Шиллинг М. Ф. Дневник (1899) / Публ., [предисл.] и примеч. В. Е. Авдеева, М. В. Сидоровой

331

ДНЕВНИК М. Ф. ШИЛЛИНГА
апрель — июль 1899

В Государственном архиве Российской Федерации хранится личный фонд Маврикия Фабиановича Шиллинга (1872—1934) — директора канцелярии МИД, секретаря российского посольства в Вене, Париже, Ватикане. Фонд насчитывает 610 единиц хранения за период 1817—1917 гг. Документы фонда отражают деятельность Шиллинга как дипломата, директора канцелярии МИД, его литературную и научную деятельность. Большой интерес представляют дневники, полностью сохранившиеся с 1893 по 1902 и частично за 1912 и 1913 гг. Подробные ежедневные записи рассказывают не только о личных проблемах, заботах, радостях и горестях их автора, но и представляют читателям петербургскую и московскую жизнь того времени. На страницах дневника постоянно присутствуют дипломаты, крупные чиновники, “люди высшего света”, с которыми по долгу службы и в силу родственных отношений Шиллингу приходилось постоянно сталкиваться.

Род Шиллингов ведет свое начало от Каспара Вильгельма (род. 1470 г.). Род имел две ветви — курляндскую и лифляндскую, последняя угасла в XVI в., а курляндская (эстонская) продолжала развиваться. Многие ее представители находились на русской военной службе, в том числе и прапрадед Маврикия Фабиановича — Карл Готгард (генерал-майор, кавалер ордена Св. Анны). Прадед же, Фабиан Вильгельм, служить российскому императору не захотел, став помещиком, владельцем трех крупных мыз: Оргены, Сейнигаля и Пегго. От названия этих трех поместий и пошли названия трех “домов” Шиллингов. Дом “Оргена” возглавил Густав Гидеон (1790—1880) — в отличие от отца, он поступил на русскую военную службу и был зачислен в Изюмский Гусарский полк, участвовал в войне 1812 г. и заграничных походах, кавалер ордена Св. Владимира. Женат на Генриетте Элеоноре Штакельберг. У них было 13 детей, среди них 6 сыновей. Третьего из них, Фабиана (1830—1917), отец целеустремленно готовил к военной службе, с семи лет мальчика отдали отдан в Петербургский кадетский корпус. Закончив его в 1849 г., Фабиан служил первоначально в штабе великого князя Михаила Павловича, затем великого князя Константина Николаевича. Он участвовал в Венгерской кампании 1849 г., Крымской войне 1853—1856 гг., преподавал в школе гвардейских прапорщиков, командовал эскадроном Варшавского военного округа, с 1875 г. — эскадроном Московского военного округа. С 1877 г. до отставки в 1884 г. был командиром военного госпиталя, после отставки жил в Москве, Петербурге, где имел дом на Надеждинской улице.

332

Последние годы провел в имении “Оргена”, где и умер 29 апреля 1917 г. Фабиан Густавович был женат на Екатерине Нирод (1850—1874). Жена умерла через четыре года после свадьбы, оставив мужу двух детей — двухлетнего Морица (Маврикия) и годовалую Генриетту.*

Все хлопоты о детях взяли на себя дедушка Густав, тетки, гувернантки и учителя. Из-за частых болезней Маврикия семья подолгу жила на курортах Швейцарии и Германии. После отставки отца, в 1884 г. они переехали в Москву, где мальчика отдали в частную гимназию Л. И. Поливанова. Здесь он познакомился с семейством Голицыных, дружбу с которыми сохранил на всю жизнь. После окончания гимназии (1891) Маврикий поступил на юридический факультет Московского университета. Но учился Шиллинг неохотно: подолгу писал сочинения, откладывал дни экзаменов, по несколько раз брался за необходимые книги. Он не мог определить свое призвание в жизни, разбрасывался на светские увеселения, увлекался романтическими похождениями. Отец пытался уговорить его поступить на службу в МИД. В своем дневнике Шиллинг записал 12 марта 1894 г: “Я уже говорил с папа и уже решено, что я нынешней весной не буду держать гос. экзамена. Считаясь (на основании сочинения, которое я подал) окончившим курс Московского университета, я имею право поступить хоть сейчас на службу, но с чином 14 класса (так как чин 10 и 12 классов дает лишь гос. экзамен). Это единственная разница. Я думаю определиться в МИД: куда же и на что же больше я могу быть годен!.. Итак, может быть, скоро я буду дипломатом! По этому поводу я писал Мише, уговаривающему меня поступить на какую-нибудь службу для исцеления моего нравственного расстройства, — “Радуйся, друг: я поступаю в МИД, т. е. сделаюсь классифицированным bon à rien, тогда как теперь я тоже самое — non étiquette. Разница невелика”. И это правда. Сделать карьеру. Я не имею сил даже стремиться к этому. Желать этого значило бы иметь цель в жизни, а уже теперь я устал жить и ничего кроме Nirvana не могу желать. Да что право в том, что называют “карьерой”. Не буду ли я тем, что и сейчас, т. е. несчастным dégénéré, надень на меня бухарский халат или шитый золотом гофмейстерский мундир. Неужели звание посла могло бы переродить меня. Неужели почести смогут доставить или заменить мне единственное, что казалось мне заманчивым в жизни — любовь к женщине”**.

Приказ о зачислении Морица в МИД состоялся 28 мая 1894 г, хотя еще за несколько недель до этого ему было предложено приходить в департамент и знакомиться с делопроизводством. Он переписывал прошения, писал представления, выверял списки представленных к орденам. День зачисления Морица в МИД был праздничным днем для всей семьи Шиллингов: “Приказ наконец состоялся. В понедельник мне придется являться в виц-мундире директору и вице-директору департамента. Папа вернулся из Москвы в четверг в день Вознесения. Дядя Михаил Федорович прислал мне великолепного поросенка, отличного венгерского вина 4 бутылки и свежего масла Отраденской фермы”***.

Но сомнения в правильности выбранного пути постоянно одолевали, служба первоначально казалась нудной, скучной, непривлекательной. Мориц не чувствовал в себе интереса к избранной стезе, сомневался в своих качествах: “Мне все чаще является мысль,

333

не сделал ли я ошибку, выбрав тот путь, ту “карьеру”, которую я выбрал. Нет у меня довольно сил, чтобы бороться на этом пути. Ни мои качества, ни мои наклонности не отвечают ему. Не лучше ли было бы — если непременно нужно было вступить на государственную службу — вступить, например, в более скромное, но более подходящее для меня, хотя бы в финансовом отношении, Министерство внутренних дел, обзавестись рядом с этим небольшим имением вроде Кривцова, заключить свою деятельность в менее блестящий может быть, но более тесный и соответствующий моим малым способностям круг. Такая деятельность была бы мне не только более по силам, но может быть, более по сердцу ...дипломатия кажется мне ничтожной и смешной, жалкой комедией, которую люди играют друг перед другом, ...я мог бы сделаться лучшим губернатором, нежели теперь, может быть, посланником... На избранном пути не окажусь ли я слишком слабым во всех отношениях”.*

Но постепенно все пошло своим чередом. Шиллинг стал втягиваться в профессию дипломата, стали пробуждаться стремления к карьере и славе: “Сегодня окончил (в 5 дней) I том “Международного права” Мартенса. Завтра хочу приступить ко второму. Меня манит изучение Японии и Китая, но прежде всего необходимо отлично приготовиться к дипломатическому экзамену. Блестяще выдержать его — это одно из важных условий успеха моего ближайшего предприятия. В эти дни у меня было довольно много дела в департаменте... Я был представлен барону Стуарту и завтра же начну работать в архиве для экзамена. Пора приняться серьезно за дело”**.

