« Назад к списку номеров

Голландцы в России в XVIII–XX вв.

в.jpg

перекрестном 2013 г. России-Голландии в Москве, Петербурге и других городах состоялись различные мероприятия, посвященные российско-голландскому сотрудничеству в экономической, общественной, культурной, а также научной сферах. Значению иностранцев, в том числе голландцев, в истории Российской империи/Советского Союза в научной литературе уделялось и уделяется большое внимание. История проникновения, в частности, голландцев в Россию привлекает постоянное внимание исследователей, особенно в Петербурге и в Москве. На эту тему опубликованы книги и статьи, проводятся конференции. Появляются источники, которые позволяют судить, о чем, к примеру, думали голландцы, жившие в России, об их отношении к ее социально-экономическим проблемам, состоянию общества, представителям власти, их действиям и т.п. Вот яркий пример. Голландка Анна Круазе ван дер Коп, приехавшая в 1904 г. в Петербург заниматься научными изысканиями, оказалась свидетельницей первой русской революции, во время которой она писала в письме: «Теперешнее положение в России меня очень интересует. Здесь ничего не понимают о том, что происходит в России. Теперь думают, что правительство опять захватило в свои руки власть и что после этого наступит спокойствие. Я же говорила, что такое поведение правительства поведет к новым смутам и жертвам. Страшно об этом думать!»1 По мере изучения исторических источников становится очевидным, что еще многое остается вне поля зрения историков, занятых историей русско-голландских отношений.

Об актуальности их изучения было сказано во вступительном слове президента Фонда русской истории (Нидерланды) д-ра Э. Крёнера и в докладе советника по вопросам культуры, науки и образования Посольства Нидерландов в России Т. Коувенаара «Культурные связи Нидерландов и России: история и современность» на открытии международной научной конференции «Голландцы в России в XVIII–ХХ веках», которая состоялась в г. Гатчине 13–14 июня 2013 г. Эта встреча ученых была организована Научным советом РАН по истории социальных реформ, движений и революций и двумя голландскими фондами — «Foundation Russian History» и «Wilhelmina E.Jansen Foundation». Внимание участников данной конференции, на которой царила свободная дискуссия, было уделено не столичным голландцам, о которых достаточно много уже известно, а тем, кто оказался достаточно далеко от Петербурга и Москвы, в тех или иных губерниях, что, уместно отметить, свидетельствовало о том, что провинция была очень привлекательной, с точки зрения европейцев и не только их. Все доклады были основаны преимущественно на архивных материалах, большинство которых впервые вводится в научный оборот. Приведем далее краткое содержание наиболее интересных докладов из тех, которые прозвучали на данной конференции.

