Смоленское восстание 1440 г.

а страницах научных и популярных работ и в массовом историческом сознании по сей день можно встретить представление о Великом княжестве Литовском (ВКЛ) «как о каком-то противоестественном соединении разнородных элементов, нежизнеспособном образовании, раздираемом социальными и национально-конфессиональными противоречиями»1. Это представление

Князь Юрий Лугвеневич в событиях 1440 г. Миниатюра Лицевого летописного свода. Вторая половина XVI в.

с XIX в. подкрепляется ссылками на социальные и политические конфликты и конфликтогенные моменты, которых в истории ВКЛ было немало, в том числе и в Средневековье. Ситуацию постепенно проясняют конкретно-исторические исследования: на смену представлениям о борьбе национальных и конфессиональных «партий» и даже «начал» пришло понимание того, что конфликтные ситуации часто порождались личными амбициями князей и вельмож, стечением обстоятельств и соперничеством группировок знати, вовсе не обязательно образованных по этноконфессиональному принципу. Это заставляет задуматься над противоположным феноменом — процессом интеграции разных регионов, в частности русских земель, в состав ВКЛ. Какими были пути и средства такой интеграции в условиях Средневековья, когда отсутствовали современные средства управления (бюрократия, армия, полиция) и коммуникации, а письмо еще не завоевало приоритета перед устным словом?2

Как представляется, интеграция и отторжение представляли собой две стороны одной медали, и изучать их надо не в отрыве друг от друга, а во взаимосвязи. Важно понять, каким образом то, что совсем недавно представлялось «чужим», вызывало неприятие и отпор, со временем начинало восприниматься как «свое». Для этой цели хорошо подходит Смоленское восстание 1440 г. — малоизученный конфликт, остающийся в тени таких событий, как династическая война 30-х гг. XV в. или «заговор князей» 1481 г. Это событие в научной литературе неоднократно рассматривалось, но в рамках более широких сюжетов — в связи с историей Смоленска и Смоленской земли (Г.А. Бугославский3, Г.А. Ластовский4), ВКЛ (М.К. Любавский5, О. Халецкий6, Л. Колянковский7, Х. Яблоновский8, В.А. Воронин9 и др.), городов и городских восстаний на Руси (Л.В. Черепнин10, А.Л. Хорошкевич11, А.Ю. Дворниченко12). Единственная специальная работа о Смоленском восстании, написанная В. Богдановым, очень поверхностна: автор плохо знает историографию, в особенности зарубежную, а его рассуждения о ходе событий неглубоки и местами никак не связаны с данными источников (так, об участии смердов в восстании источники ничего не сообщают)13.

Страница Супрасльского списка. 1519 г.

В целом же в историографии высказывались противоположные мнения о Смоленском восстании: так, по мнению одних ученых, оно свидетельствовало о стремлении смольнян отделиться от ВКЛ, по мнению других — о их недовольстве неучастием в общегосударственной политической жизни.

Основным источником о смоленских событиях 1440 г. для нескольких поколений историков остается летописная запись, составленная вскоре после этих событий их очевидцем в Смоленске. К концу 20-х гг. XV в. при кафедре местного епископа Герасима (будущего митрополита всея Руси) сложился центр летописания и публицистики, активно действовавший на протяжении двух десятилетий14. В виде, наиболее близком к первоначальному, рассказ о Смоленском восстании сохранился в двух списках первого летописного свода ВКЛ («белорусско-литовского») — Супрасльском 1519 г. и Слуцком (Уваровском) первой половины XVI в. Как показывает их сравнение, Супрасльский список в целом передает первоначальный текст полнее и точнее15. Из первого летописного свода ВКЛ рассказ о Смоленском восстании был позаимствован во второй16 и третий своды, созданные в 10–20-е гг. XVI в. Лишь в третьем летописном своде ВКЛ, «Хронике Быховца», он пополнился некоторыми достоверными подробностями, вероятно, восходящими к устной традиции рода Гаштольдов17 (тем более что участие Яна Гаштольда в подчинении Смоленска Казимиру отмечено в похвале его внуку Альберту, написанной около 1529 г. его писарем Богданом Семашко18). Следует подчеркнуть, что вопросам текстологии летописей ВКЛ в связи со Смоленским восстанием внимания практически не уделялось, нередко версии одного и того же рассказа использовались как равноправные. Некоторые важные подробности сохранились в Комиссионном списке Новгородской первой летописи, современном событиям (40-е гг. XV в.)19, и сочинении участника Ферраро-Флорентийского собора суздальского иеромонаха Симеона «Исидоров собор и хожение его»20.

Гораздо меньшим вниманием пользовался документальный материал, дошедший до нас в составе Литовской метрики и в виде отдельных актов и посланий. Основной интерес в этом смысле представляет «Книга данин Казимира» — древнейшая книга Литовской метрики, сохранившаяся в составе третьей книги записей (по современной нумерации)21. По форме «Книга данин» отличается от прочих книг этого собрания: в нее вписаны не столько полные тексты документов, выданных великокняжеской канцелярией от имени господаря, сколько их регесты (далее «записи». — С.П.) — своего рода конспекты, перечень основных элементов формуляра. Точно датиро-

Рукописная страница «Хроники Быховца». XVI в.

вать документ по такой записи можно далеко не всегда: в лучшем случае удается поместить его в определенные хронологические рамки на основе косвенных признаков (имена писарей и должностных лиц, причастных к его составлению, итинерарий монарха, сравнение с другими документами и т.д.). В ряде записей отсутствуют датирующие признаки и локализация объекта пожалования. Иногда хронологические рамки записи бывают достаточно широкими, например, упоминание Яна Гаштольда указывает на 1440–1458 гг., и такую запись сложно приурочить к какому-либо конкретному моменту политической истории.

«Книга данин Казимира» была впервые опубликована в 1897 г. М.В. Довнар-Запольским и с тех пор дважды переиздавалась22, неоднократно изучалась и использовалась историками23. Как выясняется, она была создана после 1475 г.: в это время ее составители попытались упорядочить записи по географическому принципу. До сих пор не до конца ясно, почему в сохранившихся списках «Книги данин» конца XVI — начала XVII в. этот принцип не выдержан полностью, так что одни записи образуют географические группы, другие же идут в произвольном порядке. Недавно литовский историк Эугениюс Савищевас попытался датировать и систематизировать записи «Книги данин», разделив их на «предполагаемые акты»: если из идущих друг за другом записей эсхатоколом снабжена лишь последняя, он предлагает объединить их в «предполагаемый акт», считая, что у исходных документов в данном случае был один эсхатокол, и составитель «Книги данин» опустил его, чтобы не повторяться24. Соответственно, датирует Э. Савищевас не отдельные записи, а целые «предполагаемые акты». Однако это, во-первых, противоречит выводу того же исследователя о генезисе «Книги данин»: если ее составные части были перемешаны, то нельзя исключать, что первоначальные «предполагаемые акты» — если они и существовали — были совсем не такими, как сейчас. Во-вторых, деление на «предполагаемые акты» не подтверждается материалами самой «Книги данин». Так, «предполагаемый акт» № 207, по Э. Савищевасу, состоит из двух записей25. В первой из них Казимир подтверждает некоему Яцку Ильиничу права на его владения, во второй разрешает Янку Даниловичу «поняти вдову, Яцкову жону Ильинича» и вступить во владение наследством Яцка. Как видим, первый акт выдан при жизни Яцка Ильинича, второй — после его смерти, поэтому и дата, приведенная в эсхатоколе второй записи (11 февраля 1452 г.), никак не может относиться к первой. «Предполагаемый акт» № 418, состоящий из двух записей26, снабжен заголовком: «Самъ великии князь». Это указывает на период 1440–1447 гг., когда Казимир еще не стал польским королем. Между тем вторая запись этого «предполагаемого акта» имеет указание на 15-й индикт и участие в ее составлении канцлера пана Михаила Кезгайловича, что дает 1451/52 или 1466/67 г. Если добавить к этому, что внутри территориальных групп документы не упорядочены хронологически, а одни и те же лица получали пожалования в разные годы, становятся понятными трудности, которые подстерегают исследователя при работе с «Книгой данин Казимира».

Большинство записей «Книги данин Казимира» при всей своей важности для социальной истории Смоленской земли имеют лишь косвенное отношение к восстанию 1440 г. На их фоне выделяются немногочисленные

Казимир Ягеллон. Портрет работы М. Бачиарелли. XVIII в.

записи, прямо отразившие это событие. Их имеет смысл привести полностью, снабдив условной нумерацией:

[1.] Ходьще [так в рукописи, должно быть Ходыце] ж чотыри ч(о)л(о)веки и зъ ихъ статъки, вечниковъ: Фролка Фразова а Офанаска, да Сницу27, да Нефедъка Красел(ь)ника, да сельцо ещо Лукино28.

[2.] Селяве три челядины Добротича и двор Губинъ, вечников 29.

[3.] Малышъце, Ходычину брату, Ляхово село венниково [так в рукописи; вероятно, должно быть вечниково30] да Ковшич на Дубровенскомъ пути, што Дерево держалъ все. Панъ Довкгирдъ31.

[4.] Елку Искрино село, вечниково.

[5.] Бесищу двор Юръковъ, вечников.

[6.] Ивану Бавенеску а двор вечников Колибакин.

[7.] Козарину двор вечниковъ. Панъ Кгастовтъ32.

[8.] Глебку Сверщку Вус, вечникъ33.

[9.] Дереву сел(ь)цо вечниково Левково, што Володко держалъ; будеть ли [так]34, — ино ему отдано35.

Размещение этих записей в «Книге данин Казимира», а также содержащиеся в них упоминания жителей36 и географических объектов37 показывают, что они относятся к Смоленской земле. Наиболее распространенные значения слова «вечник» в древнерусских текстах XI–XVI вв. — «участник веча» и «мятежник»38. Поскольку более это слово в тогдашних документах ВКЛ не встречается, то становится очевидным, что речь идет не о какой-либо категории населения, а об участниках Смоленского восстания 1440 г.

Упоминания «вечников» в «Книге данин Казимира» стали объектом внимания ученых в конце XIX — начале XX в. М.К. Любавский, проводя аналогию с упоминанием «века» в привилее для киевских мещан 1494 г., полагал, что «вечники были либо бортники, либо крестьяне-мастера, приготовлявшие посуду для меда»39. Киевский историк права Ф.И. Леонтович счел это объяснение слишком натянутым и предположил, что «под вечниками и могли разуметься свободные крестьяне — общинники, жившие на волостных землях и собиравшиеся на “вечах”, например, для “следогона” или “опыта” по татебным делам и проч.»40, но впоследствии привел аргументы против ранее высказанного мнения и отождествил «вечников» с крестьянами-старожилами, «вечно» живущими на земле и лишенными права перехода («непохожими»)41. С этим согласился историк Смоленщины Г.А. Бугославский42. Однако и в этом случае все равно остается непонятным, почему такие крестьяне в соответствии со сложившейся практикой не названы «отчичами» или «непохожими»43, а «вечники» за долгий период упоминаются только в Смоленской земле в начале правления Казимира. Это заставляет согласиться с первым издателем «Книги данин Казимира» М.В. Довнар-Запольским, отождествившим ее «вечников» с участниками восстания 1440 г.44 Он также предположил, что часть конфискованного имущества великий князь мог оставить в своем распоряжении. За ним последовал только А.Ю. Дворниченко, попытавшийся примирить сведения «Книги данин Казимира» с летописным рассказом. Поскольку в летописи восстание — дело рук «черных людей», то он заключает, что в 1440 г. «все (конечно, в основном) жители городской общины… были землевладельцами. Землевладение легко совмещалось с торговлей и ремеслом. Те землевладельцы, которые занимались преимущественно торговлей, и составили категорию мещан, а занимавшиеся ремеслом — категорию черных людей»45. Впрочем, такое объяснение представляется неубедительным (о соотношении категорий мещан и «черных людей» речь пойдет ниже).

Сведения «Книги данин Казимира» о смоленских князьях, боярах и мещанах и их владениях дополняются аналогичными данными из позднейших актов, которые по большей части также сохранились в Литовской метрике. Проблема, однако, состоит в том, что большинство записей «Книги данин» составлено до 1455 г., а смоленские акты последующих книг записей охватывают период примерно с 80-х гг. XV в. по 1514 г. Генеалогическое и просопографическое исследование состава смоленских бояр и мещан затрудняется тем, что часто они носили очень распространенные имена и отчества. Населенные пункты со сменой владельцев меняли свои названия, менялись и их характеристики.

