Сегодня и вчера

Московский пожар 24 июля 1547 года // Нива. 1872. №1. — С. 6.

Подхваченное северным ветром, пламя быстро залило все улицы Белого города, а от него близясь к центру, занялись здания Китая и Кремля. День сам по себе был пасмурный, а с начатием пожара совсем потемнело, небо от дыма, из под туч которого, по земле, бегал яркий огонь, представляя из обширного города громадный костер. Бедствие началось в обедню. Митрополит Макарий, окончив служение в Успенском соборе, не мог без опасности выйти уже из храма — и против воли увлеченный к Тайницким воротам, на переходе до них потерял двух спутников, сгоревших в глазах его. Самого владыку спустили с высоты Тайника на Москву-реку по стене, но так неудачно, что старец упал и расшибся — и его уже без чувств привезли в Новоспасский монастырь. Буря и огонь, дружно соединившись на гибель несчастных жителей, продолжали свое истребление до трех часов ночи, хотя несколько дней спустя все еще курились развалины обширного пожарища, начинавшегося от Арбата, по конец Тверской, Дмитровки, Мясницкой и Покровки, до Неглинной и Варварки. От страшного жара высушенная растительность вся обратилась в золу, в садах и огородах, место которых обозначали между развалинами одни борозды гряд, да кое-где торчавшие черные обгоревшие стволы вековых деревьев, еще более усиливая своим унылым видом ужас картины истребления. Все потеряв, что дорого: и ближних и имущество — уцелевшие в живых, несчастные жертвы бедствия бродили как тени, не находя слез для облегчения боли сердца — и томимые голодом, напрасно отыскивали глазами сострадательную помощь в виде подачи хлеба — для продолжения тягостного существования. Войти в положение бедствующих было некому. Царь с вельможами, при начале еще опасности, удалился из Кремля в село Воробьево, о котором не раз упоминалось на страницах «Нивы», при описании московских окрестностей.

Здесь окружившие юного монарха спешили оклеветать пред ним родственников его но матери — Глинских. На этих несчастных злодеи хотели распространить в народе нелепое обвинение в поджоге столицы посредством колдовства. Услышав эту сказку при посещении — на утро после пожара — Митрополита в Новоспасской обители, Царь Иоанн послал бояр розыскать причину такого слуха. Сваливая на Глинских вину поджога, наученные заговорщиками москвичи повторяли одно: «Глинская, Анна Глинская — бабка Государя — вынимала сердце из мертвых, клала в воду и кропила тою водою все улицы, ездя по городу — и стало гореть!». Князь Юрий Глинский с боярами был тут же на площади, враги указали его черни — и на невинного, которого умышленно не хотели защищать товарищи бояре, народ напал без удержки. Глинский думал спастись в Успенском соборе, но вломившаяся чернь умертвила его здесь — и истерзанные остатки жертвы своей притащила на лобное место. Раз возбужденное буйство не унималось. Имение Глинских разграблено, слуги и дети боярские побиты. Бунт разыгрался сильнее и шире.

В своем дворце на горах Воробьевых, Иоанн трепетал от ужаса при вести о смерти дяди; царица Анастасия — молилась. Воспитанный дурно, с детства имея перед собою примеры жестокости и насилия, Иоанн юноша был жесток, в первой вспышке налагал опалы — и, наоборот, приближал не испытанных людей, давая возможность им делать безнаказанно зло, чаще чем добро. Глинские, дяди Монарха, были не лучше других временщиков, и дурное правление их выводило народ из терпения. Пробовали донесть Государю всю истину, но обращение его с депутатами псковичей, встреченных гневом и невинно потерпевших (вместо получения законного удовлетворения) неприятности и истязания — останавливали недовольных. Бунт напомнил Иоанну теперь все его несправедливости и пороки, а в мыслях своих не находил он себе никакого оправдания. Вдруг явился перед юным государем неизвестный до того, смелый обличитель, священник из Новгорода.

Подойдя к оставленному всеми Государю-юноше, Сильвестр заговорил голосом полным горечи, укора и убеждения, что гнев Божий на людей налагает Создатель за ошибки его, властителя, и суд Божий над ним уже произнесен — этим возбуждением бунта. Раскрыв св. Писание и указывая на то место в нем, где говорится о явлении пророка Гада — Давиду, смелый пришелец тронул порочное, но еще не огрубелое сердце молодого Иоанна, и из очей царственного кающегося полились слезы сокрушения. Не только не разгневался на непрошеного укорителя юный монарх, но подал ему руку и просил быть своим руководителем на пути добра и заглаживания прежних промахов — и стал другим человеком. В 13 следующих лет правления Иоанна IV он был поистине мужем правды.

Так совершилась эта чудная перемена в Иоанне Грозном, которая приходит на память при виде явления к нему иерея Сильвестра, изображенная на прилагаемом рисунке. В открытом окне видно зарево пожара, на которое указывает суровый обличитель; юный монарх в ужасе внимает его речам — и на лице юноши уже виден залог лучшего будущего.