К проблеме взаимоотношений православных и католиков в великом княжестве литовском в конце XIV — середине XVI в.

1805 г. вышла в свет знаменитая книга Н.Н. Бантыш-Каменского «Историческое известие о возникшей в Польше унии, с показанием начала и важнейших, в продолжение оной через два века, приключений, паче же о бывшем от римлян и униятов на благочестивых тамошних жителей гонении». С тех пор вот уже более двухсот лет проблема взаимоотношений между христианами восточного и западного обрядов в Великом княжестве Литовском остается одной из самых популярных и одновременно одной из самых дискуссионных в исторической науке целого ряда стран Восточной и Центральной Европы. Точно так же, как и работа Бантыш-Каменского, которая изначально была подготовлена как записка для российской императрицы Екатерины II, обсуждение этого вопроса в науке зачастую носило остро полемический и сильно политизированный характер. На сегодняшний день существует уже обширная литература по теме. Так, достаточно большое внимание уделено проблеме унии между церквями1. Немало на-

Н.Н. Бантыш-Каменский. «Историческое известие о возникшей в Польше унии...». 1805 г.

писано также о правовом положении православной церкви2. Однако следует отметить, что степень изученности разных аспектов этой многоплановой темы неодинакова — есть и такие, которые затрагивались лишь спорадически. Кроме всего прочего, исследования нередко страдают схематизмом как в подаче материала, так и в оценках. Задачей данной работы будет выяснение характера взаимоотношений между представителями православной и католической конфессий в течение полутора столетий после того, как Литва приняла крещение по западному обряду, и Великое княжество Литовское официально стало католическим государством. Причем основной акцент будет сделан не на юридической стороне вопроса, которая уже немало изучалась, а на фактическом положении дел.

Вначале отметим, что непосредственные контакты православного населения «русских» земель Великого княжества Литовского с христианами западного обряда начались задолго до официального крещения Литвы. В целом можно сказать, что католичество проникало сюда двумя путями: от немцев и от западных славян. Правда, в первом случае это проникновение было связано в том числе с действиями рыцарей-крестоносцев и поэтому нередко (но не всегда) носило конфликтный характер. Более мирным, но и более медленным было проникновение католичества из западнославянских стран. И началось оно еще до того, как католичество приобрело государственный статус в Великом княжестве Литовском. Но уже тогда местные князья проявляли интерес к католичеству и, более того, приглашали в свои города католических монахов.

По всей видимости, в 60-е гг. XIV в. подольский князь Юрий Кориатович основал у себя в Смотриче доминиканский монастырь во имя Божьей Матери. В 1375 г. его брат Александр подтвердил прежний вклад и расширил владельческие права обители3. К сожалению, мы практически ничего не знаем о насельниках этого монастыря. Однако, учитывая близость Кориатовичей к двору польского короля Казимира III Великого, монахи пришли в Смотрич, скорее всего, из Польши. Правда, нельзя исключать и чешского их происхождения.

Но только после Кревского соглашения, заключенного между Великим княжеством Литовским и Польшей в 1385 г., и крещения Литвы в 1387 г. контакты «русских» земель и «русских» подданных Великого княжества Литовского с католичеством приобрели систематический характер и с течением времени только усиливались.

В конце XIV или начале XV в. князь Федор Данилович Острожский основал у себя в Остроге доминиканский монастырь. Интересно, что монахами в нем были не поляки, как можно было бы ожидать, а чехи. Так, в частности, документы называют Яна Чеха, которому был адресована вкладная грамота и который был, по всей видимости, настоятелем монастыря. Между 1443 и 1452 гг. Василий Федорович Острожский подтвердил отцовский вклад4.

Думается, стоит подчеркнуть тот факт, что князья-основатели обоих упомянутых выше доминиканских монастырей были православными. И вряд ли можно всерьез вести речь о каком-то принуждении их к постройке в своих вотчинах католических монашеских обителей. Судя по всему, это были вполне добровольные и обдуманные их действия. Как видно, у этих православных не было какой-то антипатии или тем более агрессии по отношению к католикам. Более того, есть немало вполне однозначных примеров того, что православная знать Великого княжества Литовского проявляла немалый и вполне искренний интерес к западному христианству.

Князь Федор Данилович Острожский (в иночестве Феодосий). Изображение XIX в.

Среди таких фактов можно упомянуть, в частности, поездки и целые паломничества православных к католическим святыням. Такие путешествия совершили, например, князья Андрей Ольгердович Полоцкий и Юрий Лугвеньевич Мстиславский.

