1936 год. 5 мая

Все это, если будет нужно, я вспомню, а хотела сейчас не о том, а о неудачном, по-моему, романе Дмитрия с Муссолини

5 мая 1936
В Риме

/.../
Все это, если будет нужно, я вспомню, а хотела сейчас не о том, а о неудачном, по-моему, романе Дмитрия с Муссолини.
По-моему... Я, конечно, мало знаю, но кое-что угадываю и предполагаю, исходя из раздражения и упорства Дм<итрия>.
М<уссолини>, конечно, сделал прекрасный жест, исполнив свое обещание и, несмотря на обстоятельства (война!), дав возможность Д. приехать в Италию для Данте. Не был ли это, однако, жест известного культурного снобизма? Так же, как его, будто бы, интерес к Данте и к Дм<итрию> во время их первого свидания, в тихое еще время, без войны (в декабре 34 г.). Но Дм<итрий>, этому интересу тогда поверив, продолжает верить и теперь. Удивительно, конечно, что и в это жаркое время М<уссолини> нашел-таки возможность дать Дм<итрию> новое свидание. Не удивительно, что оно не было похоже на первое: сам Дм<итрий> признается, что М<уссолини> как-то огрубел, смотрел непонимающими «рачьими» глазами и, как будто, забыл и Данте, и Дмитрия. Но Дм<итрий> попросил второго свидания (и надеется на него), чтобы получить «ответы на некоторые вопросы», — составлением которых теперь и занят, в большой спешке и с большим раздражением.
Вот насчет этих вопросов, и сути их, и формы, я очень сомневаюсь. Все больше мнится мне, что этот самый Дуче — истинный «prédestinée», истинный человек данной страны в данную минуту, и так — действительно большой. У него может быть интуитивный интерес к тому, что (и когда, и поскольку) это сию минуту как бы касается его «дела». По существу, он не интересуется ни прошлым, ни будущим, ни Данте, ни «вселенской церковью», ни даже послезавтрашним положением Европы, и... быть может, так и надо. Быть может, и не должен интересоваться. Быть может, как раз «предназначение» его и есть — полнота данной минуты.
Если его тревожит (или тревожила недавно) какая-то «идеология» фашизма, некое, что ли, ее отсутствие, и он дезаппрувировал Gentile, пытавшегося вывести ее из гегельянства, — то и это не по существу и не для него нужно, а, вероятно, интуитивная мысль (если можно так выразиться), не нужно ли это для других, не будет ли, поэтому, полезно для «дела».
Вот я и думаю: если М<уссолини> удосужится и прочесть эти длинные, куда-залетные «вопросы» Дмитрия; если он даже удосужится дать ему второе свиданье (в чем я сомневаюсь) — ничего из этого не выйдет, ибо на такие вопросы вообще нельзя отвечать, а настоящему «predestinè» вряд ли нужно их и предлагать.
/.../