Поиск "Достойной сатисфакци": Персидский поход Петра I и посольство Нишли Мехмеда-аги в Россию в 1722 — 1723 гг.

ервого декабря 1722 г. в пограничную российскую крепость на Дону Новый Транжамент въехало турецкое посольство во главе с капыджи-баши1 Нишли Мехмедом-агой и представителем великого везира Османом-агой. Султан Ахмед III и его министры были обеспокоены активностью северного соседа в Иране, где восстания подданных и вторжение афганцев привели к крушению династии Сефевидов; последний шах Султан-Хусейн в октябре сдал столицу и корону завоевателю Махмуду.

В это же время на Каспий явился Петр I во главе своих армии и флота. 27 июля 1722 г. русские войска высадились в Аграханском заливе. Короткий поход по территории приморского Дагестана завершился через месяц в Дербенте. Петр рассчитывал соединиться с грузинским войском царя Вахтанга VI2 и армянским ополчением и двигаться на Баку. Однако русская флотилия потерпела крушение, и армия лишилась провианта. Массовый падеж лошадей привел в расстройство конницу; среди солдат росло число больных. Эти обстоятельства заставили командование отказаться от продолжения похода. Оставив гарнизоны в Дербенте и новой крепости Святого Креста на реке Сулак, основные силы армии возвратились в Астрахань.

Не слишком удачный поход не обескуражил императора. Он стремился установить протекторат над Грузией и Арменией и «повернуть» на Россию проходивший через Иран и Турцию караванный путь шелковой торговли. Однако вступившая в период упадка, но еще могущественная Османская империя оставалась главной силой в Закавказье. После неудачного Прутского похода 1711 г. Петр I больше не желал рисковать. Принимая в мае 1722 г. перед отъездом в поход турецкого посланника Мустафу-агу, царь заверял его в желании сохранить заключенный в Стамбуле в 1720 г. договор о «вечном мире». Государь объяснял: он отправляется на юг только для того, чтобы «укротить» восставших подданных шаха, которые в 1721 г. перебили в Шемахе русских купцов и разграбили их товары3. Петр знал, что ширванские повстанцы во главе с «мужиком простым», энергичным и предприимчивым Хаджи Даудом (или Дауд-беком) обратились к турецкому султану с просьбой о принятии их под свою «протекцию». Помнил император и о том, что в октябре 1721 г. великий везир Дамад Ибрагим-паша Невшехирли предложил российскому посланнику Алексею Дашкову подумать о заключении оборонительного и наступательного союза. Петр отправился в поход, наказав резиденту в Стамбуле Ивану Неплюеву: если турки спросят о возможных российских «присовокуплениях» в Иране, можно предложить им «объявить свои намерения» на этот счет, чтобы в дальнейшем действовать «с общего согласия»4.

Появление в Дагестане русской армии во главе с Петром I дало османским властям повод к подозрениям. 21 сентября Неплюев был приглашен на аудиенцию к везиру и реис-эфенди5. Они предложили резиденту искать через турецкую «медиацию» «сатисфакции» за погром купцов в Шемахе. Дамад Ибрагим-паша посетовал на воинственный дух российского императора: «Государь ваш сорок лет государствования своего всегда в войне препровождает и дабы де хотя малое время возымел покой на своем престоле». Высокие собеседники указали резиденту на «обиды», чинимые русскими турецким подданным, но в итоге объявили, что желают мира и отправляют в Россию посольство для получения объяснений. За 40 червонных Неплюев узнал от придворного «друга» о состоявшемся 19 сентября совете, на котором было решено не посылать против русских крымского хана6. Но резидент сообщил в Коллегию иностранных дел и о сделанных ему «секретно» предупреждениях: занятие русскими Шемахи турки еще смогут допустить, но дальнейших «прогрессов» и попыток привести Грузию «под свою державу» не позволят ни в каком случае7.

В октябре Неплюев передал: пятидесятитысячная турецкая армия должна вторгнуться в «персицкую Жоржию» (Восточную Грузию), поскольку ее жители «забунтовали» и делали набеги на «лязгов» (лезгин. — И. К., Х. К.); таким образом, турки использовали тот же повод для вторжения, что и Петр I. Посольство от «лязгов», добавлял дипломат, уже явилось в Стамбул и «подавает себя» в турецкое подданство. Прибывший к Неплюеву переводчик по секрету рассказал: туркам известно, что царь к «жоржианам» писал, «дабы они поддалися под протекцию к нему», и везир имеет в том «немалое подозрение»8.

В последний день уходившего 1722 г. из Стамбула выехал еще один турецкий посланник — капыджи-баши Мехмед-ага. Он вез крымскому хану соболью шубу, саблю и указ о признании его владетелем «над всеми догистанскими землями и князьями»; Мехмед-ага должен был доставить предводителю лезгин Хаджи Дауду грамоту о принятии его «в протекцию к Порте» и передать наказ: выбить русский гарнизон из Дербента и «приобщать оружием к своим владениям» другие персидские земли9. Реляция с этим известием была получена в Москве 12 февраля 1723 г.

В этой ситуации многое в русско-турецких отношениях зависело от исхода посольства Нишли Мехмеда-аги в Москву. У нас есть возможность сопоставить российскую документацию об этой миссии в Архиве внешней политики Российской империи МИД РФ10 с малоизвестным донесением (сефарет-наме) турецкого дипломата, хранящимся в Рукописном отделе Музея дворца Топкапы в Стамбуле11.

                                          

                  Султан Ахмед III.                                                     Великий везир Дамад Ибрагим-паша.

Нишли Мехмед-ага, начинавший службу в дворцовой страже, был не новичком в дипломатии: везир аттестовал его Неплюеву как «человека доброго состояния», который служил «при цесарском дворе лет с пять и европским делам заобычен». Но и для него путешествие оказалось нелегким. Комендант крымской крепости Еникале Омер-паша пугал его опасностями приграничья. Однако путь до русской границы по зимней степи оказался спокойным, а в казачьем городке Манычах посланника встретил плац-майор Засецкий со своей командой.

Охрана миссии была обеспечена, но посланник жаловался на то, что вместо необходимых продуктов ее членам через переводчика предлагали деньги. Царь не скупился — 1 января 1723 г. распорядился из ассигнованных полутора тысяч рублей каждый день отпускать посольству 20 — 25 рублей, которые турецкие дипломаты в итоге приняли12. Однако проблема была не в недостатке содержания, а в невозможности на пустынной окраине обеспечить турок привычным для них провиантом. Нишли Мехмед-ага писал, что он и его спутники не знали, где и что могут купить.

Уже побывавший в России служитель дивана (государственного совета) Хасан Чавуш упрекал посланника: «Мы в прошлом году отправились в путь с большим запасом всего необходимого и, несмотря на это, пережили много трудностей. У вас нет ни кастрюли, ни сковородки, да и повара у вас нет. Кто же наготовит столько еды для такого огромного количества народа? Много бед вы потерпите. Вот из наших людей двое умерли, так мы для них даже савана не могли найти», — и Нишли Мехмед-ага вынужден был в итоге признать его правоту13. Впрочем, согласно российским документам, повара в свите посла все же имелись14, но они могли оказаться не на высоте в походных условиях при скудости продовольствия.

Посланник был недоволен и приставленным к нему переводчиком. Ему казалось, что русские сопровождающие ведут их длинным путем, отчего бесполезно тратится время. Посольство выехало из Транжамента 6 декабря 1722 г., а его торжественная встреча в старой столице состоялась 26 января 1723-го. На 660 верстах пути (через Батаев, Раздоры, Калитву, Валуйки, Усерд, Воронеж, Елец, Ефремов, Дедилов, Тулу, Серпухов) было сделано 40 остановок; на иных посольский «поезд» задерживался по два дня. Однако специальных распоряжений о замедлении движения не поступало; задержки можно объяснить поисками лошадей для восьмидесяти подвод дипломатов и их конвоя. Петр I распорядился только о том, чтоб турецких «гостей» не везли через новую крепость на Дону Тавров с адмиралтейской верфью.