В июне 1394 г. Андрей Полоцкий, выпущенный незадолго до этого из семилетнего заключения, посетил бенедиктинский монастырь Святого Креста в городке Клепаж, расположенном недалеко от Кракова (теперь это краковское предместье)5. Однако эта поездка на богомолье интересна не только тем, что православный князь посетил католическую обитель. Бенедиктинский монастырь в Клепаже вообще был особым, уникальным в своем роде объектом. Он был основан в 1390 г. королевской парой — Владиславом II Ягайло и Ядвигой. Монастырь был организован по образцу известного бенедиктинского монастыря Эммаус (на Слованех) в Праге. Именно из Чехии в Клепаж прибыли первые монахи. В свою очередь, эммаусский монастырь был основан в 1347 г. Карлом IV — чешским королем (с 1346 г.) и императором Священной Римской империи (1347–1378). Он пригласил туда из Хорватии монахов, которые отправляли богослужение на славянском (церковнославянском) языке. На тот момент Хорватия оставалась, пожалуй, единственной славянской католической страной, где, наряду с общепринятой в западном мире латынью, практиковались службы на славянском языке. В церковном обиходе здесь также долгое время употреблялась глаголица. Воспринятое из Хорватии католическое славянское богослужение закрепилось в Эммаусе, а затем было перенесено и в Клепаж. В этом и состояла особенность местного бенедиктинского монастыря. Следует отметить, что монастырь в Клепаже действовал достаточно долго, и службы здесь все время традиционно велись на церковнославянском языке. Эти службы слышал еще знаменитый польский хронист Ян Длугош (1415–1480)6. А другой известный польский историк и географ Мацей из Мехова (ок. 1457–1523) вспоминал, что во времена его детства мессы в монастыре Святого Креста служили по-славянски7. По всей видимости, знакомый язык сыграл главную роль в том, что Андрей Полоцкий совершил свою поездку на богомолье именно к «порогам Святого Креста». По всей видимости, понимание языка богослужения имело важнейшее значение для Андрея и его спутников. Православная церковь на Руси использовала в службах язык, который был, по крайней мере, знаком верующим. Но ситуация в католическом костеле в то время была совершенно иной. Церковная служба на народных языках здесь была большой редкостью, в этой сфере почти безраздельно господствовала латынь.

Католический костел в Польше был сильно латинизирован, и до XVI в. польский язык там мало использовался. Он был не слишком распространен и в светской письменности. Иным было отношение к национальному языку в Чехии. По-другому, нежели в Польше, относилось к родному языку и местное чешское духовенство. Совсем не случайно Карл Люксембургский основал славянский монастырь в Праге уже на следующий год после того, как стал чешским королем. Наверняка он таким образом стремился завоевать симпатии своих новых подданных. Бенедиктинский монастырь в Клепаже был основан также в первые годы правления Ягайло в Польше. Но в этом случае инициатива, похоже, исходила от его супруги — королевы Ядвиги. Ядвига была глубоко религиозна и стремилась к тому, чтобы ее муж также стал убежденным христианином. Похоже, что именно с целью углубления христианской веры новокрещеного Ягайло, а также его приближенных-соотечественников и была основана обитель в Клепаже. Будучи сыном тверской княжны, Ягайло, без со-

Русское войско встречает литовских союзников — князей Андрея Ольгердовича Полоцкого и Дмитрия Ольгердовича Брянского. Миниатюра из сказания о Мамаевом побоище. XVII в.

мнений, хорошо знал русский язык. Понятно, что для него богослужение на церковнославянском языке было более доступным, чем служба на совсем уж непонятной латыни. В литературе уже давно было высказано мнение, согласно которому и сам Ягайло, и его придворные активно пользовались чешским языком8. Правда, это суждение не было подкреплено конкретными фактами. Тем не менее хорошо известно, что в тот период чешский язык оказывал очень сильное влияние на язык польский. Это сильнейшее языковое влияние проявлялось и в церковно-религиозной сфере. Таким же заметным было влияние чешской церковной жизни на польскую, и оно обозначилось уже на очень раннем этапе. Достаточно упомянуть, что одним из первых и наиболее почитаемых польских святых стал Войтех (Адальберт) — второй по счету пражский католический епископ и представитель знатнейшего чешского княжеского рода Славниковичей. А его сводный брат Радим (Гауденций) стал первым гнезненским архиепископом. Чешская церковная традиция была хорошо известна и в Древней Руси. Так, здесь знали и почитали святого князя Вацлава (в русской версии Вячеслава). Фрески XII в. с его изображением недавно были открыты в Спасо-Преображенском храме в Полоцке9.

Приверженность чехов своему национальному языку имела глубокие исторические корни. И, очевидно, совсем не случайно она так ярко проявилась в гуситском движении: как известно, проповедь слова Божьего на родном, чешском языке была одним из важнейших требований гуситов (чашников). Чешский перевод Библии был напечатан уже в 1488 г. и стал одним из первых опубликованных переводов Священного Писания на живые народные языки в Европе.

Идеологи гуситов проявляли неподдельный интерес к православию и пытались наладить контакты с «русскими» землями Великого княжества Литовского. В 1413 г. Иероним Пражский, находясь в свите Витовта, посетил Витебск. В том же году он побывал в Полоцке или во Пскове (поскольку по-латински названия этих городов писались очень схоже, то их часто путали). В Витебске Иероним, презрев католическую процессию, открыто примкнул к процессии православных и самым недвусмысленным образом выказал свои симпатии к православной вере. Так, например, он начал поклоняться православным иконам и святым мощам10.

Наряду с уважительным отношением к родному языку, гуситов сближала с православием и по крайней мере еще одна черта. Речь идет о возможности причащения мирян под обоими видами, то есть в том числе вином. В католической церкви причащение вином было (и до сих пор остается) привилегией духовенства. Именно требование проповеди слова Божьего на родном языке и евхаристия под обоими видами значились на первых двух местах в числе программных «четырех пражских статей» гуситов11.

В 1447 г. внук Ольгерда, православный князь Юрий Лугвеньевич (кстати, на тот момент княживший в Великом Новгороде), совершил паломничество к «святой крови Вильснака»12. Деревушка Вильснак, расположенная в немецком Бранденбурге, в эпоху позднего Средневековья была одним из самых почитаемых в католическом мире мест религиозного поклонения. В некоторые годы по количеству паломников Вильснак соперничал со знаменитым испанским Сантьяго-де-Компостела и привлекал пилигримов едва ли не со всего Европейского континента. Как выясняется, бывали там и православные.

Известны также случаи посещения православных обителей католической знатью самого высокого ранга, включая монархов. В сентябре 1543 г.

