когда вся иракская область перешла в его управление, сто¬лица перенесена была в Куфу. Вслед за своим прибытием, собрал он, как рассказывают, общину в мечеть: так делали обыкновенно в подобных случаях. Наместник взошел на ка¬федру и после обычных славословий, обращенных к Богу, произнес следующее: «Вот что приходило мне в голову в бытность мою в Басре. Я предполагал явиться посреди вас окруженный 2000 басрийских полицейских солдат. Но по¬том я раздумал. Ведь вы — народ степенный, давно уже все непристойное устранено нынешним благоустройством. Вот и прибыл я к вам с одними моими домочадцами. Мне остается возблагодарить Господа за то, что он меня возвы¬сил в то время, когда люди хотели меня устранить, и сохра¬нил тогда, когда меня хотели покинуть». В подобном же ду¬хе продолжал он свою проповедь до конца. Некоторые не¬довольные стали швырять каменьями в кафедру. Он преспокойно уселся, выжидал терпеливо, когда перестанут. Потом подозвал некоторых из своих приближенных и при¬казал им никого не выпускать из ворот мечети. Обратясь за¬тем к общине, возвестил громовым голосом: «Слушайте ме¬ня, беритесь во время молитвы за руку соседа. Помните, ни¬кто не посмеет ответить мне: не знаю, кто был мой сосед». И продолжалось общее моление. По окончании поставлено было для Зияда кресло у врат мечети; к нему подходили од¬ни за другими рядами по четыре человека. Они должны бы¬ли поклясться Аллахом, что никто из них не бросал камень¬ями. Кто поступал так, мог уходить спокойно, кто же не со¬глашался на клятву — того связывали и отводили в сторонку, пока не набралось их человек 30: тут же на месте он прика¬зал отрубить им руки. «Клянусь Господом, — добавляет оче¬видец, сообщивший это известие, — нам никогда и в голову не приходило перед ним солгать, а что он сам возвещал, будь это хорошее или дурное, всегда исполнял». По одному этому легко судить, какой цельный человек был этот Зияд; он знал вполне, чего хотел, действовал напролом, а начатое доводил всегда до конца. Как в Басре хариджитов, так те¬перь и в Куфе он усмирил шиитов. Между тем значительное приращение их возбуждало немалые опасения: вот почему каждого по одному подозрению в тайной приверженности к семье Алия немедленно же хватали. Несчастному предоставлялось на выбор: или проклясть Алия, или же умереть. До нас дошли, однако, весьма обстоятельные данные, что в обеих этих местностях, бывших ареной жесточайших пре¬следований, наместник тогда только принимался за стро¬гость, когда кроткие убеждения не приводили к желаемым результатам.




Раз Зияду вздумалось прика¬зать через своего прислужника призвать к себе X а к а м а. Наместник пожелал видеть Хакама ибн Абу'ль-Аса, брата уважаемого Пророком человека из племени Сакиф, бывше¬го прежде помощником правителя в Таифе, а затем пересе¬лившегося в Басру. Прислужник же вообразил, что госпо¬дин требует Хакама ибн Амра, из племени Гифар, еще более «уважаемого сподвижника» посланника Божия, при жизни Пророка почти постоянно находившегося при нем. Слуга привел последнего к Зияду. Наместник принимает его, конечно, весьма любезно, рассыпается в комплимен¬тах, величает почтеннейшим человеком, удостоившимся отличия быть товарищем посланника Божьего, и предлага¬ет ему намеченный было для его тезки значительный пост наместника Хорасана, приговаривая шутливо: «Тебя-то я, признаться, не имел в виду, но Аллаху благоугодно было вспомнить о тебе!» Вообще Зияд раздавал охотно высшие должности сотоварищам Пророка.




Вскоре затем (55=декабрь 674) был назначен наместником в Басру сын Зияда, Убейдулла; он имел неосторожность выпустить на волю всех плененных хариджитов. Как кажется, новый намест¬ник питал надежду этой необычайной мерой кротости при¬влечь их на сторону правительства. Но так как, весьма понятно, сидели по тюрьмам именно самые ревностные из крайних, то они и не подумали раскаяться. Напротив, сразу же и везде хариджиты стали подкапываться под него и при всякой возможности затевать возмущения. Пришлось и ему обратиться к мерам строгости, даже превзойти своего отца в жестокости. Все усиливающийся пыл преследования под¬стрекал сектантов к большему и большему ожесточению; мечу палача противопоставляли они кинжал убийцы. В ско-ром времени Убейдулле трудно было найти кого-либо, ре¬шавшегося казнить хариджита, — ибо после каждой казни находили на другой же день, где-нибудь в уединенном мес¬те, труп того, который согласился исполнить смертный приговор. В позднейшую эпоху писатели вспоминали не без пафоса об этом упорном и мужественном поведении хариджитов в тяжкую годину угнетения их.




