В начале – предварительное поясняющее замечание.

Мой доклад посвящен ситуации в «нормальной» философии науки. Той, по которой сегодня читаются учебные курсы и пишутся учебники по философии науки.

Эта философия науки как отдельная дисциплина разрабатывалась в значительной степени на Западе. Ее высшие достижения представлены, в частности, такими именами, как (последовательно) Венский кружок – К. Поппер – И. Лакатос – Т. Кун – П. Фейерабенд. Эти философы и их концепции оказали очень большое влияние и на отечественных философов науки.

Некий подвох для нас (ведь тема нашей серии семинаров – «междисциплинарные методы в гуманитарных исследованиях») тут в том, что названные мною философы в качестве образцов научного знания и предмета своего непосредственного внимания брали в основном естественные науки и математику, а также логику. Связано это с тем, что традиционно именно естествознание и математика считались образцом научности – в отличие от гуманитарных наук.

С другой стороны, мне представляется, вполне уместно говорить об этом и в рамках и нашей серии семинаров, потому что данная эпистемологическая традиция носит нормативный характер. Это та философия науки, которой, например, занимаются в Институте философии РАН. Эксплицитно она никогда не ограничивала себя разработкой методологии только естественных наук, а претендовала на анализ науки как таковой, на разработку универсальной научной методологии (или на самых поздних стадиях – на доказательство ее отсутствия). Например, Поппер говорил, что его эпистемология в своих основах распространяется и на гуманитарное знание.

В целом эта научная и философская традиция основана на субъект-объектном различении. Сначала на его безусловном утверждении, а потом на критике этого фундаментального для новоевропейской науки различения и постепенном отходе от него. Однако этот отход и критика, тем не менее, сохраняют свою зависимость от субъект-объектного принципа, хотя бы потому, что они в основном представляют лишь критику этого принципа, и не предлагают сопоставимой положительной программы.

Главная, исходная установка классической эпистемологии – объективное познание мира как он есть, «независимо от себя». Это исходная аксиома, которую новоевропейская научность принимает безусловно, как свой фундамент, и о которой дальше не спрашивает, потому что это грозит разрушением «правил научной игры». Однако и к нему могут быть обращены философские вопросы, которые показывают проблемность этого фундаментального (лежащего в основах) различения. Ибо сама установка – «познать человеку мир вне самого себя»[1] - логически противоречива. Для нас нет мира вне нас. Для человека нет мира вне человека. «Мир вне нас» – это только абстракция, умственная идеализация. Если допустить, что мир вне нас существует, нам туда входа нет, потому что иначе он перестанет быть «миром вне нас».

12 тезисов

1) Итак, проблематика междисциплинарных исследований напрямую выводит нас в область философии науки, потому что касается как возможностей и границ разных научных дисциплин, так и науки в целом как грандиозного интеллектуального и социального феномена. Это новый вариант, трансформация на новом этапе традиционного философского вопрошания о научном методе.

Таким образом, м-исследования законно могут являться и являются предметом философии науки как отдельной дисциплины. Правда, как констатирует современный специалист по философии науки и социальной эпистемологии, «м-взаимодействия в науке являются повседневным делом, но еще не стали предметом серьезного философского и научного осмысления, пусть и публикации на эту тему исчисляются тысячами». И он же формулирует примечательный вопрос: «Междисциплинарность – это преимущество или недостаток исследовательского проекта»?[2] (И. Касавин).

2) Почему междисциплинарность может рассматриваться в классической эпистемологии и как недостаток? Почему с точки зрения классической философии и классической эпистемологии м-исследования и их распространенность могут представать чем-то странным и даже недолжным?

Классическая философия науки ставила себе целью выработку научного метода, который должен обладать универсальностью и единственностью. Он, с одной стороны, скрыто действует в науке, и собственно делает науку наукой. Ученые лишь еще не довели его до своего сознания, не отрефлексировали его полностью и не начали применять его сознательно. В рамках этой парадигмы философ науки анализирует образцовые научные тексты и пытается извлечь оттуда научный метод.