Доклад кандидата исторических наук Л.А. Коховой (Ивановский государственный университет) «Иван Тамес — первый мануфактурист в Ивановском крае» был посвящен самой первой мануфактуре в Ивановском крае, возникшей еще в эпоху петровских преобразований. В 1720 г. в селе Кохме (расположенном на расстоянии восьми верст от Иванова) появляется иностранец Иван (Иоганн) Тамес, которого Петр I пригласил из Голландии как специалиста по полотняному производству. Ему была отдана Кохма с окружающими деревнями для организации полотняной «фабрики». Почему именно на Кохму обратил внимание Тамес и, опосредованно, через него — Петр I? Бывшую церковную вотчину, которой распоряжался суздальский архиепископ, можно было с успехом использовать для поставленной голландцем цели, так как полотняный промысел здесь, как и в Иванове, был издавна развит. Иоганн Тамес — владелец мануфактур в Москве и Ярославле — был личностью неординарной. Он пользовался особым вниманием Петра и его жены Екатерины. В 1719 г. он от имени своей компании просил о приписке к своей полотняной «фабрике», находившейся в Москве, села Кохмы Суздальского уезда, объясняя эту просьбу тем, что после этого доходы компании и, соответственно, и налоги, платившиеся государству, возрастут. Тамес, очевидно, рассчитывал, во-первых, использовать прибыль с кохомской вотчины на содержание московской «фабрики» и, во-вторых, открыть в селе Кохме подсобное ее отделение. Его просьба была вызвана, главным образом, недостатком рабочих рук для промышленности в условиях крепостного права. Просьба Тамеса о приписке Кохмы была удовлетворена Петром I с условием: не увеличивать существующего обложения крестьян. С 15 февраля 1719 г. Кохма перешла в фактическое распоряжение промышленной компании во главе с Тамесом. Однако последний, вопреки указу Петра, попытался ввести на крестьян новую повинность: каждый двор должен был ежегодно доставлять компании «малое число — по 6 фунтов льна для пряжи». Но кохомские крестьяне, и без того обремененные разными налогами, решительно воспротивились этому распоряжению и не захотели доставлять лен голландцу. Крестьяне были недовольны и другим распоряжением Тамеса — о высылке из Кохмы в Москву на полотняную «фабрику» для работы «скудных баб и девок, которые в том селе по миру ходят». Уже 5 декабря 1720 г. Тамес от имени всех компанейщиков жаловался в Берг-коллегию и просил «оное село от них снять прочь», так как они терпят в этой связи одни убытки и крестьяне на них работать не хотят. Просьба Тамеса о «снятии» Кохмы была, по всей вероятности, просто дипломатическим манером для того, чтобы избежать платежа в Монастырский приказ, эти налоги собирала с крестьян промышленная компания, возглавляемая голландцем. В своей книге об истории города Иваново-Вознесенска Я.П. Гарелин утверждает, что, несмотря на препятствия со стороны крестьян, в 1720 г. в Кохме Тамесом все же была построена «фабрика», которая и послужила образцом для местной льноткацкой промышленности. Она состояла из прядильного, ткацкого и белильного отделов; на предприятии работали как мужчины, так и женщины2. Просуществовав всего восемь лет — с 1718 по 1725 г., промышленная компания во главе с Тамесом распалась, и он стал единоличным владельцем полотняных «фабрик». К сожалению, иных сведений о текстильном предприятии в Кохме практически нет. В монографии В.И. Заозерской указывается лишь на то, что крестьяне села Кохмы были приписаны к полотняным московским мануфактурам, на которых они зарабатывали деньги на уплату оброка3. В 1729 г. Тамес умер, а его вдова Мария Тамес вскоре отказалась от продолжения фабричного дела. Со смертью талантливого предпринимателя работа московской и кохомских «фабрик» приостановилась, на первой — на время, а на второй, по-видимому, навсегда. Устраивая полотняную «фабрику» в провинциальной глубинке, Тамес мог рассчитывать, что благодаря склонности местного населения к текстильному ремеслу мануфактурное производство полотен пустит здесь глубокие корни и принесет значительные прибыли, но Кохма не вполне оправдала эти надежды Тамеса. Однако само существование этой мануфактуры сыграло свою роль в развитии промышленности в ивановском регионе. «Пример Тамеса, — писал Я.П. Гарелин, — подействовал благоприятным образом на окрестных обывателей, и они вскоре начали заводить здесь такие же ‘’фабрики’’, энергично развивая у себя и льноткацкую производительность»4. Несмотря на особое внимание Петра I к развитию мануфактур, в первой четверти XVIII в. их успехи, однако, были невелики. Важно отметить также, что мануфактура Тамеса стоит особняком в ряду промышленных предприятий в Иванове и его окрестностях в XVIII в. Это предприятие было посессионным, а в дальнейшем практически все мануфактуры в селе Иванове принадлежали к крестьянскому типу — ими владели разбогатевшие крестьяне, которые использовали труд своих односельчан.

Доктор исторических наук Е.С. Кравцова (Курский государственный медицинский университет) в докладе «Первый ресторатор Курска Жан Юзеф Клессен» отметила, что организации жизни и быта иностранцев в Курской губернии, в частности, посвящено не так много работ. Упоминаний же о проживании на территории губернии голландцев в исследованиях о Курской губернии вообще не встречалось. Голландские переселенцы, приезжающие для работы, в черноземных провинциях Российской империи во второй половине XIX — начале ХХ в. были скорее исключение из правил. Анализ динамики получения паспортов иностранцами в типичной аграрной губернии — Курской — показал, что выходцев из Нидерландов было очень мало. Так, в 1883 г. паспорта получили 163 немца, 39 швейцарца, 59 австрийцев, 21 турок, 14 персов, 7 англичан и только 2 голландца. Занятия иностранцев на Курщине были различны и носили как квалифицированный, так и неквалифицированный характер. К примеру, германский подданный Ф.Ф. Пуф работал садовником, австрийский подданный В. Пеш был музыкантом, прусский подданный И. Кубалла работал машинистом, а другой прусский подданный А.Э. Рейснер — механиком, а голландец Ж.Ю. Клессен, который числился пивоваром, держал в Курске свое питейное заведение. 

Жан Юзеф Клессен родился в 1836 г. в Амстердаме, исповедовал римско-католическую веру. В 1870 г. вместе с женой Лидией Доротеей (урожденная Кюсслер, протестантка), дочерьми Антониной и Марией, которым было три и два года соответственно, и сыном Оскаром он приехал в Россию, в Лифляндскую губернию, где и обосновался на некоторое время. Жили они в г. Риге. Здесь у них появились на свет два сына: в 1872 г. родился сын Гарри, а в 1874 г. — Карл. Семья Клессена переехала в Курск в 1875 г., где первоначально жила в доме А.В. Васильевой. Дом, в котором жили Клессены, был разделен на три квартиры. Каждая квартира имела три комнаты, гостиную и кухню. В Курске в 1865 г. у четы родился еще один сын — Евгений Фридрих Иосиф.