Иероним Пражский. Европейская гравюра XVI в.

король Польский и великий князь Литовский Сигизмунд II Август «с многыми велможами своими» посетил Супрасльский православный монастырь «церковнаго ради и местнаго видения, и молебнаго пения в святои пресветлои церкви Богородици от начала даже и до конца слушав, и внутр святилища сиреч олтаря быв, и на святои трапезе, святых евангелии и честных крестов и всех сосудов священных оглядев, и по монастырю походив, и в трапезницы быв, и милостину вбогым дав...»13.

Из приведенных фактов видно, что православные и католики в Великом княжестве Литовском довольно широко смотрели на проблему взаимоотношений между восточной и западной церквями, а также между их верующими. Они были очень далеки от черно-белого видения этих взаимоотношений. Контакты между конфессиями в нашей части Европы никогда не прерывались, а тема христианского единства постоянно была на слуху. Периодически поднимался и вопрос о церковной унии. Очень интересно выглядят контакты православных Великого княжества Литовского с Чехией. Важно подчеркнуть, что эти контакты не были связаны ни с политическим, ни с военным давлением католической страны на православную церковь Великого княжества Литовского и ее верующих. Существовали и другие факторы (в частности, язык богослужения), которые сближали стороны и позволяли им уважительно и без конфликтов налаживать связи. Но даже когда давление все-таки было (как в случае с Польшей и Немецким орденом в Пруссии и Ливонии), это все равно не делало католическую конфессию и католические святыни для православных однозначно чужими и однозначно враждебными.

Не может быть речи о закрытости конфессий. Общение происходило постоянно и на разных уровнях. Более того, мы с полным правом можем говорить о взаимном влиянии православия и католичества. Это относится и к самому Великому княжеству Литовскому, и к соседним с ним странам Восточной и Центральной Европы. Можно привести немало примеров такого взаимного влияния, остановимся лишь на некоторых из них. По свидетельству Яна Длугоша, Ягайло, уже будучи католиком и польским королем, тем не менее отдавал предпочтение греко-византийскому искусству перед «латинским»14. Так, именно Ягайло финансировал фресковые росписи нескольких католических храмов на территории Польши в византийско-русском стиле. К ним относятся, в частности, прекрасные фрески Троицкой каплицы (часовни) в Люблине15. Росписи каплицы Святого Креста кафедрального собора на Вавеле в Кракове, которые заказал младший сын Ягайло, великий князь Литовский и король Польский Казимир IV, также выполнены в византийско-русском стиле. Деревянные скульптуры святых Николая и Параскевы Пятницы, привезенные 1540 г. во Псков некими «старцами» из Великого княжества Литовского, хотя и были восприняты там с удивлением и определенным недоверием, тем не менее все-таки были одобрены для поклонения новгородским архиепископом и будущим московским митрополитом Макарием16. И, как видно, этому не смогло помешать даже то обстоятельство, что поклонение скульптурным изображениям сильно напоминало католическую традицию.

Как известно, привилей, изданный польским королем Владиславом II Ягайло и великим литовским князем Витовтом в 1413 г. в Городло, ограничивал права православной знати. Причем эти ограничения касались сразу нескольких сфер. По сравнению с католиками, православные вельможи были лишены права входить в высший эшелон власти. Так, только «исповедующие католическую веру и подвластные Святой Римской Церкви» получили право занимать важнейшие государственные должности и входить в состав великокняжеской рады. Католикам было запрещено выдавать замуж своих родственниц-католичек за представителей других конфессий. (Кстати, заметим, что этот запрет был ограничением не только для право-

Успение Богородицы. Фреска Троицкой часовни в Люблине. XV в.

славных, но и для самих католиков.) Городельский акт гарантировал имущественные права католиков, и прежде всего право владения землей, но не обеспечил такого права для христиан восточного обряда. Важно особо подчеркнуть, что в городельских документах речь шла о правах и привилегиях представителей именно формирующегося шляхетского сословия, а не о правах православных и католиков вообще.

Городельский привилей регулярно подтверждался. В последний раз это было сделано в 1551 г.17, но в 1563 г. Сигизмунд II Август отменил действие двух дискриминационных статей, которые ограничивали политические права православных18. Уравнение же православных в имущественных правах с католиками было проведено еще раньше: в 1432 и 1434 гг. Однако и до официальной отмены упомянутых «политических» статей Городельского привилея закрепленные в них правовые нормы пускали в ход, судя по всему, только в исключительных случаях.

В XV–XVI вв. православные занимали практически весь перечень государственных должностей Великого княжества Литовского. Исключение составляли, пожалуй, только два самых высоких поста: виленского (вильнюсского) воеводы и канцлера, которые начиная с 1458 г. традиционно занимал один человек. Причем были случаи, когда православные вельможи не были допущены к этим должностям явно по причине конфессиональной принадлежности, а правовым основанием этому послужили упомянутые статьи Городельского привилея. Например, так и не стал виленским воеводой и канцлером князь Константин Иванович Острожский (1460–1530). Его заслуги перед государством были велики и, безусловно, превосходили заслуги его главного конкурента — католического магната Альбрехта Мартиновича Гаштольда. Но в результате первым лицом в 1522 г. стал все-таки Гаштольд. Несколько позже претендентом на те же должности был потомок киевских бояр Иван Астафьевич Горностай. В 1539–1542 гг. он даже был «справцей» (исполняющим обязанности) трокского воеводы, в 1549–1551 гг. исполнял обязанности виленского воеводы, долгое время выполнял также функции канцлера19. Однако ни одну из перечисленных высших государственных должностей Горностай так и не занял. Причина кроется, очевидно, в его православном исповедании. Горностаю не помогло даже то, что он был очень близок ко двору и пользовался безусловным доверием и поддержкой Сигизмунда I, а затем его сына и преемника Сигизмунда II Августа. Именно они и продвигали своего верного слугу по карьерной лестнице. Но даже великие князья оказались не в силах возвести своего протеже на самые верхние ее ступеньки.