Этот обзор источников и литературы показывает, что возможности изучения Смоленского восстания 1440 г. еще далеко не исчерпаны. При этом его следует рассматривать в более широком контексте, поскольку без ответа остается целый ряд важных вопросов. Что делалось для интеграции Смоленщины в состав Великого княжества Литовского? Насколько эффективными были эти меры? Почему произошло восстание, какие цели преследовали восставшие и почему они потерпели поражение? Что было сделано властями ВКЛ после восстания, чтобы удержать Смоленскую землю в составе ВКЛ? Ниже будет предпринята попытка ответить на эти вопросы.

***

Впервые Смоленское княжество было присоединено к ВКЛ в результате похода Витовта 1395 г. Это быстро нашло отражение в литовской сфрагистике: на большой печати Витовта, вошедшей в употребление не позже 1398 г., наряду с гербами Виленской, Трокской и Луцкой земель был изображен идущий на четырех лапах медведь — герб Смоленской земли46. Эта печать использовалась и в те годы, когда Смоленская земля ненадолго вновь обрела независимость (известны экземпляры 1403–1404 гг.)47. Смоленский медведь сохранился и на большой печати Витовта нового («маестатного») типа с изображением правителя, восседающего на троне в полном облачении в окружении гербов подвластных ему земель (печать этого типа известна с 1407 г.)48. Подобная печать в культуре латинской Европы была атрибутом монаршей власти, но русские документы Витовта, скрепленные печатями этих типов, в настоящий момент неизвестны. 

Вторично подчинив Смоленскую землю своей власти в 1404 г., Витовт, по летописному сообщению, «въ Смоленьскѣ свои намѣстники посади и Ляхи посажа, и тѣмъ Ляхомъ предасть градъ дръжати»49. «Ляхи» могут здесь означать как поляков50, так и католиков вообще51. Как бы то ни было, массового наплыва католиков или поляков на Смоленщину источники не фиксируют (подробнее об этом см. ниже). При этом Витовт присягнул, что после его смерти она, как и другие его владения, перейдет под власть польской Короны и короля52. При Витовте смольняне неоднократно могли видеть унию с Польшей «в действии»: они сражались против Тевтонского ордена плечом к плечу с польскими воинами в «Великой войне» 1409–1411 гг., сразу же после ее завершения Ягайло посетил Смоленск вместе с Витовтом53, а в 1412–1414 гг. среди придворных королевских слугохотников из разных русских земель (ВКЛ, а также Москвы) упоминаются и смольняне54. Тем не менее великий князь Литовский энергично принялся укреплять свою власть на вновь присоединенной территории. Памятуя о вокняжении Юрия Святославича в 1401 г., Витовт сделал все возможное, чтобы воспрепятствовать контактам смольнян с ним и его сыном Федором. Сам Витовт неоднократно появлялся в Смоленске: достоверно известны как минимум три его визита – в 1411, 1423 и 1427 гг.55 Во время таких приездов великий князь встречался с послами иноземных правителей, вершил суд, осуществлял пожалования и принимал дары от местного населения. При Витовте были установлены повинности Смоленской земли в пользу великокняжеской власти, в число которых входили уплата ежегодного налога и предоставление подвод56.

Каким образом события 1386–1404 гг. повлияли на судьбу смольнян? Согласно сообщениям летописей новгородско-софийской группы, в 1395 г. Витовт арестовал и отправил в Литву всех смоленских князей, вышедших к нему из города вместе с боярами, «а людеи много полонивъ»57. В 1401 г., когда на княжение был призван Юрий Святославич, в городе существовали разные группировки: «овiи хотяху Витовта, а дроузiи отчича»; в итоге после убийства князя Романа Брянского смольняне «посѣкоша» «боляръ, которыи не хотѣли отчича князя Смоленьского», — как смоленских, так и брянских58. Взяв Смоленск в 1404 г., Витовт «князеи Смоленьскихъ поимавъ, а боляръ, которыи добра хотѣли своему князю Юрью, а тѣхъ разведе и расточи»59. Может создаться впечатление, что в результате этих коллизий в Смоленске не осталось местных бояр. Однако документальные источники этого не подтверждают. В присяжной грамоте Юрия Святославича Владиславу Ягайлу 1386 г. первым среди присягнувших бояр назван Семен Непролей Гаврилович (он записан сразу после двух князей — Федора Романовича и Михаила Ивановича Вяземского)60. Это говорит о его чрезвы-

Изображение Свидригайла на его печати. 1420–1422 гг.

чайно высоком положении в социально-политической иерархии Смоленского княжества. Спустя почти полвека, в 1432 г., его потомок (вероятно, сын) Дмитрий Непролеев промелькнул на политическом небосклоне ВКЛ, став одним из гарантов союзного договора великого князя Литовского Свидригайла Ольгердовича с Тевтонским орденом61. Это не стало его началом «возвышения» в общегосударственном масштабе, но свидетельствует о его позиции в Смоленской земле, которую он призван был представлять. Село, ранее принадлежавшее Дмитрию Непролееву (Непролеевичу), находилось на р. Словаже (к юго-востоку от Смоленска). Казимир Ягеллон пожаловал его Федьку Вяжевичу, очевидно, вскоре после смерти Дмитрия: в это время в селе еще проживала его вдова, которую новому владельцу села предписывалось «кормити… до смерти, а держати за матъку»62. Таким образом, по крайней мере какая-то часть смоленского боярства сохранила свое влияние и владения («отчины») со времен независимого Смоленского княжества. О том, что случай Дмитрия Непролеева не был исключением, свидетельствует так называемая «Запись о смоленской посощине» второй половины XV в.63, где «отчины боярьские» противопоставляются куплям (в том числе таких же боярских отчин), пожалованиям Витовта и других великих князей. Стало быть, на Смоленщине, как и в других регионах ВКЛ, Витовт широко практиковал раздачу земли боярам. В 1440 г., согласно летописному рассказу о Смоленском восстании, обладание «селами» было типичной особенностью местного боярства64. Конкретных данных о динамике оборота недвижимой собственности сохранилось очень немного, поскольку, как показывает практика времен Казимира Ягеллона, она часто жаловалась «до воли господарской», т.е. великий князь в любой момент мог забрать ее в свое распоряжение. В «Книге данин Казимира» сохранилось упоминание о селе Прости, которое у смоленского епископа «отнял был деи княз(ь) великии Витовтъ, розгневав ся на первого вл(а)д(ы)ку, и дал был Нестеру Терпигореву, а потомъ державали иные бояре и местичи»65. Очевидно, со времен Смоленского княжества сохранялась система должностей, зафиксированных позднейшими документами и свойственных именно этому региону (окольничие, конюшие и др.). Судя по всему, уже при Витовте существовала система раздачи волостей господарем и его наместником «в кормление» местным боярам, известная с 30-х гг. XV в.66 Возможно, пожалования от Витовта получали и смоленские местичи (мещане) — верхушка городского населения, своим благосостоянием обязанная, вероятно, торговле67.

Несмотря на упоминание в Смоленской земле в 1495 г. «литвы»68, сохранившиеся источники не позволяют говорить о массовой литовской (а тем более польской) колонизации Смоленщины. Об этом говорит такой важный показатель, как слабые позиции господствующей в ВКЛ католической церкви: единственный костел, известный по письменным источникам с XIII в., был предназначен для иноземных купцов, а Виленское епископство, скорее всего, не располагало здесь ни приходами, ни земельными владениями69. Крестным отцом сына католика Николая Радзивилла (Радзивиловича), смоленского наместника в 1482–1486 гг., был местный православный епископ Иоаким70. Католические священники сопровождали литовских наместников в Смоленске: в грамоте наместника Семена Гедигольдовича 1451 г. упоминаются «каплани мои кн(я)зь Якуб а кн(я)зь Михаило»71. Пример виленского старосты (с 1413 г. — воеводы) Альберта Монивида, которыму Витовт в 1407 г. пожаловал владения близ Белой к северу от Смоленска, выглядит одиноким исключением72. Уже Витовт перевел на порубежье с Московским великим княжеством князей Крошинских, получивших свое прозвание от села Крошин в Новогородском повете, и ряд других князей и бояр, призванных защитить недавнее приобретение ВКЛ — Смоленскую землю73. Впрочем, владельческие права сохранили и исконные местные землевладельцы, такие как князья Вяземские74. Понимая прочность позиций православной церкви в новоприсоединенном регионе, Витовт стремился использовать их в своей политике: смоленскую кафедру занимали верные ему епископы — Севастьян, участвовавший в 1415 г. в поставлении Григория Цамблака во митрополита Киевского75, а с 1420 г. — будущий митрополит Герасим, в окружении которого развернулась публицистическая деятельность. В 1418 г. смольняне в составе большой делегации во главе с митрополитом Григорием Цамблаком побывали на Констанцском соборе католической церкви, где велись переговоры о церковной унии76.

Политика по закреплению Смоленской земли в составе Великого княжества Литовского приносила свои плоды уже при жизни Витовта. Показателем успеха интеграции стала позиция смоленских хоругвей под Грюнвальдом. В конце XV в., стремясь доказать свои права на село Видбляне близ Рославля, смоленский боярин Федко Рогов с братьями ссылались на решение Витовта, присудившего это село их деду с братьями77. Коль скоро смоленские бояре просили Витовта рассудить их, они видели в нем «своего» господаря, у которого следует искать справедливости. Раз это решение было реализовано и село Видбляне несколько десятилетий оставалось в руках потомков Федка и его братьев, Витовт воспринимался так достаточно влиятельными кругами местных землевладельцев.

Об успехах интеграции Смоленщины в состав ВКЛ при Витовте свидетельствуют события после его смерти. В 1432 г., когда Свидригайло был свергнут с великокняжеского престола, Смоленщина осталась на его стороне. Смольняне участвовали в походах князя в Литву, направленных на отвоевание престола у его соперника Сигизмунда Кейстутовича. После возвращения Герасима, бывшего ранее смоленским епископом и поставленного в Константинополе на митрополию всея Руси, именно Смоленск стал его резиденцией. В 1435 г. здесь был раскрыт заговор, направленный на передачу русских земель под власть Сигизмунда. По-видимому, ключе-

Битва Свидригайла и Тевтонского ордена с турками. Миниатюра середины XV в.

вую роль в нем играли бояре78. Казнь митрополита Герасима (а возможно, и репрессии в отношении участников заговора) и изъятие части волостей из ведения Смоленска, очевидно, нанесли решающий удар по позициям Свидригайла на Смоленщине: после его поражения при Вилькомире смольняне вышли навстречу войску Сигизмунда Кейстутовича и передали тому город. Наместником стал боярин из знатного литовского рода Ивашко (Ян) Гаштольд79, неоднократно выступавший «доверенным лицом» Сигизмунда80. Важно, что среди свидетелей его документа, выданного в Смоленске 5 февраля 1436 г., упоминается боярин Михаил из известного и влиятельного впоследствии на Смоленщине рода Плюсковых, занимавший в это время должность смоленского маршалка81. Таким образом, и при Сигизмунде Кейстутовиче местное боярство занимало влиятельное положение при его наместнике.

***

События, разыгравшиеся в Смоленске ранней весной 1440 г., были спровоцированы ситуацией в политическом центре государства. 20 марта 1440 г. в полуостровном замке в Троках заговорщиками был убит великий князь Литовский Сигизмунд Кейстутович. Узнав об этом, смоленский воевода82, литовский пан Андрей Сакович83, незамедлительно привел смольнян к присяге («целованию»). Они обязывались «от Литовьскои земли не отступати и великого князя литовъского, а ко иному не приступати», в течение «междуцарствия» в ВКЛ сохранять верность воеводе, а впоследствии признать великим князем того, кого посадят на виленский престол «князи литовъски и паны, вся земля Литовъская». Присягу принесли смоленский епископ Симеон, «и князи, и бояре, и местичи, и черныя люди». Обращает на себя внимание скорость развития событий: в течение десяти дней после убийства Сигизмунда Андрей Сакович успел получить надежные известия о произошедшем (это было особенно важно в эпоху, когда информация распространялась медленно и в форме слухов) и взять со смольнян соответствующие обязательства. Учитывая, что расстояние от Трок до Смоленска — более 500 км84 — можно было преодолеть минимум за три дня85 (а скорее всего, и более, учитывая весеннюю распутицу), Андрей Сакович мог узнать об убийстве Сигизмунда не ранее 23 марта, а вероятно, даже позднее. Принятая им после этого присяга носила безличный характер: присягали на верность деперсонализированному государству («Литовской земле») и его сановнику, а не конкретному князю, но также и не польскому королю и Короне, к которым по условиям польско-литовских соглашений после смерти Сигизмунда должны были отойти земли ВКЛ86. В самой Литве тем временем уже развернулась борьба за престол: сын убитого Михаил Сигизмундович контролировал островной (малый) Трокский замок87, а убийцы Сигизмунда рассчитывали передать престол Свидригайлу, который тем временем устремился из Молдавии в ВКЛ888. Третья группировка знати (Ян Гаштольд, князь Юрий Семенович Гольшанский и др.), в итоге взявшая верх, не поддержала ни одного из претендентов, а пригласила из Польши Казимира Ягеллона — малолетнего сына покойного польского короля Владислава II Ягайла89. Судя по всему, именно эта группировка вовремя проинформировала Андрея Саковича о событиях в Литве. Ян Гаштольд совсем недавно был смоленским наместником, а значит, хорошо знал обстановку в Смоленске и мог предвидеть какие-то беспорядки. Впрочем, такую перспективу мог иметь в виду и сам Андрей Сакович. Одной из причин восстания, несомненно, стал страшный голод 1435/36–1438/39 гг. Раз, по словам смоленского летописца, «четвертка жита тогды была под две копе грошеи»90, то находились люди, готовые выложить такую большую сумму денег, но большинство местных жителей позволить себе такого не могли и умирали от голода: «И меташа во скудильници людие емьлющи по улицамь»91. Естественно, это настраивало широкие круги смольнян против представителей более состоятельных слоев населения.

