Очередная лекция в рамках работы лектория «Пространство и время в истории и культуре XX века»
13 марта в 19.00 в Музее-библиотеке Н.Ф. Федорова при Библиотеке №180 Юго-Запада...
30 июня 1879 года из Уфы в Чебоксары от Уфимского епископа Никанора (Бровковича) было отправлено письмо Василию Петровичу Федорову, слушателю одного из светских учебных заведений Казанской губернии. В письме Владыки содержались ответы на волновавшие молодого человека вопросы о формировании православного мировоззрения. Один из вопросов касался круга чтения. Студент спрашивал видного церковного деятеля и философа о том, что следует читать для духовного развития. В перечне научной литературы, который рекомендовал владыка Никанор присутствует и одно художественное произведение. Это – «Братья Карамазовы» Ф. М. Достоевского[1].
Студент Василий Федоров закончил учебу и вступил на поприще народного просвещения. В 1894 году он был инспектором городского училища в г. Балашов Саратовской губернии. Неизвестно, насколько повлияло на становление его мировоззрения письмо Владыки. Неизвестно, повлиял ли именно Достоевский. Но достоверно то, что, с точки зрения преосв. Никанора, литература занимает особое место в формировании характера человека, его пристрастий, наклонностей, идей.
Архиеп. Никанор (Бровкович) (1826–1890) – богослов и философ, автор замечательного трехтомного труда «Позитивная философия и сверхчувственное бытие», посвященного критике позитивизма и философии И. Канта. С декабря 1876 года по декабрь 1883 года владыка Никанор был епископом Уфимским, а в 1883–1890 гг. архиепископом Херсонско-Одесским. Большую часть своей жизни он посвятил педагогической деятельности. С 1856 по 1871 гг. архиеп. Никанор был ректором в Рижской (с 1856 г.) Саратовской (с 1858 г.), Витебской (с 1865 г.) Семинариях, в Казанской Духовной Академии (с 1868 г.). Его деятельность и философские идеи имели определенное влияние на церковно-общественную жизнь последней четверти XIX века.
Мировоззрение архиеп. Никанора складывалось в детские годы под преимущественным влиянием литературы. В детстве, будучи оторван от семьи, певчим в хоре Епископа Могилевского, в одиночестве, на отдыхе, он читал не только «Библию, от доски до доски, или Четь-Минеи, от доски до доски», но и – «письма Карамзина, романы Загоскина, Лажечникова… Марлинского, Булгарина, стихи и прозу Жуковского и Пушкина, Кукольника, Полевого, и наконец первые выпуски Гоголя, Лермонтова и т.д.»[2].
Владыка постоянно следил за новинками русской литературы. В его записках, письмах и проповедях встречаются оценки творчества и упоминания А. С. Пушкина, Ф.М. Достоевского, Л. Н. Толстого, И. С. Тургенева, Н. С. Лескова, Н. Г. Помяловского, Н. Г. Чернышевского. И практически все перечисленные выше писатели получают либо неоднозначную, либо – однозначно трагическую оценку. Для владыки Никанора русская литература – это образ тех блужданий от веры к неверию, которые претерпевает русская культура, русский народ.
Так владыка Никанор имел у себя портрет А. С. Пушкина, которого считал примером блудного сына, вернувшегося с покаянием к Отцу Небесному. Жизненной драме и произведениям А. С. Пушкина полностью посвящена проповедь владыки Никанора по поводу 50-летия со дня кончины поэта в 1887 году. В этой проповеди творчество Пушкина рассматривается именно со стороны последних дней его жизни после дуэли, со стороны покаяния поэта в своих грехах. Тот же мотив возвращения в отчий дом блудного сына доминирует и в поучении архиеп. Никанора после панихиды по И. С. Аксакове в 1886 году. У Ивана Сергеевича архиеп. Никанор обнаруживал преобладание любви к славянству вне зависимости от отношения славянства к Православию, что и рассматривалось как заблуждение, при признании прочих заслуг.
Однако первое поучение-поминовение архиеп. Никанора на неделю о блудном сыне было совершено в Уфе в 1881 году по кончине раба Божия Феодора Достоевского. День поминовения пришелся на неделю о Блудном сыне, образ которого вполне воплотил в своей жизни знаменитый писатель. Преосв. Никанор произнес в связи с этим поучение в Крестовой церкви Уфимского архиерейского дома, где совершалась служба. Речь произносилась в присутствии приехавшего из Петербурга сенатора Ковалевского и некоторых других должностных столичных и уфимских лиц.