С другой стороны, этот метод един для всех наук и обязателен к применению в той или иной степени во всех научных исследованиях. Философия науки тогда – это нормативная дисциплина, которая обязана научить всех единой норме. Между тем м-исследования – это амальгама разных методов, иногда весьма спонтанная и нерефлексивная, когда порой ученый проводит исследования, вообще не особенно задаваясь вопросом о методе как таковом.

Так или иначе, м-исследования – это очень широкая рубрика, под которую могут попадать разные научные стратегии. Это может быть как осознанное заимствование методов одной науки в другой, так и действия на стыке разных дисциплин, когда, вскрывая новую проблемную реальность, исследователь вообще может не озабочиваться тем, по какому ведомству проходят его занятия.

Причем речь идет именно о междисциплинарности, а не о меж- или интернаучности. Понятие или термин «дисциплина» шире термина «наука». Под понятие дисциплины попадает, например, и теология, которая к числу традиционных наук не относится. Ее философы науки никак не могли иметь в виду как еще одну свою подопечную, научность которой они анализируют, и для которой они разрабатывают методическую проблематику.

В то же время научный метод и методичность как идеал с точки зрения классической эпистемологии должны быть доведены до сознания, применяться осознанно и последовательно. Таким образом, распространенность и сам феномен м-исследований говорят об определенном фиаско идеи метода и методичности как о научном идеале, который сформировался в рамках классической эпистемологии и философии науки.

3) Это вполне соответствует той стадии, которую переживает философия науки как отдельная дисциплина. Ее современное состояние можно описать двойственной характеристикой (как и ситуацию постмодернистской философии): это одновременно и симптом болезни, ее следствие, и ее диагноз.

Ее современное состояние – это ситуация кризиса. Кризис имеет место не только потому, что практически с конца 70-х годов, с П. Фейерабенда, в ней больше не сказано действительно значимого нового слова. Дело в том, что это последнее значимое слово было, по большому счету, словом ее самоотрицания: «Современное состояние аналитической философии науки можно охарактеризовать, пользуясь терминологией Куна, как кризис. Парадигма, созданная логическим позитивизмом, разрушена, выдвинуто множество альтернативных методологических концепций, но ни одна из них не может решить стоящих проблем. Нет ни одного принципа, ни одной методологической нормы, которые не подвергались бы сомнению. В лице Фейерабенда аналитическая философия науки дошла до выступления против самой науки и до оправдания самых крайних форм иррационализма. Однако если исчезает всякая грань между наукой и религией, между наукой и мифом, то должна исчезнуть и философия науки как теория научного познания. За последние полтора десятилетия в философии науки не появилось по сути дела ни одной новой оригинальной концепции и сфера интересов большей части исследователей постепенно смещается в область герменевтики, социологии науки и этики науки.

«К внутренним источникам кризиса можно отнести отказ философии науки от принципа отражения и от понятия истины». И «пока, – пишет дальше Никифоров, – не видно новых исследовательских программ, которые позволили бы преодолеть существующий кризис. Однако в данном случае для нас важнее то, что вразумительный ответ на вопросы, касающиеся природы науки, ее методов, ее структуры и развития, способна дать только философия науки. Поэтому она заслуживает изучения»[3].

Последнее – жизнеутверждающий, но логически странный пассаж (и даром что сам Александр Леонидович профессор логики и автор очень хорошего учебника по этой дисциплине): То есть, тут буквально получается следующее: «философия науки» умерла, потому что не смогла преодолеть существующий кризис, а именно – ответить на фундаментальный вопрос о природе науки, а потому «да здравствует «философия науки»! Король умер, да здравствует король!

4) Эволюция философии науки, ее самые значимые этапы:

Венский кружок – К. Поппер – Т. Кун – П. Фейерабенд.