Всего через несколько дней после присяги, 30 марта («по Велице дни на святои недели в среду»), «черныя люди» — ремесленники, как уточняет летописец, — решили выгнать воеводу из города и, вооружившись, зазвонили в колокол. Есть основания полагать, что решение о восстании было принято на вече. Правда, прямого указания на это нигде нет, да и колокольный звон мог не обязательно призывать на вече, но и служить сигналом сбора к началу боевых действий; в «вечниках» «Книги данин Казимира» теоретически можно видеть не только участников веча, но и любых мятежников. На это можно возразить следующее. Во-первых, отсутствие лексемы «вече» в том или ином источнике еще не говорит, что в описываемой им ситуации вечевое собрание не имело места; оно может скрываться за описательной конструкцией92: ср. в данном случае летописное «здумаша смолняне», «смолняне… посадиша собѣ воеводу в Смоленску князя Андрѣя Дмитриевичь Дорогобужького», «черныя люди призваша к собѣ оспадаремь князя Юря Лигвенивича»93. Во-вторых, летописец описывал начало Смоленского восстания по прошествии как минимум девяти месяцев и не обязательно фиксировал все с протокольной точностью. Упоминание колокольного звона уже после вооружения смольнян еще не говорит о том, что они звонили в колокол всего один раз. Раз «черные люди» — судя по последующим событиям, достаточно многочисленные — собрались на колокольный звон уже с оружием, зная, против кого они его обратят, и это решение было принято за очень короткое время, то вече все же состоялось. Наконец, слово «вечники» в источниках по истории ВКЛ встречается очень редко, а работники канцелярии, где составлялись грамоты о господарских пожалованиях (по всей видимости, параллельно с их реестрами), а впоследствии — «Книга данин Казимира», заботились о том, чтобы максимально точно, по возможности однозначно передать ситуацию, которая привела к тому или иному пожалованию, чтобы она была понятна не только им одним, но и тем, кто увидит или выслушает такую грамоту. Именно поэтому в пожалованиях Казимира говорилось, например, не вообще о переступивших крестное целование, мятежниках или изменниках-«здрадцах» (тем более что литовский престол в момент начала восстания пустовал), а именно о «вечниках».

Как бы то ни было, на колокольный звон могли собраться те, кто проживали в Смоленске или его ближайших окрестностях, поскольку из летописного рассказа следует, что столкновение («ступь») восставших с боярско-дворянским войском Андрея Саковича произошло в тот же день. Смоленский воевода немедленно принялся совещаться со смоленскими боярами, значит, после присяги они не разъехались по своим загородным имениям (селам, упоминаемым в летописном рассказе), а находились в городе. Они восприняли выступление «черных людей» как направленное против администрации и бояр («Чи лепшеи датися имь в руки») и посоветовали Андрею Саковичу приказать вооружаться его дворянам (судя по контексту, имеются в виду те, кто служил при его дворе, своего рода «придворные»). После этого конное войско Андрея Саковича, вооруженное копьями, сра-

Герб Смоленской земли из гербовника «Armorial Gymnich». Национальная библиотека Бельгии (Брюссель). 30-е гг. XV в.

зилось с восставшими «черными людьми» и одержало победу. Летописец замечает, что стычка («ступь») произошла «у Бориса Глеба во городе», чтобы отличить посвященную им церковь от пригородного монастыря на Смядыни94. Несмотря на одержанную победу, в ту же ночь Андрей Сакович с женой и смоленские бояре выехали из города и направились в Литву. Значит, в Смоленске они не чувствовали себя в безопасности. Возможно, они рассчитывали получить военную помощь от литовских князей и панов (великокняжеский престол в это время еще оставался незанятым).

Чтобы понять, какими ресурсами располагали «черные люди» и на что они рассчитывали, необходимо более полно охарактеризовать эту социальную группу. Из всех групп, присягавших на верность Литве и Андрею Саковичу, в летописном рассказе они названы на последнем месте: «владыка смоленскыи Семион и князи, и бояре, и местичи, и черныя люди». То же место они занимают в привилеях Смоленской земле великих князей Александра Ягеллона (1505)95 и Сигизмунда Старого (1513)96. В них «черные люди» названы после смоленского православного епископа, окольничих (в привилее 1513 г. далее следуют казначеи, которых нет в документе 1505 г.), панов, бояр и мещан. Есть основания полагать, что социальные группы населения Смоленска перечислялись в таком порядке уже в смоленском привилее Казимира Ягеллона, выданном в 1447 г.97 Привилей Александра 1505 г. открывается упоминанием аналогичного документа его отца: «Били нам чолом вл(а)д(ы)ка смоленскии Иосиф, и окол(ь)ничие, и вси кн(я)зи, пановѣ, и боярѣ, и мѣщане, и чорные люди, и все поспол(ь)ство мѣста, земли Смоленьское, и клали перед нами привилеи маестат щастное памяти отца нашого Казимиря, короля его м(и)л(о)сти, што ж от(е)ць нашь, будучи ещо великим кн(я)зем, поразумевшы и оубачивши их ку его м(и)л(о)сти и теж ку предком нашим вѣрную а справедливую службу, иж предковѣ их и они завжды оу вѣре своеи заховали ся и николи часу пригоды на них и налоги от размаитых неприятелеи Великого кн(я)зьства Литовского завжды неотступни были, а тому г(о)с(по)д(а)рю, которыи сѣдел на Вил(ь)ни а на Троцох, всякою вѣрною послугою служили и противу его неприятелеи руку свою подносили аж до горла своєго, от(е)ць наш, доброе памяти корол(ь) Казимир, за тую вышеписану вѣрность их, хотячи им з особливое своее ласки досыть вчинити, дал им привилеи свои»98. Если воспринимать весь этот текст дословно, то получается, что Александру в 1505 г. били челом те же самые подданные, которым королевич Казимир, убедившись в их верности, пожаловал привилей в 1447 г. Такая несообразность может объясняться тем, что в привилее 1505 г. воспроизводились (если не дословно, то близко к исходному тексту) наррация и аренга аналогичного документа 1447 г., где шла речь о смольнянах, бивших челом Казимиру, и их предках или предшественниках. Значит, первоначальный привилей мог быть адресован смоленскому епископу, князьям, панам, боярам, мещанам, «черным людям» и «всему поспольству» (в данном случае — всей совокупности полноправных жителей) Смоленской земли. В привилее 1513 г. «черные люди» синонимичны «всему поспольству» (в значении «простонародье»99) и противопоставляются богатым мещанам100. Согласно тому же документу, «все поспольство [ч]ерныи люди» наряду с мещанами било челом Сигизмунду Старому об отмене соляного мыта, недавно введенного в Полоцке. Соль употреблялась в каждом хозяйстве, и рост цен на нее затрагивал всеобщие интересы, но в особенности — интересы менее состоятельных слоев населения.

Во всех источниках о средневековом Смоленске «черные люди» упоминаются отдельно от местичей/мещан. Есть и такие документы, в которых местичи или мещане упоминаются, а «черные люди» — нет, например, послания старосты места Смоленского и мещан (ок. 1466 г., 1471–1478 гг.101), привилеи великого князя Александра 1497 г. владыке Иосифу102, 1500 г. — об освобождении смольнян от уплаты мыта по всему ВКЛ103, 1502 г. — князьям Крошинским104 и смоленским мещанам105. Стало быть, смоленские «черные люди» — низший слой полноправного населения города, отдельный от мещан (очевидно, чтобы объединить обе группы, привилей 1505 г. неоднократно говорит о «горожанах»106).

С другой стороны, между «черными людьми» и мещанами не было непроходимой границы. Летописец уточняет состав восставших в 1440 г. «черных людей» — «кузнеци, кожемяки, перешевники, мясьники, котельники». В документе 1498 г. среди откупщиков смоленских корчем (всего 21 чел.) упоминаются смоленские мещане Василий Кравец, Данило Мясник с братом, Шанько Псарец, Костя Колачник, Кузьма Отмывальник и Лукошко Румянечник107. Их прозвища указывают на происхождение из ремесленников и слуг, а общее количество — на уровень благосостояния: 21 человек получал в откуп смоленские корчмы, с которыми в другие годы «справлялся» один «профессиональный» откупщик (им, как правило, был мещанин-купец из другого города или еврей-ростовщик). В начале XVI в. «черные люди» и мещане несколько раз упоминаются вместе; как близкие слои населения их рассматривали правящие круги Русского государства108. «Профессии» «черных людей», перечисленные в летописном рассказе, свидетельствуют о их благосостоянии (так, кузнецы изготавливали столь важные предметы, как подковы и оружие, поэтому кузнечное ремесло считалось достаточно престижным; с другой стороны, не названы хлебопеки — производители более дешевой и массовой продукции), но это благосостояние относительно, имеет определенные рамки. Об этом говорит описание их вооруженного выступления: «и наредилися во изброи и со луками109, и со стрелами, и с косами, и зь секерами»110. Отсюда видно, что восставшие понимают, с кем будут иметь дело, и знают толк в боевых действиях: пока всадники со своими копьями не приблизились на расстояние, достаточное для поражения, их удобно обстрелять из луков; когда же это произошло, косами можно бить по ногам коней. У восставших есть доспехи («изброи») и оружие, но относительно доступное и распространенное: луки и стрелы, при помощи которых охотились; секиры — не обязательно боевые: в качестве боевой секиры мог использоваться топор, бывший в каждом хозяйстве, тем более что и сам он нередко назывался «секирой»111, а критерии деления секир на боевые и рабочие до сих пор не совсем ясны112. То же самое относится к косам: так называли и оружие, и предмет хозяйственного инвентаря для срезания травы113. Летописец не отмечает у восставших таких дорогостоящих предметов вооружения, как мечи или сабли, не упоминает он и о конях (тем более что секира — традиционное оружие пехоты: орудовать ею, сидя на коне, неудобно114), тогда как смоленские бояре и дворяне Андрея Саковича выступают конными, — и это явное превосходство, позволяющее им рассеять восставших. Вооружение восставших разнообразно, в отличие от копий смоленских бояр и дворян Андрея Саковича. Несмотря на определенные экономические позиции, «вечники» не могут хорошо вооружиться и оказать противодействие смоленским боярам, разъехавшимся по своим селам. «Черные люди» достаточно многочисленны, раз Андрей Сакович и смоленские бояре покидают город, даже несмотря на одержанную над ними победу115. Тем не менее среди нескольких десятков актов, проливающих свет на историю Смоленской земли в 1404–1514 гг.116, нет ни одного, в котором говорилось бы о землевладении «черных людей». Это заставляет отвергнуть приводившееся выше объяснение А.Ю. Дворниченко о различии между мещанами и «черными людьми» и обратиться к сравнительным данным. Очевидно, смоленские «черные люди» аналогичны одноименной категории населения других русских городов. Как показала «брань о смердах» 1483–1486 гг. во Пскове, тамошние «черные люди» входили в состав городской общины — «коллективного феодала» по отношению к крестьянам-смердам, при этом были кровно заинтересованы в сохранении такой ситуации («старины»), поскольку, в отличие от бояр и житьих, владели в лучшем случае лишь крохотными участками земли, которые обрабатывали собственными силами117. В разных русских городах «черные люди» — это «непривилегированные, незнатные, но свободные и полноправные горожане»118. Аналогичная картина наблюдается в Смоленске, где «черные люди» середины XV — начала XVI в. предстают низшим слоем полноправного городского населения: они приносят присягу, ходатайствуют перед великим князем и получают его привилеи (но не самостоятельно, а только в составе более широкой группы), сходятся на вече, владеют неким имуществом, однако его недостаточно, чтобы обеспечить высокий военный потенциал.