В Москве срочно приводили в порядок отведенную турецким дипломатам резиденцию — «каменные палаты» отписного двора умершего под следствием изобретателя гербовой бумаги и архангельского вице-губернатора Алексея Курбатова — там оказались «печи худы и окончины побиты», четыре деревянных «покоя» сдавались внаем, а в «палатах» находился какой-то багаж генерал-майора Юсупова. Помещения были срочно «очищены», а постояльцы и вещи «сосланы» по предписанию Коллегии иностранных дел в Полицеймейстерскую канцелярию. После ремонта появилась обстановка (столы и стулья, кровать «с завеском», шандалы, рогожи на полах), были заготовлены дрова; приготовления обошлись казне в 113 рублей 21 алтын.

26 января (6 февраля) 1723 г. состоялась встреча турецкого посольства «у Калужских ворот у Житного двора». Нишли Мехмеда-агу ожидали «государева» карета, рота драгун и 20 гвардейцев «в дорогом платье на добрых лошедех». В карете вместе с послом ехал бывший российский резидент в Стамбуле Алексей Иванович Дашков; другим «приставом» был назначен царедворец Василий Блеклый, в свое время побывавший в Турции вместе с П.А. Толстым.

Первый визит к канцлеру Г.И. Головкину состоялся 30 января: высокий гость передал президенту Коллегии иностранных дел «везирской лист», и они «пили кофе и имели розговор». 2 февраля была официальная аудиенция в Столовой палате Кремлевского дворца в присутствии знатных «персон» и дипломатического корпуса. Посланника с музыкой и барабанным боем встретил батальон Бутырского полка; на парадной лестнице и крыльце стояли преображенские гренадеры с ружьями «на караул».

Нишли Мехмед-ага описал свою встречу с Петром I: «…мы подошли к дверям в большую залу. Пол в зале был покрыт ветхим, с прорехами, ковром. В углу комнаты стоял трехступенчатый четырехугольный помост высотой в четыре зиры (локтя. — И. К., Х. К.). На правой стороне помоста стоял какой-то предмет, напоминающий сундук, с пятью ячейками, а на левой стороне — большая скамья, покрытая позолотой. В другом углу комнаты также находилась большая, покрытая позолотой скамья; по обе стороны помоста до самой двери стояли в ряд министры. Сам же царь восседал на троне на возвышении. Когда я вошел с письмом султана в руках, он поднялся, взял шляпу, которую держал под мышкой; направился к предмету, похожему на сундук, и остановился рядом с ним. Мой сын, держа в руках послание от падишаха, прошел вправо и поприветствовал царя. Я же осторожно развернул ткань, достал послание падишаха и приложился к нему губами, как было заведено, затем положил его на ткань, подошел к возвышению и поднялся по ступеням. Я приблизился к царю, приложил послание к губам, затем ко лбу и после вручил его. Царь, переговариваясь с главным министром (в тексте başvekil; очевидно, имеется в виду канцлер Головкин. — И. К., Х. К.), подошел ко мне. Письмо было ему вручено. Он принял его в руки и положил на сундук. Я сошел с помоста и, отступив на шаг, остановился. Посол Дашков сделал знак рукой: “Отойдите еще на шаг”, — но я не шелохнулся. “Хорошо, хорошо”, — вмешался царь», которого не смутило нарушение протокола.

После вручения nâme-i-hümâyûn (султанской грамоты) Нишли Мехмед-ага произнес речь (текст он предварительно передал российским дипломатам), закончив ее словами: «Да будет угодно Богу, чтобы до Османского государства дошли известия о том, что вы, преданный друг, согласно добрым намерениям нашего могущественного и великого повелителя, совершаете действия, направленные на укрепление и продолжение вечного и нерушимого мира, и слова ваши это подтверждают. Да ниспошлет Всевышний вашему величеству долгие годы счастливой жизни!»

Затем Нишли Мехмет-ага вручил письмо великого везира со словами: «“Это письмо от нашего могущественного, милосердного и милостивого господина”. Царь махнул рукой в сторону главного министра. Я передал ему письмо; он, в свою очередь, положил его на сундук. Царь попросил главного министра передать: “Мы прочитаем письмо падишаха и назначим человека для его обсуждения”. Затем мы вышли, сели в экипажи, ожидающие возле лестницы, и вернулись в наш особняк. Мы дали на чай кучеру, всадникам, капитану и солдатам. Спустя два часа явился человек от царя со словами: “Его величество в знак симпатии прислал вам подарки и угощение. Примите их”. Мы ответили: “Да ниспошлет ему Аллах изобилие! Мы с радостью примем дары его величества”, — и щедро одарили посланца царя»15.

Посланник перечислил царское «угощение»: «бык, теленок, три индейки, пять уток, десять кур, шесть голубей, три барана, десять окк (Окка — мера веса, 1,283 киллограмма. — И. К., Х. К.) молока, шесть окк соли, три окки сахара, 13 окк риса, 13 окк винограда, три окки чая, 11 окк лука, пять окк чеснока, 80 буханок хлеба, три окки конфет, 50 окк яблок, пять окк рыбы, окка лимонов». Документация Коллегии иностранных дел дает возможность представить уровень московских цен на закупаемые для дипломатической миссии продукты: кофе стоил 70 копеек за фунт, чай — от 1 рубля 60 копеек до 2,5 рубля, сахар — 30 копеек; бык продавался за шесть рублей, теленок — за 80 копеек; индейка — 20 копеек, утка — 12 копеек, курица — семь копеек.

Посланник, как и полагалось дипломату великой державы, крайне щепетильно относился к соблюдению чести своего государя: посчитал, сколько пушечных залпов было дано по случаю его прибытия и отъезда, отправился в гости к Дашкову только после получения его личного приглашения, обратил внимание на то, как много москвичей было на улицах, по которым он проезжал. Как человек военный, он по пути интересовался устройством оружейного завода в Туле и состоянием крепостей — и указал, что на всем пути «не встречал ни одной крепости, которую надо было бы осаждать войсками».

5 (16) февраля начались переговоры. Посланник зачитал «письмо» везира, где говорилось, что во время похода в Дагестан русские войска находились «близ мест, которые в подданстве у высочайшей Порты», а ее подданные, черкесы и кабардинцы, «в сумнении и страху обретались». Главная же претензия состояла в том, что во время похода в Дагестан «некоторый казак Иван называемой Хромой, имея под командою своею донских казаков и калмык подданных ваших, встретя подданных нашего славного империя купцов кефенских, карасуцких и теманских нам принадлежащих, которые имея пятьдесят четыре воза своих товаров ценою на двести мешков16 и болше, ехали для купечества в стороны кумуцкие за реку Кубань… нападши на них, пограбил все их товары и вещи и, кроме того, что там на бою многих людей до смерти побил, но и живых взятых без остатка всех порубил»17.

Речь шла о событиях заключительного этапа Персидского похода. Отступая из-под Дербента, Петр 24 сентября 1722 г. направил «для поиску и разорения мятежников» карательную экспедицию из только что пришедших четырех тысяч калмыков во главе с Бату-тайши, внуком хана Аюки, и тысячи донцов под командой атамана Ивана Матвеевича Краснощекова; последний был лично известен царю и награжден в 1721 г. серебряным ковшом за действия в Финляндии18.