Уже в 1898 г., т. е. через три года после зачисления в МИД, Шиллинг назначен в Вену вторым секретарем российского посольства. В этом же качестве он участвовал в заседаниях Гаагской мирной конференции (1899). С 1902 по 1908 гг. Шиллинг был представителем российского консульства в Ватикане, а с 1908 по 1910 гг. первым секретарем посольства в Париже. В Петербурге, Москве бывал на время непродолжительных отпусков. За границей он начал заниматься историческими и архивными изысканиями. Первоначально они носили генеалогический характер, были связаны с историей некоторых представителей рода Шиллингов. “Я предпринял историческую справку об одном из моих предков, который в прошлом веке, поступив на австрийскую службу, отличился и был награжден императором Иосифом II чином генерала и титулом графа Священной Римской Империи, — пишет он в своем дневнике, — по рекомендации Иславина, я обратился в здешний Государственный архив, а также в архив Военного министерства, где hauptmann Eberle очень любезно вызвался добыть и собрать мне все имеющиеся у них сведения о моем предке. Возвращаясь домой, я зашел к книгопродавцу Лехнеру, которому на днях заказал книгу о фельдмаршале Лоудоне. Дело в том, что так как в скудных известиях, уже найденных мною о графе Рафаиле, неоднократно значилось имя Лоудона, а на днях я узнал, что знаменитый полководец и сподвижник Марии Терезии был уроженцем Лифляндии (вопреки одной английской книге, выдающей его за шотландца!!), у меня явилась мысль, что здесь именно кроется разгадка живо интересовавшего меня вопроса. Вопрос этот состоял в том: почему мой предок, отличившийся уже на русской военной службе, перешел на австрийскую. Сознаюсь, что это оскорбляло во мне, обрусевшем потомке, чувство патриотизма. В виде извинения графа Рафаила я искал объяснение его поступка во влиянии его соотечественника. Вчера, раскрыв первые страницы книги, я имел радость убедиться, что мои догадки были верны, так как

334

Лоудон и Шиллинг были по-видимому товарищами и притом неразлучными друзьями еще с кадетского корпуса в России и вместе впервые участвовали в бою под русскими знаменами. Мои предположения оправдались с избытком, я этому очень обрадовался”*.

Будучи российским представителем в Ватикане, Шиллинг увлеченно занимался вопросами истории отношений России с Папским Престолом, а конкретно, собирал материал о путешествии Николая I в 1845 г. в Рим. Он занимался в архивах Италии, Пруссии, делал запросы в архивы России. В это время вышли его статьи: “О представителях Святейшего Престола в России”, “Сношения России с Ватиканом”, очевидно, написанные как исторические справки по заданию МИД. Надо отметить, что многие статьи Шиллинга — своеобразные записи разговоров с тем или иным лицом по определенным проблемам: “Содержание разговора с кардиналом Бенини о политике Ватикана, личности Папы Льва III, положении католической церкви во Франции”, “Содержание разговора с И. И. Мечниковым о французских и русских государственных деятелях” и др.**

В 1910 г. Шиллинг возвратился в Россию и был назначен директором канцелярии и 1-го политического отдела МИД. В 1912 г. он — камергер Высочайшего Двора и сенатор. В это время он занимался проектами пересмотра обязанностей русских послов и консулов за границей в отношении русских подданных, указывая что соотечественники, находящиеся за границей всегда должны находить в посольстве поддержку, помощь и сочувствие. Этот вопрос был очень близок Шиллингу, так как в 1908 г. он с группой российских дипломатов и лиц, живущих в Риме, организовал “Кружок поощрения молодых русских художников”. Целью кружка было оказание помощи молодым русским художникам, “которые проявляют дарование и под условием своевременной поддержки могут впоследствии занять почетное место в области отечественного искусства”***. Кружок выдавал художникам в течение определенного срока ежемесячное пособие, предоставлял дешевую или бесплатную мастерскую в Риме, назначал награды за художественные произведения, усттраивал выставки-продажи картин. Председателем кружка являлась кн. М. В. Барятинская, в члены правления входили художники Ф. П. Рейман, С. В. Бакалович, П. В. Жуковский.

В 1916 г., получив чин гофмейстера, Шиллинг ушел в отставку с дипломатической службы. Незадолго до 1917 г. он несколько раз выступал в Государственном Совете по поводу необходимости реформ в отношении политики правительства в прибалтийских губерниях. Революция застала его в Петрограде. Родственников в России почти не было, отец умер в апреле 1917 г. в Эстонии, и Маврикий Фабианович принимает решение покинуть Россию. Через Стокгольм он уехал вначале в Лондон, затем в Париж, где и умер в 1934 г. Его похоронили на русском кладбище Сен-Женевьев-Де-Буа.

Предлагаемый читателям дневник М. Ф. Шиллинга за 1899 г. (ГАРФ Ф. 813. Оп. 1. Д. 123) посвящен событиям Гаагской мирной конференции, которая проходила с 18 мая по 29 июня. Конференция была созвана по инициативе России, в ней участвовало 27 государств. В результате ее работы были приняты три конвенции: 1) о мирном разрешении международных споров, 2) о законах и обычаях войны, 3) о применении к морской войне начал Женевской конвенции 1864 г. Особое значение имела первая конвенция, согласно которой государства согласились прилагать все усилия к обеспечению мирного решения международных споров и наметили основные средства для достижения

335

этой цели: “добрые услуги” и посредничество, международные следственные комиссии и международный третейский суд. Будучи вторым секретарем русской миссии на этой конференции, Шиллинг посвятил ей страницы своего дневника. И хотя дневник молодого человека полон романтических похождений, рассказов о достопримечательностях Гааги, описаний светского времяпрепровождения, он именно этим и интересен, показывая изнанку и “закулисье” крупного международного события и людей, которые в нем участвовали.

ДНЕВНИК М. Ф. ШИЛЛИНГА.
АПРЕЛЬ-ИЮЛЬ 1899

Париж, 29 апреля/11 мая 1899 г.
Вознесение

Мирная Конференция откроет свои заседания сегодня через неделю, и ей будут посвящены многие страницы этой тетради. На время я постараюсь отрешиться от узкого, исключительного самосозерцания, отвлекающего меня большею частью от всего, происходящего вокруг меня. Тем не менее я намерен уделить место и личным вопросам, и даже, до поры до времени, в ожидании Конференции, начну с них.

Еще до отъезда из СПб. я по случаю отправления в командировку, представлялся Стаалю, Гр<афу> Ламздорфу и Кн<язю> Оболенскому¹. Тогда меня слишком поглощало другое, чтобы останавливаться на этом и записать эти три аудиенции, между тем каждая из них заключала в себе несколько черт, ярко характеризующих каждого из названных трех сановников. Отмечу коротко, что Стааль, принявший меня в квартире Базили², в которой он остановился, начал с того, что взявши меня за руки, отвел к окну и сказал: “Laissez — moi d’abord vous contempler”*. Потом поговорив весьма любезно, но в общих чертах о Конференции, жаловался на свою старость и немощь, причем между прочим сказавши, что состояние его здоровья мешает ему отдавать визиты посещающим его, прибавил: “Il faut s’habituer à ne pas toujours remplir ses devoirs”**. Он отпустил меня, выразив желание, чтобы я был в Гааге 2/14 мая, день, в который он сам предполагал приехать туда.

Гр<аф> Ламздорф, усадив меня в своем рабочем кабинете, говорил много и сладко, распространялся о шифре и о многих второстепенных подробностях и, указав мне на важное историческое значение Конференции, заключил разговор советами вести записки, интересные в будущем, и — беречь мое здоровье.

Кн<язь> Оболенский принял меня стоя и, быстро выразив удовольствие по поводу моего назначения, не преминул напомнить мне, что мне надлежит приложить все старания к тому, чтобы оправдать павший на меня выбор. Аудиенция эта длилась не более одной минуты.