Особенной сла¬вой покрыта история Абу Билаля Мирдаса ибн Уд а й и, которого схватили раз вместе с толпой других еди¬номышленников. Чрезвычайная его набожность и рвение к молитве произвели необыкновенно сильное впечатление на тюремщика, тот дозволил ему при наступлении ночи уходить из темницы, дабы тайно навещать свою семью, с обязательством возвращаться назад ранним утром. У Мир¬даса был друг, часто имевший доступ к приближенным Убейдуллы. Раз вечером услышал он, что наместник, говоря о пойманных хариджитах, объявил свое намерение пере¬бить всех их на следующее утро. Друг спешит в жилище Мирдаса, сообщает родственникам его печальное известие и советует: пошлите в темницу известить Абу Билаля, пусть напишет завещание, я вам говорю — ему недолго жить. Мирдас прислушивается к словам знакомого, укрывшись в соседней комнате. В то же самое время известие достигло и тюремщика. Можно себе представить, какую тревожную ночь провел бедняга, опасаясь, как бы Мирдас не узнал о приказании и не убежал. Но когда наступило положенное время возвращения, пленный своевременно вернулся в тюрьму. На вопрос тюремщика: «А ты ничего не слышал про приказ эмира?» — узник ответил просто: «Как же, знаю». По¬раженный собеседник невольно воскликнул: «И ты все-таки пришел?» А тот возразил: «Конечно, не мог же я за твое доб¬рое дело подвести тебя под наказание». Когда Убейдулла в то же самое утро приказал привести хариджитов и стал каз¬нить одного за другим, пал перед ним на колени тюремщик, старый слуга дома Зияда, воспитавший Убейдуллу, и взмолился: «Подари мне этого!» При этом он рассказал всю исто¬рию. Просьба была уважена, Мирдаса помиловали. Лишь только очутился последний на свободе, тотчас же покинул Басру и возбудил новое восстание в Хузистане. Пришлось выслать против него войска, шайку рассеяли, а сам он ук¬рылся в маленьком местечке в провинции (58=678). Там он тихо прожил несколько лет, но уже в 61 (680/1) снова зате¬ял борьбу с местными властями и был убит в первой стычке. Хотя подобное дикое упорство, с которым эти люди дер¬жались так крепко за свои основные положения, и бесстра¬шие, с коим они боролись за них, не предвещало ничего хо¬рошего в будущем, нельзя, однако, не принять во внимание, что круг их действий был сравнительно невелик, что смуты, в большинстве случаев не разраставшиеся широко, подав¬ляемы были и скоро, и основательно; а потому рядом с цве¬тущим общим положением государства в правление Му'авии они были едва заметны.




Зато на восток и север предпринимаемы были далекие походы вперед в тюркские владения в промежуток времени между 50 –56 (670 – 676). <…> Место по¬следнего заступил в 54 (674) Убейдулла, 25-летний сын умершего наместника Зияда. Он двинулся далеко за Оксус, в страну Согдиану, дошел до Пейкенда и Бухары и нанес тюркам жесточайшее поражение. Им, как передают, пере¬сланы были в Басру 2000 пленных — первые тюркские ра¬бы. Вскоре появились они в западных провинциях халифа¬та, и из года в год пригоняли их все новыми толпами; так продолжалось в течение нескольких поколений, пока они не обратились из невольников в господ.