Из реляции о действиях казаков и калмыков следует, что с 26 по 30 сентября Краснощеков (турки называли лихого атамана Топал Юван — хромой Иван) громил владения непокорного утамышского владельца Махмуда. Согласно походному журналу Петра I за 1722 г., «помянутые казаки и калмыки от Сулаку пришли к Буйнакам и от тех мест вступили в неприятельские места, и были в неприятельских местечках и деревнях, кои прежде сего разоряли, а неприятели паки их строением снабдили, и оные все разорили без остатку и к тому еще 4 приселка, которые в прежнем были не разорены, потому ж все разорили. Неприятельских людей побито с 500 человек и более, а заподлинно объявить не можно для того, что действо чинилось в скорости да в разных местах. В полон взяли с 350 человек. Скота рогатого взято около 7000 да с 4000 овец. И потом помянутые донские казаки и калмыки, сентября 30 числа, возвратились к Аграханскому заливу счастливо… всяких вещей и драгоценностей казакам досталось»19. В этом походе донцы успели ограбить не к месту оказавшихся на их пути купцов из Кафы (нынешней Феодосии в Крыму), что и вызвало осложнение русскотурецких отношений.

Казачий налет являлся лишь поводом для дипломатического демарша. В Москве факт грабежа сразу признали (рескрипт Неплюеву от 3 февраля 1723 г. предписывал говорить, что турки напали на Краснощекова первыми и убили девять казаков, а те в ответ положили не 200 человек, а только 73 20); и на переговорах с Нишли Мехмедом-агой споров на эту тему не было. Проблема была в другом: турецкий посланник заявил, что русские уже получили «сатисфакцию» за погром в Шемахе, а теперь лезгины находятся «в подданстве высокой Порты», и потому Петр I должен «от них руку отнять»21. Ему возражали: о царском походе Стамбул был заранее предупрежден через Неплюева и посланника Мустафу-агу; к собственно турецким владениям и народам, «которые в подданстве турском», русские войска не приближались, а «фалшивые реляции» сочиняют крымские татары, которые сами совершают набеги на соседей. Судя по российской версии переговоров, капыджи-баши остался «доволен» итогом этой встречи.

Следующая «конференция» состоялась 8 (19) февраля. Русская сторона (в числе переговорщиков находились опытные дипломаты князь Г.Ф. Долгоруков и П.А. Толстой) взяла инициативу в свои руки: посланнику предъявили претензии по поводу действий кубанского сераскира (командующего) Бахты-Гирея, возглавившего летом 1717 г. поход кубанской орды, турецких, черкесских, азовских отрядов и казаков-некрасовцев на пограничные русские земли. Татары разорили окрестности Царицына, Пензы, Симбирска, Саратова, Инсара, Петровска и Ломова и угнали в плен больше двадцати тысяч человек. В следующем году тот же Бахты-Гирей с десятитысячным войском безуспешно осаждал донскую столицу Черкасск. Нишли Мехмед-ага от неприятной беседы уклонился («о сем упоминать не надобно»), сославшись на отсутствие указа. Кубанский «дели-султан» (бешеный, шальной султан) Бахты-Гирей и без того был головной болью Стамбула и Бахчисарая, поскольку действовал самовольно22. В итоге стороны признали, что в приграничных ссорах ни казакам, ни татарам «во всем верить не надобно».

Далее российские представители вновь изложили свои аргументы: в подвластные Порте земли русские «никогда не хаживали»; войск в походе было «гораздо малое число», а его причины турецкому правительству разъяснены заранее; «бунтовщики», против которых поход был предпринят, являются не турецкими, а персидскими подданными. Нишли Мехмед-ага попытался возразить, что горцы-«лязги» жили «сами собою» и теперь находятся у султана «в протекции по единоверию», но тут же получил встречный вопрос: а что если русские начнут принимать в подданство закавказских единоверцев по тому же принципу?23

Затем посланник повелел своему сыну выйти из комнаты и объявил российской стороне, что пославший его великий везир (Нишли Мехмед-ага

                                                            

назвал себя «креатурой везирской» и не упускал случая подчеркнуть значение своего покровителя24) просил напомнить о заключении союза («алианса») между двумя державами, «через которой другим областям мог быть страх». Однако полномочий «трактовать» эту тему посланник не имел — он только намекнул, что если с российской стороны поступит предложение, «то Порте приятно будет и в тот алианс вступит»25. На этом второй раунд переговоров был завершен.

Третья встреча состоялась 12 (23) февраля. Российские уполномоченные начали ее с ответа на султанскую грамоту и высказанные турецкой стороной претензии. Они заявили, что Иван Хромой арестован и по делу о грабеже купцов «розыск чинится». Но в главном вопросе уступок не последовало. Посланнику заявили, что «лезги», обитающие «за горами», царя не интересуют, от дагестанцев же, живущих на побережье Каспийского моря, ему «руку отнять не возможно»: тамошние «владельцы» (тарковский шамхал, кайтагский уцмий и «бунтовщик» — утамишский султан26) издавна находятся «под владением его императорского величества», а крымский хан посылал к шамхалу Адиль-Гирею письмо с предложением помощи против русских и «неприличными экспрессиями» в адрес России. Посланнику были предъявлены помянутый ханский «лист» и письма жителей Дербента и Баку «со удовольствием и покорным благодарением» за защиту от «разбойников» и изъявлением «повиновения и покорности такому справедливому императору»27. Копии писем жителей Дербента и Баку и «реестр» нападений «подданных Порты» на российские владения в 1713 — 1719 гг. были отправлены Неплюеву в Стамбул для предъявления туркам28. Нишли Мехмед-ага вынужден был признать, что «хан оное не хорошо учинил», и прекратил споры — «капычи баша так оное оставил»29. В заключение «конференции» посланнику еще раз напомнили, что император «никоим образом допустить не может, чтоб при Каспийском море иная какая новая (то есть помимо России и Ирана. — И. К., Х. К.) держава была».

На этом переговоры были закончены. 22 февраля (5 марта) состоялась отпускная аудиенция, на которой посланнику была вручена грамота к султану: «И да сочтет Всевышний угодным, чтобы я доставил в целости и сохранности Ваше послание в Османскую империю», — заверил он в ответ. Г.И. Головкин попросил Нишли Мехмеда-агу: «Передайте привет от его императорского величества могущественному падишаху. И также передайте, что мы крайне ценим вечный мир между нашими странами»30.

В Москве желали, чтобы у посланника остались максимально благоприятные впечатления от визита. Главный пристав Алексей Дашков сообщил Нишли Мехмеду-аге, что при дворе им «были довольны»31. На «конференции» царские министры не скупились на комплименты посланнику как «годному и умному человеку». Петр I указал дать посольству «на отпуск» мехов («соболей добрых») на тысячу рублей, а 16 и 23 февраля 1723 г. распорядился доставить в Коллегию иностранных дел две тысячи золотых для особой «секретной» дачи Нишли Мехмеду-аге, о которой тот в своем отчете деликатно умолчал32. Посольству выдавали огромные «кормовые деньги» — 1085 рублей на месяц.

На официальной аудиенции император молчал, но не упустил возможность пообщаться с посланником 23 февраля (6 марта) на банкете у генерал-адмирала Ф.М. Апраксина. Нишли Мехмед-ага рассказывал: «Внезапно дверь распахнулась, и вошел царь. Внимательно оглядев нас, он подошел к нам. Мы хором сказали: “Добро пожаловать, для нас большая радость, что вы почтили нас своим приходом. Угощение следует за угощением, дай вам Бог долгих и счастливых лет жизни!” Тем временем царю поднесли ячменную воду (очевидно, пиво. — И. К., Х. К.), он поднял бокал: “За ваше здравие, за вас”, — и осушил его. Мы поблагодарили: “Дай Бог здоровья, пусть жизнь ваша будет радостной”. Его величество спросил про Османа-агу: “Кто он?” Главный министр ответил: “Это помощник главы янычар”. Затем царь спросил про моего сына, и я сказал: “Это мой сын”. Царь, распрямившись, направился в комнату напротив. Министры последовали за ним. Мы остались ждать, сидя за столом. По прошествии какого-то времени из комнаты вышел посол Толстой и пригласил меня пройти с ним: “Прошу вас, царь желает вас видеть”. На маленьком столе в углу комнаты была разложена карта, и царь, положив руку на нее, ждал. Главный министр и другие министры стояли перед ним.