У Т. Куна (автор поворотной книги «Структура научных революций») и благодаря ему происходит переход от разработки нормативистской методологии к дескриптивной, описательной философии науки. В рамках этой тенденции она начинает заниматься в основном тем, что описывает истории научных исследований, разные случаи и события из истории познания (case-studies)

П. Фейерабенд выдвигает концепцию методологического анархизма. Само название его основополагающей книги 1975 года звучит «Против метода». В науке для него главное – многообразие, «пролиферация» теорий. Для этой цели хороши любые методы, и чем их больше, тем лучше. Все это увеличивает «океан альтернатив». Годится любой метод, который увеличивает разнообразие. Кстати, здесь лишний раз помимо прочего видно, что в основе как западной философии, так и научной практики лежит стремление к интенсификации жизненного и практического процесса как самоцели. Это еще одна разновидность философии жизни, в которой главное – рост знания, рост его производства и его потребления.

Главный методологический тезис Фейерабенда Anything goes: «Все годится» (его можно прочитать и по Экклезиасту – «все пройдет»). В этом смысле наука для Фейерабенда уже не отличается от религии, мифа, и т.д.

Понятно, что это крайне провокационная точка зрения – в первую очередь для самих же эпистемологов. Но весь point в том, что философия науки как развивающаяся дисциплина так и не смогла по сути ничего Фейерабенду возразить. Фейерабенд своей анархистской концепцией просто зафиксировал принципиальное отсутствие какого-либо нормативного метода, который может предложить философия науки и который определял бы суть науки, ее специфику как с точки зрения поиска истины, так и с т. зр. любого другого эпистемологического критерия.

5) В чем именно сегодня выражается кризис философии науки, если говорить не только про Фейерабенда?

А) Провал попытки демаркации науки:

Традиционное занятие философии науки – демаркация науки и ее отделение от религии, идеологии, мифа и др. потерпела настоящий крах. «Сегодня отечественные методологи и философы науки вообще избегают тематики, связанной с попытками методологически точно определить науку, сформировать четкие критерии научности»[4].

Например, я помню свой шок (эх, наивный я тогда был человек, совсем неискушенный в современной философии науки) на аспирантских лекциях по философии науки в Институте философии РАН. Лектор стал нам не без ироничного вызова доказывать, что даже каббала теперь с точки зрения тех результатов, которые получила философия науки, может считаться наукой.

Б) Отсутствие в современной философии науки проблематики, которая была бы занята разработкой нормирующих функций философии науки:

«Нормирующие функции философии науки свелись на нет, а ее предмет потерял четкие очертания… Поле философско-методологических размышлений о природе и параметрах научно-познавательной деятельности фактически потеряло целостность, распалось на отдельные направления… Собственно философия из них уходит, и они приобретают все более позитивно-научный характер (от исторических исследований до когнитологических). Самоустранение философии из области формирования методологического сознания науки оборачивается размыванием предметных границ между философией науки, социальной историей науки, социальной психологией, когнитивной социологией науки и пр.»[5].

На сегодняшний день философия науки все больше теряет представление о своем значении и нужности для самой науки.

Еще вплоть почти до 60-х годов 20 века (до Куна и Фейерабенда) эпистемология мыслила себя и как имеющую непосредственное практическое значение, чья задача – эксплицировать и формулировать подлинный научный метод. Сейчас научное знание изучается и исследуется, скажем, социальной эпистемологией или STS, но уже без каких-либо методологических целей.

6) Начало учению о методе и идее методической философии Нового времени положили в 16 веке великие философы рационалист Р. Декарт и эмпирик Ф. Бэкон. При всей разнице их подходов их объединяет, во-первых, идея о центральном значении метода для познания, понимание методичности как главного условия достижения истины. Отметим, что сама идея метода пришла вовсе не методическим путем. Открытие метода было неметодично.

Во-вторых, и Бэкон, и Декарт понимают науку как неразделимое сплетение, соединение познания и практической мощи в освоении мира. И правильный метод познания должен обеспечить как познание истины (его теоретическое значение), так и возможности практического применения науки.

Бэкон:

А) Знание и могущество человека совпадают, ибо незнание причины затрудняет действие. Природа побеждается только подчинением е, и то, что в созерцании представляется причиной, в действии представляется правилом. (Ф. Бэкон. Сочинения. Т. 2. С.12).