Какие цели преследовали восставшие? Ответить на этот вопрос всегда сложно. Пищу для размышлений дают лишь их действия, известные фактически только по рассказу враждебно настроенного летописца. Мы ничего не знаем о политических представлениях восставших, их кругозоре и связях. Поскольку выступление было стихийным, очень вероятно, что действовал знаменитый принцип Наполеона: «Нужно сперва ввязаться в бой, а там видно будет». Их цели могли меняться по мере развития событий и появления новых факторов, таких как возвращение смоленских бояр или вокняжение Юрия Лугвеневича. События, предшествовавшие восстанию и разыгравшиеся с его началом, ясно свидетельствуют, что восставшие не просто выступали против бояр или за сохранение «городских вольностей»119, но намеревались «отложиться» от ВКЛ. Такая перспектива была понятна организаторам присяги, кого бы ими ни считать — Андрея Саковича, Яна Гаштольда или кого-либо еще. Поэтому-то со смольнян было взято обязательство «от Литовьскои земли не отступати и великого князя литовъского, а ко иному не приступати»120. Когда «черные люди» вооружились и ударили в колокол, у смоленского воеводы и бояр не было сомнений, что восставшие направят свое оружие против них. Поэтому они спешно покинули город, несмотря на победу в стычке. После этого восставшие не обращались ни к претендентам на литовский престол — Михаилу Сигизмундовичу или Свидригайлу, ни к литовским панам и князьям, ни к польскому королю, а самостоятельно пригласили к себе сначала одного, а затем другого князя. Следует подчеркнуть, что нет никаких оснований видеть в смоленских событиях продолжение войны, охватившей ВКЛ в 30-е гг. XV в.121 Война эта была династической: Свидригайло и Сигизмунд Кейстутович боролись за великокняжеский престол «на Вилни и на Троцех», т.е. контроль над всей территорией государства. Источники не подтверждают представлений ни об «антиаристократической» и «демократической» политике Сигизмунда Кейстутовича (М.С. Грушевский, М.В. Довнар-Запольский), ни об особой опоре Свидригайла на теряющую позиции аристократию — «литовско-русских князей» (М.К. Любавский, О. Халецкий) или, напротив, демократические слои — «западнорусские городские общины» (А.Ю. Дворниченко). Ближайшее окружение обоих правителей, если не считать различных «гостей», секретарей и «милостников», состояло из князей и знатнейших бояр122.

Покидая Смоленск, Андрей Сакович, по-видимому, надеялся сохранить контроль над ситуацией, раз в городе остался маршалок Петрыка123. Но фактически город оказался в распоряжении восставших: они утопили Петрыку в Днепре «и посадиша собе воеводу в Смоленску князя Андрея Дмитриевичь Дорогобужького». Новый смоленский «воевода» происходил из тверской ветви Рюриковичей — был внуком Еремея Константиновича, владевшего Клинским удельным княжеством124. Его приглашение объяснялось тем, что он княжил в г. Дорогобуже, находившемся в Смоленской земле восточнее Смоленска, т. е. был ближайшим соседом смольнян. Время его появления в Дорогобуже неизвестно, однако это произошло не позже мая 1434 г., когда Свидригайло писал великому магистру Тевтонского ордена, что по пути из Вязьмы в Смоленск миновал «Дорогобуж, город князя Андрея»125. Его владения охватывали не только г. Дорогобуж, но и прилегающие к нему волости — «Мутишинъ и Великое Поле, и Высокии Двор»126. Как уже говорилось выше, в это время борьба за литовский великокняжеский престол была в самом разгаре, и приглашение Андрея Дорогобужского в этой обстановке показывает, что восставшие собирались освободиться из-под власти Великого княжества Литовского. При этом Андрей Дорогобужский сохранял какие-то связи с Тверским княжеством, что позволяло рассчитывать на его помощь127. Вместе с тем он рассматривался не как «господарь», а всего лишь как «воевода».

Андрей Дорогобужский явился в Смоленск в апреле, а покинул город не ранее июля: в это время там, скорее всего, появился Юрий Лугвеневич. После того как 29 июня 1440 г. Казимир Ягеллон был провозглашен великим князем Литовским, смоленские бояре попытались вернуться в Смоленск, но в город их не пустили «черные люди», и им пришлось разъехаться по своим имениям, однако напряженность сохранялась: «И за тымь бысть бран велика межи бояр и черных людеи». Таким образом, смоленские бояре признали Казимира великим князем, но пока никакой вооруженной помощи от него не получили. В первые месяцы его правления были восстановлены некоторые удельные княжества, ликвидированные ранее: так, в Киеве вокняжился Олелько Владимирович, а мстиславская «отчина» была возвращена Юрию Лугвеневичу (Семеновичу), вернувшемуся из Новгорода128. К этому знакомому им князю и обратились смольняне, видя, что силы смоленских бояр, вернувшихся в свои имения и активно приступивших к подавлению восстания, явно превосходят военный потенциал Андрея Дорогобужского. Мстиславское княжество соседствовало со Смоленской землей, значительно превосходило владения Андрея Дорогобужского, а значит, и военный потенциал Юрия Лугвеневича был выше. Чтобы укрепить свои позиции (причем не только в Смоленске, но и в Мстиславле) и ликвидировать напряженность в новых владениях, он приказал арестовать смоленских бояр, а их имения раздал своим боярам129. Вдобавок к Мстиславлю и Смоленску Юрий, по сообщению Новгородской первой летописи, захватил еще и Полоцк с Витебском130. Как и в других областях своего княжения, в Смоленске он стал «оспадаремь», т.е. полноправным правителем, а не просто воеводой. По-видимому, Смоленск стал его главной резиденцией: здесь он летом 1440 г. принимал Симеона Суздальского131. Возможно, планы Юрия простирались еще дальше — на великое княжение в Литве132.

Успехи Юрия Лугвеневича длились недолго. Трудные времена для него настали поздней осенью того же 1440 г., когда Смоленск осадило литовское войско133. Правда, первое противостояние с ним закончилось в пользу князя Юрия, но уже само его стояние под Смоленском, а не под Полоцком или Витебском, говорит о том, что власть этого князя в подвинских землях оказалась непрочной. Вскоре решилась и судьба Смоленска и самого Юрия Лугвеневича: зимой, во время второго похода литовских панов, он бежал в Москву, а Смоленск был подчинен власти Казимира Ягеллона134.

Меры, принятые для «замирения» Смоленска, дополняют важными подробностями летописный рассказ о самом восстании. Прежде всего это записи «Книги данин Казимира» с упоминанием «вечников», приведенные в начале статьи. Судя по ним, к «вечникам» применяются разные меры наказания: пятеро из них — Фролко Фразов, Офанаско, Сница (Дасница?), Нефедко Красельник и Вус — передаются вместе с их имуществом (скорее всего, движимым135) во владение боярину Ходыке, четверо (Губа, Юрко, Колибака и неназванный по имени) лишаются дворов; поскольку притяжательные формы имен собственных, использованные для обозначения сел, можно понимать двояко — как указание либо на прежнего владельца, либо на живущего там крестьянина136, — то и соответствующие записи можно истолковать по-разному: либо Искра, Левко и Лях (если предложенная выше конъектура верна) лишились принадлежавших им сел, либо они были крестьянами, жившими в селах, переданных новым владельцам. То же самое относится к «сельцу Хролову а Фразову», название которого, очевидно, происходит от имени Фролка Фразова и которое Казимир пожаловал некоему Тимону137. Как отмечалось выше, восстание 1440 г. — чисто городское, а это делает первую, «владельческую» интерпретацию более вероятной. Стало быть, «вечники» «Книги данин» — неоднородная в имущественном и правовом плане группа. «Вечниковы» дворы могли означать как загородные имения, так и городские дворы в Смоленске, также служившие объектами господарских пожалований138. Разрешить сомнения позволяют опять-таки документы, сохранившиеся в Литовской метрике. «Вечник» Колибака, или Кулибака, двор которого был отдан некоему Ивану, упоминается еще в трех записях «Книги данин Казимира»:

1. «Кн(я)зю Митъку Всеволодичю Онтоново Косог(о) сел(ь)цо, да Кулибакино сел(ь)цо, да Мицнево село; до воли. Панъ Довкгирдъ. Кушлеико»139. Судя по упоминанию пана Яна Довгирда, князь Дмитрий Всеволодович Мезецкий140 получил эти владения в 1440–1443 гг.

2. «Онихиму земля Щочина под Колибакою, до воли. Панъ Кгастовтъ. Кушлеико»141. По упоминанию пана Яна (Ивашки) Гаштольда пожалование датируется 1440–1458 гг.

3. «Кулибаце земля Дмитрова Дядевина, не бортная; до воли. Индик(т) 6. Воитъко, маръшалъко. Кушлеико»142. В 1440–1460 гг., когда упоминается великокняжеский писарь Кушлейко, 6-й индикт приходился на 1 сентября 1442 г. — 31 августа 1443 г. или 1 сентября 1457 г. — 31 августа 1457 г. Упоминаемого здесь маршалка Войтка (уменьшительная форма от Войтех, польской формы имени Альберт) принято отождествлять с Альбертом Гаштольдом — сыном Яна, а его упоминания в «Книге данин Казимира» со времен Ю. Вольфа датируются 40-ми гг. XV в.143 Больше упоминаний Колибаки (Кулибаки) обнаружить не удалось.

Несомненно, в приведенных трех записях речь идет об одном и том же лице, поскольку задачей работников великокняжеской канцелярии было максимально точное описание объекта пожалования и его получателя. Эти записи показывают, что Колибака (Кулибака) получал земельные владения «до воли господарской» (т.е. великий князь мог в любой момент забрать у него «землю» в свое распоряжение), а значит, где бы ни находился конфискованный у него двор — в Смоленске или за его пределами, — вероятно, был боярином или мещанином144. Таким образом, среди участников восстания были не только «черные люди». Это объясняет разнообразие наказаний, которым были подвергнуты восставшие: у более состоятельных конфисковывались владения, но они, в отличие от менее состоятельных, не лишались полноправного статуса. Хотя они и были изменниками, которым по литовскому праву грозили суровые наказания вплоть до смертной казни, у них оставались родственники и «приятели», с которыми государственной власти приходилось считаться145. Однако такие составляли меньшинство восставших, а «черные люди» были в большинстве, раз для противостояния смоленским боярам, разъехавшимся по своим селам, им пришлось приглашать Юрия Лугвеневича с его боярами. С «черными людьми» власти меньше считались, и они подвергались наиболее суровым репрессивным мерам146.

Как свидетельствуют приведенные примеры, в Смоленской земле, как впоследствии и в других мятежных регионах ВКЛ, частичному перераспределению подверглась собственность. Одни «вечники» лишились своего имущества, другие — полноправного статуса. Но массовые единовременные раздачи, подобные акциям литовских панов в Жемайтии или на Волыни, состоялись на Смоленщине, судя по «Книге данин Казимира», лишь в 1442/43 и 1445/46 гг. (ведь местные бояре продемонстрировали свою верность Литовскому государству уже в ходе событий 1440 г.). Наиболее крупной по объемам была конфискация владений Андрея Дорогобужского: «кн(я)зя Анъдрея Дорогобуског(о) именье со всимъ с тымъ, какъ княз(ь) Анъдреи Дорогобужскии держал: Дорогобуж, Мутишинъ и Великое Поле, и Высокии Двор» получил «у вотчину» трокский воевода Ян Гаштольд, отличившийся при приведении Смоленска под власть Казимира147 (судя по его должности, это произошло в 1440–1443 гг.). Эти владения оставались в руках Яна Гаштольда и его сына Мартина на протяжении всей второй половины XV в. В 1494 г. Александр Ягеллон подтвердил право владения Дорогобужем вдове Мартина Гаштольда Анне, а после ее смерти — ее прямым наследникам148. Это единственный известный случай пожалования владений в Смоленской земле литовскому пану «в вотчину», последовавший непосредственно за восстанием 1440 г.149 При Казимире известен и ряд случаев пожалования владений на Смоленщине князьям и боярам из других регионов ВКЛ150. Но львиная доля пожалований доставалась смоленским князьям, боярам и местичам. При этом раздавались не только земли, но и доходы с волостей и мыт (причем не только в Смоленской земле), а также доходные должности и освобождения от повинностей — предоставления подвод, участия в походах и т.д.151 При Казимире значительная часть этих пожалований осуществлялась на относительно короткий срок, и благодаря этому наиболее влиятельные лица или их родственники оставались объектами «внимания» великокняжеской власти на протяжении нескольких лет, а потому были заинтересованы в службе господарю. Примером может служить Ходыка Басич, унаследовавший людей и двор в Смоленской земле от отца152: как смоленский боярин, он получал волости во временное держание153, в разное время занимал должности окольничего (1445/1446)154и тивуна (1451)155; пожалования для него датируются 1442/1443, 1445/1446, 1448 и 1449 гг.156, их получал не только он сам, но и его брат157. Козарину, получившему «двор вечников», в 1486 г. достались 6 коп. грошей со смоленского мыта, а спустя два года — 5 коп. грошей оттуда же и «жеребя»158. При изучении «Книги данин Казимира» и других документальных источников эти примеры можно умножить159.