Я прижал руку к груди: “Доброго вам вечера, ваше величество, добро пожаловать”. “И вам добро пожаловать, — сказал царь. — Понравился ли вам обед?” Я ответил, что встреча с его величеством доставила мне удовольствие в тысячу раз большее, да снизойдет на его величество Божье благословение. “Мы очень рады, что милостивый падишах отправил послом именно вас; вы умный человек, и если вы точно выполнили все поручения, непременно снищете славу”, — заверил царь. Затем “его величество промолвил: “Вы знаете содержание послания вашего милостивого султана, поняли мои ответы так, как мои министры рассказали вам, и увидели, какое значение мы придаем дружбе”. Приложив руку к груди, он продолжил: “Вечный мир я буду хранить, как свое сердце, и того же жду от милосердного султана. Почему он верит лживым, вероломным словам? Вы — один из его помощников, и должны передать мои слова как есть, честно”. Я ответил: “С тех пор как я прибыл сюда, я вижу открытое выражение дружбы, а ваш сегодняшний визит подтверждает, что ваши дружеские чувства искренни и идут от всего сердца. Когда я с помощью Аллаха предстану перед султаном, несомненно, все сомнения рассеются, и дружба между нами станет крепче”».

В беседе Петр не раз повторял, что связанные с Кавказом спорные вопросы должны решаться на переговорах, и заверял, что его действия основаны на справедливых аргументах. Касаясь поднятого Нишли Мехмедомагой вопроса о перспективе заключения османско-российского союза, он спросил, слышал ли сам посланник это предложение из уст везира, и получил ответ: «Будучи особым слугой и поверенным нашего почтеннейшего милостивого господина… позвольте сообщить то, что я слышал своими ушами и что я до этого уже рассказал премьер-министру». Посланник заверил Петра, что российский резидент в Стамбуле сможет уточнить эту информацию через придворных, ведающих государственными делами. Был затронут также вопрос о взаимном возмещении ущерба, нанесенного русским в результате татарского набега 1717 г. и подданным султана действиями казаков; Петр обещал строго наказать «Ивана Хромого».

Император пытался убедить султанского посланника в искренности своих намерений и желал показать, что Россия не связана обязательствами ни с одной из европейских держав: «Если вы не поверите нам, полагая, что мы лжем, не спрашивайте у австрийцев или англичан о нашей с ними дружбе, спрашивайте у представителей других государств… В знак нашей приязни хочу сказать вам одну вещь: эта дружба для переговоров. Французский король прежде был мал, сейчас ему исполнилось 15 лет, он стал править и женился на испанской принцессе33, теперь они породнились и боятся Ав-

Дербент. Немецкая гравюра. XVIII в.

стрии. Через год-другой начнется война. Если эти две страны договорятся и вступят в союз, тогда сердце Австрии разорвется от страха зависти»34.

На прямой вопрос посланника о союзе Петр ответил: «Мы желаем этого в два раза сильнее, чем вы... Давайте будем верными друзьями, никого больше не слушайте. Передайте вашему падишаху наше намерение сотрудничать»35.

Со словами «посмотрите на те места, в которых я побывал, и расскажите Высокой Порте» император показал Нишли Мехмеду-аге карту. «На карте, — вспоминал посланник, — с одной стороны было море, с другой стороны Астрахань и граница Московии до Демиркапы (Дербента. — И. К., Х. К.). Персидские владения находились за Дербентом и по другую сторону моря. За дербентским проходом со стороны Дагестана были изображены недоступные и высокие горы, правее — Черное море. Он показал на Демиркапы, за которым начиналась Персия, и спросил: “Теперь вы поняли?” Я ответил: “Да, понял”. Тогда он задал вопрос: “Есть ли еще место рядом, куда другой падишах мог вторгнуться?” — на что я ответил: “Если мы можем доверять этой карте, такого места нет”. Царь вновь указал на карту: “Вот Черное море. Если другой владетель придет, поселит здесь людей, будет ли ваш падишах доволен?” Мы все в гневе заявили: “Нет, никто не может посягать на это”. Он улыбнулся и сказал: “Вот видите, и мы не желаем, чтобы кто-нибудь вторгся в эти места”, — а затем добавил: “Мы пришли сюда в ущерб себе. Объясните мне, почему ваш падишах стал столь подозрителен”. В ответ я произнес: “На этот вопрос я не ответил ни вашему главному министру, ни другими министрам. Все это — следствие вашего похода в эти края и появления ваших людей в землях, находящихся под управлением оттоманов; люди стали посылать прошения и письма к Порте, заявляя, что ваша цель — оскорбить Османскую империю”. Он покачал головой, обратил глаза к небу и поклялся, [что никогда не имел такого намерения]. Тогда я заявил: “Падишах дружественно относится к вашему величеству; он не доверяет больше никому и послал нас к вам”».

В завершение разговора о делах Нишли Мехмет-ага «поведал о готовности к дружеским переговорам и любви, которую питает наш милостивый повелитель к вам, своим друзьям, присовокупив, что лично слышал об этом от моего господина». Уже в неформальной беседе любопытный Петр спросил посланника: «Это ваш сын?» — и услышал в ответ: «Да, это мой сын. Да дарует Аллах вам тоже сына». «Аллах дал мне четверых сыновей и всех их забрал». — «Аллах велик, Он даст вам еще сыновей». «Теперь уже поздно, я состарился», — промолвил царь и, улыбнувшись, коснулся рукой плеча посланника. Тем временем хозяин особняка преподнес Петру бокал с «ячменной водой». Царь осушил бокал со словами: «Пью за благорасположение великого падишаха», — затем обратился к Нишли Мехмету-аге: «Желаю вам долгой и счастливой жизни, вы укрепили нашу дружбу», — и удалился36.

Посланнику был передан письменный ответ на его заявления. Из него следовало, что на «Ивана Хромого» и его казаков нападали «андреевцы» (жители дагестанского селения Эндери. — И. К., Х. К.), кубанские татары и кумыки; но факт ограбления турецких купцов признавался, «хоть и не в такой великой цене», как утверждал посланник. Далее перечислялись приведенные выше аргументы о правомерности российских действий на Кавказе и формулировался тезис о невозможности допустить Османскую империю к Каспийскому побережью, так же как сами турки не допускают никого к Черному морю37. На привезенный Нишли Мехмедом-агой список «грабленых вещей» кафинцев русские дипломаты ответили перечнем русских людей, «побитых» и уведенных в татарский полон с 1715 г.38

16 февраля 1723 г. Петр написал Неплюеву «пункты», в которых обозначил базу для достижения соглашения. Император объявлял, что Россия согласна «руку отнять от тех, которые не к Каспийскому морю владении имеют, и на то согласитца, что хотя оные и пот турецкою властию останут ца, однакож бы войск своих туды не посылали; а напротив того, чтоб и турки от грузинцов також руку отняли, а мы також туды войска не пошлем». В случае, если турки будут упорствовать, Неплюеву разрешалось предложить линию раздела прикаспийской территории, проходящую «шестью часами» езды от Каспийского моря; «а чтоб берег отдать, того учинить весма невозможно». Таким образом, Россия получала бы приморскую коммуникацию вдоль побережья Дагестана и прибрежную часть Ширвана39 — Дербент, Мушкур, Низабад, Баку и Сальяны. Уступать эти земли Петр не собирался ни на каких условиях; населявшие их мусульмане «турецкого закона» (сунниты) должны были либо перейти в российское подданство и состоять в нем на согласованных с Турцией условиях, либо переселиться40.