Во внутриполитической жизни государства между православными и католиками существовала определенная конкуренция, а значит, и определенная напряженность. Однако эта ситуация во многом была обусловлена именно неравными правами сторон. Опираясь на Городельский привилей, литовская католическая знать всеми силами стремилась отстоять свои исключительные права и господствующие позиции в государстве. Тем самым она пыталась противостоять все возрастающему политическому влиянию православных. На этой почве возникли острые противоречия, например, между Альбрехтом Гаштольдом и православными князьями Константином Острожским и Юрием Слуцким. Гаштольд в конце концов смог занять первый пост в государстве, но Острожский занял второе место. Таким образом, нельзя говорить о том, что Гаштольд одержал решающую победу: Острожский остался весьма влиятельной фигурой в государстве.

В эту непростую ситуацию пытались вмешиваться внешние силы — в частности, магнаты союзной Великому княжеству Литовскому Польши. Как это ни удивительно, но они приняли сторону православной «русской» знати. Например, в связи с переговорами о заключении очередной

Эффигия Альбрехта Гаштольда. Литография Ю. Озембловского. 1840 г.

унии между Польшей и Княжеством польская сторона в 1505 г. предлагала, чтобы «в будущем не было никакого различия между русскими и жителями Короны и между русскими и литовцами» (ut nulla in futurum differentia fieret inter Ruthenos et regnicolas et inter Ruthenos et Lithuanos)20. И хотя уния тогда так и не была заключена, это предложение поляков выглядит чрезвычайно красноречиво и симптоматично. Таким способом они пытались наладить связи с православными вельможами Великого княжества Литовского «через голову» единоверных литовских католических панов — и фактически против них. Мотивы поляков понятны: они стремились заключить более тесную государственную унию с Великим княжеством, тогда как литовская знать настойчиво защищала суверенитет своего государства. В этой ситуации поляки попытались привлечь к себе в качестве союзников «русских» магнатов и шляхту Великого княжества и для этого предложили уравнять их в правах с литовской знатью. Кстати, тот же знаменитый «ревнитель православия» Константин Острожский был убежденным сторонником сближения Великого княжества с Польшей21. Он поддерживал самые тесные и самые дружественные связи с виднейшими польскими сановниками, тогда как его отношения с литовскими вельможами были весьма натянутыми.

В истории Великого княжества Литовского XV–XVI вв. достаточно четко прослеживается закономерность, по которой у местных православных всегда был какой-то лидер, который представлял и отстаивал интересы своих единоверцев в государстве. Обычно это был кто-то из светских вельмож, который пользовался благосклонностью господаря и который, как правило, занимал высокую придворную должность. В 50-х гг. XV в. таким человеком наверняка был канцлер Михаил Кезгайлович. Именно к нему обращался с просьбой «печаловаться» о делах православных верующих и всей православной церкви в Великом княжестве Литовском московский митрополит Иона22. Стоит особо отметить, что магнатский род Кезгайловичей (Кезгайло) был литовского происхождения и исповедовал католичество. Во времена Александра интересы православных на высшем уровне власти представляла его жена Елена, дочь великого князя Московского Ивана III. На смену ей при Сигизмунде I пришел князь Константин Острожский. А позднее эту роль играл Иван Горностай, который занимал такие важнейшие придворные должности, как земский подскарбий, дворный маршалок Великого княжества Литовского и господарский писарь. «Бог русских» (Ruthenorum deus) — именно так назвал Горностая в своем письме к прусскому герцогу Альбрехту Гогенцоллерну от 18 августа 1548 г. Станислав Бояновский, секретарь короля Сигизмунда II Августа23.

Не в последнюю очередь такой способ защиты интересов православных был вызван к жизни тем обстоятельством, что долгое время права православных были очень слабо обеспечены в официальном законодательстве. А это было очень важно для той политико-правовой системы, которая действовала в Великом княжестве Литовском. Такие законодательные акты, разумеется, издавались, однако все они были посвящены лишь отдельным, частным вопросам. Так, например, в областных привилеях, изданных Витовтом и его преемниками нескольким регионам Великого княжества Литовского, оговаривались имущественные права православной церкви в этих

Письмо Антиохийского патриарха о даровании ставропигии Львовскому братству. Конец XVI в.

областях. Однако действие данных привилеев не распространялось на всю страну. В общеземских привилеях 1432 и 1434 гг. речь шла о расширении и гарантиях имущественных прав, а также о личной неприкосновенности православной знати. Тем не менее полных политических прав православные феодалы тогда так и не получили. Лишь в конце XV — начале XVI в. были гарантированы права и привилегии православного духовенства. Именно тогда великие князья литовские подтвердили так называемый 

«Свиток Ярославль» и тем самым обеспечили имущественные права, личную неприкосновенность и судебный иммунитет православному духовенству на территории всего своего государства. «Свиток Ярославль» был подтвержден великим князем Литовским Александром дважды: сначала 20 марта 1499 г.24 и затем 26 декабря 1502 г.25 Причем можно уверенно утверждать, что это было сделано по ходатайству и при активном участии его жены, великой княгини Елены Ивановны. В пользу этого предположения говорит хотя бы то обстоятельство, что охмистр (распорядитель двора) великой княгини Елены пан Войтех Янович значится как свидетель при издании обеих грамот. А в первый документ он внесен как единственный свидетель.