Ресторан Клессена располагался в центре Курска в доме купца Озерова по ул. Херсонская. Его заведение было довольно большим. Так, в 1880 г. Клессен с него в городской бюджет платил 175 руб., а патент на продажу питий составлял 130 руб. Для сравнения: с располагавшихся в этой части Курска трактира Ф.К. Давыдова в городской доход платилось 150 руб., а патент равнялся 30 руб., а с заведения купца 2-й гильдии Ф.П. Тимофеева в городскую казну поступало 150 руб., а цена патента составляла 110 руб. В 1881 г. в свидетельстве, данном ему Курским городским полицейским управлением, указывалось, что он «содержит в городе Курске ресторан». Таким образом, первым ресторатором в Курске можно считать Жана Юзефа Клессена.

В дальнейшем Клессен отходит от этого дела. Причиной, скорее всего, было предложение, сделанное ему купцом 2-й гильдии Л.М. Вильмом, которое заключалось в переходе Клессена на работу пивоваром на пивоваренный завод Вильма. В 1869 г. Вильм основал в Курске пиво-медоваренный завод, который стал одним из наиболее успешно развивающихся предприятий губернии. К концу XIX в. комплекс «пивоваренного и солодовенного завода» включал в себя главный пятиэтажный корпус, ряд отдельно стоящих цехов, обширные складские и многочисленные вспомогательные помещения. Рабочих на заводе было 50 человек, пять служащих заводской администрации и один управляющий. Как раз в качестве управляющего предположительно с 1884 г. стал работать Жан Юзеф (на русский манер его звали Осип Иванович). На заводе производились различные сорта пива, в том числе «Баварское», «Мюнхенское», «Швабское», и медоваренные напитки. Пиво завода Вильма пользовалось популярностью и отличалось высоким качеством. Так, в 1882 г. продукция завода была удостоена медали на Всероссийской выставке и медалью Императорского Московского общества сельского хозяйства. Напитки, разлитые в оригинальные бутылки, продавались в сети фирменных магазинов, лавок, трактиров. По Курску их было 12.

Однако в 1889 г. завод попал в поле повышенного внимания со стороны акцизного правления, а впоследствии против Осипа Ивановича было возбуждено дело о нарушении ст. 567 Устава о питейном сборе. Обвинение, которое было предъявлено Клессену, заключалось в следующем: в марте 1889 г., являясь ответственным пивоваром–управляющим на этом заводе, Клессен совершал спуск заторной массы (смесь дробленого соложеного и несоложеного зернового сырья с водой, которая нагревается и выдерживается при определенном температурном режиме) в котел во время приготовления солода за полчаса до окончания процесса затора, что, по мнению акцизного ведомства, могло привести к увеличению объема затора, путем дополнительного добавления в котел солода без выплаты соответствующих акцизов. При этом данное нарушение было совершено в присутствии чиновника акцизного правления Радкевича. Пивовар свои действия объяснял тем, что, во-первых, мешалка, которая перемешивала затор, находилась в поломанном состоянии, и для облегчения ее работы был совершен досрочный спуск массы; во-вторых, 9 и 10 марта спуск заторной массы был проведен в присутствии этого же акцизного чиновника, который не сделал никаких замечаний об этих действиях и Осип Иванович посчитал, что в этом нет ничего противозаконного: «Это молчание Радкевича 9 и 10 марта укрепило меня в убеждении, что спуском этой массы я не нарушаю производство». За эти действия Клессен был взят под стражу. Владелец завода Вильм внес за него залоговую сумму в размере 1200 руб., и до суда Клессен был выпущен на свободу. Суд состоялся 25–26 октября 1889 г. в Курске. Председательствовал судья И.И. Гафферберг. В качестве свидетелей были привлечены служащие завода, которые давали противоречивые показания: одни говорили, что такой способ работы с заторами действовал последние пять лет, другие опровергали эти слова и доказывали, что никогда солод дополнительно в заторный аппарат не вбрасывался. Сам Клессен частично свою вину признал, однако он указывал, что от этих действий казна не могла понести убытки, а собственник завода не мог получить никакой прибыли. Для подтверждения своих слов он просил привлечь для дачи показаний независимых экспертов, например ответственного пивовара с орловского пивоваренного завода. Адвокат подчеркивал, что собственник пивоваренного завода доверил все распоряжения по производству человеку–иностранцу, незнакомому с основными правилами и законами для производства пива, которые существовали в России. К тому же Клессен не очень хорошо владел русским языком, чтобы узнавать все тонкости этого самостоятельно. Однако все эти объяснения суд не учел и Клессену было вынесено обвинение. Он должен был выплатить штраф в размере 450 руб. и отбыть тюремное заключение сроком одна неделя (учитывая его недворянское происхождение, заключение он должен был провести в обычной тюрьме). Клессены жили в Курске вплоть до конца XIX в.