В дороге я прочел “La Hollande” Amicis³ во франц<узском> пререводе и проездом в Берлине накупил еще несколько брошюр по вопросу о разоружении. Сюда я приехал вчера утром, при чудной погоде и, по старой привычке, остановился

336

в Hôtel Rastadt, ныне совершенно переполненный. После разных поездок к портному, в Посольство и к некоторым знакомым, я поехал часов в 5 с Севастопуло⁴ в Bois de Boulogne, где было множество катающихся и гуляющих. Я завтракал и обедал в Гостинице, где между прочим — некая M-me de Labord, немного уже слишком худощавая, но очень недурная, высокая блондинка, почти моя соседка по комнате, с которой, мне кажется, можно было бы завести знакомство, если б было время. Вчера вечером я поехал в “Variétées” смотреть вызывающую не мало шума пьесу Lavedan⁵ “Le vieux marcheur”* с участием Jeanne Granier⁶. Я нашел пьесу очень глупой по содержанию, но часто смеешься остроумным словам, каламбурам и пр. Между прочим: “Qu’as-tu fait pour être décoré? — Des démarches, parbleu!” или “Je ne suis exactement “Madame”, ni “Mademoiselle”. Je suis une demoiselle honoraire”** и многие другие еще гораздо смешнее. Сегодня Вознесение, а потому почти все закрыто, что не очень приятно, когда вообще мало времени. Я написал много писем, в числе которых одно, приложенное к отправленному в СПб. “United States of Europe”... От Hélène я получил много писем и телеграмм и, кроме того, очень хорошие запонки, за которые я впрочем выругал ее, так как безрассудно тратить деньги на такие подарки мне. Я завтракал со Свечиным⁷ у Гр<афа> Бреверн де Ла Гарди⁸, около 5 час. был у Эттера⁹, где к чаю собралось несколько сослуживцев, и наконец обедал у дяди Camillo d’Orestis, после чего хотел ехать смотреть “La dame de chez Maxim”***, но было уже поздно (9 ½ ч.), а от дяди (Rue Notre Dame des Champs, 119, bis) еще добрых полчаса езды, так что я просто вернулся домой и пишу эти строки. Вчера я был у находящихся здесь жены и дочери Стааля.

Я очень рад быть в Париже, но не могу не констатировать, что это удовольствие не может сравниться с восторгом, который охватывал меня раньше, в предыдущие мои три приезда, когда в сущности и внешние условия, особенно в отношении времени года, были хуже. Теперь все зелено, все цветет и благоухает. Меж тем изредка я испытываю особое удовольствие, когда вдруг что-либо напомнит мне Рим. Неужели Италия и главным образом Рим получили перевес над Парижем и Францией в моих симпатиях и более сроднились с моей душой?

1/13 мая

30 апреля/12 мая я посвятил картинам. Утром был в Musee du Louvre, где обратил главное внимание на голландскую школу; а после завтрака был в Salon, помещающимся в Palais des machines. Такое множество картин, что я едва успел составить себе какое-нибудь понятие о выставке. Бродя по выставке я неоднократно думал о том, как было б хорошо посещать днем выставки, музеи и даже магазины, а вечером театры — вдвоем... Мы могли бы видеться целый день и притом в каких чудных условиях! С другой стороны, во время завтрака в маленьком ресторане, мне вдруг почему-то вспомнилась ширь и величавое спокойствие Волги с необъятным кругозором и невыразимым очарованием... Это мимолетное воспоминание снова проснулось во мне, когда заехав к Киреевскому, я мысленно

337

перенесся на крутой берег Оки с необъятной ширью роскошных лугов... Я снова был у M-me de Staal. Обедал я у de Liégeard после чего мы втроем поехали в театр “Comédie Parisienne”, где давали комедию “Les apparances”* и довольно веселый водевиль “L’anglais tel qu’on le parle”**.

1/13 мая целый день прошел в беготне по магазинам и к портному.

Вечером в 11 ч. я выехал в Гаагу, куда прибыл в воскресенье утром около 10 ч.

Гаага, 4/16 мая 1899 г.

Стааль, Базили, Гурко¹⁰, Приклонский¹¹ были уже здесь, когда я приехал в воскресенье 2/14 утром. Мы все поселились в Hôtel du Vieux Doelen, где у меня очень маленькая комната, почти рядом с такою же комнатой Гурко. Я устроился довольно хорошо и на письменном столе у меня красуется более десяти привезенных с собою портретов, в том числе... я положительно слаб... До сих пор у нас довольно мало настоящего дела, но время уходит на визиты или вернее ношение карточек, — сначала голландским делегатам и властям, а также дипломатическому корпусу, а потом — уже ответные — позже нас прибывшим иностранным представителям, которые приезжают к нам. Город, довольно тихий в первый день, постепенно начинает оживляться. Погода очень изменчивая: солнце и дождь поминутно сменяют друг друга, то же можно сказать о тепле и холоде, одно остается неизменным — сильный ветер. Я быстро ориентировался и узнавал места, виденные во время моей первой поездки в Голландию, лет пять тому назад. Тогда была суровая зима, теперь же все зеленело, а знаменитые тюльпаны уже отцвели. Наш образ жизни еще вполне не установился, но, в общих чертах день проходит так. Утром, около 9 час. мы собираемся в ресторане гостиницы к breakfast, после чего, если нет работы, гуляем или ведем переговоры с осаждающими нам фотографами и корреспондентами. Около 1 ч. мы идем куда-нибудь — или в Café Royal, или к van der Peal, завтракать, обыкновенно Гурко и я, иногда же к нам присоединяется Приклонский, а в первый день и Гамбс¹². Днем продолжается работа в Канцелярии и разноска карточек. Обед между 6 и 7 часами происходит в гостинице, причем обыкновенно Базили с сыном¹³ и Приклонским за одним столиком, а Гурко и я — иногда с послом — за другим. Теперь съезжаются и остальные члены нашей делегации: военные — полковники Жилинский¹⁴ и Гр<аф> Баранцев, и морские — кап<итан> Шеин¹⁵, лейт<енант> Овчинников¹⁶ с женой и Бирилев¹⁷.

Стааль, под влиянием усталости и простуды, чувствует себя довольно плохо. Как бы возложенное на него дело не имело рокового для него значения.

8/20 мая

С самого начала я плохо веду свой дневник. Но за последнюю неделю положительно было трудно сделать что-нибудь. К прежним занятиям присоединились новые в той же области: спешные подготовления к заседаниям, переписывание аршинными буквами речей Посла, составление списков комиссий, шифрование и переписка отчетов в СПб. Количество карточек с каждым днем увеличивается

338

и доходит иногда до 50 и более для каждого из нас в день. Спешка и суета неимоверные. Случается, что вернувшись с вечера в 11 ч., приходится работать до 2 ч. ночи, а в 8 ч. утра, я еще в своей ванне, когда за мною присылают с просьбой сойти вниз к Послу, где ожидает спешная переписка сделанного и одобренного накануне. При этом надо сказать, что и Стааль и Базили, оба очень любезны и предупредительны.

Diario* за истекшую неделю был следующий:

во вторник 4/16 мая мы обедали у Министра Иностранных дел Бофора¹⁸. Были кроме хозяина и хозяйки исключительно русские и голландцы: Стааль, Базили, Приклонский, Гурко, я, Жилинский, Баранцевы, Рафалович¹⁹, Миллер, Берендс²⁰ с женой и дочерью, и Гамбс, M-r van Eys (глава секретариата) с женой, Pierson (1-й Министр Финансов) с женой, Karnebeek (бывший Министр Иностранных Дел и ныне 1-й Делегат Нидерландов и вице-президент Конференции) с женой и одной из трех дочерей, Rahusen, генерал Beer van Portugael, знаменитый Asser²¹ и др. M-me van Eys, хотя и имеет уже 16-летнего сына считается здесь одной из наиболее красивых женщин. Я сидел за столом между ее мужем и Rahusen.