2 июля 1511 г. великий князь и король Сигизмунд I, на этот раз уже по ходатайству Константина Острожского, вновь подтвердил православному духовенству «Свиток Ярославль» как его «права духовные». Наряду с другими правами, высшим церковным иерархам вновь было гарантировано исключительное право суда над духовными лицами, а также по церковным делам26.

Среди прочего, эти уставные грамоты Александра и Сигизмунда запрещали всем государственным чиновникам вмешиваться в дела православной церкви. И особо эти документы предписывали, чтобы «вси князи и панове нашого рымъского закону, какъ духовные, такъ и светъские … крывды церкви Божее и митрополиту и епископомъ не чынили, в доходы церковные и во вси справы и суды духовные не вступалися».

Но подтверждения «Свитка Ярославля», изданные великими князьями литовскими, вовсе не охватывали всех сфер деятельности православной церкви. Кроме того, они все-таки не гарантировали невмешательства высшей государственной власти в церковные дела. И тем более эти законодательные акты полностью не гарантировали положения православных верующих — в частности, им не была гарантирована сама свобода исповедания.

Характеризуя ситуацию в более общем плане, можно сказать, что в эпоху, когда положение православной церкви и православных верующих не было закреплено законодательно, оно сильнейшим образом зависело от личной позиции и личных решений великих князей литовских. Да и позднее, уже после издания соответствующих законов, у монархов оставалось еще достаточно возможностей для того, чтобы манипулировать положением православных, не особенно оглядываясь при этом на существующие правовые нормы. В пользу этого свидетельствуют хотя бы неоднократные попытки светской власти провести церковную унию. Может быть, в буквальном смысле эти попытки и не были прямым нарушением прав православных, поскольку проводились самой иерархией православной церкви, однако по существу они в корне меняли положение православной конфессии. И именно в такие поворотные моменты отношения между православными и католиками резко обострялись. Известна фраза из отписки Федора Шестакова, датированной 1498 г., когда великий князь Литовский Александр предпринял очередную попытку унии: «Наша русь велми ся съ литвою не любятъ»27. Это утверждение ни в коем случае не может характеризовать отношения между представителями восточной и западной христианских конфессий в Великом княжестве Литовском вообще. Но оно четко указывает на то, что мир между ними мог быть легко нарушен неосмотрительными действиями власти — и особенно когда власть предпринимала попытки резко менять существующее положение дел, вмешиваясь в такую тонкую материю, как религия. В стабильной же ситуации отношения между католиками и православными выглядели гораздо более спокойными и дружественными. Вражды и неприязни не было — по крайней мере на уровне повседневного общения. Так, например, когда в 1520 г. в Вильно (Вильнюс) приехал папский нунций Захарий Феррери, среди многочисленных встречавших его местных жителей были не только католики, но и православные («innumerabili denique ex catholicis, et schismaticis populo»)28.

Вообще же, острые конфликты между православными и католиками именно на конфессиональной почве были в Великом княжестве Литовском большой редкостью. Конечно, трения между ними случались, но далеко не всегда они были вызваны религиозными расхождениями как таковыми. Неприязнь могла возникать, например, на основе разницы в политических и прочих правах. Кроме того, следует иметь в виду, что характер межконфессиональных отношений в разных социальных группах был разным. В исследовательской литературе уже отмечалось, что самые серьезные разногласия наблюдались между представителями духовенства обеих конфессий. Именно из их среды происходит большинство самых острых выпадов в адрес представителей другой церкви. Что же касается мирян, то здесь отношения между православными и католиками складывались, судя по всему, гораздо гармоничнее и спокойнее.

Не в последнюю очередь этому способствовали частые личные контакты между мирянами, в том числе в области семейно-брачных отношений. 

Браки между православными и католиками в Великом княжестве Литовском были вполне обычным явлением. Вероятно, самым знаменитым примером этого рода может служить брак великого князя Литовского Александра и Елены Ивановны, дочери Ивана III. Как ее ни уговаривали, Елена так и не перешла в католичество. Но настаивал на католическом крещении Елены отнюдь не ее муж Александр, а его родственники и приближенные. Это были, в частности, младший брат Александра, гнезненский архиепископ и кардинал Фредерик, а также виленский католический епископ Войтех Табор и литовские паны29. Принадлежность к разным конфессиям, судя по всему, не влияла на отношения между самими супругами, и эти отношения складывались вполне благополучно. Во всяком случае, Елена сообщала отцу в Москву о том, что в вопросах веры ей от Александра «налога мало»30. Александр, который отличался набожностью, по всей видимости, проявлял интерес и к православию. В его личной библиотеке были в том числе и православные («русские») книги. Так, в описи личных вещей короля, составленной незадолго до его смерти, среди книг значится в том числе «книжечка, написанная по-русски»31. Эта книга могла быть как собственным приобретением Александра, так и, например, подарком жены. Елена имела свою библиотеку. Так, например, известно, что в 1497 г. Иван III прислал в подарок дочери 13 книг32.

Однако все-таки следует иметь в виду, что брак между Александром и Еленой был не совсем характерным, особым случаем, ведь это был династический семейный союз. Как и в любом династическом браке, главную роль в его заключении сыграли соображения политической необходимости и целесообразности. Теми же политическими причинами были обусловлены равный статус супругов и, если можно так выразиться, их конфессиональное поведение. Но обратимся теперь и к другим случаям, которые уже нельзя считать особыми.