Б) Для Бэкона занятия наукой имели религиозную мотивацию следующего характера: это возвращение утраченной невинности и мощи, которые человек имел в Раю: философы должны «(как честные и верные опекуны) передать наконец людям их богатство, после того как их разум освобожден от опеки и как бы стал совершеннолетним; а за этим неизбежно последует улучшение положения человека и расширение его власти над природой. Ибо человек, пав, лишился и невинности, и владычества над созданиями природы. Но и то и другое может быть отчасти исправлено и в этой жизни, первое – посредством религии и веры, второе – посредством искусств и наук. Ведь проклятие не сделало творение совершенно и окончательно непокорным. Но в силу заповеди: “В поте лица своего будешь есть хлеб свой] – оно после многих трудов (но, конечно же, не посредством споров или пустых магических действий) все же отчасти понуждается давать человеку хлеб, т. е. служить человеческой жизни» (Ф. Бэкон. Новый Органон // Собрание сочинений. Т.2. С. 215).

То есть, для новоевропейской науки характерно неразрывное сочетание двух установок:

1) На объективное познание, поиск истины.

2) На практический эффект и результат, овладение теми или иными силами и возможностями.

В сегодняшней науке все более дает о себе знать крен во вторую сторону. Фундаментальные исследования медленно, но верно отходят на второй план, все более теряют значимость и престижность. Это выражается как в финансировании и общественной престижности разных видов научных занятий и в их темах и предметах, а также и в философии науки.

В отечественной философии науки есть интересные примеры критики этого крена или тенденции, которая побеждает все более и более. Один из них – книга Б.И. Пружинина «Ratio serviens. Контуры культурно-исторической эпистемологии». В ней кризис идеи научности и современной философии науки связывается с отходом от традиционных теоретико-познавательных идеалов: приоритет фундаментальных исследований перед прикладными, понятие истины как главной цели научной деятельности, субъект-объектное отношение как концептуальный каркас для истинностного отношения. В книге также анализируются последствия такого крена в прикладные научные исследования в ущерб фундаментальным (главная цель которых – поиск истины, а не прагматический эффект) для культуры и общества в целом.

7) Тем не менее, апелляция к традиционным теоретико-познавательным идеалам как попытка напомнить науке и философии о ее корнях не учитывает следующего. Сегодняшний приоритет прикладных исследований, упор на прагматический эффект познания, когда обществом и государством все более ценятся практические приложения науки, обусловлены не только тем, что потеряна экзистенциальная составляющая научной деятельности как бескорыстной «воли к истине». Этот приоритет практического перед фундаментальным логически неизбежен в эволюции западноевропейской науки и. соответственно, в отражающей этот процесс философии науки.

Сегодня, пожалуй, окончательно потеряна уверенность в том, что фундаментальные науки могут действительно добраться до фундамента, то есть до собственно истины, до абсолютного или соотносимого с абсолютным относительного знания. Таким образом, крен в прагматику и практичность в науке обуславливаются развитием самого познания.

Ни в одной науке, включая математику и физику, нет общепризнанной картины её оснований. Например, «кризис оснований» в физике, начавшийся в конце 19 века, в каком-то смысле не устранён до сих пор. Это выражается в проблеме совместимости квантовой механики и теории относительности, проблеме полноты квантовой механики, безуспешных попытках создания в физике различных объединительных теорий, призванных объяснить в единой концепции 4 фундаментальных взаимодействия.

8) Мир «сопротивляется» наступлению фундаментальных наук и познанию себя как он есть, ускользает от них, что выражается, в частности:

А) В дороговизне исследований, когда каждая крупица нового знания достается ценой все больших затрат. Двигаться дальше становится все сложнее и все дороже. Например, Большой Адронный коллайдер (БАК) стоил 8 млрд. долларов, его сооружали 14 лет.