Эта проповедь Владыки имела категорически обличительных характер в отношении русского «просвещенного» и заблудшего в этом «просвещении» общества. Свидетель этого поучения – Е. А. Зефиров (инспектор Уфимской Духовной Семинарии и ученик преосв. Никанора по Казанской Духовной Академии) вспоминал, что присутствовавшим на литургии «высоким гостям» «при таком самобичевании чувствовалось как-то неловко»[3]. В этой проповеди Владыка упоминает о Пушкине и Гоголе, о которых пишет: «Имели мы Пушкина, который во многом был не христианский мыслитель и поэт, который воспевал только страсти и страсти, у которого бывали только минутные проблески обращения к духовной природе человека и к небу, да и то не называя Бога даже по имени; который умер однако же христианином после известного предосудительного злоключения. Имели Гоголя, который был реальным изобразителем сколько высокой поэзии человеческого, как только человеческого, а не христианского сердца, столько же величайшей его грязи, который обратился к христианству, когда уже пошатнулся душевными силами, что именитейшие наши мыслители поставили ему в тяжкий упрек»[4].
Но в этой же речи Владыка показал метания Ф. М. Достоевского, который блудным сыном «прошел все ступени ниспадения и восстания, все ступени до мысленного шатания и нравственного блуждания, до отрицания и преступления, до самых тяжких жизненных испытаний, даже до каторги; который затем стал не только достойнейшим и полезнейшим сыном отечества, но обновленным сыном Отца небесного, который трудился на самом трудном и высоком поприще мысленного творчества и свой беспримерный, по психическому анализу, не только в русской, но и в европейской литературе, художественно-мыслительный Гений употребил, на что, вы думаете? … на создание многих трогательных образов блудный сынов и дщерей из среды нашего русского современного общества»[5].
Заслуга Достоевского, вернувшегося блудного сына, по мысли архиеп. Никанора, в том, что писатель «не стыдился употребить свой высокий дар на служение идеалу добра, возникающему иногда из самой нравственной грязи; который не постыдился в своей предсмертной исповеди признать себя рабом Христовым, а Христа провозгласить светом мира, и в частности светом Христолюбивого нашего отечества, просвещением во тьме неведения сидящего, в тине греховной валяющегося русского люда, который однако же и из этой бездны умеет вопиять к Богу: Господи, Владыко живота моего, спаси и помилуй…»[6] Завершал же свою проповедь архиеп. Никанор словами: «Помолимся об отшедшем к Богу нашем достохвальном и приснопамятном учителе, который не умрет для России никогда, пока не умрет в ней русский христолюбивый народный дух, – о верном рабе Христовом Федоре Достоевском»[7].
Вопрос, касающийся отношения архиеп. Никанора к творчеству Ф. М. Достоевского, может быть поставлен в аспекте прямого сопоставления их воззрений. Это представляется возможным, если взять за основу сопоставления такую характеристику воззрений Достоевского на человека как антиномизм. На антиномизме как принципе воззрений Достоевского на человека настаивал прот. Василий Зеньковский в своей «Истории русской философии»[8]. Антиномизм, радикальная разорванность и раздвоенность человека в своем бытии предполагает противостояния «светлой» и «темной» стороны в человеке. Вот это противостояние у Достоевского: «Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей»[9]. И еще: «Ведь я, например, нисколько не удивлюсь, если вдруг ни с того ни с сего среди всеобщего будущего благоразумия возникнет какой-нибудь джентльмен с неблагородной или, лучше сказать, с ретроградной и насмешливою физиономией, упрет руки в боки и скажет нам всем: а что, господа, не столкнуть ли нам все это благоразумие с одного разу, ногой, прахом, единственно с тою целью, чтоб все эти логарифмы отправились к черту и чтоб нам опять по своей глупой воле пожить! … человек, всегда и везде, кто бы он ни был, любил действовать так, как хотел, а вовсе не так, как повелевали ему разум и выгода; хотеть же можно и против собственной выгоды…»[10] Красота антиномична, разум и воля антиномичны, то есть буквально разорваны по сущности, по закону своего существования, в смысле самого слова «антиномизм» – «противозаконие».
Это чувство греховности человеческой природы, чувство близости человека к ничто, к нравственной пустоте, к падению в тьму глубоко присуще творчеству Достоевского. И этот же антиномизм оказывается одной из основ философского учения архиеп. Никанора. Во втором томе своего трактата «Позитивная философия и сверхчувственное бытие» (1876) архиеп. Никанор отмечает, что «сущность вещей… это – беспредельное бытие, ограничившее себя беспредельным небытием»[11]. Но при этом «небытие» как ограничивающее начало – лишь ограничивает, но не входит в сущность вещи. А «абсолютное бытие» как творческая миротворящая сила Божией благодати «…вошло в каждое свое порождение не долею своею, не дробью, не частью, а всею своею цельностию…»[12]
Таким образом, по архиеп. Никанору, любая вещь в своей сущности антиномично разрывается между абсолютным бытием и абсолютным небытием. И при этом понятно, что само напряжение между абсолютным бытием и абсолютным небытием дает сущности возможность ограниченного существования. Что же касается человека, то здесь также очевидно, что у него как особого рода автономной сущности, как у сущности, которая может положить сама границы своего бытия, всегда есть возможность утратить связь с абсолютным бытием. То есть – совершенно исказить изначально заложенные черты своего образа. Эта близость небытия в мироздании одинаково чувствовалась как Достоевским (преимущественно в отношении человека), так и архиеп. Никанором (в отношении ко всему тварному миру).