Между маем и июнем 1447 г. Смоленская земля получила от Казимира привилей, содержание которого реконструируется по аналогичному привилею великого князя Александра 1505 г.160 Хотя этот документ не был прямым и непосредственным следствием событий 1440 г., как считали историки, датировавшие его 1441-м или 1442-м161, некоторые отголоски этих событий в нем все же слышатся. По этому документу смоленские «горожане» освобождались от важных налогов и повинностей, смоленским боярам подтверждалось их исключительное право держания волостей, к Смоленску «приворачивались» волости и люди, изъятые из его ведения Витовтом и Свидригайлом, а права наместника ограничивались. Даже если некоторые нормы смоленского привилея 1447 г. на практике не соблюдались и были декларативными162, такая декларация много значила для местного населения. Важным был сам факт выдачи такого привилея, в котором монарх напрямую обращался к своим подданным. Думается, не случайно перечисление условий привилея 1447 г. в документе Александра начинается с тех, которые посвящены местным реалиям, а завершается кратким упоминанием прав, пожалованных «князем и паном, бояром литовским». И в 1447-м, и в 1505-м первостепенный интерес для полноправного населения Смоленщины представляли права на локальном уровне.

К мероприятиям по «замирению» мятежного Смоленска нередко относят возвращение в город пана Андрея Саковича в качестве наместника163. Это подкрепляется записями в «Книге данин Казимира», в которых этот вельможа вместе с паном Петрашом Монтигирдовичем распоряжается смоленскими имениями («приказывает»). Однако содержание этих актов указывает на 1447–1448 гг.164, а смоленским наместником в это время был Петр Сенька Гедигольдович165. «Приказ» не обязательно был прерогативой наместника166. В списке свидетелей привилея Казимира виленским мещанам от 7 апреля 1441 г. Андрей Сакович назван без должности167. Не исключено, что примерно на это время приходится наместничество князя Семена Ямонтовича, о котором известно из единственного документа168, тем более что он был знаком смольнянам как сын Ямонта Тулунтовича — смоленского наместника Витовта в конце XIV в.

Восстание 1440 г. показало противоречия интеграции Смоленской земли в состав Великого княжества Литовского. С одной стороны, великокняжеская власть принимала достаточно разносторонние меры для достижения этой цели. Несмотря на ограничения прав православной знати ВКЛ по сравнению со знатью католической, смоленские бояре уже в 1440 г. ассоциировали себя не просто с тем или иным великим князем, но с Литовским государством и его представителем — воеводой. С другой стороны, в Смоленске еще была жива память о независимости, и в случае социального конфликта это создавало угрозу для позиций Литвы в этом регионе. Реализоваться такая угроза могла лишь при определенном стечении обстоятельств: «черные люди» и поддержавшие их представители других групп населения продержались несколько месяцев лишь при помощи знакомых им мятежных князей с их военными отрядами, за прочными крепостными стенами169 и в условиях ощутимой слабости центральной власти, все внимание которой до поры до времени было направлено на удержание великокняжеского престола Казимиром Ягеллоном (об этом говорит хотя бы хронология событий: смольняне восстали 30 марта, Казимир был провозглашен великим князем 29 июня, а литовское войско подошло к Смоленску лишь 14 ноября). Стоило этим условиям измениться, как Смоленск вернулся под власть Литвы, причем, в отличие от других мятежных регионов ВКЛ — Жемайтии и Волыни, центральная власть не шла на уступки восставшим, поскольку их социальный состав был иным. Благодаря политике интеграции отдаленного региона, продолжившейся в благоприятной обстановке правления Казимира Ягеллона, в начале XVI в. не только смоленские бояре и мещане, но и «черные люди» прочно ассоциировали себя с Великим княжеством Литовским170 и не искали себе «господаря» за его пределами. 

--------------------------------------

* Исследование выполнено в период постдокторантской стажировки в Вильнюсском университете (проект «Формирование системы управления русскими землями Великого княжества Литовского в XIV–XV вв.»), финансируемой по проекту Структурных фондов Европейского союза «Осуществление постдокторантских стажировок (постдок) в Литве». Благодарю за ценные замечания и снабжение труднодоступными материалами В.А. Воронина, А.А. Гиппиуса, А.И. Грушу, С.В. Городилина, В.А. Кучкина, О.В. Лицкевича, А.Н. Лобина, П.В. Лукина, В.Д. Назарова, Э. Римшу, А. Рычкова, П.С. Стефановича, Т. Челкиса, М.К. Юрасова, М.А. Яницкого, за предоставление репродукции смоленского герба из рукописи «Armorial Lyncenich» — Э. Римшу, а копии миниатюры Лицевого летописного свода — А.В. Мартынюка. При цитировании неопубликованных документальных источников на старобелорусском языке выносные буквы вносятся в строку курсивом, пропущенные вставляются в круглых скобках, вышедшие из употребления заменяются на современные, за исключением буквы «ять» (ѣ).

1 Кром М.М. Меж Русью и Литвой. Пограничные земли в системе русско-литовских отношений конца XV — первой трети XVI в. 2-е изд. М., 2010. С. 15.

2 Эти вопросы активно обсуждаются в европейской историографии. См., например: Given J. State and society in medieval Europe. Gwynedd and Languedoc under outside rule. New York, 1990; Węcowski P. Mazowsze w Koronie. Propaganda i legitymizacja władzy Kazimierza Jagiellończyka na Mazowszu. Kraków, 2004; Fragen der politischen Integration im mittelalterlichen Europa. (Vorträge und Forschungen / Hrsg. vom Konstanzer Arbeitskreis für mittelalterliche Geschichte. Bd. 63.) Ostfildern, 2005.

3 Бугославский Г.А. О Борисоглебской церкви г. Смоленска // Смоленская старина. Вып. 1. Ч. 1. Смоленск, 1909. С. 177–194.

4 Ластовский Г.А. Политическое развитие Смоленской земли в конце XIII — начале XVI века. Минск; Смоленск, 2001. С. 126, 132–134.

5 Любавский М.К. Литовско-русский сейм. Опыт по истории учреждения в связи с внутренним строем и внешнею жизнью государства. М., 1900. С. 105, 107.

6 Halecki O. Dzieje unii Jagiellońskiej. T. 1. W wiekach średnich. Kraków, 1919. S. 341–342.

7 Kolankowski L. Dzieje Wielkiego Księstwa Litewskiego za Jagiellonów. T. 1 (1377–1499). Warszawa, 1930. S. 228–229, 232.

8 Jablonowski H. Westrussland zwischen Wilna und Moskau. Die politische Stellung und die politischen Tendenzen der russischen Bevölkerung des Großfürstentums Litauen im 15. Jh. (Studien zur Geschichte Osteuropas. Bd. 2.) Leiden, 1955. S. 106–109.

9 Варонiн В.А. Князь Юрай Лынгвеневiч Мсцiслаўскi. Гiстарычны партрэт. Мiнск, 2010. С. 22–29.

10 Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства в XIV–XV веках. Очерки социально-экономической и политической истории Руси. М., 1960. С. 772–779.

11 Хорошкевич А.Л. Городские движения на Руси второй половины XIII — начала XVI в. // Социально-экономическое развитие России. Сборник статей к 100-летию со дня рождения Николая Михайловича Дружинина. М., 1986. С. 45–46.

12 Дворниченко А.Ю. Городская община Верхнего Поднепровья и Подвинья в XI–XV вв. М., 2013. [Кандидатская диссертация, защищенная в 1984 г.] С. 130–131; он же. О характере социальной борьбы в городских общинах Верхнего Поднепровья и Подвинья в XI–XV вв. // Генезис и развитие феодализма в России. (Проблемы отечественной и всеобщей истории. Вып. 9.) Л., 1985. С. 88–89.

13 Богданов В. Смоленское восстание «черных людей» в 1440 году // Борьба классов. 1936. № 2. С. 51–55.

14 Подробнее см.: Mikulski J. Smoleński ośrodek latopisarski w latach 20–50 XV w. // Białoruskie Zeszyty Historyczne. T. 33. Białystok, 2010. S. 17–49.

15 Так, в Слуцком списке отчество смоленского воеводы ошибочно читается «Исаковичь» вместо «Саковичь»; в описании присяги смольнян пропущено их обязательство «Вилни не отступати»; частью вооружения смольнян, как и в других списках летописных сводов ВКЛ, вместо луков названы сулицы (об этом см. ниже); пропущена фраза «и посла князь Юрьи поимати бояр» (ПСРЛ. Т. 35. М., 1980. С. 60, 77–78).

16 ПСРЛ. Т. 35. С. 109–110, 143, 164–165, 190–191, 211, 232–233.

17 Имею в виду сообщение о наместничестве Яна Гаштольда в Смоленске перед Андреем Саковичем (ПСРЛ. Т. 17. СПб., 1907. Стб. 535, 539) и о двух походах литовского войска на Смоленск в 1440 г. (Там же. Стб. 540.)

18 Lazutka S., Gudavičius E. Deodato Septenijaus Goštautų «Panegirika» // Lietuvos istorijos metraštis. 1976 metai. Vilnius, 1977. P. 81–89; Ochmański J. Deodatus Septennius — zagadkowy autor «Pochwały» Olbrachta Gasztołda z około 1529 roku // Lituano-Slavica Posnaniensia. Studia Historica. T. 6. Poznań, 1994. S. 77–82.

19 Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов. М.; Л., 1950 (далее — НПЛ). С. 420–421.

20 Исидоров собор и хожение его // Флоря Б.Н. Исследования по истории Церкви. Древнерусское и славянское Средневековье. М., 2007. С. 444–453.

21 Неопубликованный краковский список «Книги данин Казимира», переписанный одновременно с московским, выявленный в Библиотеке князей Чарторыйских И. Сулковской-Курасевой (Sułkowska-Kurasiowa I. Nieznane egzemplarze ksiąg Metryki Litewskiej z lat 1440–1518 // Kwartalnik Historyczny. 1983. R. 90. Zesz. 1. S. 119–122), не добавляет ничего нового к сведениям последнего о «вечниках». См.: Biblioteka XX. Czartoryskich w Krakowie (далее — BCz), rps 2329, s. 45, 46, 74–76, 78. Как отметила Е.В. Русина, московский список точнее передает текст и полнее по своему составу (Русина О.В. Сiверська земля у складi Великого князiвства Литовського. Київ, 1998. С. 12, прим.).

22 Документы Московского архива Министерства юстиции (далее — ДМАМЮ). Т. 1. М., 1897; Русская историческая библиотека (далее — РИБ). Т. 27. СПб., 1910; Lietuvos metrika (далее — LM). Knyga 3. Vilnius, 1998. На последнее издание даются ссылки в настоящей работе.

23 Довнар-Запольский М.В. Введение // Документы Московского архива Министерства юстиции. Т. 1. М., 1897. С. VI–XIV; Halecki O. Litwa w połowie XV wieku w świetle naj- dawniejszej księgi metryki (Komunikat) // Rozprawy historyczne Towarzystwa Naukowe- go Warszawskiego. T. 1. Zesz. 4. Warszawa, 1922. S. 25–26; Ясінскі А.М. Спроба крытычнага вывучэньня Кнігі Данін вялікага князя Казіміра // Гісторыка-археалагічны зборнік. Т. 2. Менск, 1926. С. 155–205; Бережков Н.Г. Литовская Метрика как исторический источник. Ч. 1. О первоначальном составе книг Литовской Метрики по 1522 год. М.; Л., 1946; Груша А.I. Канцылярыя Вялiкага княства Лiтоўскага 40-х гадоў XV — першай паловы XVI ст. Мiнск, 2006. С. 103–104; Saviščevas E. Suvaldyti chaosą: Bandymas naujai tirti Lietuvos didžiojo kunigaikščio Kazimiero suteikčių knygą // Istorijos šaltinių tyrimai. T. 1. Vilnius, 2008.