Не без колебания согласился Омар командовать новой экспедицией, и 3 Мухаррема 61 (3 октября 680) уже настиг маленький отрядец Хусейна. Инструкции Убейдуллы, данные ему, не исключали совершенно мирного исхода. Сын одного из старейших сподвижников Мухаммеда, Омар, невзирая на глубокое убеждение в бесполезности новой междоусобной войны, не имел никакой охоты губить внука Пророка, пока был еще возможен иной исход. Много дней протекло в личных пере¬говорах, наконец Хусейн согласился, убежденный настоя¬тельными представлениями противной стороны, сдаться на одном из предложенных ему трех условий: или вернуться в Мекку, или отправиться вместе со спутниками к Язиду и в Да¬маске принести присягу, или же быть препровожденным на одну из границ государства и принять участие в борьбе с не¬верными вместе с прочими мусульманами. К Убейдулле не¬медленно же был отправлен посол с извещением. Намест¬ник склонялся было принять это предложение как благо-приятное разрешение всех предстоявших трудностей. Для нас, знакомых с развязкой, не может быть никакого сомне¬ния, что, во всяком случае, он поступил бы умно, если бы пре¬доставил Хусейну на выбор второе или третье условие, ибо дозволить ему теперь свободное возвращение в Мекку было действительно опасно. Но один из приближенных намест¬ника, Шамир, сын Зу'ль Джаушена — имя это и поныне вспо¬минается с омерзением во всем мухаммеданском мире и произносится каждым шиитом не иначе как с добавлением неизбежного эпитета: «Богом проклятый», — истый языч¬ник, ненавидевший весь дом Пророка и видевший безопасность трона Омейядов лишь в гибели претендента, сумел пе¬реубедить Убейдуллу и заставил его отклонить договор, а вместо того потребовать безусловной сдачи Хусейна и его верных; Шамиру же с отрядом пехотинцев поручено было присоединиться к Омару и передать ему этот новый приказ, а в случае нежелания неприятеля повиноваться тотчас же напасть на него и доставить Хусейна в Куфу живого либо мертвого. Если же Омар заупрямится, новый посланник уполномочен был изрубить его тут же на месте и принять са¬мому начальство над войском. Наступило 9 число месяца, когда прибыл роковой вестник к войску. Омар выходил из себя, осыпал Шамира укоризнами, но не посмел идти напе¬рекор воле своего эмира. Как и следовало ожидать, Хусейн отклонил требование сдачи и стал приготовляться к последнему бою. Не могло быть никакого сомнения, чем это долж¬но было кончиться: 150 человек окружены со всех сторон при местечке Кербела, по крайней мере, 5000-ным войском. Тем не менее развязка затянулась до полудня 10 Мухаррема 61(10 октября 680). Омару, а также и большинству его вои¬нов захотелось, конечно, взять Хусейна живым; таким обра¬зом большая часть дня протекла в отдельных единоборст¬вах. Постепенно таяло число защитников Хусейна, но реши-тельный момент все еще не наступал. Наконец Шамиру надоело ждать так долго и он бросился с окружающей его толпой напролом, изрыгая проклятия. Сражаясь до конца отчаянно храбро, внук Пророка пал, пораженный мечами и пиками тех, которые имели притязание исповедовать веру его деда; вместе с ним полегли его двоюродные братья и дру¬зья, все до последнего, геройски защищаясь. Жен и детей по¬щадили; их отослали в Дамаск к Язиду. Одновременно ото¬слана была к халифу и отрубленная голова Хусейна. Повели¬тель был страшно взволнован, когда узнал о ходе происшедшего: никогда, настаивал он, я не желал смерти этого дорогого мне человека. И этому торжественному заявлению мы должны пове¬рить, тем более что он закрепил его актом, явно приносив¬шим ему вред. Он отослал в неприкосновенности всех жен¬щин и детей обратно в Мекку, окружив их подобаемым их сану почетом. Рассказы свидетелей о происшедшей катаст¬рофе вдохнули негодование в сердца многих богобоязнен¬ных людей, близких по крови или же сподвижников Пророка. Неудовольствие против дома Омейядов с этого самого момента все росло и росло. Если и здесь уже подго¬товлялся опасный косвенный удар против правления, при котором возможны такие нечестивые насилия, то послед¬ствия гораздо более широкого значения должен был вы¬звать день Кербела особенно во всей восточной половине халифата.




