Содержание современного сознания не освобождено от чувства «ужасающего», названного Р. Отто одним из компонентов нуминозного опыта[1], и вряд ли может быть освобождено, тем более, когда это содержание вследствие социальных причин не контролируется и не облагораживается рациональностью. Тогда возникает неконтролируемое беспричинное насилие. Оно описано в литературе постмодерна как сила, являющаяся чистой фикцией, чистым действием, лишенным всякого смысла. Опасение вызывает то, что это следствие более глобальной проблемы – отсутствия смысла вообще, нашей неспособности охватить и осмыслить numen, потому numen непреодолим.

Ж. Бодрийяр утверждает, что рост насилия и жестокости напрямую связан с высокой плотностью населения в мегаполисах, поскольку в большом окружении люди как бы взаимно аннулируются, что ведет к уничтожению социальности или высшей социальности, когда она начинает разрушаться сама собой[2]. Бодрийярово понятие массы - собрание индивидов, лишенных социальности, социальной ответственности, потерявших интерес к политике, а значит, интерес к собственной судьбе. По мнению Бодрийяра, массы - это те, кто ослеплен игрой символов и порабощен стереотипами, те, кто воспримет все, что угодно, лишь бы это оказалось зрелищным, не приемлют массы лишь «диалектику» смысла. Интерес к политике у массы вырождается в проявления агрессивности, возникновении экстремизма.

Если вспомнить как пример устройство транспорта в мегаполисе, то можно пронаблюдать отчуждение друг от друга людей, равнодушие, рожденное неспособностью различить в огромной толпе отдельного человека. В атмосфере неуважения к человеческой личности агрессия и страх человека повышаются, как чувство самосохранения. Можно говорить и о возникновении особого вида ненависти – ненависти в мегаполисе. Бодрийяр упоминает фильм «Ненависть» (режиссер М. Кассовитц, Франция, 1995 г.) о классовой и расовой розни в современной Франции, говоря о нем, как отражении проблем общества, где возрастает концентрация населения. Это всемирная проблема, подчеркивает философ, когда насилие порождается угнетением, и ненависть зарождается, когда человека «отправляют на помойку». Происходит процесс увеличения производства «отходов», люди становятся отбросами своих собственных отбросов, и это - характерная черта общества, равнодушного к своим собственным ценностям, общества, которое толкает самое себя к безразличию и ненависти.

Этический компонент нуминозности, несомненно, основывается и на современных мифах общества глобализации – миф об «успешности» и «идеальном товаре», которые должны достаться любой ценой, вплоть до сверхчеловеческих усилий. В этих мифах мы видим прямое следование идее существования абсолютного, идеального, того, что выше и лучше самого человека. В борьбе за «успешность» и «идеальный товар» (читай – лучший в мире, сверхчеловеческий, а значит, - божественный) проявляется архаическое исступление. Современная мифология снова порождает ожидание «совершенно Иного» путем воздействия на человеческое сознание при помощи идеологии.

Идеология насилия и разрушения (а часто и саморазрушения), пронизывающая современное сознание, проявилась в философских образах искусства. Пост-модернистские романы Х. Мураками – типичный тому пример. Нуминозный опыт уничтожения, насилия в его произведениях – отражение мира. Его герои повторяют мифологические ритуалы, правда, порой в искаженном виде, а порой и в чисто юнговском понимании, архетипически. Однако современная психология видит в этом другой смысл.

Насилие, в том числе и сексуальное, как беспричинное явление нуминозного характера ярко прослеживается и в современном кинематографе (Л. Фон Триер, Т. Китано, В. Карвай, Р. Родригес, К Тарантино и др.). Создается впечатление, что беспричинное насилие – это не цель для главных героев. Причина подобного состояния кроется в отсутствии ответов на современные вопросы, в отсутствии перспективы, отсутствии смысла. Но признаки нуминозного опыта явственно указывают, что герои этих произведений (как и люди в действительности) признают высшую, абсолютную реальность, которая истинна, в отличие от той, которую они видят в жизни. Они испытывают неподдельный страх перед этой высшей, абсолютной реальностью, потому что именно она диктует правила, порождает законы. В философии постмодернизма даже нуминозное часто воспринимается не напрямую, но, как и все в сегодняшнем мире – через призму недоверия, игры, недосказанности, иронии, поверхностности и цинизма. Человек стал играть с нуминозным, одновременно признавая его власть над собой. Тем самым когнитивная способность человека стремится разрешить противоречие между сознанием и бессознательным. Возможно, несерьезность отношения к нуминозному опыту - только кажущаяся, за ней – грусть и отчаяние, пессимизм, бессилие что-либо изменить. Поскольку бессознательное для современного человека – нечто давно известное благодаря популярности психоанализа, оно становится чем-то обыденным, становится в ряд с ординарными событиями, и таким образом, сакральное профанируется.