24 Saviščevas E. Suvaldyti chaosą. P. 127–128.

25 LM. Kn. 3. P. 30.

26 LM. Kn. 3. P. 45.

27 Возможно, следует читать в одно слово: «Дасницу» (такое чтение принято в изданиях «Книги данин Казимира»).

28 Российский государственный архив древних актов (далее — РГАДА). Ф. 389 (Литовская метрика). Оп. 1. Кн. 3. Л. 22 (здесь и далее такое указание означает, что публикация сверена с оригиналом); LM. Kn. 3. P. 35.

29 РГАДА. Ф. 389. Оп. 1. Кн. 3. Л. 22; LM. Kn. 3. P. 35.

30 Чтение «Венниково» принимали все издатели «Книги данин Казимира»: ДМАМЮ. Т. 1. С. 21 (сделано предположение, что Дерево — личное имя); РИБ. Т. 27. Стб. 42; LM. Kn. 3. P. 35. Учитывая редкость слова «вечник», переписчик «Книги данин» конца XVI — начала XVII в. мог принять выносную ч за н.

31 РГАДА. Ф. 389. Оп. 1. Кн. 3. Л. 22; LM. Kn. 3. P. 35.

32 РГАДА. Ф. 389. Оп. 1. Кн. 3. Л. 36 об.; LM. Kn. 3. P. 45. Записи с упоминаниями «вечников» № 4–7, в отличие от записей № 1–3 и 8–9, в «Книге данин Казимира» идут подряд.

33 РГАДА. Ф. 389. Оп. 1. Кн. 3. Л. 37; LM. Kn. 3. P. 45.

34 Слово в обоих списках «Книги данин» пропущено и добавлено по смыслу.

35 РГАДА. Ф. 389. Оп. 1. Кн. 3. Л. 38 об.; LM. Kn. 3. P. 46. Запись относится к группе записей, озаглавленной: «Панове дали под Смоленскомъ», а в конце снабженной припиской: «Дотул(ь) оли ж приказывал панъ Петрашъ а пан Анъдреи Саковичъ. Сопега» (LM. Kn. 3. P. 46).

36 Ходыка записей № 1 и 3 — Ходыка Басич, родоначальник могущественного клана смоленских бояр Ходыкиных (Кром М.М. Меж Русью и Литвой. С. 235–238). Селява записи № 2, возможно, идентичен тому Селяве, который 24 июня 1486 г. получил «10 копъ з мыта смоленъского» (LM. Kn. 4. Vilnius, 2004. № 1.6. P. 34). Добротич записи № 2 какое-то время «держал» Борисоглебский монастырь (LM. Kn. 3. P. 34) — очевидно, знаменитую обитель на Смядыни, на месте убийства святого Глеба в 1019 г. Колибака (или Кулибака) записи № 6 упоминается еще в трех записях «Книги данин Казимира» (об этом см. ниже). Козарин, очевидно, был родоначальником упоминаемых впоследствии смоленских Казаринов, или Казариновичей (Кром М.М. Меж Русью и Литвой. С. 273). Некий Дерево упоминается лишь в записях № 3 и 9. Володко «по Судивоеву суду», т.е. примерно в первой половине — середине 40-х гг. получил «Семеново село Белеи Котлово» (LM. Kn. 3. P. 34; Urzędnicy Wielkiego Księstwa Litewskiego. Spisy. T. 4: Ziemia smoleńska i województwo smoleńskie, XIV–XVIII wiek / Pod red. A. Rachuby. Warszawa, 2003. S. 49), которое, вероятно, в 1447/48 г. было возвращено прежнему владельцу как «отчизна его». Одновременно Володко лишился слободки Насимовой (LM. Kn. 3. P. 47. Saviščevas E. Suvaldyti chaosą. P. 156).

37 Дубровенский путь входил в состав Смоленской земли, близ нынешнего поселка городского типа Красный на западе Смоленской области (Любавский М.К. Областное деление и местное управление Литовско-Русского государства ко времени издания Первого Литовского статута. М., 1892. С. 275).

38 Лукин П.В. Упоминания веча/вечников в ранних славянских памятниках // Отечественная история. 2006. № 4. С. 40–46; Словарь русского языка XI–XVII вв. Вып. 2 (В — Волога). М., 1975. С. 131. В своем третьем значении «вечевой колокол» это слово упоминается в псковском летописании. Некоторые исследователи видят «вечников» в Vetenici, которых Титмар Мерзебургский упоминает в рассказах о событиях в Мейсене в начале XI в., однако эта этимология остается лишь гипотезой (см.: Lübke Ch. Vethenici und Wettiner // Beiträge zur Namenforschung. N.F. Bd. 21 (1986). S. 401–428).

39 Любавский М.К. Областное деление. С. 785, прим. 54.

40 Леонтович Ф.И. Сословный тип территориально-административного состава Литовского государства и его причины // Журнал Министерства народного просвещения. 1895. № 6. С. 390–391.

41 Леонтович Ф.И. Крестьянский двор в Литовско-Русском государстве // Журнал Министерства народного просвещения. 1896. № 10. С. 190–191.

42 Бугославский Г.А. Смоленская земля в литовский период. (Территория, общественный и политический строй.) 1404–1514 // Смоленская старина. Вып. 3. Ч. 1. Смоленск, 1914. С. 65.

43 См., например: LM. Kn. 3. № 38. P. 85–86; Kn. 5. Vilnius, 2012. № 145. P. 96; Kn. 6. Vilnius, 2007. № 277. P. 183–184.

44 Довнар-Запольский М.В. Введение // Документы Московского архива Министерства юстиции. Т. 1. М., 1897. С. XIV; Доўнар-Запольскi М.В. Дзяржаўная гаспадарка Вялiкага княства Лiтоўскага пры Ягелонах. Мiнск, 2009. [1-е изд. — Киев, 1901. Т. 1.] С. 83–84.

45 Дворниченко А.Ю. Городская община. С. 130–131 (цитата на с. 131).

46 Rimša E. Vytauto didysis antspaudas — pirmoji valdžios ir valstybės herbinė manifestacija // Jogailos ir Vytauto laikai. Mokslinių straipsnių rinkinys, skirtas Žalgirio mūšio 600-osioms metinėms. Kaunas, 2011. P. 85–88, 93–94.

47 Ibid. P. 84.

48 Piech Z. Monety, pieczęcie i herby w systemie symboli władzy Jagiellonów. Warszawa, 2003. S. 94–98.

49 ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. М., 2000. С. 397.

50 Ср. сообщение Яна Длугоша о русинах и поляках в гарнизоне Киева, оборонявшем его замок во время набега Едигея в 1416 г. (Dlugossii J. Annales seu Cronicae incliti Regni Poloniae. Liber XI (1413–1430). Varsaviae, 2000. P. 65).

51 См., например, характеристику Свидригайла в описании событий 1408 г.: «Ляхъ бѣ вѣрою» (ПСРЛ. Т. 18. СПб., 1913. С. 157).

52 Akta unji Polski z Litwą. 1385–1791 / Wyd. St. Kutrzeba i Wł. Semkowicz. Kraków, 1932 (далее — AUPL). № 47, 48. S. 49–50.

53 Gąsiorowski A. Itinerarium króla Władysława Jagiełły 1386–1434. Warszawa, 1972. S. 58 (данные Длугоша об объезде Ягайлом русских земель подтверждаются современными документами).

54 Rachunki dworu króla Władysława Jagiełły i królowej Jadwigi z lat 1388 do 1420 / Wyd. F. Piekosiński. (Monumenta medii aevi historica res gestas Poloniae illustrantia. T. 15.) Kraków, 1896. S. 413–456; Rachunki królewskie z lat 1393–1395 i 1412. Rachunki podrzęctwa krakowskiego. Rachunki stacji nowosądeckiej. Warszawa, 1993. S. 133–168.

55 Purc J. Itinerarium Witolda wielkiego księcia Litwy (17 lutego 1370 roku — 27 października 1430 roku) // Studia z dziejów Wielkiego Księstwa Litewskiego XIV–XVIII wieku. Poznań, 1971; ПСРЛ. Т. 18. СПб., 1913. С. 167. Грамота Витовта, которая, по мнению А.Л. Хорошкевич, свидетельствует о его пребывании в Смоленске 20 июня 1413 г. (Хорошкевич А.Л. Документы начала XV в. о русско-литовских отношениях // Культурные связи России и Польши XI–XX вв. М., 1998. № 3. С. 53–54; известна лишь по копии начала XIX в.), скорее всего, является фальсификатом, поскольку почти дословно совпадает с его грамотой для борисовцев (Акты, относящиеся к истории Южной и Западной России. Т. 1. СПб., 1863. № 4. С. 2–3; Vitoldiana. Codex privilegiorum Vitoldi, magni ducis Lithuaniae, 1386–1430 / Wyd. J. Ochmański. Warszawa; Poznań, 1986. № 199. S. 166). Немаловажно и то, что здесь жители Смоленска названы не смольнянами, как в других средневековых источниках, а «смоленщанами» — термином, характерным для польского языка.

56 AGAD, dok. perg. nr 5874; LM. Kn. 5. № 561. P. 376–379. Привилей великого князя Литовского Александра 1505 г. подготовлен к печати автором этих строк по подлиннику, хранящемуся в Главном архиве древних актов в Варшаве.

57 ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. С. 379; Т. 6. Вып. 1. М., 2000. Стб. 512.

58 ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. С. 391; Т. 6. Вып. 1. Стб. 521–522.

59 ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. С. 397; Т. 6. Вып. 1. Стб. 523–524. См. также: Jablonowski H. Op. cit. S. 101–104.

60 Смоленские грамоты XIII — XIV вв. М., 1963. С. 74.

61 Русско-ливонские акты. СПб., 1868. № 231b. В договоре его имя записано в искаженной форме: «Dimitri Neprobow» [Geheimes Staatsarchiv Preußischer Kulturbesitz. XX. Hauptabteilung (далее — GStAPK), OBA 6088, Bl. 270], «Dimitri Neprokow» (GStAPK, OF 14, S. 700).

62 LM. Kn. 3. P. 35. В 1496 г. великий князь Александр Ягеллон по просьбе наследников Федора Вяжевича подтвердил им это пожалование (LM. Kn. 6. № 169. P. 134).

63 Акты, относящиеся к истории Западной России (далее — АЗР). Т. 1. № 55. С. 69–70. Этот документ известен в единственном списке в составе сборника юридических материалов конца XV — начала XVI в. (ОР ГИМ. Увар. 702. 4º. Л. 4 об. — 5), переписанного к северу от линии Вильно — Минск — Рогачев в конце XV — начале XVI в. (Старостина И.П. Судебник Казимира 1468 г. // Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования. 1988–1989 годы. М., 1991. С. 194, 335).

64 ПСРЛ. Т. 35. С. 60, 78.

65 LM. Kn. 3. P. 43–44.

66 В 1508 г. смоленские бояре Досуговы, чтобы подтвердить свое боярство, предъявили великому князю Сигизмунду Старому «листы… великог(о) кн(я)зя Жыкгимонъта и пана Ивана Кгасътовътовича», т.е. второй половины 30-х гг. XV в. (LM. Kn. 8. Vilnius, 1995. № 413. P. 311).

67 О торговле Смоленска см.: Усачев Н.Н. К оценке западных внешнеторговых связей Смоленска // Международные связи России до XVII в. М., 1961. С. 203–224; он же. Предметы и ареал торговли Смоленска с Западом до начала XV века // Социально-экономическое развитие России и зарубежных стран. Смоленск, 1972. С. 73–82; Асташова Н.И. Торговые связи Смоленска конца XI — начала XV в. // Археологический сборник. (Труды ГИМ. Вып. 96.) М., 1998. С. 52–59. Малоизвестные данные о торговле смольнян со Львовом и другими городами Восточной Европы см.: Капраль М. Смолянiн Гермула у Львовi в 1467 роцi // Вiсник Львiвського унiверситету. Сер. iсторична. 2010. Вип. 45. С. 545–550.