17 февраля последовала новая инструкция командующему войсками на Кавказе М.А. Матюшкину. Предыдущая, от ноября 1722 г., предполагала летом большой поход на Баку и, возможно, на Шемаху: генералу надлежало заготовить «магазины» для снабжения двадцатитысячной армии в крепости Святого Креста и Дербенте в течение двух месяцев, а в не взятом еще Баку — в течение года. В этих же пунктах требовалось открыть лазареты на семь тысяч больных и раненых — Петр I явно предполагал большие потери. Главной же задачей командующего было «при самом вскрытии льду» двигаться на Баку и «конечно тот город достать, яко ключ всего нашего дела»41. Драгунам и дербентскому гарнизону предстояли летние экспедиции во владения уцмия «и всех противных» и строительство крепости под Дербентом для пресечения «коммуникаций… усмею и прочим с Дауд беком».

Однако после турецкого демарша масштабная операция была уже невозможна без риска большой войны. «Ради турецкого дела» провиант теперь требовался только для двенадцати тысяч человек, карательные походы на горцев и строительство новой крепости отменялись. Но после взятия Баку Петр I все же намерен был воплотить свою идею о строительстве международного порта в устье Куры и крепости, «дабы неприятель не захватил»42.

Ответная грамота султану Ахмеду (Петр I, Г.И. Головкин, П.А. Толстой и А.И. Остерман «слушали» ее 21 февраля в Преображенском) гласила, что все пограничные «управители» получили указ не допускать враждебных действий и с соседями «приятельское обхождение иметь». Было обещано «по всякой возможности» возвратить награбленные казаками Краснощекова вещи. Российская сторона заверяла, что известия о направлении русских войск к турецким границам есть «фалшивые внушения» крымских и кубанских татар, которые «живут войной и пленением и хищением людей», и, в свою очередь, заявляла о недопущении впредь татарских набегов, «сатисфакции» за которые она так и не получила. В заключение изъявлялась благодарность лично Нишли Мехмеду-аге, которым Петр I и его министры остались «зело доволны»43. В таких же выражениях был составлен и «лист» к везиру — с надеждой на «добрую дружбу и конфиденцию». В этот же день царь подписал «полномочную грамоту» Ивану Неплюеву «в конференции вступать, договариватца и соглашатца» с турецкими уполномоченными44.

Перед отъездом в Петербург царь через канцлера Головкина пригласил Нишли Мехмеда-агу посмотреть парад гвардии, а 24 февраля (7 марта) посол мог насладиться созерцанием петровских гуляний: «Прежде пронеслась лодка, в которую, как в сани, были запряжены лошади. Сидящие в лодке дули в трубы и били в барабаны. Главный шут в удивительном облачении приветствовал посла. Затем приблизился небольшой галеон с поднятыми парусами; на палубе его стоял царь». После троекратного пушечного залпа мимо гостей с приветствиями проследовали адмирал, главный министр и царица, а дипломаты из других стран приветствовали султанского посланника, сняв шляпы. Как заметил Нишли Мехмед-ага, «жители Москвы, наряженные в немыслимые одежды (женщины в мужском облачении), на сорока лодках по очереди следовали перед послами». Кажется, зрелище пришлось гостю по вкусу. Прочие же бытовые и культурные черты петровской России, похоже, не очень занимали турецкого гостя — он даже не счел нужным описать свою встречу с царицей.

25 февраля 1723 г. Петр умчался в Петербург. Посланник же еще только собирался в обратный путь. Прощание было омрачено полученным в Москве 21 марта письмом везира с требованием вывести русские войска из Дагестана и предупреждением: если царь вновь пойдет в поход, это будет означать разрыв «вечного мира» 1720 г. и неизбежную войну45. Через два дня Нишли Мехмед-ага и его свита отправились в обратный путь через Киев.

Послание везира отражало изменение ситуации в Стамбуле. В октябре представители крымского хана донесли султану, что царь стремится нанести ущерб интересам Турции, а везир вводит своего государя в заблуждение. Разгневанный султан хотел уже казнить Ибрагима-пашу, но тот, чтобы сохранить жизнь и должность, двинул войска в Грузию. В реляции от 4 ноября 1722 г. Неплюев сообщал, что всеми средствами пытается удержать турок от разрыва отношений с Россией, для чего пообещал «везирскому кияю» и реис-эфенди по тысяче червонных. Дефтер-эмини (хранитель документов, ведавший учетом доходов воинов-сипахов, получавших от султана земельные пожалования. — И. К., Х. К.) Хаджи Мустафа передал Неплюеву требование османского двора об уходе России из персидских

                                         

владений. 11 декабря 1722 г. канцлер Головкин докладывал Петру I: «Порта требует, дабы ваше величество все свои войска вывел, и приготовления военные неотменно продолжает»46.

24 января 1723 г. Неплюев сообщил, что через «секретной канал» добыл султанское послание и берат (жалованную грамоту) Хаджи Дауду47. Резидент указывал, сколько ему приходилось платить за ту или иную информацию. Копия, снятая с берата, обошлась ему в четыре пары соболей общей ценой 40 рублей; столько же (60 левков или 40 рублей) заплатил он за один «секретной указ». Неплюев также сообщил, что завел разговор с «кегаей» (кяхья-беем) — помощником великого везира, ведающим внутренними делами империи, — о том, что «ежели Порта имеет какое намерение при нынешних перских замешаниях, и в том дабы откровенно его величеству свое намерение сообщила, ибо его величество желает с оною согласитца». На следующий день он получил ответ от турецкого переводчика, что «нет еще время Порте о том с его величеством российским монархом в негоциацию вступать». В таких обстоятельствах Неплюев рискнул нарушить инструкции и не предъявил туркам царское требование, «чтоб ребелев (дагестанских бунтовщиков. — И. К., Х. К.) в протекцию не принимать».

В «секретной» реляции от того же числа резидент объяснял «пользу от умолчания»: в воинственной атмосфере при султанском дворе невыполнимое требование может вызвать разрыв отношений; со временем «оной штурм» утихнет, и «мое умолчание будет высочайшему вашего величества имяни к вящей славе»48. Неплюев оказался прав. 8 февраля он доложил о решении состоявшейся при дворе «консилии» (диван-и-хумаюн49) с участием главного муфтия (шейх-уль-ислама): султан примет в подданство Дагестан.

10 февраля 1723 г. везир пригласил Неплюева на аудиенцию, на которой заявил, что его держава довольна «дружескими ассикурациями» российского императора, но «пока ныне соглашатца ей не о чем», поскольку Хаджи Дауд и афганский правитель Ирана Махмуд поддадутся протекции Порты. Российский же монарх уже получил удовлетворение, и больше ему в иранские дела «мешатца» незачем. Как заявил везир, царские войска могут на короткое время занять некоторые территории, но оставлять их за собой Россия не должна, поскольку они населены мусульманами; «купечество» же российское в тех странах будет происходить по-прежнему, и даже «вяще безопасно»50. Официальное письмо везира, полученное Неплюевым 12 февраля, донесло решение очередного заседания дивана: если царь вновь начнет военную кампанию на Каспии, быть войне51.

Последние вести пришли 30 марта, уже после отъезда из Москвы турецкого посольства. Петр I не желал новой войны с Турцией, но и поступиться завоеванными провинциями, на которые возлагал столько надежд, не мог. На границе «между Азова и Транжамента» российские «комиссары» полковник Иван Тевяшов и асессор Коллегии иностранных дел Михаил Ларионов несколько раз в декабре 1722-го — январе 1723 г. съезжались с турецкими чиновниками для урегулирования пограничных конфликтов и прежде всего грабежа казаками Краснощекова турецких купцов. Арестованный атаман признал грех, но настаивал, что его донцы поживились не на требуемые турками в компенсацию 100 тысяч левков (66 666 рублей), а всего-то на 10 или 15 тысяч рублей; все взятое уже давно было разделено и потрачено, а потому взыскать с казаков нечего. Последнюю сумму в 15 тысяч рублей царь 10 февраля указал Сенату уплатить туркам в счет будущего казацкого жалованья52. Краснощеков оставался под следствием до 1726 г., когда императрица Екатерина I простила его и другого арестованного за грабежи атамана Данилу Ефремова и послала обоих обратно в Дагестан вместе с тремя с половиной тысячами казаков53. Позднее «Хромой Иван» еще дважды — в 1727 — 1728 и 1733 — 1734 гг. — водил донцов на Кавказ и заслужил известность и у своих, и у горцев54.