В среду, 5/17-го мы были вечером на рауте у Karnebeek, причем теснота и жара были довольно ощутительны. Было множество народа, преимущественно делегатов и дипломатов при малом числе и еще меньшем качестве дам, так что никогда еще мне до такой степени не бросалось в глаза, насколько мало элегантна может быть подобная разношерстная толпа космополитов. В числе моих новых знакомых на этом вечере были C-te** Nigra²² (итальянский Посол), которому я привез пакет от Анненковой и Bruno, здешний итальянский секретарь, в которого некогда была влюблена Лили Олсуфьева. Меня представил им C-te Zannini, которого я вновь встретил с ним. Столь же радостна, по внешним проявлениям, была и моя встреча с B-n*** Bildt²³.

Обеды здесь обыкновенно в 7 ½ ч., а вечера в 9 ½ причем принято приезжать довольно аккуратно и, по возможности, не позже 10-ти, а в 11 или начале 12-го все уже разъезжаются. Только в клубе остаются обыкновенно позже, часов до 12 ½, и лишь игроки до 2 и долее.

В четверг, 6/18-го был великий день открытия Конференции. Утром пришлось наскоро еще сделать кое-какие изменения в речи Посла. В 11 ч. мы все в парадных мундирах собрались в русской церкви для молебствия по случаю дня рождения Государя. Там я впервые видел Stead’а²⁴. В 2 часа было назначено открытие Конференции. К сожалению, ввиду недостатка места, в зал допущены были только делегаты; мы же — секретари остались за флагом. Заседание длилось только полчаса, причем Бофор, говорят, отлично произнес свою речь. Стааль же, избранный Председателем Конференции, был несколько взволнован. Торжественность была немного умалена тем, что присутствующие были не в мундирах, а в черных сюртуках. Нам пришлось писать и шифровать отчет заседания. Между прочим, подробность: Стааль, сойдя с трибуны, забыл закрыть заседание, так что пришлось напомнить ему об этом.

339

Маврикий Фабианович Шиллинг

В 7 ½ ч. Посол, Базили и некоторые другие обедали у Берендса, нам же — Приклонскому, Гурко, Жилинскому, Баранцеву, Шеину, Овчинникову, Бирилеву, Гессену²⁵ и сыну Базили — давали обед Гамбс и Миллер в ресторане van der Peal. Тост в честь Государя был почтен общим вставанием. Между прочим огорчение молчаливое Приклонского, что Гурко сидел выше его!! После обеда мы все отправились к Берендсу, где было довольно много народа. Я познакомился с Stead, которого с тех пор видел не раз. Голова несколько напоминающая К. Гиппиуса. Меня познакомили и с баронессой Сутнер²⁶, маленькой и на вид малопривлекательной женщиной. Ее муж высокий и благообразный старик. С ними весьма немецкая племянница их, которой я не мог удержаться сказать, насколько я был разочарован узнать, что большая часть весьма меня заинтересовавшего романа “Die Waffen nieder”* — вымысел, и что, вместо двух оплаканных нами мужей ее тети мы видим теперь перед собою третьего en chaire et en os**. Когда мы вышли, ночь была столь теплая и чудная, что Гурко и я еще долго сидели тут же на “promenade” на скамье, с расстегнутыми пальто поверх фрака.

340

Вчера, в пятницу, 7/19-го, у Стааля, в большой гостиной гостиницы было секретное совещание первых делегатов, о самом созвании которого никто не должен был знать ничего, но о предметах обсуждения и о решениях которого мы прочли самые точные и подробные сведения в вечерних газетах!

Из достопримечательностей Гааги мы пока успели видеть лишь весьма мало. Раз я с Гурко был в музее, где знаменитый “Урок анатомии” Рембрандта и “Бычок” Потера. Я узнал там между прочим портрет... весьма понравившийся мне в первый мой приезд сюда. Раз я ездил тоже с Базили и Приклонским в Huisten Bosh, где происходят заседания Конференции. Там великолепные, хотя и не большие залы. Особенно меня поразили grisailles²⁷ van Wite, которые до того хорошо написаны, что я был убежден, что вижу перед собою выпуклые фигуры — барельеф, а не фреску.

Однажды, сопровождая Стааля в его прогулке, причем он опирался на мою руку, я зашел с ним к антикварам.