Однако, нельзя не видеть и определенных различий в установках воззрений архиеп. Никанора и Достоевского. Раскрываются они, например, в аспекте оценки воззрений двух наших мыслителей в творчестве К. Н. Леонтьева.
К. Н. Леонтьев, русский мыслитель XIX века, автор работы «Византизм и славянство», византист и антиевропеист по воззрениям, сторонник органицистского подхода к историко-культурному процессу, неоднократно высказывался по поводу воззрений как Ф. М. Достоевского, так и архиеп. Никанора. При этом нужно сразу отметить, что христианство в понимании Достоевского Леонтьев назвал «розовым христианством», христианством односторонним, благодушным, без учения о «страхе Божием», о Страшном Суде. Наиболее ярко эта характеристика проявилась в статье Леонтьева «О всемирной любви», написанной по поводу «пушкинской речи» Достоевского.
Уфа, XIX век, Торговые ряды
|
В этой своей речи Достоевский говорил о Пушкине как «всечеловеке», выразившем особую «миссию» русского народа. А сама эта «миссия» понималась Достоевским следующим образом: «Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только … стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите. … О, народы Европы и не знают, как они нам дороги! И впоследствии, я верю в это, мы, то есть, конечно, не мы, а будущие грядущие русские люди поймут уже все до единого, что стать настоящим русским и будет именно значить: стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе всечеловечной и всесоединяющей, вместить в нее с братскою любовью всех наших братьев, а в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову евангельскому закону!»
Леонтьев справедливо замечал, что подобное понимание смысла и назначения истории России, в особенности, и вообще христианства противоречит самому христианству, которое в основе своей предполагает то, что Царствие Божие не от мира сего и что все земное прейдет, и будет «новое Небо и новая Земля». Леонтьев писал, что учение о «всечеловечестве» есть учение космополитическое, размывающее границы культур, разлагающее народный дух в благодушном самообмане, что и сама связь этого учения с христианством есть ложное понимание христианства. Здесь у Леонтьева отмечается характерное для Достоевского стремление связать христианство с утопической идеей осуществления Царствия Божия на земле, идеей социалистической по своей сути. А это, несомненно, никак не приемлемо для Леонтьева, поскольку для него социализм и утопия земного рая есть не благо, но царство Антихриста. Леонтьеву в определенной степени вторит такой компетентный специалист по философским воззрениям Ф. М. Достоевского, как прот. Василий Зеньковский, который в своей «Истории русской философии» отмечал, особое влияние социалистических увлечений «петрашевствовавшего» молодого Достоевского на все его творчество (включая и поздний, «религиозный» его период)[13].
Что же касается отношения Леонтьева к архиеп. Никанору, то здесь мы видим особо уважительное и, даже, восхищенное отношение философа к архипастырю. Более того, одна из самых известных противолиберальных статей Леонтьева, посвященная критике идеи прогресса называется: «Епископ Никанор о вреде железных дорог, пара и вообще об опасностях слишком быстрого движения жизни». Эта статья на три четверти состоит из проповеди архиеп. Никанора, сказанной при освящении нового здания железнодорожного вокзала в Одессе. Действительно, архиеп. Никанор видел большие недостатки в стремления европеизированного человечества к комфорту, который разрушает и традиционные христианские ценности, и традиционную среду обитания человека. В этом аспекте архиеп. Никанор был несомненным антиевропеистом, как и Леонтьев. В том же его воззрения и отличаются от воззрений Достоевского, для которого был характерен определенный «прогрессизм».
Архиеп. Никанор, будучи еще в сане архимандрита ректором Саратовской Духовной Семинарии, в 1860 году читал проповедь об антихристианском характере социального прогресса. Здесь владыка Никанор говорил о привлекательности для массового сознания социалистических идей всеобщего совершенствования человеческой свободы и земного благоденствия всего человечества. Совершенно справедливо истоком идеи земного прогресса человечества архиепископ Никанор считал антихристианские, по своей сути, «идеально-пантеистическое» и «материально-механическое» мировоззрения[14], которые как формы имманентизма ориентируют человеческое бытие на материально-интеллектуальное совершенствование, исключая нравственно-религиозное измерение, устраняя заповедь любви к Богу и послушания заповедям. Тем самым, эти мировоззрения стремятся к устранению христианского трансцендентного идеала. Эта позиция архиеп. Никанора несомненно устраняла всякую возможность приятия с его стороны идеала мирного христианского всечеловеческого «посюстороннего» общежития, характерного в определенной мере для воззрений Достоевского.