Б) В специализации и утрате целого, поскольку мир оказывается слишком подробным, дробным и дифференцированным. Отсутствует соразмерность индивидуального мышления и научной работы, которая приобрела коллективный проектный характер. А «воля к истине» – это всё-таки индивидуальное качество.

В) Самое главное – в современных науках (которые служат образцом научности) в значительной степени утрачена наглядность представления, представимость научного объекта. С одной стороны, наука в самой своей основе предполагает, что необходимо представить ее предмет как объект, полностью развернутый для наглядного изучения, а с другой в ней налицо утрата такого объекта.

Знаменитые «Лекции по физике» Р. Фейнмана начинаются со следующего утверждения: если выразить идею, которая лежит в основе науки, то это мысль о том, что все в мире состоит из маленьких неделимых тел – атомов. Из этой идеи по Фейнману выросла вся физика. Это научная «идея идей».

С другой стороны, В. Гейзенберг, его книга «Часть и целое»: «Атомы – это не вещи». Что же такое атом, если он – не вещь? Потеряно наглядное его представление, теряется сам объект. Мы оперируем с тем, чего не знаем.

Таким образом, «утрата данности объекта субъекту познания» (Б.И. Пружинин) произошла не только в философии науки, но и в самой науке – в ядерной физике.

Изначально новоевропейская наука строилась на основе объектно-субъектной схемы. В этом плане наука – «картина мира». И вдруг сам ход науки приводит к утрате этого изобразительного отношения, к тому, что она перестает быть «мимесисом», отражением – например, в квантовой механике.

Крен в прагматизм и прикладнизацию науки неизбежны и оправданы потому, что здесь с ними хотя бы даны и понятны цель и результат, есть очевидная отдача.

9) Во многом распространенность м-исследований связана с современным креном в прагматизацию и прикладные научные исследования. Стремление к получению, прежде всего, практической отдачи заставляет переступать дисциплинарные рамки и сближать разные дисциплины и технологии, чтобы получить невиданную по мощи и результатам синергию. Это отчетливо видно, например, по феномену NBIC-технологий (nano-, bio-, it-, cognitive технологии, которые, в частности, ставят одной из своих целей ни много ни мало трансформацию самой человеческой природы).

10) Между прочим, «неспособность современной методологии демаркировать науку и псевдонауку»[6] нет так уж и угрожает науке как таковой, профессиональным научным занятиям. Ведь и мы сами не спутаем астролога и астронома – и не потому, что у нас есть четкое определение «что такое астрономия». Тем более, профессиональные астрономы (и те, кто финансирует их исследования) прекрасно отличат их от астрологов. Проблема смешения науки и псевдонауки актуальна скорее для массового, обыденного, а не научного сознания.

Дело в том, что демаркация науки и псевдонауки (астрология, френология, ведовство, и т.д.) во многом осуществляется как раз на основе практико-прагматического критерия. Ведь астрологию, френологию и проч. мы отличаем от реальной науки в том числе потому, что они не дают подлинной «власти над природой». И наука, и само общество прекрасно сознают, что техническую мощь современной цивилизации создала вовсе не «альтернативная наука». Пусть «альтернативная наука» и представляется мотивированной лишь на прагматический эффект, причем любыми средствами, но и эта мотивация, и получаемый эффект принципиально иного рода, нежели в случае с традиционной, «правильной» наукой. Как раз с точки зрения прагматического эффекта (подлинная власть над природой) настоящая наука и псевдонаука несопоставимы.

Так называемая псевдонаука не обеспечивает настоящей научной объективации. Например, принципы, задающие правила интерпретации астрологических высказываний на реальность, носят сугубо расплывчатый характер, они произвольны и не обеспечивают должной фиксации высказываний на внеязыковой реальности[7]. Непонятно, почему, например, Марс – это мужское начало, и на каких именно мужских качествах влияние планеты должно сказываться.

Отличие же реальных наук от псевдонаук состоит в том, что правила эмпирической интерпретации первых гораздо более конкретны и однозначны. Они не носят расплывчатый характер, контролируют свои высказывания и свой объект, и именно поэтому и дают реальный практический эффект – в отличие от альтернативной науки.