Вчера вечером была спешная работа ввиду сегодняшнего заседания, так что Приклонский и я едва поспели к 11 час. на еженедельный по пятницам вечером раут у M-me de Beaufort, где была толпа большая по числу и лучшая по качеству, нежели у Karnebeek. Сегодня предполагалось послать меня в Кельн за экспедицией, которую везет из СПб. Воейков28, но, к сожалению, потом решено было заменить меня Псаломщиком, чтобы не уменьшать числа секретарей ввиду “общего собрания”. 11/23 мая Севастопуло приезжал сюда в воскресенье, познакомил нас с несколькими голландцами и повел к M-me Neven, бывшей любовницей Гр<афа> Муравьева29, когда он был еще секретарем здешней Миссии, и дочь которой довольно красива, и кроме того к M-me van Loo., рожд<енная> Schimelpeny, которую я видел раньше и которая считается здесь первой по красоте. Вечером, в клубе я познакомился еще с несколькими туземцами. Вчера, 10-го, я вступил в мой 28-й год. Первою мыслью, когда я проснулся было: “Как жаль столь бесплодно и бессмысленно потерянных лучших десяти лет!” Я получил несколько писем и телеграмм, здесь же, к счастью, никто не знал, что это мой день рождения. M-me и M-le de Staal здесь с воскресенья вечера, но мы очень мало видим их. Воскресенье и понедельник были здесь праздниками Троицы, что вызвало огромное оживление на улицах, несмотря на холодную и пасмурную погоду; наплыв народа в город (женщины в национальных костюмах с оригинальными головными уборами) и всеобщее, шумное и грубое пьянство на улицах. D’Ornellas все приехали сюда и поселились в H<ôtel> Wittenbruk, на дороге между Гаагой и Schevening. Я ездил к ним вчера. Когда нет приглашений вечером, единственным убежищем является клуб, так как театр совершенно отсутствует. Я забыл отметить подробность, что 6/18-го, когда Стааль уезжал на открытие Конференции, владелец гостиницы поместил внизу, на лестнице, трех или четырех музыкантов (за ширмами), которые провожали Посла нашим гимном. Посол и мы все обнажили головы. 341 16/28 мая Сначала перечень фактов за неделю, потом подробности. В среду, 12/24-го, вечером был раут во дворце и представление делегации Королевам30, в 9 ½ ч. Я поехал вдвоем с Гурко. Во дворце, оказавшемся гораздо больших размеров, нежели казалось по наружному виду, собралась блестящая толпа самых разнообразных мундиров и дамских туалетов. Убранство, особенно изобилие цветов, придавало всему вид, несравненно более блестящий нежели прием, на котором я был в Квиринале. Нас выстроили в разных залах по старшинству, причем Русская делегация, с Стаалем во главе, занимала первое место. В тот же день, в 5 час. Королева уже принимала первых делегатов, причем Стааль вручил ей знаки ордена Св. Екатерины, которые она вечером на себя и возложила. Королева-мать также была в Екатерининской ленте. Обер-церемониймейстер ударил жезлом об пол и провозгласил “Leurs Majestés”*. Дверь отворилась, и вошли обе Королевы и пошли — молодая вдоль выстроенной слева нашей шеренги, Королева-мать вдоль шеренги стоявших против нас дам (потом они сделали обратное). Королева Вильгельмина очень молода, но она с большим достоинством исполняет свою роль. Не большая и не красивая, она держит себя хорошо, говорит тихо, медленно и, как я выразился, “бережно”, как бы опасаясь сбиться. Приветствуя Стааля, она между прочим сказала ему: “Je Vous confère Mon ordre du Lion Holland... (она поправилась) Neerlandais”**. Нам она говорила по очереди, когда Посол называл нас: “Je suis charmée de faire Votre connaissance”, “Je suis charmée de Vous voir”, “Je suis charmée de faire Votre connaissance”, “Je suis charmée de Vous voir”*** и т. д. На мою долю выпала вторая из этих фраз. После нас стояла Германская делегация с Графом Münster31 во главе, как и в Квиринале и я слышал, как Королева говорила с ними по-немецки. Королева-мать, толстая и на вид простая, женщина в pince-nez, была менее речиста и, поговорив с Послом, удостаивала нас кивком головы, когда нас представляли ей, и ограничилась под конец, обращаясь ко всем, сказать: “Je suis charmée de voir tous ces messieurs”****. Ни та, ни другая вообще не подавали руки никому. После этой церемонии начался раут, все стали циркулировать по залам, а Королевы, переходя тоже из залы в залу, разговаривали со многими. Crommelin меня познакомил со множеством народа. Я гулял довольно долго под руку с M-le de Grelle Rogier, дочерью здешнего Бельгийского Посланника. M-me van Loon пригласила меня приехать по окончании раута к ней ужинать. Найдя не без труда свою карету, мы поехали с Гурко, который довез меня до van Loon. Когда я вошел, хозяев еще не было, а были лишь Гр<аф>. и Гр<афин>я Старжинские (советник Австрийской Миссии здесь), которые оказывается провели прошлой осенью несколько времени в Париже с Nico и Hélène Stackelberg. Она неимоверно толста и уродлива, но очень остроумна и немного зла. Кроме нас за ужином были: графиня Limburg-Stirum, двое англичан: Peal и Hamilton Crommelin и бельгийский секретарь Joostens. По правую руку от хозяйки сидел Гр<аф> Старжинский, по левую — я. Под конец ужина приехали еще муж Гр<аф> 342 Limburg-Stirum32 и van Weede. Разговор был оживленный и ужин, затянувшийся почти до 2-х часов, довольно веселый. В четверг, 13/25-го, целый день у нас было очень много работы ввиду отправления курьера (Гамбс) в Кельн для вручения нашей экспедиции очередному курьеру из Парижа в СПб. В происходившем в этот день заседании II Комиссии произошел неприятный инцидент, сущность которого сводится к тому, что Полк<овник> Жилинский, на основании своих инструкций, внес предложение пересмотра Женевской Конвенции, Мартенс33 же, председательствующий в Комиссии, отвергал возможность такого пересмотра, ссылаясь на то, что циркуляр 30 декабря не упоминает о нем. Вышло так, что иностранцы, как Asser, Descamps и другие поддерживали наше предложение, между тем как Мартенс являлся одним из главных его противников. Об этом составлена была наскоро депеша, врученная курьеру в последнюю минуту, но потом Посол решил удержать ее, об чем и было тотчас протелеграфировано Гамбсу в Кельн. Вечером были у бар. Hardenbroek etc... занимающих здесь весьма высокое положение при Дворе: он чуть ли не гофмаршал, она же гофмейстрина. Довольно мила дочь их, очень светлая блондинка, замужем за адъютантом Королевы. В пятницу, 14/26-го, утром было заседание, на котором Стааль и Базили должны были быть, а потому послали Гурко и меня в парадных мундирах быть представителями делегации на богослужении по случаю дня Коронации. Нас встретила Миссия в полном составе, Берендс, Гамбс и полк<овник> Миллер, и мы отстояли всю службу. В этот день мы одержали на Конференции своего рода победу, так как в заседании III Комиссии принят был за основание работ наш проект “Médiations, bons offices et arbitrage”*. Мы об этом шифровали длинную телеграмму благодаря которой я опять-таки с Приклонским попал лишь довольно поздно к Beaufort и вовсе не попал к Berends, к которым мы тоже были званы. У Beaufort меня между прочим Rechtern представил высокой, черной, не красивой, но очень любезной и, говорят, умной даме — M-me de Kattendijk. В субботу, 15/27-го, позавтракав, как обыкновенно с Гурко у van der Pijl, мы поехали с ним на Concours hippique**, где сидели как раз за M-me van Loon и перед Гр<афиней> Старжинской, которая очень смешила нас “par ses saillies”***. Было много знакомых несмотря на холод. Между прочим B-n Mark Palandt, любовник M-me van Loon, довольно изящный sportsman, скакал, а затем в числе экипажей были отличная пара M-me van Loon и ужасная по безвкусице сбруи, ливрей, экипажа и пр. — запряжка Гр<афа> Чайковского — Рехид-бея. Приклонский и я обедали в 6 ч. (из-за концерта) у Берендс, где были Рафалович с женой и дочерью и полк<овник> Миллер. Вскоре после обеда, за которым я сидел между M-me Рафалович и M-me Berends, мы отправились в концерт, который город давал в нашу честь. Огромная зала была переполнена блестящей публикой, причем наиболее важные делегаты, равно как и семейные, были в ложах, нам же, так же как Двору и дипломатическому Корпусу (оба с дамами), отведены были первые девять рядов. Отличный оркестр из Амстердама исполнил несколько номеров наиболее выдающихся композиторов разных стран, начиная с Чайковского. 