В докладе кандидата исторических наук, доцента Бирского филиала Башкирского государственного университета Н.В. Усманова «Голландцы в Башкирии в XIX–ХХ вв.» было отмечено, что историки Башкирии, пишущие о местных немцах, игнорируют тот исторический факт, что в 1920-е гг. часть населения Башкирии идентифицировала себя голландцами. Более того, современные справочно-энциклопедические издания Башкортостана не приводят никаких данных о местных голландцах. Это касается как краткой энциклопедии «Башкортостан», так и семитомной «Башкирской энциклопедии». В то же время в этих изданиях содержатся обширные статьи о немцах Башкирии.

На самом же деле после начала в 1892 г. движения по Самаро-Златоустовской железной дороге стал возможным довольно заметный приток голландцев в Уфимскую и Оренбургскую губернии, которые входили в Башкирию. Первые переселенцы были выходцами из Таврической и Самарской губерний. Хотя во время первой Всероссийской переписи населения 1897 г. в Уфимской губернии людей, называвших родным голландский язык, не было зафиксировано, но было 1082 человека, которые разговаривали на немецком языке. Проведенная Уфимским земством в 1912–1913 гг. подворная перепись крестьян этой губернии также не зафиксировала голландцев, что не означало, что их здесь не было.

Первое упоминание о том, что жители Уфимской губернии называют себя «голландцами», относится к лету 1917 г. Тогда Временным правительством была проведена Всероссийская сельскохозяйственная перепись. В Белебеевском уезде этой губернии наряду с «немцами» было зафиксировано шесть голландцев, в Златоустовском уезде — семь голландцев. Перепись, проведенная при советской власти в 1920 г., дала всплеск численности голландцев в Уфимской губернии. На взгляд Усманова, это связано с тем, что лица, проходившие в предыдущих переписях как «немцы», отказались от этого этнонима и стали называть себя «голландцами». В Оренбургской губернии в то время так же был зафиксирован подобный факт. Что побудило опрашиваемых при проведении лиц называть себя голландцами? Можно предположить, что в условиях масштабных революционных перемен в России, оказавших сильное влияние на этническую психологию, прежде всего сыграла свою роль сохранившаяся в их памяти причастность к Голландии, из которой, как известно, протестанты-меннониты (а голландцы в Башкирии были меннонитами) еще в конце XVI в. перебрались в северогерманские государства и в Польшу и в конце XVIII в. в Россию.

В Уфимской губернии, как показал анализ переписи 1920 г., голландцы жили в двух поселках Казангуловской волости Белебеевского уезда (ныне центральная часть Давлекановского района Республики Башкортостан). В поселке Горчаково 19 домохозяев были отмечены в карточке переписчика как «голл[андцы]». Всего же с женами и детьми их было 105. Кроме того, там же проживало восемь домохозяев-«нем[цев]». Характерно, что в одной карточке в графе «Национальность» имеется запись «гол.», которая зачеркнута и написано «нем.». Так происходила смена этнонимов.

В поселке Березовка при этой переписи было зафиксировано 37 голландцев-домохозяев. Здесь запись их национальности сделана была полностью — «голландская». Национальность остальных 11 человек была зафиксирована как «немецкая». Всего в двух поселках было зарегистрировано 58 домохозяев-голландцев. Чаще всего встречаются домохозяева с фамилией Дик (6) и с фамилией Фризен (4). Из имен чаще всего встречается Яков (11), среди отчеств — Яковлевич (10). Между тем на сайте Башкирского государственного архива указывается, что в поселке Березовка в 1920 г. проживал 351 немец, что является явной ошибкой. 

Подворные карточки переписи 1920 г. фиксировали практически у каждого домохозяина в Горчакове изрядное число наемных работников (на 29 домохозяев в среднем имелось 5–6 работников и работниц, был хозяин, у которого имелось 13 работников). Значительная часть этих работников в анкете помечены как «нетрудоспособного возраста», т.е. дети. Изучение подворных карточек других селений Казангуловской волости, в том числе «немецких», показало, что количество батраков там было значительно меньше, чем в Горчакове, а в Березовке наемных работников было гораздо меньше, чем в Горчакове. В условиях революции и Гражданской войны в России местные голландцы стали уезжать. Так, Иван Борисович Фризен, голландец из Горчакова, как записал переписчик в 1920 г., «уехал в Южную Америку».