С точки зрения различий в понимании христианства и смысла жизни у архиеп. Никанора и Достоевского становятся понятны и различия в оценке личности и творчества Пушкина у них. Как уже говорилось выше, для Достоевского важной оказывается та «всечеловеческая», пророческая миссия творчества Пушкина, миссия того творчества, которое архиеп. Никанором определял как «языческое». И надо учитывать, что лишь то покаяние, которое Александр Сергеевич принес перед своей кончиной, его приобщение Св. Таин позволяет с точки зрения архиеп. Никанора воспринимать Пушкина как «блудного сына», вернувшегося ко Христу.
Возвеличивание Пушкина, характерное для Достоевского, получает косвенную критическую оценку со стороны архиеп. Никанора. Как отмечает А. П. Дмитриев, архиеп. Никанор в своем поучении, посвященном Пушкину, обращается к скрытой полемике с Достоевским, «прозрачно намекая на его известную речь 1880 года»[15]. По замечанию исследователя, архиеп. Никанор действительно, признавая заслуги Пушкина в русской литературе, показывает иного Пушкина – не «всечеловека», а именно человека, чья гениальность оказалась пограничной, роковой для русской культуры. Архиеп. Никанор отмечал, что до Пушкина лучшие писатели были истинными христианами, а после него – «лучшие писатели стали прямо и открыто совращаться в язычество, каковы Белинский, Тургенев, Лев Толстой»[16].
Это воспоминание о кончине Пушкина вновь возвращает нас к «нравственно-краеведческому» аспекту смысла проповеди владыки Никанора по кончине Достоевского. В воспоминаниях Е. А. Зефирова можно найти замечание о том, что владыка Никанор, будучи в Уфе, заслушивался «местными народными песнями, слышными с реки Белой… Владыка народные песни называл драмой и трагедией русского народа»[17]. Эта оценка русской народной песни характеризует и отношение преосв. Никанора к творчеству Достоевского и к русской литературе вообще, которая есть отражение жизненной драмы и трагедии блуждания русского народа от Христа и его возвращения (или невозвращения) ко Христу.
[1] Письмо преосв. Никанора // Русский архив. 1894. № 2. С. 272.
[2] Никанор (Бровкович), архиеп. Биографические материалы. Т.1. Одесса, 1900. С. 75.
[3] Зефиров Е. А. Мои воспоминания о Никаноре, архиепископе Херсонском, за время его пребывания на Уфимской Кафедре (1877–1884) // Странник. 1893. Т. 3 (Ноябрь). С. 523.
[4] Никанор (Бровкович), архиеп. Беседы и поучения. Т. 1. Одесса, 1884. С. 57.
[5] Там же. С. 57–58.
[6] Там же. С. 58–59.
[7] Там же. С. 59.
[8] Зеньковский В.В., прот. История русской философии. Т.1. Ростов-на-Дону, 1999. С. 484–485.
[9] Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы // Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений в 30 т. Л.: Наука, 1972–1990. Т. 14. С. 100.
[10] Достоевский Ф. М. Записки из подполья // Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений в 30 т. Л.: Наука, 1972–1990. Т. 5. С. 113.
[11] Никанор (Бровкович), архиеп. Позитивная философия и сверхчувственное бытие. Т.2. СПб, 1876. С. 84.
[12] Там же. С. 82–83.
[13] Зеньковский В.В., прот. История русской философии. Т. 1. С. 477.
[14] Никанор (Бровкович), архиеп. К первому дню нового года // Православный собеседник. 1870. Т. 1. С. 71.
[15] Дмитриев А.П. Портрет в церковной проповеди как литературно-критический жанр (О “поучениях” архиепископа Никанора (Бровковича)) // Русский литературный портрет и рецензия: Концепции и поэтика: Сб. ст. СПб., 2000. С. 15.
[16]Никанор (Бровкович), архиеп. Беседа в Неделю блудного сына, при поминовении раба Божия Александра (поэта Пушкина), по истечении пятидесятилетия по смерти его // Никанор (Бровкович), архиеп. Поучения, беседы, речи, воззвания и послания. В 5 т. Т. 1. Одесса, 1890. С. 255–256.
[17] Зефиров Е.А. Мои воспоминания о Никаноре, архиепископе Херсонском, за время его пребывания на Уфимской Кафедре (1877–1884) // Странник. 1893. Т. 3 (Декабрь). С. 720.
Теги: Литературоведение, Психология
Автор: Артем СОЛОВЬЕВКомментарии (22) 02.07.2012
Guest
|
|