343 Во время антракта циркулировали по отлично убранным foyers, где были буфеты. Во время второго отделения я не вернулся на свое почетное место, а остался (с Hamilton) в последних рядах, где среди городских дам были M-me van Loon и M-me de Kattendijk, которые посадили меня между собой. Эти две дамы, особенно M-me van Loon, до того привлекали общее внимание своим ростом и красотой, что взоры всех постоянно обращались к нам, и с этой же минуты стали говорить об том, что я увлечен ими. На самом деле, я нахожу M-me van Loon замечательно красивой, M-me Kattendijk очень веселой и милой, но ни та, ни другая ни на минуту не внушает мне того невыразимого чувства, без которого нет истинного увлечения и которое я могу сравнить разве лишь с силой притяжения, иногда необъяснимого. Сегодня, в воскресенье, 16/28-го, снова Concours hippique, на котором мы занимали те же места и страдали от того же холода. Между прочим Pallandt ездил в dogcart’е* на лошади M-me van Loon. За кем больше следила лорнетка en écaille blonde** в руке стоящей передо мной в синем платье красавицы — за своею лошадью, или за наездником? После Concours я сделал визиты старушке Графине Sirtema de Grovestins, у которой было множество народа и где я познакомился с некоей M-me Voss и M-me Berghout. Вернувшись затем в Миссию, я довольно долго шифровал с Гурко. Diario за пропущенное время. Понедельник, 17/29 мая. Утром пришлось довольно много писать, а когда, немного позже 1 часа, я собирался идти завтракать, я встретил Базили, который сказал мне, что Посол желает взять меня с собой в Huisten Bosh, чтобы таким образом скорее иметь протокол заседания I Комиссии. Пришлось тотчас приготовиться к отъезду и, оставив мысль о завтраке, я сел в карету со Стаалем и Базили, и мы покатили в Bosh. При въезде у нас потребовали наши билеты, настаивая, чтобы видеть билет даже Стааля. Там меня тотчас отвели в помещение секретариата, где молодые de Grelle-Rogier и Karnebek, Рафалович и я, не оставляя пера ни на минуту, с ужасной быстротой писали с 2-х час. до 5-ти. Возвращаясь затем в Гостиницу, я встретил у входа вернувшегося уже раньше Посла, который выслушав мой отчет, предложил мне сопровождать его в его прогулке, что конечно пришлось принять с благодарностью. Гурко и я обедали в этот день в Клубе, откуда затем Датский первый делегат и Посланник в Лондоне Bille, познакомивший меня со своим секретарем Retz-Tot, о котором говорил мне Lövenörn, — повез нас в своей карете к Английскому Посланнику Hovard. Там танцевали, но я воздержался от этого удовольствия и, поговорив с M-me van Loon, провел почти весь вечер с M-me Kattendijk, с которой во время танцев мы очень хорошо расположились в довольно уединенной гостиной. Перед отъездом она предложила мне довезти меня в своей карете, но так как одновременно с нами вышел Гр<аф> Rechtern, она распространила приглашение и на него, он же отказался, — то и я счел нужным отказаться, чтобы не подавать повода сплетням. Во вторник, 18/30-го, я был приглашен Crommelin’ом обедать в клубе, но должен был отказаться, так как уже принял приглашение у Итальянского Посланника, Гр<афа> Zannini. К сожалению обед был без дам: нас было 26 человек 344 — все мужчины и по большей части довольно важные: C-te Nigra, Fock (Министр Колоний?), Pierson (1-й Министр), Bernaert34, Bille, B-n Bildt, Delyanis (греческий посланник в Париже), Descamps, Asser, Мартенс и многие другие, среди которых: Bruno, A’Court, генерал Zuccari, Brandström, молодой de Grelle (мой сосед справа) и Rockhusen (мой сосед слева) и др. После обеда я долго говорил с Brandström, бывшим в СПб. до Arbin’а, о его прежней начальнице, портрет которой (rose-patiné) в полосатом, черно с белым, платье я держал в своих руках. Zannini не преминул сказать Brandström’у, что я большой поклонник его бывшей начальницы. Эти разговоры перенесли меня весьма далеко... В 10 час. все понемногу перенеслись к Karnebek, куда довез меня английский военный агент A’Court. У Karnebek я главным образом говорил с M-me van Loon, пригласившей Гурко и меня обедать у нее в пятницу, с Гр<афиней> Grovestins (молодой) и немного с M-me Kattendijk. Появилась M-me Станчева. В среду Приклонский с Гессен ездил в Утрехт на какой-то базар, а Гурко и я остались дежурить здесь. В четверг, 20 мая/1 июня было опять много дела и мы успели только на несколько минут перед обедом побывать на приемном дне M-me Берендс. Я был приглашен обедать в открывавшемся в этот день Кургаузе в Скевенинге — Рафаловичем. Днем мне принесли записку от M-me van Loon, приглашавшей обедать с нею также в Кургаузе. К сожалению, из-за Рафаловича пришлось отказаться. Я обедал таким образом с M-me и M-le Рафалович, которых некоторые находят привлекательными, я же нахожу их противными жидовками. Были еще сам Рафалович, бельгийский 1-й делегат Bernaert с женой (в ужасном платье и шляпе avec des camomilles*!!), греческий первый делегат Делианис и секретарь здешней бельгийской Миссии Joostens. Между тем с четою van Loon обедали: M-me Kattendijk, M-le Neven, C-se** Starginsky с мужем, Cromelin, Mark Palandt и Sminja. После обеда я присоединился к этой компании и, выслушав концерт, мы вместе отправились в “Bar”, где играет румынский оркестр, а затем M-me van Loon с мужем, M-le Neven, Sminja, Cromelin и я возвращались все вместе вшестером в одном ландо. В пятницу, 21 мая/2 июня, утром приехал навестить меня, по дороге из Амстердама в Париж — Нико Шиллинг35. Он пробыл здесь часа два — три; я показал ему немного город и угостил завтраком у van den Pijl. В 2 ½ ч. я, согласно уговору, зашел к графине Limburg-Stirum и с нею и M-me Louise Kattendijk поехал на устроенную из частных коллекций выставку современной голландской живописи, так называемую “Pulchi Studio”. Было довольно много хороших картин: Israel36, широко написанные большие картины: “старик возле трупа жены” и “старуха перед очагом”; Move две малые картины: овцы под серым, печальным небом; Barker Rorf очень мелко написанные картины, изображающие разных старушек (между прочим картина, называемая “La prise de Saragosse”*** потому, что одна из женщин изображена играющей марш этого имени); Mesdag37 — отличные марины. Mesdag, председатель этого аристократического общества, сам был тут и показывал нам картины. 345 Оттуда мы отвезли Гр<афиню> Stirum к Hovard, куда она ехала на tennis, а сами, заехав в один магазин, поехали на Besuidenhout, 28, к M-me Kattendijk, где я остался довольно долго. У нее маленький, но довольно уютно устроенный дом с садиком, за которым тянется Bosh. Я очень устал, а потому вернулся домой и не поехал на tennis к пригласившей меня M-me Berkhout. В 8 час. Гурко и я обедали у van Loon с четою Kattendijk и Hamilton’ом. Обед был довольно оживленный, — слишком оживленный может быть, так как после обеда, когда речь зашла о хиромантии, я, кажется, сказал M-me van Loon несколько лишних вещей, как например объяснил ей значение имеющегося в ее руке “ilot”, указывающего на “связь”, причем прибавил, что по занимаемому в руке положению, “ilot”, “связь”, по-видимому, “еще продолжается ныне”. Она была настолько вежлива, что не обиделась, по крайней мере, наружно. В 10 ч. мы все, кроме мужа Kattendijk поехали к Beaufort, причем M-me van Loon взяла в свою карету M-me Kattendijk, а Гурко и я взяли в свою коляску Canon’а van Loon и Hamilton’а. У Beaufort было не особенно много народу, и мы оставались не долго, все время вместе нашею кучкой, после чего, когда наши дамы уехали домой, мы направились в клуб, куда собралось много мужчин и где разговоры были очень шумны и оживленны, так как настроение у большинства оказалось чрезмерно приподнятым. Каюсь, что натянутые усталостью предыдущих дней нервы мои также оказали не достаточно сильное сопротивление выпитому шампанскому и, хотя я все время отлично сознавал, что мой голос может быть слишком громок и слова развязны, я не умерял их. В субботу у нас было не очень много работы, и мы с Гурко сделали небольшую прогулку и кое-какие визиты, а вечером поехали на музыку в Kurhaus, где среди знакомых встретили чету van Loon и Cromlin’а с только что приехавшей, довольно