Сегодня и вчера

Николай Яковлевич Грот в очерках, воспоминаниях и письмах товарищей и учеников, друзей и почитателей. — СПб., 1911. С. 207.

Воспоминания гр. Л. Н. Толстого

25 сентября 1010 года. Ясная Поляна.

Не помню как, через кого и при каких условиях я познакомился с Н. Я., но помню очень хорошо то, что с первой же встречи мы полюбили друг друга. Для меня, кроме его учености, и, прямо скажу, несмотря на его ученость, Николай Яковлевич был дорог тем, что те же вопросы, которые занимали меня, занимали и его, и что занимался оп этими вопросами не как большинство ученых, только для своей кафедры, а занимался ими и для себя, для своей души.

Трудно ему было освобождаться от того суеверия науки, в котором он вырос и возмужал и в служении которому приобрел выдающийся мирской успех; но я видел, что его живая, искренняя и нравственная натура невольно, не переставая, делала усилия для этого освобождения. Внутренним опытом изведав всю узость и, попросту, глупость материалистического жизнепонимания, несовместимого ни с каким нравственным учением, — Николай Яковлевич был неизбежно приведен к признанию основой всего — духовного начала, и — к вопросам об отношении человека к этому духовному началу, т. е. был приведен к вопросам этики, которыми он и занимался последнее время все больше и больше.

В сущности вышло то, что Н. Я. сложным и длинным путем философской, научной мысли был приведен к тому простому положению, признаваемому каждым, хотя бы и безграмотным русским крестьянином, что жить надо для души, а что для того, чтобы жить для души, надо знать, что для этого нужно и чего не нужно делать. Отношение Н. Я. к делу, по-моему, было совершенно правильное, но, к сожалению, он никак не мог освободиться от того, усвоенного им, как нечто нужное и ценное, научного балласта, который требовал своего использования и, загромождая мысль, мешал ее свободному проявлению. Разделяя со всеми «учеными» суеверие о том, что философия есть наука, устанавливающая основы всех, всех других истин, Н. Я., не переставая устанавливать эти истины, строил одну теорию за другой, не приходя ни к какому определенному результату. Большая эрудиция и еще большая гибкость и изобретательность его ума поощряли его к этому. Главной же причиной безрезультатности этой работы было ложное, по моему мнению, установившееся среди научных философов, разделявшееся и Н. Я., убеждение, что религия есть не что иное, как вера, в смысле доверия тому, что утверждается теми или иными людьми, и что поэтому вера или религия не может иметь никакого значения для философии. Так что философия должна быть, если не враждебною, то совершенно независимою от религии. Н. Я. вместе со всеми научными философами не видел того, что религия-вера, кроме того значения догматов, — установления слепого доверия к какому-либо писанию, — в котором она понимается теперь, имеет еще другое, свое главное значение признания и ясного выражения неопределимых, но всеми сознаваемых начал (души и Бога), и что поэтому все те вопросы, которые так страстно занимают научных философов, и для разрешения которых строилось и строится бесконечное количество теорий, взаимно противоречивых и часто очень глупых,— что все эти вопросы уже многие века тому назад разрешены религией и разрешены так, что перерешать их нет и не может быть никакой надобности, ни возможности.

Н. Я., как и все его сотоварищи философы, не видел этого, не видел того, что религия, не в смысле тех извращений, которым она везде подвергалась и подвергается, а в смысле признания и выражения неопределимых, по всеми сознаваемых начал (души и Бога),—есть неизбежное условие какого бы то ни было разумного, ясного и плодотворного учения о жизни (такого учения, из которого только и могут быть выведены твердые начала нравственности), и что поэтому религия, в ее истинном смысле, не только не может быть враждебна философии, но что философия не может быть наукой, если она не берет в основу данные, установленные религией…