Весной 1723 г. оборонительные мероприятия проводились вдоль всей южной границы от Волги до Днепра. 7 апреля Петр назначил командующим на Украине одного из лучших российских полководцев — генераланшефа князя М.М. Голицына; ему были подчинены украинские казацкие полки, Войско Донское, воронежский губернатор, белгородский и севский воеводы. Для обороны от возможного турецкого «предвосприятия» император распорядился организовать ландмилицию (пограничные военные формирования из местного населения) из шести полков; сделать сигнальные маяки, шанцы и полевые редуты; строить суда в Воронеже и Брянске для воссоздания Донской и создания Днепровской речных флотилий55.

Но вопрос о войне и мире решался в Стамбуле. 31 марта в Петербург пришла очередная реляция Неплюева. Она сообщала: во время приема в своем загородном доме на Босфоре Дамад Ибрагим-паша заверил русского резидента, что враждебных действий не последует до получения ответа от Петра56. Везир, положивший много сил на упорядочение финансов и сокращение расходов Турции, не хотел начинать войну с северным соседом. С ним был солидарен французский посол в Стамбуле Жан Луи д’Юссон маркиз де Бонак, к посредничеству которого прибегнул Петербург. Мир с Россией в данное время соответствовал французским интересам, чтобы иметь возможность с помощью турок угрожать Австрии — главной сопернице Франции в Европе; к тому же в Петербурге велись переговоры о заключении союза с Францией и браке дочери Петра Елизаветы с сыном герцога Орлеанского, регента при малолетнем короле Людовике XV.

Резидент не терял времени и одаривал турецких чиновников, предоставлявших ему копии важных документов. Согласно его записям, секретарь везира получил мехов на 175 рублей, «кегаинской фаворит» — на 500 левков, переводчик Порты — на 68 рублей, секретарь реиса-эфенди — на 42 рубля, а сам начальник канцелярии великого везира — на 80 рублей и 400 левков. Всего же за ноябрь — декабрь 1722 г. Неплюев раскошелился на 7754 левка (половина этой суммы пошла на подарки реису-эфенди), а с 9 января по 14 февраля 1723 г. — еще на 2569 рублей и 7431 левков57. Денег, присылаемых из Петербурга, не хватало, и резидент брал взаймы у голландских дипломатов и константинопольских греков.

Соглашение давалось непросто. В начале апреля 1723 г. Неплюев даже ждал ареста. Канцлер Головкин писал ему 9 апреля 1723 г.: «Наши интересы отнюдь того не допускают, чтоб какая другая держава, чья б ни была, на Касписком море утвердилась». Глава Коллегии иностранных дел инструктировал подчиненного: надо доказывать османам, что занятые русскими земли никогда не были владениями «персицких бунтовщиков» и «в протекцию нашу доброволно подались», и дать им понять, что если они решат воевать, русские войска готовы их встретить58.

Однако 19 апреля Неплюев доложил об изменении турецкой позиции. Везир предложил маркизу де Бонаку передать царю, чтобы тот ограничился уже сделанными приобретениями и «болши того не забирал». Новая «консилия» при турецком дворе постановила согласиться на переговоры при французской «медиации»59. В наметившуюся «разрядку» внес свою лепту и вернувшийся в мае в Стамбул Нишли Мехмед-ага. Он заверил: при российском дворе его приняли с подобающей честью; сам Петр объявил ему, что дал указания резиденту «в лезгинских делах трактовать», а «для поставленной вечной дружбы по прошению Порты оружие свое удержать изволит против ребелов лезгинцов, которых Порта в протекцию приняла»60.

Однако посланник сообщил и о возможном возвращении царя в Астрахань и его намерении оказывать помощь сыну свергнутого шаха — принцу Tахмаспу. «Весьма он, везир, пришел в сомнение и не знает ныне, как султану и народу своему объявить, понеже время потерял, а по желанию своему не получил, того ради по приезде оного капычи баши ни единой консилии при Порте не бывало. Держит везир все секретно», — доносил Неплюев и выражал опасение: «Чрез сей случай паче чаяния вскоре может мир нарушиться и может нынешнее министерство пропасть»61.

Коллегия иностранных дел затребовала от Сената «на некоторые секретные дачи» в Стамбуле 7200 червонных и «мягкую рухлядь» — шкурки соболей и горностаев; в июле Петр распорядился выслать резиденту дополнительно «четыре меха соболей пластинчатых» по тысяче рублей каждый62. Переговоры продолжились — но скоро зашли в тупик. На доставленное Нишли Мехмедом-агой послание Петра Порта ответила: никакому государству не будет дозволено присутствовать на побережье Каспийского моря, так как это угрожает безопасности Османской империи. В ответ Неплюев заявил, что его государь «от Дербента и Баки и помянутых князей руки своей не отнимает ни по единому образцу», и предъявил письма жителей названных городов с просьбами о российском покровительстве. Захват турками Тифлиса в июне 1723 г. и взятие русскими Баку в июле вновь обострили ситуацию.

Переговоры были отложены на 90 дней, но не успели они возобновиться, как в итальянских газетах был опубликован полученный из Вены текст русско-иранского договора — раньше, чем сам Неплюев получил его из Петербурга. Дипломат только что успел договориться о «армистиции» — исключении столкновений русских и турецких войск на спорных прикаспийских землях и добился обещания, что «Порта на берегах Каспийского моря оружие удержит», то есть не будет претендовать на захват побережья, о чем и сообщил в реляции от 12 декабря63. «Султан, — докладывал Неплюев, — пришел было в великое возмущение, но визирь его умягчил не нарушать мира для многих причин». Теперь же разгневанные турки стали угрожать войной — визирь даже пообещал русскому резиденту «почетное» место в обозе отправлявшейся в поход турецкой армии.

Заключенный 12 сентября 1723 г. в Петербурге с послом принца Тахмаспа Измаил-беком договор об уступке Ираном России Дербента, Баку, Гиляна, Мазандерана и Астрабада Порта объявляла недействительным, принц не имел никаких полномочий делать это при живом отце СултанХусейне. После новой беседы с де Бонаком Неплюев заявил туркам, что договор с Тахмаспом не противоречит интересам Османской империи; более того, царь мог бы убедить шаха уступить Порте часть своей территории64. То же делал де Бонак — терпеливо разъяснял туркам, что статьи договора не содержат упоминания о провинциях, куда вошли турецкие войска.

Кроме того, осенью того же года войска эрзерумского паши вели неудачные бои под Гянджой с отрядами местных жителей, армянских ополченцев и грузин. «И мы имели с ними жестокий бой осемнадцать дней, и многих из них погибли великих пашей… турецкий повелитель готовятца паки на нас для отмщения победы нашей, и мы надеемся в том на его императорское величество, что его величество всегда государю нашему чинит вспомощение…» — писали гянджинцы бакинскому коменданту князю И.Ф. Барятинскому, прося прислать войска «на оборону провинции Генджинской»65.

Не удалось турецким властям и поднять против русских Дагестан. Хаджи Дауд не смог выполнить поставленную перед ним задачу — захватить «принадлежащие к Ширвану ближние персидские провинции» и «выгнать российский гарнизон из Дербента и всяких тамошних краев». Султанский указ о передаче под его власть Ширвана имел обратный результат — местные владетели не признали выскочку-правителя и на встрече в урочище Худат договорились: «…быть Шемахе и Баке городу за шамхалом, да Мюскер, Шабран за Даудом, да Кубе и Калхан за усмеем, а городу Дербени за майсумом».