красивой женой. После музыки мы посидели в Bar’е с van Loon и Sminja, и затем все вместе возвращались в город на трамвае, где к нам присоединились и другие. В воскресенье, 23 мая/4 июня, в 1 ч. дня нас в экстренном поезде повезли в Гарлем, где в честь делегаций был устроен Concours hippique и Corso de fleurs. Офицеры довольно слабо джигитовали верхом, но довольно интересны были маленькие (наподобие санок на двух высоких колесах) расписанные тележки специально голландского, в которых сидели по мужчине и женщине в национальных костюмах всех провинций Голландии. Очень странно, что одна из этих женщин была одета в костюм совершенно схожий с далекарлийским, точно такая же острая шапочка и такой же полосатый, таких же цветов передник. Что касается украшенных цветами экипажей, то они представляли действительно очень красивое зрелище, а некоторые дамы были убраны весьма роскошно. Так, был фаэтон, покрытый светло-лиловыми орхидеями, которых одних, как мне сказали, было на 1500 флоринов (3000 франков). Погода была великолепная и весь праздник блестящий. M-me van Loon была в числе “jury”. M-me Kattendijk не было. Я провел большую часть времени с M-me Karnebeek, M-le Staal и C-se Bylandt, хотя сидел одно время и с M-me van Eys. Нас в экстренном же поезде к обеду привезли обратно в Гаагу, причем я ехал в одном coupé с d’Ornellas, M-me Sta<...>ioff, Cromelin, Hamilton и Приклонским. В понедельник жара продолжалась. Утром я ездил с сыном Базили на бисиклете, а днем я между прочим был на приемном дне у M-me de Grenelles-Rogier, 346 жены здешнего бельгийского Посланника, где было довольно много народа и где я между прочим познакомился с Giovanini, замещающим теперь здесь интернунция. Вечером мы были на лекции Блока38, доказывавшего немыслимость войны при достигнутых усовершенствованиях в военном деле. Гнев Жилинского. Эпизод со Стэдом. Мне показалось это столь скучным, что я вскоре ушел. Во вторник, 6 июня/25 мая, работа опять помешала мне отправиться на “tennis” к M-me Berkhout, а вечером я был только минут на 15 у Карнебек, у которых была скука смертная, немного народа и никого из тех, которых мы уже называем “наши дамы”. Я пошел в клуб рассеять немного скуку, навеянную этим вечером. Утром этого дня Гурко и я в мундирах снова представляли делегацию на богослужении по случаю дня рождения Императрицы. Мы хотели в этот же день дать ответный обед Миссии, угощавшей нас в день рождения Государя, но так как наши военные были приглашены к кому-то из местных властей, мы отложили обед до следующего дня, причем так как это падало на столетнюю годовщину Пушкина, мы пригласили также находящихся здесь лицеистов Базили и Берендса. Мы дали этот обед у van der Pijl, имея в качестве гостей, кроме названных, Берендса, Миллера, Гамбса и кстати Рафаловича. В этот день я не мог не подумать с известной грустью о том, как я мечтал провести этот знаменательный день в моем Захаркове, где бы я мог по этому случаю, при стечении соседей-звенигородцев, открыть, положим, школу имени Пушкина и, кроме того, на берегу большого пруда, небольшой памятник, изображающий Пушкина мальчиком, таким, каким он именно был в этих местах у бабушки своей Ганнибал. О, если б мечты всегда сбывались!!... Четверг прошел весь, с 9 ч. утра до 12½ ночи в усидчивой работе в виду уезжавшего в ночь курьера некоего Акимова39, ужасного attaché берлинского Посла. Мы отправили, кроме лично написанных Стаалем и Базили писем, два письма, восемь депеш и 26 приложений, из которых некоторые печатные, но зато те, которые написаны — целые тетради. Таким образом мы не могли поехать на танцевальный вечер к Hovard. Миллер на другой день рассказывал нам, подтверждая это “честным словом”, что он слышал неизвестную ему даму (M-me Kattendijk может быть?!), говорившую своему кавалеру: “Cela me manque énormément de ne pas voir Schilling et Gourko ce soir ici”*. В пятницу, по предложению Станчева40, мы устроили, несмотря на холодную и дождливую погоду, поездку в mail coache**. Участвовали: M-r, M-me, 3 M-les et M-r (fils) Ornellas, оба Станчевы, приехавшие сюда на три дня девицы Hichkock, Приклонский, Гурко и я. Мы проехали по отличной дороге среди Голландской деревни и через несколько местечек, почти до Лейдена в Васенар и мимо владений Князей de Wide, причем по дороге останавливались в café, где ели, пили и скатывались с montagnes russes***. Было довольно весело, и все решили продолжать partie de plaisir общим обедом в Кургаузе Схевенинга. Однако Гурко и я, находя, что целый день в той же компании — много, под предлогом 347 работы, воздержались от этого и, пообедав у себя в гостинице, вновь присоединились ко всему обществу лишь вечером на музыке, где между прочим мы снова видели M-me Crommelin с мужем, Miss Pauncefote и др. В субботу мы были на устроенном в нашу честь артистическим обществом вечере, на котором между прочим изображали живыми картинами произведения Steen’а “Le Charlatan”41 и Ostade’а “L’auberge”42; затем отвратительно декламировала какая-то француженка что-то на счет мира; потом, по-голландски, исполнили с участием хоров и двух действующих лиц какую-то сложную идиллию, сочиненную женой Председателя Общества; и наконец было пропето хором много духовных песен, завершившихся гимном. Все это было немного длинно, и я пожалуй скучал бы, если б M-me Kattendijk и графиня Stirum не усадили меня с самого начала между собой и я не провел бы всего вечера между ними. В воскресенье, 30 мая/11 июня, Гурко и я воспользовались свободным днем, чтобы поехать в Дельфт, представляющий очень красивый и типично голландский городок. Он весь изрезан каналами и обсажен деревьями. Среди вообще оригинальных и покосившихся домов мы видели между прочим один XVI столетия Gemenlandguis van Delfsland* — в готическом стиле. Мы осмотрели маленький музей Вильгельма, устроенный в Prinsenhof, где на лестнице видны еще в стене следы пуль, которыми был убит на этом месте Вильгельм Оранский Le Taciturne43 в 1584 г. Затем интересны Oude Kerk, старая церковь, с гробницами адмиралов Tromp’а и Piet Hein’а44, и Nieuwe Kerk с гробницами, на мой взгляд, слишком нагроможденной, Вильгельма Taciturn’а, а также и знаменитого “отца международного права” — Гуго Гроция45. Ему же воздвигнут памятник на площади, отделяющей церковь от ратуши, где несколько портретов и картина, изображающая 30 человек из корпорации arquebusiers**, сидящих за столом — написанные van Miervelt’ом. Мы возвращались через Рисвик, знаменитый своим договором 1697 г.46, причем дорога, по которой шел наш паровой трамвай очень красива. Удивительно, как в Голландии распространено курение. Не только видишь постоянно мальчишек лет 12 курящих сигары, но мне не раз случалось встретить на улице еще меньших мальчиков, курящих в то время как их за руку ведет мать или нянька, нисколько, по-видимому, этим не удивленная. Баронесса Бильдт приехала. 1/13 июня Вчера, в понедельник, Гурко и я поехали по старой и красивой дороге в Scheveningue, где мы хотели сделать визит Станчевым. Однако, побродив по местечку и по парку в течение полутора часов мы так и не отыскали Станчевых и наконец пришли в H. Witebruk, к Hitchkock (уехавшим уже сегодня), у которых и застали всех Ornellas и Станчевых. Вчера в Кургаузе был устроен для делегаций музыкально-танцевальный праздник. Снаружи Кургауза и внутри большого зала, наряду с флагами и гербами Голландскими, были русские гербы и флаги, в нашу честь. Было очень много народа и все обычные компании: M-me van Loon, Kattendijk, C-se Stirum и пр. Я был представлен M-me Crommelin, довольно красивой 348 женщине, почему-то не очень любимой другими местными дамами. Приехав с Гурко почти к концу концерта, я затем не танцевал, но, подцепленный одною наиболее красивою из девиц Karnebeek, провел с ней большую часть вечера, так как не было никакой возможности отделаться. Она красива и очень мила, но мне было довольно скучно. Под конец вечера мы уселись ужинать довольно веселым кружком: C-se Stirum, M-me Kattendijk, C-te Reachtern, Rappard, Wittert, Roëll, Lynden, Гурко и я. Если б не заболевшие у меня вдруг зубы, я бы провел время с ними очень весело. Все на этом празднике было отлично