Как уже отмечалось, Городельский привилей 1413 г. запрещал католической знати выдавать женщин из своих семей замуж за православных. Тем не менее такие браки заключались. В качестве примера можно привести, в частности, брак знатнейшего православного князя Семена Олельковича (1420–1470) и католички Марии Гаштольд, которая была дочерью виленского воеводы и канцлера Великого княжества Литовского Яна Гаштольда33. В 1456 г. тесть-католик пытался продвигать кандидатуру своего православного зятя в великие князья литовские34. 

Представитель того же княжеского рода Юрий Семенович Олелькович-Слуцкий (ок. 1492–1542) был женат на католичке Елене Радзивилл —

Александр Ходкевич. Портрет конца XVI в.

дочери виленского воеводы и канцлера Миколая Миколаевича Радзивилла. Правда, нужно отметить, что эта женитьба принесла Олельковичу определенные юридические осложнения: ему пришлось просить папу римского Климента VII разрешить семейный союз с католичкой, при этом самому оставаясь в православии35. Папа подтвердил этот брак36. В связи с отношениями, которые складывались в конфессионально смешанных семьях, представляет интерес и еще одна просьба Юрия Слуцкого к папе по поводу женитьбы на Елене Радзивилл. Князь просил римского первосвященника дать разрешение крестить своих будущих детей мужского пола в веру отца, а женского — в веру матери. Однако в письме Юрия Слуцкого была сделана и одна оговорка. Предложенный князем вариант следовало скорректировать, если будут рождаться дети только одного пола. В таком случае конфессию каждого из детей, начиная с третьего ребенка, нужно было обсуждать отдельно. К сожалению, мы не знаем, был ли этот порядок общепринятым правилом в те времена. Но вряд ли в данном случае мы имеем дело с каким-то нововведением. Вероятнее всего, это было уже вполне устоявшееся правило — ведь конфессионально смешанные браки не были редкостью в Великом княжестве. Следовательно, и проблема крещения детей в ту или иную веру была актуальной и наверняка уже имела определенную традицию своего разрешения. Однако это вовсе не означает, что предложенный Юрием Слуцким вариант был единственным. Вполне возможно, что существовали и другие.

И всe же хотелось бы отметить, что просьбы и разрешения, подобные описанным выше, носили скорее формально-юридический характер. Достаточно сказать, что очень часто они оформлялись постфактум — когда событие уже произошло и ничего нельзя было изменить. Так, Юрий Слуцкий отправил свое послание римскому папе 15 января 1529 г., а ответ ему был дан только 3 января 1532 г. Сам же брак был заключен в 1530 г.37 Кстати, Юрию Семеновичу Слуцкому и ранее приходилось разрешать разного рода конфессиональные проблемы. Так, например, еще в 1526 г. он основал в своем имении Вейсеях в Литве католический костел38.

Кроме семейных связей, можно привести и примеры духовного родства между католиками и православными. Так, согласно Хронике Быховца, православный князь Юрий Лугвеньевич Мстиславский крестил детей у католика Яна Гаштольда, приходясь ему, таким образом, кумом39.

Еще более необычный пример являет собой следующий случай. Когда в 1485 г. или чуть ранее у смоленского наместника католика Миколая Радзивилла родился сын Юрий, то его крестил местный православный епископ Иоаким40.

Киевский воевода православный князь Дмитрий Путятич, который умер в 1505 г., не оставив завещания, за какое-то время до смерти назвал своим душеприказчиком католика князя Михаила Глинского. 29 апреля 1506 г. великий князь и король Александр подтвердил этот поручительный документ41.

В пользу вполне сносного положения православных в Великом княжестве Литовском свидетельствует переезд сюда их единоверцев из других стран Европы — например сербов после завоевания их родины турками. Так, в Великое княжество Литовское перебрались потомки последних сербских деспотов Бранковичей, а также представители еще одного знатного

Святой Вацлав (Вячеслав). Фреска полоцкой Спасо-Преображенской церкви. XII в.

сербского рода — Якшичи42. Анна Якшич вышла замуж за князя Василия Львовича Глинского и, таким образом, приходилась бабкой Ивану Грозному. Сербские монахи переселялись в православные монастыри Великого княжества Литовского.

Православные вовсе не выглядят забитой и угнетаемой религиозной общиной даже на территории этнической Литвы, в том числе в столице государства — Вильно. Так, около 1540 г. местный католический епископ Павел Гольшанский жаловался королю Сигизмунду I Старому на то, что когда православные женятся на католичках, то «крестять ихъ у рускую веру», и так же поступают, когда покупают невольную челядь43. 

Абсолютное большинство фактов, которыми мы располагаем по теме, относится к привилегированным сословиям общества. Гораздо хуже мы знаем положение дел в кругах городского и сельского податного населения. Эта ситуация вполне объяснима, поскольку таково состояние источниковой базы проблемы. Тем не менее до нас все же дошли некоторые факты, которые проливают свет на отношения между горожанами (мещанами) православного и католического исповедания. Одним из примеров этому может служить деятельность так называемых медовых братств. Братства были объединениями городских жителей церковно-благотворительной направленности. Эти объединения существовали в XV–XVII вв. в целом ряде городов Великого княжества Литовского. С середины XV в. известно о существовании медовых братств и в столице государства — Вильно. Братства состояли из постоянных членов, однако существовала также возможность временного участия в братских заседаниях. Судя по всему, по крайней мере до последней четверти XVI в. вероисповедание братчиков не имело значения. Сохранившиеся уставы братств со всей определенностью указывают на то, что постоянными членами этих организаций, а также временными участниками братских заседаний были как православные, так и католики. В этом отношении не существовало никаких запретов или ограничений. То же самое относится и к социальному составу медовых братств. Из тех же источников следует, что их членами могли быть представители не только городского сословия, но также священники и шляхтичи44. Вряд ли существование медовых братств на таких началах было бы возможным, если бы отношения между представителями двух конфессий были напряженными.