Тема разрушения в искусстве связано с желанием того, чтобы мир изменился глобально, а точнее, чтобы он был разрушен, и на его обломках был создан новый. На это работает художественная идея сегодня. Тема в чистом виде мифологическая. Только истоки ее – не в религиозной эсхатологии, а в страхе современного западного мира перед ядерной войной, перед страхом проиграть в конкурентной борьбе под названием жизнь, где жестокость конкуренции стала равнозначна страху перед неспособностью выжить в этих условиях. Пессимизм постмодернизма в этом смысле связан также со второй идеей - после термоядерной войны возрождение невозможно. Разрушение языка (его намеренная «ломка»), разрушение форм в современном искусстве сегодня приобретают не только черты борьбы со старым и желания нового, но и предощущением конца, после которого последует мифологическое рождение нового мира. Фильм «Жертвоприношение» А. Тарковского[3], как порождение индустриальной эпохи, являет собой классический пример нуминозного опыта. Герой необъяснимым образом испытывает сильнейшее желание жертвоприношения и, совершая его, чувствует удовлетворение. Тема нуминозного опыта в творчестве Тарковского отражается и в теме ностальгии, когда это чувства в одноименном фильме[4] заставляет героя совершать кажущийся окружающим бессмысленный ритуал. Для героя ритуал перехода через пустой бассейн со свечой в руке – необходимость, не объяснимая логически, производное чувственного сознания. Однако удовлетворение для обеспокоенного сознания все же наступает – отчасти благодаря тому, что персонажи Тарковского живут в рамках сотериологической религии. Другое явление мы видим в эпоху глобализации, когда нуминозность стала автономной, не зависимой и не связанной с религиозным опытом.

Американский бестселлер «Прошу, убей меня» Л. Макнил и Дж. Маккейн[5], история панк-рока в рассказах участников, содержит один из рассказов рок-музыканта: «Когда Лу в первый раз сыграл мне «Heroin», я был просто потрясен. И слова, и музыка были удивительно сексуальными и деструктивными. Более того, песни Лу идеально подходили к моей музыкальной концепции. В песнях Лу был элемент морального самоуничтожения». Или: «Я одним из первых уничтожил инструмент на сцене. Сжег виолончель…, а народ орал что-то типа «Сожгите композитора!». Молитва, или страсть к разрушению и самоуничтожению – лейтмотив не только музыкального жанра.

Аффективное напряжение – один из основных аспектов когнитивной деятельности в современном искусстве и его философии. Оно (искусство) подчас находит эстетику там, где классическая культура прошлых веков его не находила: разрушение, саморазрушение, смерть, страдание, отходы деятельности человека в среде огромных промышленных центров. Интерес к смерти в постмодернистском обществе лежит как внутри, так и вне религиозной сферы. Разрушение и смерть становятся актами, которыми индивид пытается изменить действительность, которая его не устраивает. С одной стороны, такие течения в искусстве, как трэш (от англ. trash – «мусор»), движение готов, риверхед, индастриал, панк (и его разновидности – кибер, пластик и т.д.), экстремистские молодежные течения – сами порождение эпохи индустрии. Они приспосабливаются к среде, в которой рождены и пытаются найти в ней эстетику. С другой стороны, они хотят преодолеть действительность, преобразовать ее.

В отличие от классического рок-движения 60-70-х годов, идеологической основой которого был социальный и политический протест, современные течения могут быть также асоциальными и аполитичными. Протест современного постмодернистского искусства – не конкретно-социальный, а общий, хотя часто носит антибуржуазный и антиглобалистский характер, но эстетико-философские иррациональные методы применяет, апеллируя больше к подсознанию, чем к сознанию.