68 LM. Kn. 5. № 58. P. 60.

69 Е. Охманьский, изучавший формирование приходской сети и латифундии Виленского епископства, не обнаружил в Смоленской земле ни его костелов, ни владений (Ochmański J. Powstanie i rozwój latyfundium biskupstwa wileńskiego (1387–1550). Ze studiów nad rozwojem wielkiej własności na Litwie i Białorusi w średniowieczu. (UAM. Prace wydziału filozoficzno-historycznego. Ser. Historia. Nr 13.) Poznań, 1963. S. 14–84; idem. Biskupstwo wileńskie w średniowieczu. Ustrój i uposażenie. (UAM. Wydział filozoficzno-historyczny. Ser. Historia, nr 55.) Poznań, 1972. S. 55–88). По копии первой половины XIX в. известна грамота Витовта о разделе Голого болота между смоленскими мещанами и «бискупом», датированная в публикации А.Л. Хорошкевич 1408 г. (Хорошкевич А.Л. Документы начала XV в. С. 52–53). Однако эта грамота почти дословно воспроизводит формуляр и реалии аутентичного документа, сохранившегося в подлиннике, — грамоты Витовта о разделе Голого болота между Вигайлом и виленским епископом. Известен и другой фальсификат, основанный на ней, — грамота Витовта о разделе Голого поля между Свидригайлом и «князем Андреем Васило» («подлинник» см.: Отдел письменных источников ГИМ. Ф. 445. Д. 234. Л. 1).

70 Лiцкевiч А.У. Старабеларускiя граматы XV ст. з Archiwum Głównego Akt Dawnych у Варшаве // Здабыткi: дакументальныя помнiкi на Беларусi. Вып. 11. Мiнск, 2009. № 17. С. 30.

71 Там же. № 6. С. 20.

72 Ochmański J. Moniwid i jego ród // Lituano-Slavica Posnaniensia. T. 9. Poznań, 2003. S. 51.

73 Tęgowski J. Kilka uwag o genealogii kniaziów Kroszyńskich do końca XV wieku // Genealogia. Studia i Materiały Historyczne. T. 15. Poznań; Wrocław, 2003. S. 35–43; Темушев В.Н. К вопросу о московско-литовской границе в XV в. (владения князей Крошинских) // Ruthenica. T. 6. Київ, 2007. С. 299–307.

74 Кром М.М. Меж Русью и Литвой. С. 64–66; Темушев В.Н. Периферийные княжества в системе обороны ВКЛ: на примере Вяземского княжества // Канструкцыя і дэканструкцыя Вялікага княства Літоўскага: матэрыялы міжнар. навук. канф., Гродна, 23–25 красавiка 2004 г. Мінск, 2007. С. 95–102.

75 АЗР. Т. 1. № 24. С. 33.

76 Chronik des Konstanzer Konzils 1414–1418 von Ulrich Richental / Eingeleitet und hrsg. von Th. M. Buck. (Konstanzer Geschichts- und Rechtsquellen, herausgegeben vom Stadtarchiv Konstanz. Bd. 41.) Aufl. 2. Ostfildern, 2011. S. 199.

77 LM. Kn. 5. № 589, 590. P. 399–400.

78 Forstreuter K. Der Deutsche Orden und die Kirchenunion während des Basler Konzils // Annuarium Historiae Conciliorum. Jg. 1. Amsterdam, 1969. Anl. 2.

79 Archiwum Główne Akt Dawnych (далее — AGAD), dok. perg. nr 780.

80 В ноябре 1432 г. он выполнял деликатное поручение правителя — ездил в Польшу просить военной помощи против Свидригайла (Liv-, esth- und curländisches Urkun- denbuch (далее — LUB). Bd. 8. Riga; Moskau, 1884. № 646), летом 1434-го занял для Сигизмунда стратегически важный Луцкий замок, переданный ему луцким старостой Свидригайла князем Александром Носом (Ibid. № 855).

81 «Presentibus strenuis et nobilibus Michaele Plusk…» (AGAD, dok. perg. nr 780).

82 Официально должность воеводы в Смоленске была учреждена лишь в 1508 г. (Urzęd- nicy Wielkiego Księstwa Litewskiego. T. 4. S. 7), однако смоленские наместники начали использовать этот титул гораздо раньше. См., например, документ 1485 г.: Лiцкевiч А.У. Старабеларускiя граматы. № 17. С. 30.

83 Утверждение Л. Колянковского, что смоленским воеводой тогда был Ян (Ивашко) Гаштольд, но он в это время как раз выехал в Литву по требованию Сигизмунда Кейстутовича, а своим «наместником» в Смоленске оставил Андрея Саковича (Kolankowski L. Op. cit. S. 228), основано на неверном понимании текста «Хроники Быховца», где говорится, что Андрея Саковича вместо Гаштольда отправил в Смоленск сам Сигизмунд (ПСРЛ. Т. 17. Стб. 535, 539).

84 Ср. расстояния, приводимые С. Герберштейном, ехавшим по этому маршруту в ноябре — декабре 1526 г.: Герберштейн С. Записки о Московии. Т. 1. М., 2008. С. 628–633.

85 Гонец мог проделывать до 200 км в день, загоняя при этом лошадей. См.: von Seggern Harm. Herrschermedien im Spätmittelalter. Studien zur Informationsübermittlung im burgundischen Staat unter Karl dem Kühnen. (Kieler Historische Studien. Bd. 41.) Ostfildern, 2003. S. 108–109.

86 AUPL. № 62, 63.

87 Известен документ, выданный там Михаилом 5 апреля 1440 г. (Archiwum książąt Lubartowiczów Sanguszków w Sławucie. T. 1. 1366–1506. Lwów, 1887. № 2. S. 1. О дате см.: Kopystiański A. Książę Michał Zygmuntowicz // Kwartalnik Historyczny. 1906. R. 20. S. 98–99, przyp. 3).

88 Halecki O. Ostatnie lata Świdrygiełły i sprawa wołyńska za Kazimierza Jagiellończyka. Kraków, 1915. S. 10–33.

89 Petrauskas R. Lietuvos diduomenė XIV a. pabaigoje — XV a.: Sudėtis — struktūra — valdžia. Vilnius, 2003. P. 183–186.

90 ПСРЛ. Т. 35. С. 60.

91 Там же.

92 Лукин П.В. Терминологический анализ: плюсы и минусы (по поводу монографии Юнаса Гранберга о древнерусском вече) // Средневековая Русь. Вып. 8. М., 2009. С. 225, 239–241.

93 ПСРЛ. Т. 35. С. 60.

94 Бугославский Г.А. О Борисоглебской церкви г. Смоленска. С. 177–194; Воронин Н.Н., Раппопорт П.А. Зодчество Смоленска XII–XIII вв. Л., 1979. С. 37–64. В историографии остались незамеченными упоминания этой церкви в двух документах 1510 г.: LM. Kn. 8. № 470, 471. P. 343–345.

95 AGAD, dok. perg. nr 5874; LM. Kn. 5. № 561. P. 376–379.

96 Кром М.М. Неизвестный привилей Сигизмунда I Смоленску (1513 год) // От Древней Руси к России нового времени. Сб. ст. к 70-летию А.Л. Хорошкевич. М., 2003.

97 Ластовский Г.А. Указ. соч. С. 89–90.

98 AGAD, dok. perg. nr 5874; LM. Kn. 5. № 561. P. 376–379.

99 Гiстарычны слоўнiк беларускай мовы. Вып. 27 (Поровенъ — Прегрешити). Мiнск, 2007. С. 162.

100 Кром М.М. Неизвестный привилей. С. 138–139; Лукин П.В. «Мѣстичи роусции» во Владимире Волынском // История: дар и долг. Юбилейный сборник в честь Александра Васильевича Назаренко. М.; СПб., 2010. С. 170.

101 Хорошкевич А.Л. Русские грамоты 60–70-х гг. XV в. из бывшего Рижского городского архива // Археографический ежегодник за 1965 г. М., 1966. № 3. С. 332–333, 335.

102 LM. Kn. 6. № 219, 223.

103 LM. Kn. 5. № 235. P. 146–147.

104 LM. Kn. 6. № 477.

105 Ibid. № 481. Аналогичная ситуация в Полоцке, история которого в XV–XVI вв. исключительно хорошо освещена документами: до начала XVI в. мне известны два упоминания «черных людей» — в грамоте Казимира 1486 г. (Полоцкие грамоты. Вып. 2. М., 1978. № 195. С. 110–112) и привилее Сигизмунда Старого 1510 г. (Полоцкие грамоты. Вып. 3. М., 1980. № 306. С. 55–62). В обоих случаях они упоминаются как категория городского населения, отдельная от мещан.

106 AGAD, dok. perg. nr 5874; LM. Kn. 5. № 561. P. 376–379. Возможно, такая терминология была уже в привилее 1447 г.

107 LM. Kn. 6. № 394. С. 265–266.

108 Кром М.М. Меж Русью и Литвой. С. 246–248.

109 Чтение Супрасльского списка «со луками» (ПСРЛ. Т. 35. С. 60) следует признать первоначальным: это древнейший список рассказа о Смоленском восстании, к тому же упоминание луков вместе со стрелами более логично, чем сулиц — метательных копий, как во всех остальных известных списках летописей ВКЛ.

110 ПСРЛ. Т. 35. С. 60 (цитата), 78.

111 Словарь русского языка XI–XVII вв. Вып. 24 (Се — Скорый). М., 2000. С. 38; Гiстарычны слоўнiк беларускай мовы. Вып. 31 (Рушаючий — Смущенье). Мiнск, 2012. С. 190–191.

112 Кирпичников А.Н. Древнерусское оружие. Вып. 2: Копья, сулицы, боевые топоры, булавы, кистени IX–XIII вв. (Археология СССР. Свод археологических источников. Вып. Е1-36.) М.; Л., 1966. С. 26–29; Бохан Ю.М. Вайсковая справа ў Вялiкiм княстве Лiтоўскiм у другой палове XIV — канцы XVI ст. Мiнск, 2008. С. 197.

113 Словарь русского языка XI–XVII вв. Вып. 7 (К — Крагуярь). М., 1980. С. 356–357; Гiстарычны слоўнiк беларускай мовы. Вып. 16 (Коржъ — Лесничанка). Мiнск, 2012. С. 45–46.

114 Кирпичников А.Н. Указ. соч. С. 44–45.

115 Если верно предположение, что среди получателей привилея 1447 г. были «черные люди», то оно заставляет думать, что какая-то часть «черных людей» не приняла участия в выступлении 30 марта — вероятно, немалая, раз об этом сочли нужным упомянуть в наррации.

116 Бóльшая их часть сохранилась в составе Литовской метрики: 3, 4, 5, 6, 8 и 9 книг записей, 1, 2 и 3 книг судных дел. Некоторые подлинные документы хранятся в архивах Варшавы, Вильнюса и Кракова.

117 Алексеев Ю.Г. Псковская судная грамота и ее время. Развитие феодальных отношений на Руси XIV–XV вв. Л., 1980. С. 216–220, 223.

118 Лукин П.В. Новгородское вече в XIII–XV вв. Историографические построения и данные ганзейских документов // Споры о новгородском вече: Междисциплинарный диалог. Материалы «круглого стола». Европейский университет в Санкт-Петербурге, 20 сентября 2010 г. СПб., 2012. С. 30–34 (цитата на с. 32); он же. О социальном составе новгородского веча XII–XIII вв. по летописным данным // Древнейшие государства Восточной Европы. 2004 год: Политические институты Древней Руси. М., 2006. С. 164–209; Алексеев Ю.Г. «Черные люди» Новгорода и Пскова (К вопросу о социальной эволюции древнерусской городской общины) // Исторические записки. Т. 103. М., 1979. С. 242–274.

119 Хорошкевич А.Л. Городские движения. С. 46. И уж совсем не подтверждается мнение О. Халецкого, упорно стремившегося отыскать в событиях первой половины XV в. недовольство общества русских земель его отстранением от решений общегосударственных вопросов (в данном случае — от избрания великого князя Литовского) (Halecki O. Dzieje unii jagiellońskiej. T. 1. S. 341). Привилей Сигизмунда Кейстутовича 1434 г., на который он ссылается, был адресован лишь князьям и боярам (Codex epistolaris saeculi XV. T. 3. Cracoviae, 1894. Dod. 22), тогда как движущей силой восстания были «черные люди». Обращает на себя внимание и аналогия начала XVI в. Узнав о болезни великого князя Литовского Александра, луцкий староста пан Федор Янушевич отправил к панам раде посла, чтобы сообщить от имени волынских князей и бояр о готовности в случае смерти Александра признать господарем того Ягеллона, кого выберут паны рада (РИБ. Т. 20. СПб., 1903. Стб. 569–570. Приношу искреннюю благодарность А. Рычкову за указание на этот источник). Важно, что могущественные волынские князья и паны соглашались признать решение панов рады по вопросу общегосударственного значения и при этом заранее декларировали верность Литовскому государству и его правящей династии.