В 1926 г. меннониты Башкирии обратились к властям с просьбой открыть богословские курсы в Уфе, но им было отказано. На эмигрантские настроения местных голландцев среди других причин повлияло и прекращение деятельности «Союза потомков голландского происхождения» на Украине. После этого голландцы начали массово уезжать из Башкирии. Коекто из голландцев все же остался здесь и вступил в колхозы. Так, в «Книге памяти Башкортостана» упоминается репрессированный в 1938 г. и реабилитированный позднее Биккерт Корней Корнеевич из колхоза «Коммунар» Давлекановского района. Речь идет о человеке, который в переписи 1917 г. был отмечен как Биккерт Корнелий Корнелиевич.

Со временем изменился этнический состав населения Горчакова и Березовки. В Горчакове проживают в основном башкиры, которых после 1959 г. власти переселили из других мест. В Березовке, согласно переписи 2002 г., 50% населения составляют русские и 35% — немцы. Несомненно, что на рост численности «немцев» повлиял тот факт, что местные голландцы стали вновь называть себя «немцами», что было связано с тем, что немцам было легче эмигрировать из страны, пользуясь соответствующими программами правительства Германии.

В докладе кандидата исторических наук, доцента Н.Г. Галеткиной (Национальный исследовательский университет — Высшая школа экономики (Санкт-Петербургский филиал) «Бужские голендры в Сибири: история и современность» речь шла о жителях трех небольших сибирских деревень, расположенных в Заларинском районе Иркутской области. Именуемые в официальных документах как Пихтинск, Средний Пихтинск и Дагник, эти деревни в обиходной речи и в газетных публикациях нередко фигурируют под общим названием Пихтинск, а их жители соответственно обозначаются как «пихтинцы» или «пихтинские». Общее количество жителей не превышает 300 человек. Преобладающую их часть составляют потомки крестьянских переселенцев из Волынской и Гродненской губерний, приехавших в Сибирь в 1910–1912 гг. во время реализации Столыпинской аграрной реформы. Впервые Пихтинск попал в сферу научного интереса летом 1994 г., когда специалисты Иркутского областного центра сохранения историко-культурного наследия проводили комплексное архитектурно-историческое обследование Заларинского района. Заинтересованные необычной для сибирской деревни архитектурой пихтинских домов, они говорили о Пихтинске как о «немецкой деревне», ссылаясь на фамилии местных жителей (Кунц, Людвиг, Гильдебрант, Зелент) и на старинные «немецкие» книги, привезенные переселенцами с прежней родины.

При непосредственном знакомстве с деревней оказалось, что вышеупомянутые книги, хоть и набраны старинным готическим шрифтом, написаны на польском языке и представляют собой сборники молитв, псалмов и проповедей XVIII в. Местные жители называли их ксенжки и казания и использовали во время еженедельных воскресных богослужений, которые они обозначали как набоженьства. Все эти слова — ксенжка, казане, набоженьство, существуют в современном польском языке и переводятся, соответственно как книга, проповедь, богослужение. Однако для местных жителей они превратились в имена нарицательные и обозначают уже не книги или богослужения вообще, а конкретные молитвенные книги, хранящиеся во многих пихтинских домах, и религиозные собрания, проводимые местным «учителем» на польском языке. Стоит заметить при этом, что сфера распространения польского языка в Пихтинске довольно ограничена — по-польски могут говорить лишь единицы, в домашнем же общении преобладает диалект украинского языка, который местные жители называют «нашим языком» или «хохлацким», отличая его при этом от украинского.

Пихтинск представляет собой удивительный образец сосуществования различных культурных элементов и традиций. «Немецкие» фамилии вкупе с «польскими» именами, богослужебные книги на польском языке, набранные готическим шрифтом, лютеранская вера, сочетающаяся с юлианским календарем, культом святых и институциональной принадлежностью к католической церкви — вот далеко не полный перечень черт, составляющих своеобразие этого локального сообщества. Не простым является и вопрос его этнической идентичности, находившийся в центре проведенного исследования. Этническая идентичность понимается здесь как социально и ситуационно обусловленный феномен, во многом представляющий собой результат взаимосвязанных процессов внутренней и внешней идентификации.

Проведенные архивные изыскания позволили уточнить географию проживания основателей Пихтинска накануне переселения в Сибирь. Преобладающая их часть приехала из Гущанской волости Владимир-Волынского уезда Волынской губернии и Домачевской волости Брестского уезда Гродненской губернии. Там будущие переселенцы жили в нескольких населенных пунктах, обозначаемых в документах как «колонии»: Забужские Голендры, Свержовские (или Свежевские) Голендры, Замостече (или Самостече), Новины — в Волынской губернии; Нейбров и Нейдорф — в Гродненской губернии.