Проблема взаимоотношений христиан западного и восточного обрядов в Великом княжестве Литовском отнюдь не ограничивалась пределами его государственной территории, она имела выход и в сферу международных отношений. Но, как и во внутренних делах, ситуация здесь складывалась иногда совершенно неожиданным образом.

Разница в вероисповедании ничуть не помешала великим князьям московским Василию I и Василию II назвать в своих духовных грамотах великих князей литовских Витовта и Казимира опекунами своих сыновей Василия и Ивана, наследников трона45.

Вообще, московский фактор играл очень существенную роль в положении православных в Великом княжестве Литовском, а также в их взаимоотношениях с католиками. Правда, приблизительно до последнего десятилетия XV в. это влияние было скорее эпизодическим. А первым из московских правителей, кто начал активно использовать в отношениях с западным соседом конфессиональный фактор, был Иван III.

«Собиратель русских земель» принимал в расчет религиозные соображения уже при заключении брака своей дочери Елены с великим князем Литовским Александром в 1495 г. Позже он вполне откровенно писал об этом Елене: «А какъ ты, наша дочи, къ нему пришла, и язъ чаялъ того, что какъ ты къ нему придешъ, ино тобою всей руси, греческому закону, окрепление будетъ…»46 Особенно ярко позиция Ивана III как защитни-

Князь Михаил Глинский и его дочь. Гравюра XIX в.

ка православного населения Великого княжества Литовского проявилась во время войны 1500–1503 гг. Великий князь Московский, собственно, и начал эту войну прежде всего по религиозным мотивам, стремясь предотвратить перевод православных, в том числе своей дочери Елены, в унию или католичество.

В Москве обращали внимание на конфессиональную принадлежность послов, которые приезжали из Великого княжества Литовского. Так, сообщая в январе 1537 г. о прибытии очередного посольства из Вильно, официальный московский «Летописец начала царства» перечислил его членов по именам и при этом заметил: «все римскаго закона»47. По всей видимости, в Вильно учитывали этот интерес Москвы и, желая подыграть ей, в каких-то особо важных в политическом отношении случаях отправляли туда в составе посольства православных. И, соответственно, если великие князья литовские не видели необходимости в том, чтобы делать реверансы московским государям, то формировали состав посольства, руководствуясь исключительно своими собственными соображениями. И нередко такие посольства состояли из одних лишь католиков.

Непосредственным толчком к отмене Сигизмундом II Августом двух «политических» статей Городельского привилея в 1563 г. стало взятие Полоцка войсками Ивана Грозного.

Отношения между католиками и православными в Великом княжестве Литовском складывались на весьма своеобразном политическом и демографическом фоне, которому сложно найти аналогии в Европе того времени. Составляя меньшинство населения государства, литовцы-католики занимали ведущие позиции в его политической системе. В силу этого они смогли создать серьезные законодательные и прочие основания своего привилегированного положения в стране. Однако добиться желаемого абсолютного превосходства им все-таки не удалось. С течением времени становилось все более очевидным, что с православным большинством населения следует считаться, поскольку в противном случае могла возникнуть реальная угроза самому существованию государства или, по крайней мере, его территориальной целостности. Однако на уровне жизни общества все выглядело, пожалуй, не так драматично. Конечно, и здесь взаимоотношения между представителями двух конфессий складывались не всегда просто и не были идиллическими. Однако до серьезных конфликтов на религиозной почве дело практически никогда не доходило. По большому счету, в конфликтах такого рода никто не был заинтересован: ни государственная власть, ни церковь, ни общество. В этом смысле весьма показательная ситуация сложилась в социуме. В целом отношения между православными и католиками в обществе были гораздо более многообразными и гораздо более эластичными, чем то предписывали каноны церкви и законы государственной власти. И, как представляется, именно в обществе были выработаны наиболее эффективные механизмы разрешения возникавших на конфессиональной почве противоречий и проблем.

----------------------------------

1 Наряду с указанной работой Н.Н. Бантыш-Каменского, см. также: Halecki O. From Florence to Brest. Rome, 1958; Марозава С.В. Уніяцкая царква ў культурна-гістарычным развіцці Беларусі (1596–1839 гг.). Гродна, 1996; Флоря Б.Н. Исследования по истории Церкви. Древнерусское и славянское средневековье: Сборник. М., 2007. С. 233–434 (здесь же другая важнейшая библиография).

2 См.: Боричевский И.П. Православие и русская народность в Литве. СПб., 1851; Макарий. История русской церкви. Т. 9: История Западно-русской или Литовской митрополии. СПб., 1879; Малышевский И.И. Западная Русь в борьбе за веру и народность. СПб., 1897; Chodynicki K. Kościół prawosławny a Rzeczpospolita Polska: zarys historyczny 1370–1632. Warszawa, 1934; Łapiński A. Zygmunt Stary a Kościół prawosławny. Warszawa, 1937.

3 Акты, относящиеся к истории Западной России (далее — АЗР). Т. 1. СПб., 1846. С. 21.