Все в Ираке, причислявшие себя к Шиат-Алий, воспылали стыдом и гневом при известии, что княжеский сын обоготворяемого ими покойного владыки, глава дома Пророка, пал жертвой меча маловерных нечестивцев. В этих широких кругах ожесточение к партии Омейядов воз¬горелось далеко сильнее, чем даже после смерти Алия, ко¬торую, по крайней мере, нельзя было приписать им непосредственно. «Мщение за Хусейна» стало лозунгом всех шиитов, оказавшимся для сирийской династии столь же бедственным, насколько поднятый во время Му'авии клич «мщение за Османа» послужил ей на пользу. И это предви¬делось правящей партией: Убейдулла слишком надеялся на себя и готов был всечасно подавить всякое движение саб¬лей и плетью. Одного только не предусмотрел он, что умерщвление Хусейна повлияло на все дальнейшие события, как никогда ничем не исправимая ошибка. С этого самого момента начинается подъем народного персидского духа. Никогда не обманывающий инстинкт ненависти отметил гробницу, сложенную сострадательным людом в Кербела для безголового туловища Хусейна, местом сборища для всех, кто в обширной стране тайно жаждал высвобождения из-под арабского ига. Не прошло и трех лет, как Шиат-Алий находился уже в открытом союзе с чисто пер-сидскими элементами. Под эгидой талисмана, созданного требованиями религиозно-политического свойства «о владычестве в доме Пророка», дух Персии воспрянул и стал непобедим, невзирая на поражения без числа. И никогда не замирал он, сражаясь с арабскими полчищами то там, то здесь без перерыва, пока наконец монголы не накинули на всю Переднюю Азию громадной надгробной пелены, из-под которой арабы и персы, сунниты и шииты вновь по¬явились впоследствии, но жалкими и навеки разрозненны¬ми. Таким образом, рядом с Омейядами и староверующими, которые сходились, по крайней мере, в одном — в признании халифа за абсолютного пра¬вителя в качестве наместника Мухаммеда, рядом с хариджитами, требовавшими наивысшего суверени¬тета исключительно для общины, выступили теперь шии¬ты — «легитимисты ислама». Догмат их, заключавшийся в исключительном полномочии Алия и его дома на имамат, разросся постепенно в неподдельное обоготворение Алия, Хасана и Хусейна. Естественным последствием этого ново¬го учения было непризнание первых трех халифов и всех преданий, не имеющих отношения к Алию. В этом смысле уже с 65 (684) стали возноситься молитвы при гробнице Хусейна, настоящего имама и мученика, точно так же, как и ныне совершают это тысячи паломников, при¬текающих к «Мешхед-Хусейн» («Месту успокоения мучени¬ка Хусейна»), священной местности, Ка'бе шиитского мира.




(…) Абд-аль-Малик не достиг конечной цели — воссоединения всей территории ислама под одним скипетром сынов Омейи. В сущности, он властвовал ныне лишь в Сирии, Египте, северо-западе Аравии и Ираке. В большей части Аравии, Мидии и Персии хозяйничали хариджиты, а Хорасан был раздираем племенной враждой аздов, мударитов и раби'итов. Сходство основных черт управления ха¬лифа с приемами Му'авии высказалось и тут в яркой фор¬ме. Захотелось и Абд-аль-Малику иметь своего Зияда, и он нашел его готового в лице Хаджжаджа, школьного учите¬ля из Таифа. Все чаще и чаще стали получаться халифом в 75 (694) жалобы Мухаллаба. Этот полководец никак не мог справиться с хариджитами благодаря тому именно обстоятельству, что жители Куфы и Басры после восста¬новления спокойствия в Ираке и слышать не хотели о тя¬гостной борьбе с раскольниками в персидской и мидийской гористой местности. Когда наместники высылали на подмогу к полководцу отряды, люди попросту, никого не спрашиваясь, возвращались к себе домой при первой воз¬можности. В это время Хаджжадж, распоряжавшийся по-свойски и весьма грубо в Медине с остатками староверующих, вдруг получает приказ о своем назначении на пост наместника всего Ирака. Тотчас же отправился он в Куфу, а в Раджабе 75 (ноябрь 694) уже въезжал в город. Подобно Зияду сложилось у него правильное убеждение, что преж¬де всего нужно уметь говорить с народом прямо без оби¬няков, чисто по-арабски. С утренней зарей нагрянув нео¬жиданно в город, новый наместник направился в мечеть и приказал собрать всю общину. Между тем куфийцы, с тех пор как им удалось прогнать Убейдуллу, несколько поот¬выкли от повиновения наместникам. Не принимая даже в расчет восстания персов при Мухтаре, положения совер¬шенно исключительного, за последние десять лет жители делали что хотели и почти всегда наперекор воле так на¬зываемых эмиров. Поэтому толпы беспечно повалили в мечеть. Говорили, что какой-то человек, приехавший с за¬крытым лицом, хочет там что-то сообщить общине. Мно¬гие спешили в надежде принять снова участие в свежень¬ком, веселеньком скандале. Их постигло, однако, непри¬ятное разочарование. Когда вся община собралась, поднялся на кафедру какой-то никому не известный чело¬век. Вместо обычного «хвала Тебе, Создатель», которым начиналась каждая речь в этом священном месте, незнакомец провозгласил, срывая с лица покрывало и цитируя строфы одного языческого поэта:
«Я сын того, кто светит и над горами воспаряет. — Лишь только я сорву покрывало, вы меня узнаете! «О, клянусь Богом, — так продолжал он далее, — я взвалю на зло всю тяжесть ответственности за него, я выкраиваю наказание по мерке, и за равное воздаю равным. Клянусь Богом, я вижу головы, которые уже созрели, настало время скосить их, и мне чудится, что кровь уже струится меж чал¬мами и бородами...»