Жители этих колоний были последователями евангелическо-лютеранской веры и относились к Курляндскому консисториальному округу. На новом месте проживания бывшие нейбров-нейдорфские прихожане стали относиться к Иркутскому евангелическо-лютеранскому приходу. Его глава, пастор Вальдемар Сиббуль, в письме крестьянскому начальнику от 14 августа 1912 г. сообщал о своем знакомстве с поселенцамилютеранами Пихтинского участка. Он характеризовал их как людей работящих, верующих и просил помочь им в строительстве на участке молитвенного дома. В числе прочего пастор писал: «На прежней родине их звали официально Свебужскими, Нейбровскими и Нейдорфскими голлендрами — имя, с которым они свыклись и которое им нравится. Поэтому я просил бы присвоить занимаемой ими новой родине имя: Пихтинские Голлендры».

Предложение пастора переименовать участок не нашло отклика у официальных властей, трудно сказать, было ли чиновникам вообще знакомо слово, упоминаемое пастором как официальное наименование группы. В Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона по этому поводу сказано следующее: «Голендры — в Гродненской губернии под этим названием известны потомки голландцев, поселившихся здесь, вероятно, в XIII веке. В настоящее время, в Брестском уезде, существует близ местечка Влодавы только две колонии их — Нейбров и Нейдорф, население которых, забыв свой природный язык, говорит на местном наречии, с примесью польских слов».

Неизвестно, совпадало ли это толкование с тем содержанием, которое вкладывал в слово «голлендры» лютеранский пастор. За неимением прямых свидетельств, невозможно с определенностью говорить и о том, как понимали его сами пихтинские поселенцы. В интервью со старейшими жителями Пихтинска, записанных в 1994 г., это слово (чаще всего в форме «олендры») встречается в двух значениях: как этноним и как топоним. «Вот голендры-то наши и назывались. Наши деды все голендры. А там были поляки какие-то уже отдельно, немцы. А наши, вот эти, которые приехали, да и остались там много — голендры», — говорил местный житель (1914 г. рождения). «Вообще олендры — это деревня такая. На олендрах жили — так мать называла», — объяснял другой житель (1919 г. рождения).

Если говорить о «голендрах» («олендрах») как о термине, принятом в кругу современных историков-полонистов, то под ним понимается особая социальная категория польского крестьянства, сложившаяся в XV–XVI вв. Его этимология связана с переселенцами-колонистами из Северной Германии, Голландии и Фрисландии, которые осваивали заболоченные земли на польском побережье Балтики, в долинах рек Висла и Ногат, Варта и Нотеца. Эти люди, известные своими мелиорационными навыками, с благосклонностью принимались местными землевладельцами, которые предоставляли им земельные участки на льготных условиях. Постепенно в группу вливались колонисты польского происхождения, а слово «голендры» или «олендры», происходящее от польского Holendrzy — голландцы, в большей степени применялось для обозначения не этнического сообщества, а особой категории польского крестьянства. От остального крестьянского населения олендры отличались особым социально-правовым статусом, включавшим наследственное право пользования землей, личную свободу и пр.5

В XVII–XVIII вв. «голендерские» поселения возникают и в других регионах Речи Посполитой, в том числе на землях вдоль Западного Буга и на Волыни. Здесь за ними закрепляется название «бужские голендры» (Bużskie/Bużańskie Holendrzy — в польском языке, Bugholländer — в немецком). В немецкой историографии бужские голендры описываются как группа колонистов немецкого или голландско-немецкого происхождения, подвергшаяся в XVII–XVIII вв. полонизации.

Территория, на которой располагались их колонии, после третьего раздела Польши вошла в состав Российской империи. Таким образом, бужские голендры оказались российскими подданными, и в 1910-х гг. небольшая их часть в качестве столыпинских переселенцев появилась в Иркутской губернии и обосновалась на Пихтинском участке.

Во время полевых исследований в Пихтинске докладчику не раз приходилось слышать от местных жителей о том, что их предков по приезде в Сибирь «неправильно записали немцами». Однако анализ архивных данных не подтверждает факта такой записи. Складывается впечатление, что на тот момент времени ни для внешнего наблюдателя (будь то чиновник, житель соседней старожильческой деревни или поселенец соседнего переселенческого участка), ни для самих членов группы этническая принадлежность не входила в число наиболее важных групповых характеристик. Ключевыми характеристиками для восприятия этих людей являлись статус переселенца и конфессиональная принадлежность.