На совете, собравшемся 4 (15) января 1724 г. в султанском дворце, Дамад Ибрагим-паша поставил вопрос: «Что будем делать, примем предложение царя (о прекращении наступления в Закавказье. — И. К., Х. К.) и прекратим иранский поход либо сочтем данное предложение нарушением договора и начнем подготовку к походу на Россию?» Пока присутствующие колебались, великий везир покинул заседание вместе с шейх-уль-исламом66.

Прием в Стамбуле французского посольства султаном Ахмедом.

В дело вступил французский посол: он подал совету письмо, в котором убеждал советников султана, что поскольку ни Россия, ни Османская империя не намерены нарушать договор о мире, то переговоры должны быть продолжены, хотя военные приготовления стоит продолжать — они послужат дополнительным аргументом в споре с русскими67.

Явившийся на заседание султан Ахмед III склонялся к войне. Диван уже готов был объявить ее, но по предложению великого везира и главного драгомана (переводчика) Порты все же решил продолжить переговоры68; присутствующие согласились с мнением французского посла и предоставили Неплюеву время, чтобы он связался с Петербургом для выработки новых предложений. Великий везир рассчитывал получить часть бывших иранских владений без войны — она дорого стоила, и успех в ней не был предрешен.

На одной из встреч с Неплюевым и де Бонаком Дамад Ибрагим-паша объяснил, что шейх-уль-ислам издал шариатское заключение — фетву; в ней говорилось, что после низложения шаха Персия может быть сочтена страной без государя и посланные туда войска остановить нельзя. Великий везир заявил: требование русского царя «те прогрессы остановить» «не имеет быть принято; однако же империя Оттоманская за то не имеет разорвать мира, разве сей государь сам объявит войну»69. Когда Дамад Ибрагим-паша предложил все-таки заключить договор, де Бонак и Неплюев поняли, что он войны не желает. Российский резидент даже стал уверять турок, что царь готов пожертвовать договором с Тахмаспом ради сохранения дружбы с Османской империей70. Эту жертву приносить не пришлось, но с санкции Петра I Неплюев вынужден был согласиться на то, что крупный торговый центр Тебриз достанется не шаху, а султану. 

Усилиями заинтересованных в мире сторон наметился компромисс; долгие и тяжелые переговоры завершились 12 (23) июня 1724 г. договором о разделе российских и турецких приобретений в Иране. В мирном разрешении конфликта не последнюю роль сыграл визит Нишли Мехмеда-аги. Но самому посланнику вояж в Москву не помог сделать карьеру: в 1725 г. он чем-то разгневал своего повелителя, попал в ссылку, а после возвращения из нее служил офицером в артиллерии и финансовым чиновником. 

------------------------------------------

1 Ка п ы д ж и - б а ш и ,  к а п ы ч и - б а ш и (глава привратников) — титул дворцового служащего, исполняющего ответственные поручения.

2 Вахтанг VI (1675 — 1737) — наместник (1703 — 1711) и царь (1719 — 1724) Картли (Восточной Грузии); создал относительно боеспособное войско и свод законов («Уложение царя Вахтанга»), некоторые законы сохранили силу и после присоединения к России. В 1709 г. по его инициативе в Тбилиси была основана первая грузинская типография, в которой вместе с церковными книгами печатались учебники и поэма Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре» с комментариями самого царя.

3 См.: Архив внешней политики Российской империи (далее — АВПРИ). Ф. 89. Оп. 89/1. 1722. № 14. Л. 243 — 243 об.

4 АВПРИ. Ф. 89. Оп. 89/1. 1722. № 14. Л. 8 об. 9 об.

5 Р е и с - э ф е н д и  — начальник канцелярии великого везира; в его ведении находились внешние сношения Османской империи.

6 См.: АВПРИ. Ф. 89. Оп. 89/1. 1722. № 14. Л. 28, 30 об. — 32 об.

7 См.: Там же. Л. 12, 26; Соловьев С. М. Сочинения: В 18 кн. М., 1993. Кн. 9. С. 382 — 383.

8 См.: Российский государственный архив древних актов (далее — РГАДА). Ф. 9. Отд. II. № 59. Л. 719 — 719 об., 721 — 722.

9 АВПРИ. Ф. 89. Оп. 89/1. 1723. № 5. Ч. 1. Л. 11 — 16 об.

10 Бытность в Москве турецкого посланника капичи баши Нишли Мегмет аги и с ним везирского Осман аги (АВПРИ. Ф. 89. Оп. 89/1. 1723. № 12).

11 Unat F. R. Kapıcıbaşı Nişli Mehmet Ağa’nın Moskova Sefâretnâmesi // Tarih Vesikaları Dergisi. 1942. Sayı 10. S. 284 — 299; 1943. Sayı 11. S. 352 — 371; Sayı 12. S. 462 — 472. В данной работе ссылки делаются на текст сефарет-наме из приложения к неопубликованной диссертации, защищенной в 2005 г. в университете Газиосманпаша: Mertayak A. Nişli Mehmed Ağa’nın Rusya Sefâreti ve Sefâretnâmesi (1722 — 1723). Tokat, 2005. См. также: Зайцев И. В. Турки-османы в Москве XVIII в. // Восточный архив. 2004. № 11 — 12. С. 40 — 45.

12 См.: АВПРИ. Ф. 89. Оп. 89/1. 1723. № 12. Л. 1.

13 Mertayak A. Op.cit. S. 18.

14 В деле Коллегии иностранных дел о приеме турецкого посольства в его составе перечислены сын Нишли Мехмеда-аги, его секретарь, дворецкий, старший денщик («баш чегодар»), ключник («килержи-баши»), «кафеджи-баши» и «тютюнджи-баши», ведавшие соответственно приготовлением кофе и курительными принадлежностями; восемь пажей, десять денщиков-«чегодаров», три повара, кучер и «татарин» с двумя слугами. Представителя везира Осман-агу сопровождали восемь человек (см.: АВПРИ. Ф. 89. Оп. 89/1. 1723. № 12. Л. 111).

15 Mertayak A. Op. cit. S. 95 — 98.

16 М е ш о к ,  к о ш е л е к («кесе») — денежная сумма. Известный европейцам «румелийский кошелек» («кесе-и-руми») равнялся 500 курушей или 40 тысячам мелких серебряных монет (акче). Л е в о к — турецкая серебряная монета («аслани куруш»), выпускавшаяся по образцу голландского левендаальдера («львиного талера») с изображенным на реверсе львом, стоящим на задних лапах. В описываемое время три левка примерно равнялись двум рублям.

17 АВПРИ. Ф. 89. Оп. 89/1. 1723. № 12. Л. 151 — 156. Те же претензии содержались и в грамоте везира (см.: Там же. Л. 157 — 161).

18 См.: Богаевский  Л. Бригадир Иван Матвеевич Краснощеков // Сборник областного войска Донского статистического комитета. Новочеркасск, 1902. Вып. 3. С. 4 — 8.

19 Походный журнал 1722 г. СПб., 1855. С. 15, 82 — 85. Отправленное царю донесение гвардии майора М.А. Матюшкина, датированное 1 октября, подтверждает указанное выше количество угнанного скота, но «ясырю» насчитывает только «сто с полчетверта» человек (см.: Бумаги императора Петра I. Собраны академиком А.Ф. Бычковым. СПб., 1873. С. 498; РГАДА. Ф. 9. Отд. II. № 59. Л. 28–28 об.).

20 См.: АВПРИ. Ф. 89. Оп. 89/1. 1723. № 2. Л. 1 — 3 об.

21 Там же. № 12. Л. 182 об.

22 См.: Грибовский  В.В., Сень Д.В. Бахты-Гирей: фронтирные элиты в противодействии стабилизации границ Российской и Османской империй в первой трети ХVIII в. // http://www.ukrterra.com.ua/developments/east/bahty-girey3.htm#_ednref122.