Через несколько строф он воскликнул:
«Жители Ирака, я вам не винная ягода, которую можно сдавить, и не верблюд, которого можно запугать, гремя ста¬рым бурдюком. Меня ощупали, чтобы узнать мой ум, и на ристалище я уж добежал до столба. Повелитель право¬верных, Абд-аль-Малик, рассыпал свой колчан и испробо¬вал зубами древки стрел своих. Меня он избрал — креп¬чайшего из всех и на излом тугого. И вот он послал меня к вам — давно уж вы упорствуете в заблуждении, блуждаете в своем ослеплении. Клянусь Богом! Драть кожу буду с вас, как дровосек кору с деревьев, и скручу вас и буду бить, как мимозовые ветви, и исколочу вас, как бьют чужого верблюда…»
В таком же тоне продолжал наместник и далее. Можно себе представить, до какой степени возмущены были слу¬шатели подобной речью. Когда же под конец по заведен¬ному издавна обычаю новый правитель повелел прочесть официальное послание, в котором Абд-аль-Малик объяв¬лял ко всеобщему сведению жителям Ирака о назначении Хаджжаджа, и произнесено было вступительное обраще¬ние: «От Абд-аль-Малика, повелителя правоверных, к ве¬рующим и муслимам Ирака. Мир с вами!» — не нашлось ни одного в толпе, кто бы произнес согласно этикету — «Мир также и тебе, о повелитель правоверных!» — Хаджжадж немедленно же крикнул, обернувшись к чтецу: «Стой! А вы, рабы палки, повелитель правоверных вас приветству¬ет, и никто из вас не нашелся воздать должное на привет? Так вот как понимал вежливость Ибн Нихья! Клянусь Создателем, я вас приучу к другой!» — И когда снова по знаку эмира начал чтец послание, все присутствующие в один голос как бы по команде произнесли: «Мир тебе, по¬велитель правоверных!»




За словами последовали и деяния. Три дня роздыху да¬ровал Хаджжадж куфийцам, а затем погнал всех в поход. Некоторым взбрела было на ум несчастная мысль при¬крыть свое непременное желание остаться на родине бо¬лее или менее пустыми отговорками; их попросту казни¬ли. С этой самой поры Мухаллаб не имел недостатка в солдатах. 20 Рамадана 75 (12 января 695) он разбил Катари при Казеруне в Фарсе, и началось отступление хариджитов в Кирман, медленное, но постоянное. В этой обла¬сти между сектантами возник новый раскол из-за того, что многим не нравился образ действий Катари. Полко¬водцу халифа оставалось только преследовать отдельные отряды и уничтожать их без особых затруднений. Сам Ка¬тари погиб в 77 (696), вместе с ним закончили свое суще¬ствование так называемые азракиты — наиболее отчаянные фанатики из хариджитов. Конечно, приходилось и впоследствии усмирять в некоторых провинциях новые вспышки пуритан. В Аравии, по-видимому, десятки лет спустя после того, как окончательно усмирены были в 73 (692) недждиты, вспыхивали изредка новые движения, но о них до нас не дошло точных известий. Гораздо опаснее, во всяком случае, были отголоски хариджитского восста¬ния в Ираке и Персии. Пока Мухаллаб побеждал Катари в Фарсе и Кирмане, вдруг у Мосула (76=695) появились це¬лые толпы хотя менее фанатических и свирепых, но все-таки храбрых сектантов под предводительством Салиха ибн Мусарриха. А по смерти его даже на Хаджжаджа навел страх в 76 и 77 (695 — 6) преемник его Шебиб ибн Язид, соединявший большую энергию с человеколюбием по от¬ношению к мирным жителям страны. Тщетно упрямый наместник Ирака пытался сломить в открытом поле этого пылкого поборника чистого учения об исключительном верховенстве Аллаха и общины. Поражения следовали за поражениями, как вдруг к концу 77 (в начале 697) несча¬стный случай избавил сразу наместника от опасного вра¬га. Вместе со своим боевым конем Шебиб сорвался с мос¬та и утонул в волнах вздувшейся речки Карун (в Хузистане). С ним рухнуло и защищаемое им дело. Безмерное ожесточение арабов Персии и Ирака на строгости Хадж¬жаджа понемногу утихало, хотя потребовалось не раз еще возобновлять борьбу, чтобы подавить всякое сопротивле¬ние; но зато нигде в этих провинциях более не доходило впоследствии до общего восстания.