Однако в 1930-е гг. государство стало определять группу преимущественно на основе этнических характеристик. Это во многом определило судьбу всего сообщества: идентифицированные государством как «немцы», они перешли в разряд «неблагонадежного населения». Восприятие их в качестве «немцев» отчасти было связано с их «немецкими» фамилиями, отчасти — с лютеранским вероисповеданием. В 1941–1942 гг. почти половина трудоспособного населения пихтинских деревень (около 100 человек в возрасте от 16 до 50 лет) оказалась в трудовой армии. Там они находились практически на положении заключенных до начала 1950-х гг., причем многие из мобилизованных так и не вернулись домой, погибнув от болезней и голода.

Отношение к пихтинцам, как к немцам (а к немцам — как к врагам, «фашистам»), сохранялось еще спустя много лет после войны. На фоне травмирующего опыта трудовой армии и негативного отношения к себе окружающих после войны, при отсутствии явных оснований для немецкой самоидентификации, пихтинцы стали все более и более подчеркивать ошибочность такого внешнего определения. Лейтмотивом в разговорах о собственной идентичности была фраза «мы — не немцы». Противостояние навязываемой извне этнической идентификации стало значимой чертой их групповой идентичности, определило ее специфику, которую можно обозначить как «протестная» этническая самоидентификация6.

Идентифицированные Советским государством как «немцы», называемые сегодня в СМИ то немцами, то голландцами, то поляками, сами они отвергают приписываемые извне определения, не давая взамен своего. Можно сказать, что Пихтинск представляет собой не просто пример несовпадения внешней категоризации и внутреннего самоопределения, а особый вариант формирования этнической идентичности, основанный на принципе отрицания внешнего определения.

Вместе с тем в последние годы начался процесс закрепления в качестве этнонима слова «голендры». Если в 1994 г. о голендрах упоминали лишь некоторые пожилые жители, то во время полевых исследований 2005 г. среди моих информантов было довольно много людей, имевших представление о том, что означает это слово. Причем возраст этих людей «помолодел», а источником информации были не столько рассказы бабушек и дедушек, сколько публикации в прессе.

На протяжении последующих нескольких лет отношение пихтинцев к слову, «голендры» продолжало меняться. На это повлияли не только многочисленные публикации, но и события, которые вовлекли, по крайней мере, часть жителей в активный процесс репрезентации своего сообщества как особого народа. Это — открытие в 2005 г. местного музея, работа исторического кружка при местном клубе, участие в фольклорных районных и городских мероприятиях. Юбилейные мероприятия 2008 г., связанные со 100-летием Пихтинска, сыграли значительную роль, введя слово не только в журналистский, но и в официальный дискурс. В качестве обозначения «уникального народа», живущего в Пихтинске, оно появилось в выступлениях официальных лиц, тем самым приобретя еще большую легитимность как этноним.

Параллельно с этим продолжают существовать различные версии этнического происхождения живущих в Пихтинске людей, причем в серии газетных и телевизионных репортажей примерно одного временного отрезка можно встретить определение пихтинцев и как поляков, и как немцев, и как голландцев.

Своеобразный отголосок голландской версии можно видеть в записи в похозяйственной книге 1955–1957 гг. по деревне Дагник, согласно которой члены семьи Пастрык являются «галанцами» (отец — «галанец», мать — «галанка», дочери — «галанки»). Однако большее распространение эта версия этнического происхождения пихтинцев получила в последние 5–7 лет. Отчасти это было связано с деятельностью голландского журналиста — исследователя Б. Рийса, впервые оказавшегося в Пихтинске в конце 1990-х гг. в качестве московского корреспондента нидерландской газеты «De Volkskrant». Подготовив для газеты репортаж «Голландцы в Сибири», журналист настолько заинтересовался пихтинской историей, что решил написать об этом книгу. Рийс еще несколько раз приезжал в Пихтинск для сбора материала, а кроме того, провел исследования в нескольких российских и украинских архивах. В итоге в 2005 г. в Амстердаме вышла его книга «Het hemels vaderland. Hollanders in Siberiё».

После того как Рийс прислал в Пихтинск и Иркутск несколько экземпляров издания, вопрос о переводе его книги с голландского на русский язык стал обсуждаться пихтинскими активистами. Вполне возможно, что подобная мера станет для них еще одним средством преодоления неопределенности в вопросе этнической идентификации. Тем более что голландская версия происхождения имеет неоспоримые преимущества перед немецкой хотя бы потому, что не несет коннотаций с трудовой армией и оскорблениями «немцы-фашисты», которым на протяжении долгого времени подвергались жители Пихтинска со стороны жителей соседних деревень.