11) Практичность современной науки: it works, that is why anything goes.

Таким образом, причины прагматизации познания в огромной степени обусловлены результатами и процессами, идущими в самих фундаментальных науках, утратой в них реальности.

Искать фундамент в современных науках сейчас – это всё равно, что рисовать скалу-фундамент к нарисованному на бумаге замку (образ Витгенштейна из «Записей по философии математики»). Всё и так работает: It works. Говорят, Витгенштейн очень любил говорить, возражая против излишних философских поисков: Оставьте в покое эту ячертову штуку, она работает. It works.

Поэтому в эпистемологии как её последний значимый этап, своего рода итог (Пол Фейерабенд), возникает тезис Anything goes. Соединим два высказывания: It works, that’s why anything goes («оно работает, и поэтому всё годится»).

12) Современного методолога науки и эпистемолога метафорически, без собственно литературоведческих коннотаций можно в каком-то смысле назвать «лишним человеком». Он рад бы положить свои усилия на благо науки, способствовать «росту знания», но он самим ученым давно не нужен, он их даже пугает. Последний (и довольно стандартный) казус на этой почве – слова Ж. Алферова о философах, что они приходят туда, где ничего не понимают, но пытаются всех учить, где он сравнивает философов с нынешним министром образования Ливановым.

Горькая для философа науки правда слов Алферова состоит в том, что философ действительно уже принципиально не может угнаться за ростом научного знания. Накопленный объем научных знаний уже в принципе превышает человеческую размерность и компетентность. Философ должен признать, что он в том числе как методолог уже не может стоять на соответствующем уровне, чтобы быть профессионально интересным ученым. «Объем знаний, не доведенных до сознания», о чем еще 40 лет назад писали в знаменитой «статье трех авторов»[8], в науке теперь настолько велик, что он уже не может быть никогда доведен до сознания в принципе. Это как расширяющаяся Вселенная Хаббла, за которой не поспевает взгляд методолога.

И роль философии науки я уже вижу скорее в том, чтобы заняться вопросом, почему ей не удалось стать методологией науки, и не удастся никогда. Философ тогда способен разве что утруднять научную деятельность, ставить ненужные в практической научной плоскости вопросы – об истине, о смысле научной деятельности. Он более человечен и экзистенциален в этой своей ненужной озадаченности, не давая скатиться на автоматический уровень действий – если его еще, конечно, слушают.

Сегодня это фигура, на мой взгляд, в то же время уже довольно усталого субъекта, который в глубине души давно смирился со своей невостребованностью. Ведь философия науки очень долго мыслила себя как имеющая обязательный практический эффект и значение. Это заложено в основах этой дисциплины и очень большой вопрос в том, может ли эта практическая цель быть отставлена в сторону без того, чтобы философия науки вообще перестала существовать. 

ПРИМЕЧАНИЯ:
[1] Очень распространенная точка зрения, потому что это принципиальная исходная установка. Цитата взята наугад отсюда: Н. С. Автономова. Гуманитарное знание и перевод в процессах передачи опыта // Знание как предмет эпистемологии. М. 2011.
[2] Касавин И.Т. Междисциплинарные исследования к контексте рефлексии и габитуса// Междисциплинарность в науках и философии. М., 2010. С. 15-16.
[3] Никифоров А.Л. Философия науки: история и методология. М., 1998. С. 119.
[4] Пружинин Б. И. Ratoo serviens. Контуры культурно-исторической эпистемологии. М. 2009. С. 21.
[5] Там же. С. 23.
[6] Пружинин Б.И. «Ratio serviens? Контуры кульутрно-исторической эпистемологии». М. 2009. С. 146.
[7] Там же.
[8] М.К.Мамардашвили, Э.Ю.Соловьев, В.С.Швырев. Классика и современность. Две эпохи в развитии буржуазной философии // Философия в современном мире. М., 1972.

Об авторе: Пущаев Юрий Владимирович - кандидат философских наук.