Хаджжадж не мог, конечно, предполагать даже, чтобы жители страны были в состоянии вполне изменить глубоко укоренившееся направление; вот почему наместник изоб¬рел новое средство держать их в повиновении. На большом соединительном канале, между Тигром и Евфратом, проре¬зывавшем с севера на юг Месопотамию и выкопанном или, лучше сказать, восстановленном по приказанию самого же Хаджжаджа, построен был новый город. От Куфы, Басры и Ахваза, главного города Хузистана, очага хариджитов, от¬стоял он в равном расстоянии. Поэтому и назван он Васит (Срединный город). Благодаря центральному положению крепости, гарнизон надежных войск мог с одинаковой ско¬ростью поспеть в один из названных городов по первому известию о возникших там беспорядках.




Благоволение, оказываемое сильными мира делам веры, не ограничивалось, однако, лишь одной внешностью. Ради защиты покровительствуемой ими ортодоксии в конце концов они вмешивались даже в богословские прения. Именно теперь духовная жизнь этого замечательного периода пыталась в двух пунктах государства выступить впервые в более определенном смысле. Самое рассмотре¬ние деятельности трех тогдашних выдающихся государст¬венных людей побуждает нас хотя бы в общих чертах изло¬жить эти начинания научной обработки теории ислама.
Всякий, кто только ощущал в себе в то время духовные силы, побуждающие его высказаться, если только поэтичес¬кое дарование не увлекало его неудержимо на иные пути, на¬ходил один только предмет, достойный внимания: Слово Божие и устные предания о Пророке, неизбежное разъясне¬ние первого. Отныне и надолго еще вперед вся научная дея¬тельность сосредоточивалась на одном толковании Корана, на собирании, дальнейшей передаче преданий и формули¬ровке учения веры, разрабатываемого на основании данных из обоих первостепенных источников. Вначале, в особенно¬сти в промежуток времени от смерти Мухаммеда до конца второй междоусобной войны, подобным занятием предава¬лись люди, исключительно руководимые практическими потребностями: предстоявшие на молитве и судьи. Одному необходимо было с величайшей осмотрительностью позаботиться об изучении Священного Писания в подлинном его виде, другой должен был строго сообразовать решения свои с постановлениями Пророка и его первых преемников; но обоим этим требованиям было далеко не так легко удовле¬творить, как это может показаться с первого взгляда. <…> Затем добрая половина первоначальных араб¬ских согласных до такой степени были схожи друг с другом, что являлась новая трудность отличать тождественные очертания. Если бы по-русски, например, буквы «с», «т», «я», «н», «б» писались почти одинаково, какая путаница произош¬ла бы при чтении слов, состоящих из этих звуков: пришлось бы не читать, а отгадывать. В довершение всего вначале не было и помину об употреблении знаков препинания, не су¬ществовало и прописных букв. Трудненько было разбирать¬ся во всем этом природному арабу, но затруднения удесяте¬рялись для иноязычных новообращенных, которым сверх того приходилось бороться с трудностями необыкновенно запутанных правил арабского языка. Дабы пособить злу, придумали в Басре изображать гласные точками и черточка¬ми, ставя их внизу и сверху согласных, а похожие по начер¬танию согласные отличали подобного же рода знаками: на¬чало этому положили уже сирийцы, от которых первона¬чально и заимствована была арабами азбука. Говорят, сам Хаджжадж допустил введение этих пояснительных знаков, конечно, не как и воспоминание о прежнем своем учитель¬ском призвании: надо было прекратить раз навсегда все спо¬ры о правильности чтения отдельных мест Корана, в видах вящего поощрения покровительствуемому богословскому направлению. Во всяком случае, это нововведение в те времена получило сразу широкое распространение как неиз¬бежное подспорье. Между тем правильная расстановка раз¬личительных точек в письме требовала, конечно, основа¬тельного изучения языка, но приобрести это знание для то¬го, чтобы при этом достичь преж