Независимый исследователь Э. Крёнер (Нидерланды) выступил с докладом, посвященным судьбе нескольких голландцев во время Большого террора в СССР в 1930-х гг. В список репрессированных голландцев, по некоторым данным, попали 27 человек, из которых 10 были расстреляны, 14 были осуждены к разным срокам заключения, а трое были освобождены. Самым известным из них стало дело Д.Т. Шермергорна, который родился в 1900 г. в Нидерландах. В СССР он сделал успешную карьеру в Наркомате путей сообщения СССР, в 1930 г. был награжден орденом Трудового Красного Знамени. Его обвинили в саботаже при постройке Московского метрополитена, из-за чего строительство затянулось и торжественное открытие в день 17-й годовщины Великого Октября было отложено. В сентябре 1936 г. этого голландца (брат его в Голландии был известным политиком) арестовали и в 1937 г. расстреляли. Судьба другого голландца также весьма типична. И.И. Деягер родился в 1896 г. в селе Кочубеевка Херсонской губернии в колонии меннонитов. Сначала он учился в гимназии в Бердянске, а затем получил высшее образование в Петрограде. После этого вернулся на родину, где работал учителем, но затем переехал в Башкирию, где работал несколько лет. В 1930 г. он оказался в Москве, где преподавал иностранные языки и работал журналистом. В 1935 г. его арестовали и осудили по ст. 58 на 5 лет заключения. Судьба еще одного голландца — Г. Девита — также показательна. Он родился в 1897 г. в Нидерландах, получил высшее техническое образование. В 1920 г. переехал в Германию, где работал в институте, часто посещая собрания рабочих-коммунистов. В 1925 г. он работал инженером в Берлине, уже имея коммунистические убеждения. Экономическая ситуация в Германии ухудшалась, и он обратился к советскому торговому представительству в Берлине с просьбой предоставить ему работу в СССР, что и было сделано. Так он оказался в Москве, где работал в строительной организации. В 1936 г. он был арестован и репрессирован. Всего в Москве в 1930-х гг. работало около 15 голландцев, большинство из них являлись специалистами в технических областях. Подводя итоги, докладчик отметил, что судьбы этих и других голландцев, попавших под репрессии 1930-х гг., ныне вызывают большой интерес в Голландии, изучение их биографий важно продолжить.

Доклады участников конференции были, таким образом, посвящены конкретным примерам из жизни и деятельности нидерландцев, которые, войдя в российское/советское общество, внесли свой тот или иной вклад в экономику России XVIII–XX вв., сделав при этом подчас довольно большие успехи в своих предпринимательских начинаниях. Вместе с тем судьбы тех или иных голландцев сложились порой трагично. Так или иначе, но они стали участниками ряда важных событий российской/советской истории. Их конкретные судьбы дают представление о том, как происходило взаимодействие разных народов, показывают, какую роль сыграли в самых разных частях Российской империи/Советского Союза выходцы из Голландии. В целом доклады показали, что роль голландцев в России в XVIII–XX вв., их жизнь и деятельность были тесно связаны с важными переменами, происходившими, прежде всего, в экономике страны. Несомненно, что работа участников конференции по тем сюжетам, о которых они рассказали, продолжится и тем самым расширится наше представление о порой невероятных приключениях голландцев в российской истории.

------------------------------------------------

1 Файнштейн М. Анна Круазе ван дер Коп (Croiset van der Kop): голландка на берегах Невы // Голландцы и бельгийцы в России. XVIII–XX вв. СПб., 2004. С. 411.

2 Гарелин Я.П. Город Иваново-Вознесенск или бывшее село Иваново и Вознесенский посад Владимирской губернии. В 2 ч. Ч. 1. Шуя, 1884. С. 139.

3 Заозерская В.И. Рабочая сила и классовая борьба на текстильных мануфактурах в 20–60 гг. XVIII века. М., 1960. С. 129, 143, 187.

4 Гарелин Я.П. Указ. соч. С. 139.

5 Подробнее об этом см.: Шостакович Б. Голендры: этимология термина и понятия // Тальцы. 2004. № 4. С. 24 — 26.

6 Подробнее об этом см.: Галеткина Н.Г. «Пихтинские голендры»: поиски исторической родины // Мигранты и принимающее общество в Байкальской Азии. Улан-Удэ, 2011. С. 159–178.

image014.png


Автор:  С.М. Исхаков, .

« Назад к списку номеров

Библиотека Энциклопедия Проекты Исторические галереи
Алфавитный каталог Тематический каталог Энциклопедии и словари Новое в библиотеке Наши рекомендации Журнальный зал Атласы
Алфавитный указатель к военным энциклопедиям Внешнеполитическая история России Военные конфликты, кампании и боевые действия русских войск 860–1914 гг. Границы России Календарь побед русской армии Лента времени Средневековая Русь Большая игра Политическая история исламского мира Военная история России Русская философия Российский архив Лекционный зал Карты и атласы Русская фотография Историческая иллюстрация
О проекте Использование материалов сайта Помощь Контакты
Сообщить об ошибке
Проект "Руниверс" реализуется при поддержке
ПАО "Транснефть" и Группы Компаний "Никохим"