120 ПСРЛ. Т. 35. С. 60.

121 См., например: Ластовский Г.А. Указ. соч. С. 130–135.

122 Полехов С.В. Свидригайло и литовская Русь: стереотипы историографии и свидетельства современников // Gdańskie Studia z Dziejów Średniowiecza (в печати).

123 До этого некий смоленский маршалок Александр упоминается в послании сторонников Свидригайла отцам Базельского собора католической церкви от 22 марта 1433 г. — т.н. «витебском манифесте» (Bullarium Poloniae. T. 5. Romae; Lublin, 1995. № 1361) и в документе смоленского наместника Яна Гаштольда от 5 февраля 1436 г. (AGAD, dok. perg. nr 780).

124 Флоря Б.Н. Об одном из источников «Трактата о двух Сарматиях» Матвея Меховского // Советское славяноведение. 1965. № 2. С. 56–58; Кучкин В.А. Формирование государственной территории Северо-Восточной Руси в X–XIV вв. М., 1984. С. 180–184.

125 «Und als wir nu dise brife weg zu euch gesant hatten und selben von Wezma gen Smolensk wert tzogen, kwamen uns uf dem wege nehent bey Drahobuz, herczogen Andris stat, andere boten…» (GStAPK, OBA 6802).

126 LM. Kn. 3. P. 46.

127 В князе Андрее Ивановиче, участвовавшем с тверской стороны в заключении московско-тверского договора конца 30-х гг. XV в., Б.Н. Флоря увидел Андрея Дмитриевича Дорогобужского, чье имя было искажено переписчиком (договор сохранился в копии) (Флоря Б.Н. Об одном из источников. С. 57–58). Но В.А. Кучкин аргументированно отождествил его с братом князя Ярослава Ивановича Городецкого (Кучкин В.А. Права и власть великих и удельных князей в Тверском княжестве второй половины XIII–XV века // Славянский мир: общность и многообразие. Материалы Международной научно-практической конференции. 22–23 мая 2008 г., Тверь. Тверь, 2009. С. 225, прим. 61). «Князь Андреи Дмитриевичь» командовал ратью, посланной Борисом Александровичем Тверским «повоевати земли Великого Новъгорода» в 1444 г. (ПСРЛ. Т. 35. С. 60).

128 Варонiн В.А. Князь Юрай Лынгвеневiч Мсцiслаўскi. С. 22. О. Халецкий, а за ним и Л. Колянковский представляли дело таким образом: Андрей Дорогобужский был изгнан из Смоленска литовскими отрядами, и на его место смольняне пригласили Юрия Лугвеневича (Halecki O. Dzieje unii Jagiellońskiej. T. 1. S. 341; Kolankowski L. Op. cit. S. 229). В подтверждение этой мысли Халецкий ссылался на запись в «Книге данин Казимира» о передаче трокскому воеводе Яну Гаштольду Дорогобужа и других владений, конфискованных у Андрея Дорогобужского (LM. Kn. 3. P. 46). Но эта запись датируется более широким периодом 1440–1443 гг., когда Ян Гаштольд занимал должность трокского воеводы, с которой он назван (пользуясь случаем, исправляю ошибку Э. Савищеваса в датировке этого акта). К тому же летописец ясно дает понять, что вернувшимся смоленским боярам взять город (Смоленск) не удалось. Если бы они его взяли, то вся история Смоленского восстания, пожалуй, на этом бы и закончилась.

129 ПСРЛ. Т. 35. С. 60.

130 НПЛ. С. 420. Это известие подтверждается документальным материалом (Варонiн В.А. Князь Юрай Лынгвеневiч Мсцiслаўскi. С. 23, 52). Впрочем, неясно, в какой последовательности Юрий овладел Смоленском, Полоцком и Витебском.

131 Подробнее о смоленском княжении Юрия Лугвеневича см.: Варонiн В.А. Князь Юрай Лынгвеневiч Мсцiслаўскi. С. 22–29.

132 В 1440 г. он так подписал свое послание великому магистру Тевтонского ордена: «Божьей милостью князь Юрий Лугвеневич, русский князь, наследник Литвы» (LUB. Bd. 9. № 558. S. 410).

133 Оно осадило Смоленск «на Филоповы запуски», т.е. 14 ноября, и простояло там «полтрети недели» — примерно до 1–2 декабря (ПСРЛ. Т. 35. С. 60). При этом смоленский летописец не говорит о взятии города: очевидно, посады, церкви и монастыри, разоренные во время этого похода, находились вне городских укреплений. 18 января 1441 г. ливонский магистр писал верховному маршалу Ордена об успехах князя Юрия, который во время похода литовцев против него отбил у тех 400 лошадей или больше (LUB. Bd. 9. Riga; Moskau, 1889. № 684. S. 481).

134 Второй литовский поход на Смоленск, упоминаемый в позднейшей «Хронике Быховца», был причиной бегства Юрия Лугвеневича, упомянутого современным источником — Новгородской первой летописью (НПЛ. С. 420–421). Возможно, Юрий покинул город еще до подхода литовских войск, поскольку это произошло «тои же осени», т.е. до 25 декабря 1440 г. (Кучкин В.А. Был ли митрополит Киприан в 1380 г. в Москве? // Анфологион. Власть, общество, культура в славянском мире в Средние века. К 70-летию Б.Н. Флори. (Славяне и их соседи. Вып. 12.) М., 2008. С. 270, 275), а путь из Смоленска в Литву при средней скорости передвижения войск в 40 км занял бы 12–13 дней, с учетом же возвращения одного войска в Литву, сбора и выступления другого этот срок увеличился бы как минимум вдвое.

135 См. о значении слова «статок»: Гiстарычны слоўнiк беларускай мовы. Вып. 32 (Смыковати — Струмень). Мiнск, 2012. С. 362–363; Леонтович Ф.И. Правоспособность литовско-русской шляхты // Журнал Министерства народного просвещения. 1909. № 2. С. 241–242: LM. Kn. 5. № 3. P. 40.

136 Ср. в документе 1498 г.: «сел(ь)це Мочалково, а тот Мачалков непохожии болваницкии» (LM. Kn. 6. № 277. P. 184), т.е. прикрепленный к Болваницкой волости, не обладающий правом перехода из нее.

137 LM. Kn. 3. P. 34. К 1499 г. село Фразовское смоленский казначей князь Константин Федорович Крошинский «покупилъ… в ыных бояр смоленъскихъ, въ Тишка а въ его брата Бориса, Небогатого детеи» (LM. Kn. 5. № 210. P. 130; подлинник: BCz. Dokumenty pergaminowe Muzeum Narodowego w Krakowie (далее — dok. perg. MNK), nr 46).

138 Среди пожалований Казимира (уже после 1447 г.) его писарю Якубу в Смоленске был «дворъ городскии, што Кусака, с(ы)нъ Кусакинъ, Юшко держалъ» (LM. Kn. 3. P. 44). В 1497 г. великий князь Александр подтвердил своему писарю Ивашку Сопежичу пожалованный ранее «двор с клетками кн(я)зя Михаиловъ Дмитреевича Вяземского в Смоленску на торговищи подле Днепрьских ворот» (LM. Kn. 6. № 243. P. 167).

139 LM. Kn. 3. P. 34; РГАДА. Ф. 389. Оп. 1. Л. 21.

140 Подробнее о нем и его роде см.: Кром М.М. Меж Русью и Литвой. С. 57–61.

141 LM. Kn. 3. P. 62.

142 Ibid. P. 62.

143 Wolff J. Senatorowie i dygnitarze Wielkiego Księstwa Litewskiego. 1386–1795. Kraków, 1885. S. 174; Semkowicz W. O litewskich rodach bojarskich zbratanych ze szlachtą polską w Horodle roku 1413 // Lituano-Slavica Poznaniensia. Т. 3. Poznań, 1989. S. 88; Petrauskas R. Op. cit. P. 242, 328.

144 Ср. примеры господарских пожалований смоленским местичам (LM. Kn. 3. P. 43–45).

145 Ср. аналогичные примеры в Литве и на Волыни: Petrauskas R. Op. cit. P. 136, 179–181; Halecki O. Ostatnie lata Świdrygiełły. S. 221–231.

146 Во время раскопок в Смоленске была найдена усадьба со следами кожевенного производства, которые резко прерываются после яруса 30–40-х гг. XV в. (Полонская М.Ю. Кожаная обувь древнего Смоленска // Смоленск и Гнездово (к истории древнерусского города). М., 1991. С. 120–121). Не принадлежал ли ее владелец к числу «черных людей» — участников восстания 1440 г.?

147 РГАДА. Ф. 389. Оп. 1. Л. 37 об.; LM. Kn. 3. P. 46; ПСРЛ. Т. 17. Стб. 540; Lazutka S., Guda- vičius E. Deodato Septenijaus Goštautų «Panegirika». P. 82.

148 AGAD, dok. perg. nr 4784. Ср.: Кром М.М. Меж Русью и Литвой. С. 160–161.

149 Судя по примеру Болваничей, литовский наместник мог получить те или иные владения в Смоленской земле «до живота» (LM. Kn. 5. № 133. P. 91–92; оригинал: BCz, dok. perg. MNK, nr 39).

150 Например, князья Одоевские, Мосальские: Кром М.М. Меж Русью и Литвой. С. 52–53, 63–64. См. также: Темушев В.Н. Периферийные княжества. С. 98.

151 LM. Kn. 3. P. 34.

152 Ibid. P. 44.

153 Ibid. P. 37. Исключительное право местных бояр держать смоленские волости по пожалованию великого князя было зафиксировано в привилее Смоленской земле, о котором речь пойдет ниже (AGAD, dok. perg. nr 5874).

154 LM. Kn. 3. P. 44.

155 Лiцкевiч А.У. Старабеларускiя граматы. № 6. С. 20.

156 LM. Kn. 3. P. 37, 44, 47.

157 Ibid. P. 35, 44.

158 LM. Kn. 4. P. 39, 81. После присоединения Смоленска к Русскому государству Казариновичи остались в ВКЛ (Кром М.М. Меж Русью и Литвой. С. 273).

159 См. данные о пожалованиях в Смоленской земле для Скипоревичей, Баки, князей Мунчей и других местных землевладельцев (LM. Kn. 3. По указ.; Кром М.М. Меж Русью и Литвой. С. 235 и след.).

160 AGAD, dok. perg. nr 5874; LM. Kn. 5. № 561.

161 Якубовский И.В. Земские привилеи Великого княжества Литовского // Журнал Министерства народного просвещения. 1903. № 6. С. 279–282; Флоря Б.Н. Православный мир Восточной Европы перед историческим выбором (XIV–XV вв.) // Флоря Б.Н. Исследования по истории Церкви. Древнерусское и славянское Средневековье. М., 2007. С. 388–389.

162 Так, несмотря на обязательство «въ ц(е)рковъные земли и в воды не вступати ся», при Казимире в держание отдавался Борисоглебский монастырь, а некий Мишко Беликович получил «церковное землици бережокъ» (LM. Kn. 3. P. 33, 45). Не вполне ясно лишь, когда это происходило — до или после выдачи привилея. См. подробнее: Полехов С.В. Привилей великого князя Литовского Александра для Смоленской земли 1505 г. (В печати.)

163 Halecki O. Dzieje unii jagiellońskiej. T. 1. S. 342; Kolankowski L. Op. cit. S. 232.

164 Saviščevas E. Suvaldyti chaosą. Priedas 2. P. 156. Nr. 434.

165 Petrauskas R. Op. cit. P. 232, 321.

166 Подробнее см.: Hruša A. Kwestie badań kancelarii Wielkiego Księstwa Litewskiego lat 40. XV w. — pierwszej trzeci XVI w. // Belliculum diplomaticum IV Torunense. Dyplomatyka staropolska — stan obecny i perspektywy badań. Toruń, 2011. S. 75–94.

167 Собрание древних грамот и актов городов: Вильны, Ковно, Трок, православных монастырей, церквей, и по разным предметам. Ч. 1. Вильна, 1843. Ч. 1. № 7.

168 LM. Kn. 5. № 101. P. 80–81.

169 Сапожников Н.В. Оборонительные сооружения Смоленска (до постройки крепости 1596–1602 гг.) // Смоленск и Гнездово. М., 1991. С. 150–179; Кром М.М. Меж Русью и Литвой. С. 207–221.

170 Кром М.М. Меж Русью и Литвой. С. 246–249. Важны не только упоминания «черных людей» среди адресатов господарских пожалований, но и то, что они были результатом их обращений к господарю с челобитьями.

Автор:  С.В. Полехов, .