устроено, об одном лишь не подумали, а именно о том, чтобы распорядиться о продлении движения трамваев. Когда мы вышли в 1 ч. ночи не было ни извозчиков, ни трамваев и нам пришлось идти до Гааги пешком, если бы не находчивость и решимость Rechtern’а, который, окликнув чью-то карету, сумел убедить кучера, что он заказан для нас, и мы, таким образом обманом лишив кого-то кареты, вернулись в город вчетвером: Rechtern, Lomb (голландский секретарь), Гурко и я. Сегодня Стааль поехал с Гурко в Гарлем смотреть картины Frans Hals47, после завтрака. Я же остался, обещав M-me Kattendijk быть у нее в 4 ч. Утром я с Гурко осматривал Binnenhof, залы заседаний обоих Палат, причем во 2-й Палате именно происходило заседание, — и известную “La Salle des trèves”*, отлично устроенную, с великолепным видом на Vyver и с рядом больших портретов Вильгельмов и Маврикиев. Хороший плафон. В 5-м часу, у M-me Kattendijk, я застал какого-то пожилого господина, потом явилась M-me Rappard и M-me Voss. Оттуда я отправился к M-me Berkhout, где дочь ее, M-me Detombe, M-le Karnebeek и молодые Karnebeek и Limburg-Stirum играли в tennis, я же сидел с M-le Kremer (вскоре впрочем уехавшей) и M-le van Harens, рослой и полной брюнетки, немного напоминающей княжну Чавчавадзе. Она считается здесь красавицей и, родившись в Ост-Индии, имеет в чертах что-то экзотическое, яванское. Сад, в котором расположен дом M-me Berkhout на Plein 1813, очень большой и хороший. Вечером я не предполагал ехать к Karnebeek, но, по желанию M-me Kattendijk, отправился туда и застал много народу, среди коих я главным образом сидел с M-me Kattendijk. M-me van Loon уехала сегодня утром на несколько дней в Париж. Позднее. Я уже был в постели, когда Гурко, обедавший в Schevening’е у Рафаловича, вернулся и зашел ко мне. Мы проболтали с ним до 12 ½ ч. 2/14 июня В противоположность огромному количеству работы, одолевавшей нас на прошлой неделе, за последние два дня нам положительно делать нечего. Этому способствует отчасти и то, что ввиду временного отъезда Мартенса в Париж, где он открывает заседания Третейского Трибунала по спору Венесуэлы с Англией48, — работа некоторых Комиссий немного приостановлена. Сегодня утром вдруг приехал Сталевский49, который, будучи курьером в Париже, решил навестить нас здесь. Он сегодня же с Приклонским уехал в Амстердам. Я же, после обычного завтрака с Гурко, пошел с ним еще раз в Pulchi Studio. Затем мы посвятили часть дня письмам, отложив до другого раза посещение 349 “среды” американской Посланницы. Мы обедали одни, так как никого из нашей компании за столом не было. В начале же 9-го я сел в заказанную мною заранее и оказавшуюся весьма удачной (новой, на паре вороных хороших лошадей, с кучером во вполне приличной ливрее с “оранжевой” кокардой и — что здесь довольно редко — на резиновых шинах) карету и поехал за M-me Kattendijk, которая просила меня вчера везти ее на сегодняшнюю лекцию Блока. Она уже ждала меня и, как только я позвонил, тотчас вышла. Так как было рано, мы еще проехали по Bosch’у, а затем вошли в зал “Diligentia”, где нам пришлось прослушать целый час скучнейшей лекции об экономической стороне войны. Наконец мы воспользовались перерывом, чтобы уехать и направились в Scheveningen. M-me Kattendijk объявила, что нам совершенно нельзя вдвоем появиться в “bar”, музыка же уже кончилась, так что мы ограничились тем, что шагом проехали по берегу моря, любуясь последним при светлой ночи. Затем часам к 11 я довез ее домой. Все время разговор был шутливо вызывающий с моей стороны и весело и дружески оборонительный с ее стороны. Вообще я провел время с нею довольно приятно, но дальше легкого, словесного flirt’а наши отношения, по всем вероятиям, не пойдут. 3/15 июня Вставши в 7 час. утра, я с поездом в 8 ½ уехал в Роттердам в целой компании, в состав которой, кроме меня входили: C-te Nigra, C-te Zannini и другие члены итальянской делегации и Миссии, как-то генерал Zuccari, Pompiliy, Artom, Bruno, B-n Fasciotti с женой (рожд. P-se* Giustiniari из Генуи), а также и Бирилев. В Роттердаме нас встретил голландец, итальянский консул, который, усадив нас в три ландо, повез по городу, а затем повел нас на “belvédère”, устроенной на крыше 10-ти этажного, наподобие американских, дома, под названием “het witte huis”**, откуда мы видели не только весь город с птичьего полета, но и окрестности до Дельфта. Спустившись вниз, мы отправились в музей, который хотя и представляет наименее богатую коллекцию голландских городов вследствие пожара, истребившего в 1864 году много картин, однако заключает в себе несколько ценных экземпляров работы старых и новых известных голландских мастеров. Показывавший нам музей директор оного был очень огорчен нашей поспешностью, но нам пришлось торопиться, так как Консул хотел показать нам еще многое до отхода назначенного для отъезда поезда. Он отвез нас на свой пароход, на котором ждали нас его сестра и две его дочери. Мы отчалили и, под итальянским флагом, поплыли по Маасу. Мы направились вниз по течению, к Схидему, известному производством ликера из ... “genièvre”***, прошли мимо мест, где ежедневно вылавливается много лососины, и посетили необыкновенно интересный по огромному количеству разноплеменных судов и кипучей деятельности порт. На пароходе же нас угостили великолепным завтраком, после чего, высадившись на пристани, мы простились с гостеприимным Г<осподином> Hudig и, сопровождаемые одной из его дочерей, вернулись на вокзал. Между прочим по рассказам M-le Hudig в Роттердаме, особенно во время зимних бурь на море, раза три, 350 четыре в год бывает сильное наводнение, держащее всех в постоянном страхе. По-видимому, подвальные этажи, в которых здесь помещаются лишь погреба, страдают от прилива воды не столько через самый грунт, как у нас в СПб., а снаружи, через окна, которые в виду этого закладываются деревянными щитами, причем щели покрываются составом, твердеющем от самой воды. Мы вернулись в Гаагу около 3 час. Вечером был большой раут у Австро-Венгерской Посланницы Ockolitchanyi d’Ockolitchna, рожд. Кн<яжны> Лобановой. Было множество народа, причем я наиболее говорил с баронессой Бильдт, — настоявшей на том, чтобы я ее, против всех правил этикета, представил M-me de Beaufort, — с молодой баронессой Grovestins и ... конечно M-me de Kattendijk. Между прочим на основании целого ряда едва уловимых впечатлений мне сдается, что она в связи с C-te Rechtern. Впрочем это просто так догадка, не находящая доказательства ни в одном сколько-нибудь положительном факте. 7/19 июня В пятницу, 4/16-го, я ездил с Гурко в Схевенинген, где мы снова довольно долго плутали, пока наконец нашли Станчевых. В этот день нам выпала довольно большая и спешная работа — копия в 40 больших страниц с одного протокола, которую мы строчили сообща с Гурко, так что могли с ним съездить к Beaufort лишь на весьма короткое время. Там впрочем были танцы, пустота и адская скука. В субботу работа возобновилась в виде шифрованных телеграмм, так что я едва поспел на 5 o’clock к пригласившей меня M-me Voss. у которой видел довольно симпатичную даму в трауре. Вечером в нашу честь Королевским Правительством был дан блестящий праздник. Та самая зала, в которой мы слушали концерт Амстердамского оркестра, была совершенно преобразована и отлично убрана, причем преобладали материи желтые и голубые с желтыми нидерландскими львами. По обеим сторонам сцены были Нидерландский и Российский герб. Нам показали целый ряд отлично исполненных живых картин, точное воспроизведение наиболее известных произведений голландских мастеров, в том числе знаменитой “Ronde de nuit”* Рембрандта. Кроме того, на оставленных посреди застланной красным ковром залы помостках, пар двенадцать голландцев в национальных костюмах исполнили местные народные танцы, в которых многие фигуры совершенно те же, что и существующие в наших grands ronds** и котильонах. Я во время антракта, по просьбе M-le Marie Louise (!!) de Suttner, водил ее к буфету, причем, осушив свой бокал и заметив, что я лишь отхлебнул глотка два из моего шампанского и хотеТеги: Российский архив, Том XIII, 07. М. Ф. Шиллинг. Дневник (1899), Документы личного происхождения