23 См.: АВПРИ. Ф. 89. Оп. 89/1. 1723. № 12. Л. 199 — 201 об.

24 Нишли Мехмед-ага рассказывал: «…[везир] каждый день кладет рядом со мной по 4 — 5 золотых. Заслуженным ветеранам, слугам, солдатам и бедным… Османского государства раздает в большом количестве… те кто служит ему, с одного только сигнала готовы будут спрыгнуть в море. Действительно, до настоящего момента у Османского государства еще никогда не было такого помощника» (Цит. по: Mertayak A. Op. cit. S. 116 — 117)

25 АВПРИ. Ф. 89. Оп. 89/1. 1723. № 12. Л. 202 об. — 203.

26 До конца XVIII в. Дагестан оставался раздробленным на мелкие государственные образования: Тарковское шамхальство, Кайтагское уцмийство, Табасаранское майсумство, владения кадия Табасарана, Дербентское, Аварское, Казикумхское, Мехтулинское ханства и более шестидесяти аварских, даргинских, лезгинских мелких объединений — союзов сельских обществ. Дагестанские владетели отправляли посольства к русским царям, а те выдавали им жалованные грамоты как своим подданным. Одновременно эти же правители получали подарки от шахов и выставляли по их требованиям конные отряды — таким образом, находились в «опчем холопстве», то есть одновременно признавали себя вассалами Москвы и Исфахана.

27 АВПРИ. Ф. 89. Оп. 89/1. 1723. № 12. Л. 274 об. — 275 об.

28 См.: Там же. № 2. Л. 20 — 22, 32 — 40. На самом деле бакинцы, в отличие от дербентцев, желания отдаться под российскую «протекцию» не проявили, а бакинские власти отказались принять русский гарнизон (см.: Алиев Ф.М. Письмо бакинцев Петру I в 1722 г. // Доклады Академии наук Азербайджанской ССР. Баку, 1964. Т. 20. № 7. С. 57 — 58); Он же. Антииранские выступления и борьба против турецкой оккупации в Азербайджане в первой половине XVIII в. Баку, 1975. С. 47 — 49, 62; Походный журнал 1722 г. С. 13, 76).

29 АВПРИ. Ф. 89. Оп. 89/1. 1723. № 12. Л. 268 об. — 269.

30 Цит. по: Mertayak A. Op. cit. S. 113 — 114.

31 Ibid. S. 24.

32 См.: РГАДА. Ф. 248. Оп. 7. № 384. Л. 63; АВПРИ. Ф. 89. Оп. 89/1. 1723. № 12. Л. 330, 335.

33 Юный Людовик XV (1715 — 1774) был помолвлен в 1721 г. с испанской инфантой Марианной Викторией; она прибыла в Париж, но в 1725 г. испанский брак был отменен, и король женился на польке Марии Лещинской.

34 Цит. по: Mertayak A. Op. cit. S. 30.

35 Ibid. S. 31.

36 Mertayak A. Op. cit. S. 117 — 120.

37 См.: АВПРИ. Ф. 89. Оп. 89/1. 1723. № 12. Л. 338 — 352.

38 См.: Там же. Л. 353 — 353 об., 354 — 362 об.

39 Историческая область в Северном Азербайджане, бывшее государство ширваншахов; с 1538 г. — провинция государства Сефевидов.

40 См.: Лысцов В.П. Персидский поход Петра I: 1722 — 1723. М., 1951. С. 136 — 137.

41 См.: Приказы и инструкции императора Петра Великого генералу Матюшкину // Русский вестник. 1868. № 4. С. 594 — 598; Лысцов В.П. Указ. соч. С. 212.

42 См.: Приказы и инструкции императора Петра Великого генералу Матюшкину. С. 598 — 600.

43 См.: АВПРИ. Ф. 89. Оп. 89/1. 1723. № 1. Л. 1 — 6.

44 См.: Там же. № 1. Л. 11 — 11 об.; № 2. Л. 19.

45 См.: АВПРИ. Ф. 89. Оп. 89/1. 1723. № 12. Л. 598 — 599 об.

46 Цит. по: Мустафазаде  Т.Т. Азербайджан и русско-турецкие отношения в первой трети XVIII в. Баку, 1993. С. 29 — 30.

47 См.: АВПРИ. Ф. 89. Оп. 89/1. 1723. № 5. Ч. 1. Л. 38, 55 — 58, 59 — 59 об.

48 См.: АВПРИ. Ф. 89. Оп. 89/1. 1723. № 5. Ч. 1. Л. 51.

49 Диван-и-хумаюн (Divan-i-hümayun) — государственный совет при султане в составе везиров и других высокопоставленных чиновников, принимавший решения по важным вопросам, касающимся государственной жизни, а также рассматривавший прошения и жалобы подданных.

50 См.: АВПРИ. Ф. 89. Оп. 89/1. 1723. № 5. Ч. 1. Л. 96 об., 98; Мустафаев Т.Т. Из истории русско-турецких отношений в 20-х годах XVIII в. // Отечественная история. 2002. № 2. С. 20.

51 См.: АВПРИ. Ф. 89. Оп. 89/1. 1723. № 5. Ч. 1. Л. 102 об.

52 См.: РГАДА. Ф. 248. Оп. 7. № 384. Л. 65 — 67, 72.

53 См.: Акты, относящиеся к истории Войска Донского. Новочеркасск, 1894. Т. 2. Ч. 1. С. 12, 14.

54 См.: Там же. С. 98; АВПРИ. Ф. 77. Оп. 77/1. 1733. № 5. Л. 98.

55 Инструкцию Петра I М.М. Голицыну от 29 апреля 1723 г. см.: Российский государственный военно-исторический архив. Ф. 2. Оп. 1/47. № 2. Л. 4 — 5 об.

56 См.: АВПРИ. Ф. 89. Оп. 89/1. 1723. № 5. Ч. 1. Л. 142 — 142 об.

57 См.: АВПРИ. Ф. 89. Оп. 89/1. 1723. № 5. Ч. 1. Л. 19 — 20 об., 147 — 148 об.

58 См.: Там же. 1723. № 2. Л. 41 — 41 об.

59 См.: Там же. № 5. Ч. 1. Л. 194 об. — 195.

60 Цит. по: Мустафаев Т.Т. Указ. соч. С. 20 — 21.

61 Цит. по: Мустафаев Т.Т. Указ. соч. С. 22.

62 См.: РГАДА. Ф. 248. Оп. 31. № 1936. Л. 13, 34.

63 См.: РГАДА. Ф. 15. Оп. 1. № 37. Ч. 1. Л. 48 об.

64 См.: Küçükçelebizade Asım Efendi. Tarihi Asım. İstanbul 1282 [1741]. S. 144 — 145.

65 Цит. по: Алиев Ф.М. Антииранские выступления и борьба против турецкой оккупации в Азербайджане. С. 65.

66 См.: Külbilge İ. 18 Yüzyılın ilk yarısında Osmanlı-İran İlişkileri (1703 — 1747). İzmir, 2010. S. 159.

67 См.: Küçükçelebizade Asım Efendi. Op. cit. S. 146.

68 Перипетии этих переговоров см.: Lockhart L. The Fall of Safavi dynasty and the Afghan occupation of Persia. Cambridge, 1958. S. 228 — 232; Маркова О.П. Россия, Закавказье и международные отношения в XVIII веке. М., 1966. С. 28 — 30; Сотавов Н.А. Северный Кавказ в русско-иранских и русско-турецких отношениях в XVIII в. М., 1991. С. 66 — 67; Мустафаев Т.Т. Указ соч. С. 24 — 27.

69 Цит. по: Маркова О.А. Указ. соч. С. 29.

70 См.: Küçükçelebizade Asım Efendi. Op. cit. S. 151 — 153.

Автор:  И.В. Курукин, Х. Коседжик, .