Творчество Г. Юккера[6], относящегося к течению «мусорного искусства», каждый свой прием, применяемый материал, «нагружает» символическими значениями. Так, вбитый гвоздь считается идеальным действием человека. Оно напоминает первые дни творения, когда человек был единицей, не механизмом, не винтиком грандиозной глобальной системы. И если Юккер сознательно считает себя в эстетическом смысле кочевником (мифологизирует свою жизнь, перенося искусство в реальность, т.е. живет, действуя, перемещаясь по миру и декларируя мифологическую эстетику), то в общем можно констатировать, что идеология «мусорного искусства» - один из мифологических «пучков» современного мира. «Заброшенность» человека, отправка его на «мусорку», в процессе апперцепции, заставляет его выживать и там, выживать, не видя особенного смысла в этом выживании, а лишь в смутном нуминозного ощущении желания чего-то совершенно другого, понимания того, что есть нечто, не говоря, что это.

Одно из разновидностей эстетизации в индустриальном искусстве является музыкальный стиль индастриал, прием которого - воспроизведение городских и промышленных шумов, подобно тому, как «мусорное искусство» эстетизирует отходы городов и промышленности. Ярчайшими представителями стиля индастриал являются знаменитые группы Deep Purple, Led Zeppelin и Black Sabbath. Идеология стиля индастриал – отчужденность, неприятие иллюзий, созданных СМИ, ложь и лицемерие современного потока информации. Этому музыканты индастриал противопоставляли эксперименты с сознанием, так называемое освобождение сознания при помощи галлюциногенов, устраивали сейшены с массовым опытом употребления наркотиков, психоделических препаратов – «кислотные тесты». Это были оргиастические действа синкретического искусства (музыка, свет, кино, перфомансы). В действах, часто сравниваемых музыкантами с дионисийскими оргиями, были также и элементы саморазрушения, публичного членовредительства, шаманские приемы. Целью было – освобождение сознания, преодоление внутренних психологических барьеров. Конечно, имелись в виду барьеры в виде навязываемых обществом поведенческих клише, общепринятой общественной морали, которая не вызывала доверия у представителей индустриальной культуры. Наиболее последовательные представители стиля индастриал, группа Throbbing Gristle, в результате подобных оргиастических действ вызывали и ответную агрессию у публики по отношению к себе. Идея саморазрушения работала как защитный механизм от неудовлетворения устойчивой общественной морали.

Мы идем на помойку за новыми идеями? Мы играем, мы мифологизируем то, что есть? Поклоняемся тому, что имеем? Но борьба с движением хиппи и роком, тогда еще свободным от коммерции, была серьезной на Западе (и, конечно, у нас), значит, новые мифологии опасны? Чем? Отклонением от буржуазной морали, борьбой, противостоянием, сопротивлением мифологии, навязываемой демократическим обществом эпохи глобализации. Демократическому обществу нужен предсказуемый человек, logos и сегодня пытается задавить mithos, как когда-то коммерция подавила свободу рок-музыки. М. Фуко в «Истории безумства в классическую эпоху» говорит о том, что нас не оставляют в покое, нас не оставляют наедине с собой даже в сексуальной жизни. И сегодня приходится признать, что демократическое общество хочет контролировать нас, как когда-то советское общество. Но, к сожалению, иллюзия свободы от общества тем сильнее, чем больше мы в нее верим. Сбылись литературные антиутопии, наша жизнь прозрачна для власти, власть для нас – не прозрачна, закрыта. Совершая одну банковскую операцию, мы оставляем о себе все данные. Потому власть стала пиаром, за которым не видно истинного смысла.

Сегодня человек может играть терминологией бессознательного, психоанализа, с понятиями нуминозного, однако природное чувство нуминозного от этого ничуть не теряет свого смысла, оно остается таким же, несмотря на снисходительную иронию современного сознания. Как и всегда, нуминозное обозначено одним из определений К.-Г. Юнга: когда идешь по дороге, а вокруг – никого, одно лишь небо над тобой и земля под ногами - «не кажется ли, что кто-то говорит?»

Но что касается постмодернистской свободы, то она, с одной стороны, радует, а с другой, заставляет искать новые смыслы бытия. Напротив, свобода вероисповедания и совести, свобода жить без веры в бога, заставляет сознание работать усиленно – ради выживания, ради смысла, ради самоидентификации, новой самоидентификации, или самоидентификации в новых условиях. Таким образом, чувство нуминозного готово добиваться от нас совершенно иного даже путем самоуничтожения, ради возрождения.

---