4 Archiwum książąt Lubartowiczów Sanguszków w Sławucie. T. 1. Lwów, 1887. S. 39.

5 Rachunki dworu króla Władysława Jagiełły i królowej Jadwigi z lat 1388 do 1420. Kraków, 1896. S. 238, 239.

6 Długosz J. Roczniki czyli Kroniki Sławnego Królewstwa Polskiego. Księga 10. Warszawa, 1981. S. 238–240.

7 Mechovita M. Chronica Polonorum. Cracoviae, 1521. P. 292.

8 Pamiętniki o dziejach, piśmiennictwie i prawodawstwie Słowian. T. 1 / wyd. W.A. Maciejowski. Petersburg — Lipsk, 1839. S. 349–350.

9 Сарабьянов В.Д. Изображение Вячеслава князя Чешского и патрональная программа в росписях Спасской церкви Евфросиньева монастыря в Полоцке // История и археология Полоцка и Полоцкой земли. Ч. 2. Полоцк, 2013. С. 65–78.

10 Сапунов А.П. Витебская старина. Т. 1. Витебск, 1883. С. 27–28, 627–628.

11 См., напр.: Лаврентий из Бржезовой. Гуситская хроника. М., 1962. С. 96–98.

12 Liv-, Esth- und Curländisches Urkundenbuch nebst Regesten. Bd. 10. Riga — Moskau, 1896. P. 217; Daniłowicz I. Skarbiec dyplomatów. T. 2. Wilno, 1862. S. 185.

13 Полное собрание русских летописей. Т. 35. М., 1980. С. 127.

14 Dlugossius J. Annales seu Cronicae Incliti Regni Poloniae. Liber XI et XII. Varsaviae, 2001. P. 126.

15 Różycka Bryzek A. Freski bizantyńsko-ruskie fundacji Jagiełły w kaplicy zamku Lubelskiego. Lublin, 2000.

16 Псковские летописи. Вып. 1. М.-Л., 1941. С. 109–110.

17 Archiwum Komisji Prawniczej. T. 7. Kraków, 1900. S. 290, 297.

18 АЗР. Т. 3. СПб., 1848. С. 118–121.

19 Пташицкий С.Л. Описание книг и актов Литовской Метрики. СПб., 1887. С. 115; Urzędnicy centralni i dostojnicy Wielkiego Księstwa Litewskiego XIV–XVIII wieku. Spisy. Kórnik, 1994. S. 52; Urzędnicy Wielkiego Księstwa Litewskiego. Spisy: t. 1: Województwo wileńskie XIV–XVIII wiek. Warszawa, 2004. S. 193; Ibid. T. 2: Województwo trockie XIV– XVIII wiek. Warszawa, 2009. S. 227; Груша А.І. Канцылярыя Вялікага княства Літоўскага 40-х гадоў XV — першай паловы XVI ст. Мінск, 2006. С. 151.

20 Akta Aleksandra, króla polskiego, wielkiego księcia litewskiego i t.d. (1501–1506). Kraków, 1927. S. 460.

21 Łowmiański H. Polityka Jagiellonów. Poznań. 1999. S. 365, 392.

22 Русская историческая библиотека. Т. 6. 2-е изд. СПб., 1908. Стб. 567–568.

23 Elementa ad Fontium Editiones. Vol. XXXVIII. Romae, 1976. P. 63.

24 Русская историческая библиотека. Т. 27. СПб., 1910. Стб. 747–750.

25 Там же. Стб. 830–833.

26 Lietuvos Metrika = Lithuanian Metrica = Metryka Litewska. Kn. 9 (1511–1518): Užrašymų knyga 9. Vilnius, 2003. P. 76–78.

27 АЗР. Т. 1. С. 177.

28 Ferrerius Z. Vita beati Casimiri Confessoris. [Cracoviae], 1521. F. B[1] (экземпляр Национальной библиотеки Польши, шифр BN XVI.Qu.6981).

29 Сборник императорского Русского исторического общества (далее — СИРИО). Т. 35. СПб., 1882. С. 421.

30 Там же.

31 Akta Aleksandra, króla polskiego, wielkiego księcia litewskiego i t.d. (1501–1506). S. 544.

32 СИРИО. Т. 35. С. 239.

33 Wolff J. Kniaziowie litewsko-ruscy od końca czternastego wieku. Warszawa, 1895. S. 329.

34 Dlugossius J. Annales seu Cronicae Incliti Regni Poloniae. Liber duodecimus. Cracoviae, 2003. P. 258; Stryjkowski M. Kronika Polska, Litewska, Żmódska i wszystkiej Rusi. T. 2. Warszawa, 1846. S. 250–251.

35 Vetera Monumenta Poloniae et Lithuaniae. T. 2. Romae, 1861. P. 463.

36 Ibid. P. 483, 485.

37 Kowalska H., Wiśniewski J. Olelkowicz Jerzy. S. 742.

38 Ibid.

39 Полное собрание русских летописей. Т. 32. М., 1975. С. 159.

40 Archiwum Główne Akt Dawnych. Zbiór Dokumentów pergaminowych. Nr 7370.

41 АЗР. Т. 1. С. 369–371.

42 Тихомиров М.Н. Исторические связи России со славянскими странами и Византией. М., 1969. С. 86, 156–157.

43 Kolankowski L. Zygmunt August wielki książę Litwy do roku 1548. Lwów, 1913. S. 363–364.

44 Акты, издаваемые Виленской Археографической комиссией. Т. 10. Вильна, 1879. С. 6; АЗР. Т. 3. СПб., 1848. С. 270–271.

45 Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV–XVI вв. М.-Л., 1950. С. 59, 62, 197.

46 СИРИО. Т. 35. С. 416.

47 Полное собрание русских летописей. Т. 29. М., 1965. С. 28.